Лина Серебрякова
Избегнув чар Сократа…
– Ура! Это для меня, ко дню рождения. Чем не производственный подарок?!
– У тебя рождение, Ляксевна? Вот не знал. Поздравляю. Давай бог здоровья, как говорится, богатства и хорошего жениха.
– А богатства зачем? – рассмеялась я.
– Сама золото, – подхватил он. – Высшей пробы, как говорится.
– А ты откуда знаешь? – расхохотался Иван.
Людвиг смутился, мельком взглянул на Раису.
– Где уж нам… султанáм, – пробормотал в сторону.
– Что? – невнятно обеспокоилась Рая, но он уже направился к двери.
Спасая положение, я бросилась к нему.
– А за хорошего жениха благодарю от души, от души, от души, – и расцеловалась с мастером.
– Горько, – не по-хорошему сказал Иван.
– Людвиг, – продолжала я, – приходи ко мне на праздник.
Он смущенно развел руками.
– Подарка нет. Знать бы ране, такой бы отгрохал, – он был уже на пороге.
– Нефть принеси, – улыбнулась я.
– Насмешка это. А я бы ничего не пожалел, я бы в город сгонял, раз такое дело.
И не успел он договорить, как сильный удар чуть не сбил его с ног.
– Убирайся! – заорал Иван, швыряя на него дверь ногою.
Мастер остановился, схватившись за спину, ожидая разъяснительной шутки.
– Убирайся! – и дверь влетела намертво, и гул прошел по стенам.
В коридоре шаркали удаляющиеся шаги. Иван сидел, трудно дыша, с тяжелым обезображенным лицом.
Опустив голову, я молча ушла к себе.
Ничего-то сегодня не было, ни ложечки, ни… этого. Они уничтожили друг друга. Остается собрать черные палочки и поплакать над ними, вот все, что осталось от воздушных замков моей любви. Как мне жить? Я уже не могу не судить Ивана. Как мне жить?
от Марины 20 декабря
Что же ты молчала, негодница, про день своего рождения? Я бы нашла, чем тебя порадовать, только вчера отослала вам коробку подарков. Теперь не успею, завтра улетаю в Италию на горнолыжный курорт. Как видишь, соблазн подействовал. Накупила побрякушек не хуже твоей Раисы, красиво осветлила волосы, не забыла и вечернее платье для новогодней ночи. Смешно? А и пропади она пропадом, эта гнилая жизнь, безлюбая любовь! Поеду, развеюсь, имею же я право.
Что же до твоего огорчения, то вспомни наш давний разговор. Грубость, хамство будут ранить тебя всю жизнь. Лично я довольна тем, что Иван, наконец-то, показал себя во всей красе, развеял твою воздушность. Бежать тебе некуда, жаловаться некому, единственный выход – в самой себе. Разбирайся.
Главное, не строить из себя жертвы… ась? Так-то.
На сладкое же получай отзыв Котика, слышанный собственными ушами в его кабинете.
– Толковая девчонка, – бормотал он, читая твой отчет и царапая пятерней рыжую шерсть на затылке. – Толковая девчонка, заешь меня собаки.
Итак, прощай. С Новым годом!
от Аннеты 20 января
Прошел месяц, Марина, с тех пор как я в последний раз говорила с Вами. Этот месяц… как он громаден! Начать с того, что я была в Москве.
Но нет, надо бы раньше, с тридцатого декабря, когда сорвалась и пустилась вскачь бешеная тройка моих приключений. Что это было? Где уверенность, что подобный вихрь не метнет меня снова и снова?
Однако, по порядку.
В конце декабря работы на буровой остановились. Ждали цемент, который застрял на базе Управления. Глубина скважины достигла тысячи ста метров, и без цемента, без защиты от нефтесодержащих слоев бурение становилось "грязным делом", по насмешливому выражению главврача Рината Ахтямова. В самом деле, кому нужны йодо-бромные ванны с бурой пеной и радужными пузырями на поверхности? А виновата, конечно же, гидрогеолог, ж-жалкая ж-женщина.
Итак, в ранних сумерках тридцатого декабря перед синеющим окном я почти читала Jane Austen «Pride and Prejudice», прозрачную нежную прозу. Из соседней комнаты слышались голоса, у Раисы были гости, местные женщины, сбежавшиеся полюбоваться на Ваши чудесные детские подарки. Женщины ахали, громко, по-здешнему обыкновению, разговаривали, почти кричали в полный голос, а я поглядывала в словарь и размышляла над тем, как одолеть праздники без душевной боли.
Я на срыве. Моему истерзанному самолюбию уже нечем зализывать раны. Новые оскорбляют меня заранее, вот и приходится, точно калеке, предугадывать все колдобины на будущей дороге. Главное, не видеть "их" вместе, не всходить на костер ревности, не слышать ни ссор, ни глумливых примирений, упасть, пропасть, скрыться с глаз… Как будто оно возможно в маленькой Усть-Качке.
Хорошенькие желания под Новый год!
Стукнула дверь, одна и другая. Женщины прошли под окнами, долетел преувеличенно-оживленный смех Раисы (стрела в спину – сиди, мол, одна-одинешенька), и все стихло
Темнело. Синее сменилось фиолетовым, затем черным. В оконных стеклах отразилась настольная лампа и я сама, забравшаяся с ногами на стул, хорошенькая, в зеленой шали, одна-одинешенька.
Скрип снега, шаги, Иван. Поцелуй наш был горяч и пуглив по обыкновению.
– Рая здесь?
– Нет.
– Нет?
– Нет.
Оставив меня, он прошел к себе. Темнота. Дети веселились в школе на елке. Постоял. "Как? – вскипело самолюбие мужа, – всегда в доме, всегда в любовном рабстве, надоедливом, бранчливом, но сверхнадежном, и вдруг – ушла! Смело, небрежно, не сказавшись?!" И пройдясь бесцельно из угла в угол, Иван застегнул полушубок и отправился на поиски. Он пошел искать свою жену, а я осталась, как "вдруг разрешенная вольность".
О, как тогда стало! Я зажимала рот, чтобы не слышать собственных рыданий. Не сразу дошли до меня частые звонки междугородной.
Звонил Эдвард Эрнестович, торжественный и церемонный.
– Многоуважаемая Анна Алексеевна! Анюточка! Счастлив слышать ваш милый голос. Разрешите поздравить вас с наступающим Новым годом и пожелать…
– Потом! – закричала я со слезами, – потом, потом…
– Вам недосуг?
– Я… я уезжаю.
– Далеко ли?
– В… Москву.
– Прекрасная мысль. Надолго?
– Не знаю, ничего не знаю!
И когда минуту спустя я положила трубку, случайный порыв принял вид единственного решения. Еще через полчаса я сидела в курортном автобусе, увозившем очередную смену отдыхающих, а к исходу суток, как снег на голову, упала в объятия милых родственников. Усть-Качка осталась далеко-далеко, обратилась в точку, затерянную в снежных просторах, уплывших под серебристое крыло моего самолета.
Заветные новогодние мечтания сбылись, как в сказке.
И началась Москва. Бег по Тверской с её галантерейным шиком и толпой, толпой, где тебя никто не знает, никто не мешается в твои дела. Яркие шелка, китайский бархат! тени, блестки, помада! колье из драгоценных цветов – глаз не оторвать! Я хочу всего этого! Я красивая, я могу царить!
Потом стою на Тверской в книжном за полночь и погибаю уже там. Протопоп Аввакум, Сведенборг, Генон … громады! Я хочу эту мудрость! И толстенная биография А. Чехова. Вот… сейчас я все пойму! Сердце замерло, упало, покатилось. Как липли к Антону женщины, как ломались, разбивались, как он был неровен, влюбчив, уклончив, ненавистен… топучее болото, гибель неминучая… Обиделась. Не пойду больше на его пьесы и уже не хочу читать его рассказы без единой счастливой женщины! И чтобы никто не отвечал мне "Не знаю" на вопрос «Как жить?»!
Разберусь. Сама.
И библиотека, Альма матер! Мраморная лестница РГБ, умные лица, склоненные головы. Там встретилась мне подруга Тина. Модная, оживленная, в курсе московских новостей и течений, всех знает, у всех бывает. Да права ли я, уехавши в такую глушь?
Не Москва, а наслаждение!
Длинное письмо, Мариночка. Отдохнем до завтра.
от Аннеты 21 января
Продолжаю со вздохом.
Что это было? Кружение сердца?
Следом за мной в Москве появился Эд. Я получила от него конверт с билетами в Большой театр и Консерваторию, за ними последовали творческие тусовки, модные рестораны. И всюду взоры мужчин устремлялись на меня и моего статного спутника, который и сам не сводил с меня глаз и все старался коснуться моей руки. Прежнее отчуждение вскипало во мне. Ну, почему «он» не "Он"? Когда же я буду счастлива?
–"Иван, – произносила я, – Иван, Иван", – но звук был пуст, как пинг–понговый шарик.
Возможно ли?
– "Иван! – проверяла я эту новую легкость. – Иван, Иван!"
Сомнений не было. Цепи упали. Час моей свободы настал.
Между тем прошло пятнадцать дней, полмесяца самовольной отлучки с объекта! Проще простого было бы купить обратный билет, и никто бы меня не слил, не заложил, чего-чего, а этого у нас нет. Однако, нужды дела, предстоящее генеральное опробование, сотни накопившихся мелочей неожиданными копьями встопорщились на моем пути.
Отъезд показался бегством.
Полная сомнений, я решила позвонить Боре Клюеву.
– Боренька, – проворковала я тоном хорошенькой женщины, попавшей в беду, – посоветуй, пожалуйста, как мне быть?
Он был поражен в самое сердце. Испуг и замешательство его были столь велики, что меня кольнуло сожаление о начатых переговорах. Тем не менее, я нажимала, и, уступая, он взялся свести меня с Васиным. Ночью мой поступок космически разросся. Беглянка, прогульщица, нарушительница дисциплины! – я проснулась, дрожа от страха, и бегом по морозу помчалась к месту встречи на углу Управления. Отстой!
Вокруг наполнялся шумом деловой центр. Шелестели шины по бесснежному асфальту, за огромными окнами виднелись фигуры служащих, светились экраны мониторов.
Как я жалела, Марина, о Вашем отсутствии!
Незнакомый чел с зябким лицом алкоголика обнял меня за плечи. Это был Боря без усов и бороды.
– П-похудела как – проговорил он. – Одни глаза, совсем взрослые.
– Зато ты омолодел, совсем мальчик. Усы хоть верни.
Мы проследовали в кабинет главного специалиста. Константин Евдокимович был один. Боря показал на меня и поспешил скрыться. Васин был тоже иным. На нем был коричневый костюм в крупную клетку, клетчатая белая рубашка и лучистые, как фонари, запонки на манжетах. Эти нарочитые кругляшки смутили меня почему-то.
– Садитесь. Доложите состояние дел на объекте. По какое число ваши сведения?
– По тридцатое.
– Слушаю.
И пока я говорила, потея, как ученица, он внимательно разглядывал меня, опершись на скрещенные кисти рук, лежащие на столе. Два больших пальца подпирали розовые щеки, и весь он был розовый, кудрявый, внушающий доверие, вот только запонки фальшиво отсвечивали мне в глаза. Под настольным стеклом виднелась фотография Кира. По ходу доклада пришлось набросать карандашную схему, дрожащие тонкие линии, но, в конце концов, я собралась и даже блеснула кое-какими мыслями относительно геологии милой Усть-Качки. Смолкла. Опустила руки на колени, стараясь дышать ровно и незаметно. Главный специалист сидел, откинувшись в кресле, с глазами, устремленными в пространство, словно у глупца или философа, как говаривал Наполеон.
Пауза затягивалась. Наконец, он навалился на стол, брякнув своими застежками.
– Послушайте меня внимательно, Анна. Я должен сделать вам одно предложение. Как вы смотрите на научную работу? Думали вы об этом?
Я растерялась.
– Разумеется, думала, даже пыталась…
Он кивнул.
– Мой друг, доктор геолого-минералогических наук… да вы с ним знакомы – Окаста Вехов! подыскивает толкового сотрудника, поначалу, правда, всего лишь старшего лаборанта. Работают они широко, по всей стране, но выезжают исключительно летом. В прошлом году они обследовали минеральные воды Приморья, нынче собираются в Туву. Окаста Вехов человек необычный, работник, каких мало. Итак, если вы согласны, я охотно дам вам рекомендацию в его лабораторию.
Я не верила своим ушам. Согласна ли я … да у меня дыхание перехватило от радости.
– Это было бы счастьем, – тихо произнесла я, – разве могут быть сомнения?
– Очень рад, – без улыбки ответил он.
Написал на зеленом квадратике адрес Лаборатории и отпустил с миром.
Я ушла птицей. Где вы, глупые страхи? Будущее лежало передо мной, словно солнечная дорога, усыпанная цветами. Показав язык трусишке Клюеву, я сбежала с лестницы и через два каменных моста понеслась на Ордынку.
Гидрогеологическая лаборатория помещалась в старинном особняке, выкрашенном в желтый, с белыми просветами, цвет, с узкими, закругленными поверху окнами, навевавшими прекрасные образы прошлого. С теплым сердцем переступила я порог этого дома.
Вехова отыскали в темноватой клетушке, уставленной занумерованными стеллажами, откуда он, одетый поверх костюма в синий ситцевый халат, перетаскивал вместе с сотрудниками плоские ящики с образцами горных пород. На этот раз Вехов был прекрасно подстрижен и, как и Васин, производил иное, городское, впечатление. Наша беседа не затянулась. Упрежденный звонком друга, он условился о переходе в его лабораторию тотчас по окончании моего объекта.
Волшебный круг замкнулся. Ай да я!! Видно, я и впрямь чего-то стою, ежели сам главный специалист озабочен моей судьбой!
Упоительные грезы переполняли сверх меры, я была как в чаду, и лишь в самолете, над белой ватой облаков, наконец-то пришла в себя. Глупышка! Это же увольнение! Меня легонько переставили с места на место, избавились, как от ненужной мебели. Глупышка, глупышка. И вся моя одиссея – сбег в Москву, шатание по ресторанам, появление в Управлении – показались таким недоумием, что я застонала.
Ох, Марина, сил нет, такое длинное-предлинное письмо. По комнате, распушив хвост, носится молодая кошечка, полная дикой радости, а за окном, качаясь на ветке, клюет черемуховые ягоды клест. Трепещут крылья, коготки цепляются за веточку, подгибается хвост. Охладевает к ягоде, роняет косточку и улетает…
Перед глазами вновь угол забора, кусты, заснеженное красностволье леса. Возвращение в Усть-Качку – это платье, из которого я выросла. Все ушло. Ушла даже боль, в которой было главная черта Усть-Качки. Бо-оль! чем жила! И появилась неловкость, когда полные ожидания глаза Ивана встречаются с моими пустыми, и появилась ложь обыденных слов. Хороший Иван, близкий… и прошедший.
Лишь природа, милая скромница, затаилась и ждет, когда я справлюсь с собой и все гармонично увяжется.
Но Вы, Вы, Марина, Вы были на отдыхе, совсем в другом мире. Расскажите, поделитесь. Жду ответа… как соловей лета.))
от Марины 23 января
Что же, моя красавица, принимай поздравления. Научная работа – это тебе не буровые отчеты. С деньгами, правда, там не густо, однако, в наши времена, когда все, дай бог, начинает зависеть от нас самих, я уверена, что ты быстро проявишь себя и добьешься успеха (хотя это, разумеется, еще не ключи от счастья). И не разводи кисели, никто не собирался тебя обижать. Смотри, какой разговор состоялся у меня с Васиным на другой день по получении твоего письма.
– Жалеть пришла, – догадался он, увидев меня на пороге.
– Пришла. Объяснись с производственным отделом.
Он усмехнулся, встал и прошелся по комнате, пощелкивая подтяжками.
– Послушай, Ангелочек (мое туристское прозвище)! Мы с тобой тертые калачи, не нам объяснять, как сложна жизнь. Разве не видно, что это за птица? Место ли ей на буровых? Объект за объектом, один глуше другого… она же сломается, наделает глупостей. Она уже делает их, разве не так?
– Допустим.
– Вот и нехай идет в науку, творит, растет. Пока я добрый. Ясно теперь?
– Ясно, ясно.
– Такого начальника ей подобрал, такие условия! Сам бы ел, да деньги нужны. Передай, с нее причитается. Шутка.
Итак, поздравляю.
В самом деле, приятно смолоду уехать подальше да посамостоятельнее, приятно бросить вызов судьбе. А ну как еще раз, да еще, еще? Вернешься домой, а тебе уже за тридцать и чего-чего не переслучалось за это время. Главного нет – семьи и достойной работы. Так-то, милая. В общем, рада за тебя.
Относительно прочих драм выскажусь в смысле, каковом прочла у Омара Хайяма: что все имеет конец и что с новой весной заводи и новую любовь. Все проходит. "Как о воде протекшей будешь вспоминать". Эти полевые романы тем и хороши, что не выносят перемены места.
И, то-есть, все к лучшему.
Да, девочка, я была в Италии. Горы и лыжи, камин и свечи, ласковое внимание черноглазых мужчин. Когда хочется ощутить себя женщиной, привлекательной и желанной, мы едем на юга оттаивать душой и телом. Но тебе, сколько помнится, претит курортная свобода, ты у нас недотрога, скромница, а?
Не сердись, Аннета. Ты молода. Как все девушки, ты любила душой, страсть еще не коснулась тебя. Поговорим лет через десять. И больше ни слова.
от Аннеты 1 февраля.
Не утешайте меня, Марина. " Все равно ничего не выйдет", это ясно, как простая гамма. Моя встреча с собой состоялась, я ничто, простое недоразумение. Васин отделался от меня при первом удобном случае, Эд видит совсем не то, что есть на самом деле, Окаста разочаруется через неделю, а Иван… он и не любил меня никогда. Вон он, пьет третьи сутки, и думать забыл о моем существовании. Ничего-то у меня не будет. Ни любви, ни семьи, все будет гладко-плохо. Отчего и не так? Стендаль, тревога моей души, так страстно думал и чувствовал, а на могиле просил начертать имена прекраснейших женщин, которые… не любили его.
Зачем все это, зачем, зачем? Любовь-любовь, агу-агу… глупости все, рыцарские приколы, трубадуровы примочки. А мы повелись, жизнь кладём…
Карточный домик рухнул, ничто не держит, знобко, жутко, как в невесомости…
На буровой авария, работы нет, щиты опрокинуты. Сама с собою. Да Рая. После моего возвращения она словно влюбилась в меня. Приходит, раскрывает семейный альбом… Полудетское лицо Ивана, угловатая девочка с косичками, Иван с первым ребенком на руках.
…И после ухода Раисы она (неужели я?) выбежит из дома, хлопнет калиткой, а дальше по белой улице понесет одни глаза, полные слез; потом начнет рваться сердце, и она (я?!) купит водки, а дома нальет полстакана и закусит свежим черным хлебом.
Не браните меня. Во мне полный распад. Меня нет, только хаос и боль.
от Марины 3 февраля
Прекрати, Аннета. Все у тебя будет, немедленно прекрати. Ты жалеешь себя, ты отказываешься жить вне блаженного слияния судьбы с милым другом. Прекрати. Восстань. Ты сильная, смелая, молодость придет на помощь, вновь поплывешь в золотой лодочке по пучине вод. Хуже, когда оно случается потом, когда уже нет сил укрыться от "серого и ужасного", разве что кошечками да собачками.
– Наши силы восстанавливаются горьким соком, – сказано древними.
Утри слезы и живи дальше.
А если и впрямь зацепили тебя "проклятые вопросы", то оставайся на высоте, не в стакане же искать ответ?!!
Советы, советы… Кто бы мне посоветовал, что ли.
Аннета, милая… в общем, ты мне нужна. Пиши.
от Марины 24 февраля
Ан-на, откликнись. Возьми себя в руки. Да призови своих спасателей – книги, музыку, природу. Я в тебя верю.
Ты мне нужна, очень-очень нужна, но прежняя – сильная, добрая, веселая. Пиши.
от Аннеты 8 марта
Восьмое марта, Марина, какой день! День счастья для счастливых женщин. Чистый, прозрачный… И так бездарно его сгубить! Ай-ай-ай! Попойка, шум-звон, пляска. Знаете Таньку-массажистку? Моя подружка, пятьдесят три годика. Любит меня. «Дочь!». У нее попугайчик в клеточке и зеркальце там же. Он все приникает к зеркальцу, все парочку ждет: "она, она?" А я … я по-прежнему вижу и слышу одну себя.
Не могу больше…
Сотруднички мои в ужасе, собираются меня спасать, а я все принимаю и ничем не оскорбляюсь. Я не лучше других, а далеко-далеко еще и хуже.
Вот жалко дня. Жалко, жалко. Пойти бы сейчас на лыжах по синему и желтому от солнца насту, скатиться на ровный лед Камы. Эхма! А тут спи вот с дурной башкой среди бела дня, такого дня, Ма-ри-ноч-ка!
от Марины 10 марта
Ох, Аннета…
Не уверена, что это нужно. Тебя утягивает искус спуститься пониже, посмотреть, как там? Будь осторожна.
А теперь минуточку внимания.
Тайна моя сугубо личная, но у меня уже нет сил оставаться с нею наедине. Не знаю, с чего начать, я в нерешительности. Короче, имеются в виду известные последствия курортного увлечения.
Третий месяц я неотступно решаю вопрос "быть или не быть"? Ждать ли неизвестно чего еще сколько-то лет, или, оставив всякую надежду, рассчитывать только на себя? Я одинока, и самой себя мне слишком мало, а сияющий мир вокруг холоден и крут, когда в душе арктическая пустыня. Мне предстоит последний выбор.
И вот, плотно застегнутая на все пуговицы, я часами гуляю по улицам и думаю, думаю. Иду по весенней Москве, в городской толпе, в которой можно ходить годами и никто не прервет твоего молчания, и все пытаюсь заглянуть вперед.
Я женщина. Мое спасение в материнстве. Хоть это и похоже на поражение.
Вот моя новость, Аннета. Старая, как мир. Что скажешь?
от Аннеты 11 марта
Ave, Марина! Будьте благословенны.
В моей комнате свежесть и свет, в точности как на известной картине "Утро", где обнаженная женщина, чистая и прохладная, расчесывает перед зеркалом темные волосы.
Ave, Мариночка!
от Аннеты 14 марта
У нас тоже весна, лишь по ночам морозы. Снег просел, протаял под каждой веточкой, шершавые стволы влажны и трогательны. Серые простенькие деньки, серый влажный воздух. Жалость плачет. Жалко сопревшие листья, жалко березки, их тонкие веточки, простертые наощупь в неведомые миры, жалко, как бывает жалко малышей, идущих за воспитательницей в своих капюшонах и маленьких сапожках – чего бы, кажется, а жалко до слез.
Нынешней ночью… о, что это было? Вселенная смотрела голубым глазом знакомой звезды. Я вышла на крыльцо. Прекрасная луна внимала струнному хору посеребренных проводов… И вот… стеснилось дыхание, светлое волнение возвестило нечто… неведомое открылось взору. Ушло.
И теперь, отключив в себе суету и обрывки мыслей, я тихонько брожу, вслушиваясь в тишину и средоточие моей души. И приходит свет, и восходит радость. "Ибо из радости родилось все живое". Откуда это?
Ах, Марина! Как же осчастливило меня Ваше решение, как я желаю Вам благополучия! Даже не верится, что нам, женщинам, доверены эти простые и вечные деяния.
Я ожила. Взыскующая волна отхлынула, тоска отпустила. Осталась лишь маленькая тощичка, ее почти не слышно в шуме дня.
И знаете, кто еще помог мне? Рая. Она явилась к Татьяне, у которой собираются одинокие бабы, взяла меня за руку и увела от честнóй компании. Милая наивная женщина. Такая любовь отгорела с ней рядом, целая жизнь, а она так ничего и не заметила. Но я-то поняла, вероломная, мне-то открылась тайна " жизни двух": сердце жены – мягкий воск, истекающий медом прощения.
Эх, Рая! Прости и мне.
На душе кротость, сил еще мало. Весна.
от Марины 15 марта
Спасибо на добром слове, милая Аннета. Рада, что тебе хорошо.
О себе не могу сказать того же. Незнакомое ощущение недомогания и некрасивости выводит меня из равновесия. Фигура моя полнеет, но пятен на лице нет, верная примета, что будет девочка. Девочка, именины сердца. В наше время страшновато растить мальчиков, и вообще-то детей, а мальчишек в особенности.
У моей матери было два сына. Первый умер во младенчестве, второй погиб солдатом в мирное время. Старушке семьдесят два года, мы живем в огромной квартире с видом на Кремль, заслуженной еще моим отцом, которого тоже нет с нами. Недавно я застала мать в тревожной растерянности. Сухими руками она держала голову и с напряжением вглядывалась перед собой.
– Как же я забыла, как Митенька умирал? Как забыла…
Боль-то, боль – она зиждительна, ты права. Полвека болело материнское сердце… и вдруг забыло. Значит, и жизнь кончена. Она легла в постель и затихла.
Минута была решительная.
– Мать, – сказала я, – подымайся, мать. Ради внучки, слышишь?
Минуя подробности, скажу, что слова мои подняли ее, поплелась чайник ставить. Так-то.
В Москве тепло. Сиреневые, подсвеченные фонарями, вечера пахнут фиалками и подснежниками, которые украдкой продают на каждом углу. В воздухе растворено обещание, и хочется совсем по ранне-девичьи верить ему.
от Аннеты 30 марта
Весна, весна! Я шла по оступающейся тропке и несла в руках толстенную сосульку, перевитую и сверкающую, точно алмазное копье. В душе звенел сумбур от солнца и света, от бородатого анекдота, который рассказывала сама себе.
– Вам нравится Бабель?
– Смотря, какая бабель.
Ха-ха-ха. Люблю смех, анекдоты.
Иван увидел меня в окно, выскочил, хохочет, зубы что снег.
– Брось! – кричит, – брось, а то уронишь!
Я подняла ее высоко-высоко и, не сводя с него глаз, грянула оземь на тысячу солнечных брызг. Супер! И молча смеясь всей душой, удалилась в камералку.
Он прибежал тотчас же, шелковый, влюбленный.
Ах, Иван, Иван! У кого еще такие руки, такие плечи, удаль молодецкая на каждом шагу?! Но всё, всё. Пофиг, пофиг! Пополам. Всё, всё.
На забое тысяча четыреста пятьдесят метров. Рассолы уже налицо, но заданная глубина – закон. Главный врач чуть не дрожит, словно борзая с куском мяса на носу. О, он давно переменил тон, он тащится от каждого моего слова. Ага-а! Пусть, пусть. До опробования, до откачки – никаких сообщений! Близко, близко заветная глубина, рекой польется долгожданный йодо-бром!
Даёшь успокоительное для всей страны!
Вечер. Звучит моя музыка, изящный воздушный Моцарт. Смех, веселье… да это же отвага, самая большая смелость, после всего, что мы знаем о себе и о жизни. И поэтому мудрейшая из книг – растрепанный сборник анекдотов.
Вы скажете "золотая лодочка, пучина вод"… Но дерзкий парус, но крепкий ветер, срывающий с волн изумрудные брызги? О, я воскресла с безумной жаждой всезнания! Придет время и мне откроется все, все, все! Быть может, миры во мне гибнут, пока упускаю то, что пришло время осознать.
Вечер. Сижу, играю в "большую женщину": красивейшее белье, золоченые босоножки, блюдечко изюма на коленях. Кх-кх – смайлик с приветиком…))
На душе любимая гармония каких-то мыслей, радости, внутреннего света. Живу.
от Марины 2 апреля
Милая моя Аннета!
Наслаждаюсь твоими письмами, и словно Эд, храню и пересказываю на память. Мне определенно кажется, что ты должна писать. Тебе дано понять и передать. Дерзай. Душа просит, душа знает.
Сама же я все глубже погружаюсь в свои ощущения и меняюсь, меняюсь в глубинах души своей. То, что представлялось важным, кажется теперь нестоящей чепухой, зато высветляются день ото дня такие ценности, как здоровье, мир, обеспеченность. Так все обострилось. И стали существовать люди, дающие надежду и отнимающие ее. Надежду вообще. Добрые, простые – в первых, злые, сломанные (на них особенное чутье!) – во-вторых, вроде нашей кассирши, несносной пигалицы, убивающей меня своей грубостью. "Что с вами было, что с вами было, осложнение?"– побежала она за мной, едва я появилась после пятидневного недомогания, когда меня чуть не отправили в лечебницу.
Зато ты, подружка, всегда в первых. Кстати, как ты намерена употребить свои деньги? В жилищной комиссии имеется две возможности, недорогие квартиры в хорошем доме. Могу придержать для тебя. Мне и самой там нравится. Хочешь в соседки? Сквер, густой парк и всего-то в пяти шагах от метро Речной вокзал, где любезные тебе паруса и яхты на Химкинском водохранилище ждут твоего восхищения.
Приезжай-ка.
от Аннеты 12 апреля
В последний раз приветствую Вас издали, дорогая Марина!
Оле-оле-оле! Большое эксплуатационное опробование близится к концу, и если бы Вы только видели эту сильную полную струю воды! Она изогнута, как дамасская сталь и так же сверкает на солнце, в ее светлом упругом теле искрят пузырьки газа, а при касании вспыхивает фонтанчик, оставляющий на пальцах тончайший белоснежный налет. Как чúсты недра нашей планеты, о, как загадочны и прекрасны! Сами воды тяжелы, высоко минерализованы, по химическому составу это настоящее созвездие, лавровый венок гидрогеологу!
Порвали йодо-бром! Офигенная пруха! Будь хорошим князем… та-та-та-та-та…
И как первооткрыватели, мы испытали на себе. Таков закон. Разбавили в ваннах горячей водой, забрались в каждую я и Рая. Что за небесная лазурь спустилась на нас, что за коровье спокойствие! Мы стали смирны и кротки, точно послушницы монастыря.
Наш начальник мигом соскучился с нами.
– Вы что, не ели?
– Окунись-ка сам.
– Еще чего! Я не этот… какой-нибудь.
Иван, Иван… вчера открывала окна в своей комнате и пела, пела от души при виде капели, играющих солнцем ручьев, потемневшей Камы. Щедрые деньги платят в экспедиции, а я, ей-богу, добавила бы свои, чтобы увидеть такую весну.
Хлюпая сапогами, подошел Иван.
– Что это ты поешь все время?
– Так. Радостно.
– Тебе не радостно.
– Вот еще! Я уезжаю!
– Перестань.
– Татьяна нагадала мне дальнюю дорогу и всех королей.
– Прекрати.
– Ха-ха-ха.
Ах, Иван… В эти дни он не находит себе места. Они уедут позднее, после ликвидационного демонтажа, а главное, по окончании учебного года. Куда? На Алтай, по-моему, или на Печору, или еще куда-нибудь. "Ты не жалеешь, Аннета, ты не жалеешь?" – Нет, ни о чем. "Ты не забудешь меня?" – Ах, ну… все, все. Прощай, Иван.
Я даже обрезала косы, чтобы расстаться с прошлым.
Прощай и ты, моя милая комната, мои сосны. Да, Мариночка, что с той квартирой? Мне бы каморку на чердаке, конурку под лестницей. Поговорим.
Прости и ты, Усть-Качка, малая моя родина. Что впереди? Бог весть.
До встречи, Марина. До скорой встречи. Тра-ля-ля!
_______________
Глава третья
Дни жизни Окасты Вехова
Этим летом в Туве Окаста Вехов встретил свое тридцатишестилетие. Он был здоров, женат, талантлив – и он погибал в расцвете лет. Аннету Румянцеву по-настоящему он разглядел тоже только здесь, в Туве.
Тогда в январе ему неожиданно позвонил Васин.
– Ты искал толкового сотрудника?
– Искал. Работать некому. В поле никого не вытянешь.
– Тогда встречай. Она уже в пути.
– Она?
– Аннета Румянцева, гидрогеолог. Помнишь? Еще понравилась тебе. Объект ее завершается в апреле-мае, оценка отличная.
– Не терплю баб в тайге. Побродяжки. Ты мне Кира обещал.
– В середине лета, не раньше. У него диплом.
– Годится.
– А как моя протеже?
– Ну, беру, беру. Тем более, в апреле-мае.
…Сейчас он увидел ее по возвращении из многодневного, на семнадцать суток, маршрута, увидел издали, за деревьями, еще сидя верхом – стройную, светлую, в золоченых босоножках, городского, чисто московского облика. И даже шатнулся как-то внутри себя: она показалась ему нездешней, почти неземной. Даже дернул щекой: "Как-то она среди нашего-то…"
За столом сел напротив и весь обед был оживлен и шутлив не в меру.
– Молодые женщины прекрасны, но пожилые прекраснее их, – произнес чужие слова, с улыбкой глядя на нее в упор.
– Уолт Уитмен, – был ответ.
Точно, это была фраза из Уитмена. Окаста хмыкнул.
– Один-ноль, – засмеялся Мишка-радист.
Наутро он выехал с нею в ознакомительный маршрут. Слов нет, с этим управились и без него. Тот же Корниенко, главный геолог, тучный, бородатый, уже принял зачет по технике безопасности, посадил на лошадь, с картой в руках ознакомил с геологией района. Но Окаста уже "завёлся". Нынче же он раскусит этот орешек, узнает, что за птица залетела в его владения? И пока добирались до светлой долинной степи, знакомились с источниками в обрывах Хемчикской котловины, делали экспресс-анализы на радон, незаметно вглядывался в спутницу. Видел и первые трудности владения конем, и прямую, как дощечка, спину новичка-наездника, подсказал про стремена, шенкеля, пока Аннета не почувствовала себя не на движущемся сундуке, где не за что держаться, но в спокойном кавалерийском седле, верхом на самой смирной лошадке геопартии.
