Лина Серебрякова
Избегнув чар Сократа…
– По твоим письмам.
– Но Окаста сам кувыркается, от него ничему не научишься. А здесь! Я не поверила своим ушам, когда он стал говорить о назначении человека. И так просто, весело даже.
– А этот… Учитель, он деньги берет?
– Конечно.
– Вот видишь.
– Бесплатен только сыр в мышеловке. Труд Учителя должен быть оплачен, чтобы не быть у него в долгу на высших пространствах.
– Где, где?
Аннета неловко улыбнулась.
Они уже пришли и сели на длинную, врытую широкой дугой скамейку для мам. Марина не сводила глаз с дочки, которая принялась раскачиваться на качелях, на подвешенной цепями к перекладине мелкой автомобильной покрышке зеленого цвета.
– Интересно слушать тебя, подруга. Хочется даже пойти и разобраться, как ты говоришь, в собственном "доме мучений".
– Приходи, – нерешительно пригласила Аннета, ощутив, что это – не для Марины.
– Нет, я боюсь, – призналась та. – А тебе не страшно? У меня от одного пересказа мурашки бегут.
Аннета промолчала.
– Что вы кушали на завтрак? – спросила Марина.
– Кашу.
– Он ест кашу?
– Гречневую с топленым молоком только давай, а другие – как предложишь. Я украшаю тарелку кусочками из фруктов, рассыпаю изюм, кладу в серединку немного варенья. Знаешь, как называется у нас вареная свекла, политая сметаной? Танки под снегом. А бульон с кусочками мяса? Теплая лужа с червяками! Уплетает за милую душу.
Марина рассмеялась.
– Ты талантливая мама, Анечка. Не удивлюсь, если у Проши обнаружатся твои способности.
– Пусть развивает свои собственные, – улыбнулась Аннета и продолжала, отвечая на свои мысли. – Детей надо любить и баловать, ведь жизнь не проскользнешь и не обойдешь, каждому достанется. Мне бы желалось, чтобы Прошка был похож на отца и деда. Решительные, практичные, рисковые мужики. То, что сейчас надо.
– А как же "высшие уровни"?
– Это… откроется само.
Марина с интересом взглянула на Аннету, качнула головой, но сказала о самом обыденном.
– Таське надо платье купить.
– Купить? Сама сшей, да кружевами, тесьмой отделай, пусть запомнит на всю жизнь. Удивительное чувство: я до сих пор помню одно свое платье, розовое, с оборками. Для школы у нее все есть?
– Для школы – конечно. Знаешь, она на редкость собранная девочка. В первый же день, вернувшись, развернула книжку, тетрадку и принялась писать палочки. Сама.
– Вся в тебя. Ты строгая мама, Марина. А как меня отчитывала, помнишь?!
– За дело, стало быть. Давно это было! На днях открыла в папке твои письма. Так и встало перед глазами – Усть-Качка, сосны, снега, "дырочки от палок". Перешлю-ка я все тебе, авось пригодятся.
– Твои тоже целы, – обняла ее Аннета. – Благоуханные времена! Помню, как мне не хотелось спать, закрывать глаза, чтобы не растерять поутру свою радость… Уходит, уходит цветение души, аромат тончайших цветов.
– Значит, плодоносить пришла пора, а не витать в облаках. Теперь дети на первом месте, – твердо сказала Марина.
Аннета дрогнула бровями.
– Обо всем нужно думать.
– Думай не думай, а по нынешним временам легче снарядить роту солдат, чем отправить ребенка в школу. Вот о чем голова болит!
Подобно обеспеченным людям, она любила повздыхать о дороговизне, чтобы не выделяться из массы. Этого она боялась. Вдруг "наедут", потребуют денег, а она одна с ребенком. Не дай Бог!
– А скажи, твой бывший поклонник, Эд, пишет тебе? Появляется?
– Нет, разумеется, – Аннета рассмеялась. – Зачем? Столь далеко его поклонение не простиралось. Его очаровало уединенное девичество «в глуши лесов сосновых», пшеничная коса до пояса, музыка. Все вместе воплотилось в его подношениях, в золотых часах. А замужняя дама с ребенком – это проза.
– И где они, эти котлы золотые? Ни разу не видела.
– А-а…– Аннета опустила глаза, вспоминая. Тени от ресниц легли на нежные щеки. – Они лежат в темноте глубокой трещины в серых, с черным крапом, гранодиоритах, куда угодила ногой одна несчастная лошадь. Это был наш первый маршрут с Киром в Туве. Конь долго болел, но остался жив.
– Романтично!
– Да, если смотреть отсюда, а тогда… брр – она передернула плечами. – Зато Кир лелеет воспоминание о четырех гвоздях, забытых на сопке Отчаяния на Дальнем Востоке. А еще… помнишь Таньку-массажистку? До сих пор пишет мне из Усть- Качки. " Здравствуй моя дорогая ненаглядная дочь, уважаемая Анна Алексеевна!" Просила подарить ей бусы из натуральных камней на шестидесятилетие. Это на Урале-то!
– Послала?
– Тотчас же.
Чего только не было на детской площадке! Качели трех видов, полдесятка лесенок, горка для съезда на корточках, висячие враскачку переходы-мостики и прочие услады. Веселое детское ликование звенело под елями сквера.
После той пятницы Аннета по нескольку раз в день заглядывала в себя – что там? Как отзывается слово "мать"? В душе было мягко, без боли и возмущения. Получилось. Значит, можно работать, можно доверять этому человеку.
– Теперь каждую неделю будешь ходить? – спросила Марина, расчесывая и заворачивая четкой ракушкой осветленные пряди волос. – Легкая твоя душа! Сколько говорунов слетелось из дальних стран! Одному одно, иному иное, вещают на разные голоса. Знаешь… учителей вообще не должно существовать.
– Но человечество должно ведать об иных мирах! Откуда, если не от мудрецов, – отозвалась Аннета.
– Об иных мирах? За деньги? Не уверена. Позавчера по третьей программе один американский пастор так пахал перед возлюбленными чадами, так пахал! Три часа подряд! Сам гладкий, не ущипнешь, пот градом, аж пиджак подмышками почернел. Насилу устояла, спасибо, стирка выручила. Поберегись, золотце. Учителя-преподаватели, ряд-рядок…
Утомленный Проша подошел и примостился возле мамы.
– Давай поболтаем, – обняла его Аннета. – Стишки вспомним, скороговорки.
На дворе трава,
На траве дрова.
И тут на руку мальчику села муха. Он взмахнул рукой, муха испугалась и слетела. И села на колено. Он топнул ногой. Муха испугалась и опустилась на скамейку. Бежит по скамейке, а впереди наперерез ей ползет маленький муравьёнок. Они сближаются, а Проша волнуется.
– Мама, смотри! Ой, что сейчас будет? Муха несется, как танк, а муравьёнок крохотный!
Аннета взглянула с интересом. Короткие русые пряди свесились на лицо.
– Мама, мама! Ой, что будет! Ближе, ближе, совсем близко!
Проша замер.
И вдруг…
– Мама, смотри! Муха ка-ак остановится на всех лапках сразу! Пропустила и побежала дальше.
– Умная муха, – улыбнулась Аннета. – А нам казалось, она только бояться умеет. Как некоторые…
Марина усмехнулась и ответила вопросом.
– А он, этот предводитель, отвечает за вас, случись что-нибудь?
– В нашем возрасте, Мариночка, пора бы на своих ногах стоять.
Та качнула головой и произнесла раздельно и тихо почти словами Кира.
– Остерегись, подруга, не искушай себя, вспомни чары Сократа. Я вчера так и вздрогнула над письмом в этом месте. И не заметишь, как затянет, не ты первая.
На Аннету повеяло холодом.
– Постараюсь.
Обе вновь замолчали.
Не выделяясь из окружения, Марина одевалась со вкусом женщины со средствами. Сейчас на ней была свободная зеленая блуза с защипами и вышивкой ришелье на плечах, клешёная юбка из плотного натурального шелка с размытыми пятнами. После рождения дочери Марина, к собственному удивлению, стала пользоваться вниманием мужчин – основательных, с намерениями и капиталом.
И все же плакала по ночам.
Всю неделю Аннета ждала занятий.
– Не может быть, чтобы мне так повезло! – не верилось ей. – Неужели этот человек способен ответить на "те" вопросы? Кто он?
В пятницу она устремилась к освещенным окнам школы, как ни на одно свидание в жизни. Волосы ее были уложены, губы подкрашены, глаза подведены синим карандашом.
– Неужели сейчас придет? Неужели… нет, невозможно!
В-нс появился перед залом иным. Показалось, что сегодня он собрал себя выше ростом. Весело, с располагающим хохотком, прошелся по недостаткам группы, постоянным терзаниям и жалости к самим себе; прищуриваясь, сообщил, что видит все проблемы и недостатки, в которые, словно в болото, погружены сидящие, причем никто не предпринимает ни малейшей попытки вырваться из роя страстей, желаний, гордыни, самоуничижения, властолюбия, корысти и прочей трясины. Почему? Да потому что это выгодно каждому из присутствующих.
Слушатели возроптали.
– Какая выгода? Жизнь идет, и мы только мучаемся. То совестью, то страхом, сомнением, любовью, отчаянием. Душа разрывается. Хорошенькая выгода!
– Каждый получает то, к чему стремится. Иначе все было бы по-иному. Однако, то, что вы здесь, означает, что дело не безнадежно, и вы на пороге осознания вашей жизни, если ее можно так назвать. А ведь все ваши недостатки, прошивки, комплексы можно снять с себя, как старый хлам, и выйти на свободу.
Обостренно и сосредоточенно впитывала Аннета не только каждое его слово, но и его лицо, простонародно-русское, с огромными глазами, мягкую точность движений, все явление этого человека.
– Блез Паскаль был убежден, что человек без размышлений готов рисковать жизнью, стремиться к подвигам и опасностям, лишь бы ничего не менять у себя внутри, – продолжал В-нс, с усмешкой посматривая на всех исподлобья.
"Где Паскаль говорил об этом? – переморгнула Аннета. – Должно быть, "Мыслях", в рассуждении о любых развлечениях, без которых человек чувствует себя несчастным, вместо того, чтобы спокойно сидеть в своей комнате?"
В-нс продолжал и так припек всех, что из отвращения к преступному своему бездействию перед лицом высокого назначения человека все готовы были, что называется, провалиться сквозь землю. "Фазой отчаяния" называется состояние, когда пробуждающийся к высокому осознанию человек приходит в ужас от самого себя. С нею, Аннетой, это бывало.
– Вы работали дома над прошлой темой? – шепотом спросила она у соседки.
– Конечно, – кивнула молодая женщина. – Я несколько раз очень серьезно думала об этом.
– А глубже, через самый сгусток, не пробивались?
Та отшатнулась.
– Туда нельзя.
– Ты тоже лишь "серьезно думаешь?" – быстро взглянула в лицо Тины и получила неопределенно-утвердительный ответ.
«Нет уж. Они как хотят, а мне нужна истина, скрытая ужасной завесью бытия. Лет через десять, возможно, и я научусь пробиваться насквозь лишь силой мысли».
Слова В-нса о том, что за свою жизнь каждый человек посадил на себя великое множество иждивенцев, потому что в Космосе задействованы огромные паразитические цивилизации, чтобы держать людей в рабстве и неразвитости, в чувстве виновности даже в самом своем рождении, отозвались в ней вихрем облегчающих догадок.
– Всех их необходимо вспомнить и снять, иначе сложно продвигаться вперед с таким грузом, – говорил В-нс.
В этот вечер группа отработала с помощью Учителя кое-что из того, что было необходимо каждому. Вновь повеяло свежестью, будто живыми ландышевыми духами.
– Ах, как стало свободно! Это – Спаситель, – прошептали за спиной.
Легко обернувшись, она увидела богомольные лица немолодых женщин.
– Вы в самом деле так думаете? Кто он, по-вашему?
– Он Бог. Он все может, – застенчиво и твердо ответствовали они.
"Тяжко явление Бога в собственном виде…" – вспомнилась строка Гомера. – Пообщаться бы с ним напрямую, спросить, не опасно ли, в самом деле? Кто он? Что за неземной силы речь его! А взгляд!"
В-нс уже говорил о древних цивилизациях и так, словно сам бывал и "толкался" среди людей первой земной цивилизации МАА, которая была настолько совершенной, что создала и принимала источники энергии в Космосе через приемники, напоминающие нынешние буддийские ступы. В качестве средств передвижения люди МАА, по словам В-нса, использовали антигравитационные платформочки размером 50´50 сек, с Т-образной ручкой. На платформу становились обеими ногами, держались руками за руль, поднимались в воздух и быстро перемещались в любом направлении. Однако над духовным совершенствованием они работали мало, увлекались удовольствиями и не оправдывали космических расходов на поддержание своей цивилизации. После коллапса на месте МАА образовался Тихий океан, и все последующие пять цивилизаций, не вырабатывавших ценностей на высшем уровне Духа, постигла та же участь в разных местах планеты. Теперь там океаны и моря.
– Как бы к нему подойти? – томилась Аннета.
Но подойти не удавалось.
Каждый раз после занятий вкруг Учителя плотно смыкалась молодежь, и толпой двигалась сначала в вестибюль, потом к метро, выспрашивая обо всем на свете. Как нередко бывает, группа давно расслоилась на приближенных, молодых и шустрых, и на тех, кто в силу скромности и робости не смели беспокоить Учителя, стеснялись задавать личные вопросы при посторонних. А в тесном кругу молодых и шустрых, как водится, шла локтевая толчея за "близость к телу". Сам В-нс, посмеиваясь, осыпал их колкостями, ибо действительно видел каждого насквозь.
– Кто же он? – всматривалась Аннета.
– Мы поедем к бабушке? И Тася с нами? – вскочил Проша ни свет, ни заря.
– Спи, рано еще, – зарылся в подушку Кир.
– Прыгай ко мне, зайчонок. Конечно, поедем, ведь нас пригласили, – обняла его Аннета.
Стоял ноябрьский зазимок, не холодный, но снежный, такой, когда во дворах возводят снеговиков с красными носами и снежные крепости. И у них во дворе выросла крепость, она получилась большая и грозная, а когда пошли на приступ, снежные комья обрушились, с головой засыпав Прошу. Ребятня испугалась и разбежалась по домам. Но не Тася. Она стала разгребать снег, разгребать, разгребать и освободила Прошу. После этого мальчик целый час не мог вымолвить ни слова.
К родителям Кира подъехали днем, прямо к обеду. В доме пахло пирогами. Детей накормили сразу досыта и пустили играть на ковер в гостиную, а сами остались в угловой, с балконом и вторым окном, кухне за широким столом.
– Ты помнишь Ивана Коробкова, Аннета? – словно ненароком спросил за столом Васин-старший. – Ну, того, что в Усть-Качке начальником был?
– Конечно, помню, – не взглянув на Кира, легко ответила она. – Где-то они сейчас?
– Семья его живет дома, в Подмосковье, а сам Иван зарабатывает деньги в Африке. Воду ищет. Там базальтовые поля, разбитые, стоящие на головах, обильные пресной водой, но бурить там – полный атас, врагу не пожелаешь. Ствол кривится, инструмент прихватывает. Американцы пробовали и бросили. А Коробков бурит да посмеивается. Рабочие обожают его. За мастерство, конечно, а еще за то, что он их нашими анекдотами с ног валит. У них анекдоты длинные, как арабские сказки, а я, говорит, как скажу, да по-русски прибавлю – все вповалку.
– Талантливый человек, – кивнула она, вспомнив Ивана, его улыбку, его взгляд, вспомнила отдаленно, через годы и годы.
"Как о воде протекшей будешь вспоминать"…
Васин налил по-первой, по-второй, потом стал наливать одному себе, поскольку сын был за рулем, а женщины отказались. Широко развернувшись, разговор коснулся философии. Константина Васина, русского человека, тянуло поговорить о вечности. Отвечал ему Кир. Аннета помалкивала. После занятий В-нса она могла говорить весь вечер, и поэтому молчала – не свое.
– Ты читал "Эстетику" Гартмана? – спрашивал отец у сына. – Почитай, я купил, вон она, на столе. Он видит грандиозную вселенную духа с бесчисленными переливающимися потоками, уровнями, слоями. Самое замечательное, что создавал он ее в берлинском подвале весной 1945 года во время штурма нашими войсками. Представляешь? Немцы – эх! И чего их понесло на мировое господство? Умники, едри их в корень. Хотя… он-то из Риги. Николай Гартман.
– Где книга? – поднялся Кир. – Все, взял.
К Аннете повернулась Зоя Сергеевна.
– Как поживает Екатерина Петровна?
– Спасибо. Она в санатории, очень довольна. Продляет себе путевку одну за другой. Там лес, режим, коллектив, даже танцы. Поздоровела. Мы были у нее на прошлой неделе. Прошке понравились следы мышей и зайцев, еловые шишки, зимняя чаща.
– Не пора ли обучать его музыке? – спросила свекровь осторожно.
– А мы уже учимся. Я почти с рождения ставила ему на ночь пластинки Вивальди, Моцарта, Чайковского. Теперь приходит учительница.
– Ты – прекрасная мать, Аннета. Вам нужно иметь еще и еще детей.
Васин-старший между тем не умолкал.
– Сознание бытийствует, – говорил он, подергивая себя за рыжий вихор над ухом, – оно есть проявление бытия в нас, а вовсе не отражает никакую действительность.
– Удивительно сказано, – посмотрела Аннета.
Васин поднял брови и выдохнул, словно после рюмки.
Аннета поднялась.
– А что притихли наши дети? – и на цыпочках прошла в гостиную. – Привет! Что здесь происходит?
А здесь происходила драма.
Проша проиграл темноволосой Тасе в шашки две партии подряд. Он был ужасно расстроен и, как мать, хватался за светло-русую голову обеими руками и раскачивался из стороны в сторону.
– Давай еще разок, – настаивал он.
– Не хочется.
– Нет, давай, давай. Выбирай: в поддавки или вышибалы?
– В вышибалы, – уступила та.
Она была добрая девочка, да в чужом доме, да у дедушки Проши, а у нее-то самой даже папы не было, а бабушку она не помнила.
– В вышибалы ставим шашки по краям в два ряда. Щелк! Щелк!
И вот тут-то он и выиграл. Трижды. Три победы подряд!
– Крутизна, – поздравила Тася. – И не заплакал, и победил.
– Оле-оле-оле-оле!
– Хорошие вы люди, – обняла обоих Аннета. – Что-нибудь почитать вам?
– Нет! – отказался мальчик, – мы будет играть в солдатики. Здесь в коробке еще папины солдатики, еще папа ими играл.
Тася солдатиков не любила, но из вежливости согласилась. А Проша и рад командовать, как настоящий генерал.
– Ты будешь в Сашкиной колоде, я в Витькиной. Первый Витька, за ним Митька, за ним Колька, Олег и я. За мной один Ромка.
– Постой, постой, – вмешалась мама, – ты же в гостях, на другом конце города. Мог бы и первым встать.
Проше расширил глаза. Пришлось объяснять простые вещи.
– Первый Витька, – заорал он во все горло.
– Не кричи, я слышу.
– За ним Митька, за ним Колька, Олег и я. За мной один Ромка.
– А как вы знаете, кто за кем?
– Кто сильнее. Я только Ромку побеждаю.
Мама и Тася встревожено посмотрели на мальчика.
– Тебя что, все бьют?
– Нет, мы боремся, это не драка.
– И кто же самый сильный?
– Витька и Сашка.
– А-а, – наконец-то догадались мама и Тася, – вот почему два отряда.
– А как же! – вздернул плечи Проша. – Однажды мы играли в войнушку. Договорились: когда в кого будто стреляют, он падает. Стрельнули в Ромку, а он стоит. Мы кричим: – Падай, Ромка, в тебя стрельнули! – А он стоит. Тогда взяли шишку и кинули в Ромку. Он сразу упал.
– Хитрец, – улыбнулась Тася.
Аннета прекрасно знала и Ромку, и Лилю, его хитренькую-прехитренькую мамашу, которая так и норовила оставить своего ребеночка на попечение кому-нибудь из знакомых, чтобы "на минуточку, только куренка в кастрюлю бросить", скрыться за дверью своей квартиры часа на полтора-два. Поверив ей однажды, никто из молодых мамаш на всем сквере уже не попадались на эту удочку. С какой стати?
Проша достал из коробки зеленое орудие.
– Огонь, пли! Бжж-бум! Ба-бах!
Аннета поднялась.
"Ничего себе, – она обхватила себя за локти. – Они же с малых лет так и вьются вокруг нас, нравственные испытания и ловушки. А мы-то, наивняк!"
Излюбленным местом Аннеты в спортивном зале был толстый, свисавший с потолка канат, подвязанный внизу плоским кренделем-узлом, напоминавшим казацкое седло; полусидя на нем, откинувшись, держась обеими руками за плотные белые плетения, она обычно тихо покачивалась в ожидании В-нса.
– Послушай, Аннета, – нервно обратилась к ней Тина. – Ты уже не новичок на курсах. Не кажется ли тебе, что наш Учитель не так прост, как кажется?
Она была в ярком малиново-белом спортивном костюме, плосковато-стройная, с густо накрашенными ресницами.
Аннета удивленно взглянула на нее и отвела глаза, поняв, что Тина не в духе.
– Что есть простота…– туманно ответила она. – Чем ты недовольна?
– Меня удивляет, что всем довольна ты!
– В самом деле?
– Представь себе.
– А кто же меня пригласил? Кто расписывал достоинства занятий?
– Я хотела, как лучше. Я желала тебе развития.
– Ты не ошиблась. Благодарю, – Аннета прищурилась. – Что тебя интересовало? Простота В-нса? Это вопрос сумасшедшего.
– Но он так весел, сыплет шутками, – заметно было, что Тине не по себе.
Аннета промолчала. Следует ли поддерживать нервическую полу-ссору? Отвернувшись, она сильнее качнулась вдоль стены и откинулась назад.
Тина. О чем она?
В-нс задерживался.
Пройдясь бесцельно по залу, Тина скрылась было за дверью, затем вновь появилась, словно зайдя с другой стороны.
– Скажи, а ты в состоянии бросить занятия?
– Да что, наконец, происходит? – Аннета соскочила на пол.
– Ничего. Прискорбно, что В-нс так далеко успел в твоем обращении.
– Вот те на! – воскликнула Аннета. – Почему же, Тина, не бросаешь ты? Пятый год подряд!
– Я уже не могу не ходить сюда. Я на крючке. Тут не шутят, – Тина повернулась и почти убежала в коридор.
Аннета опустилась на свой коврик. Что-то, что-то… Самым примечательным было то, что Тина считалась своей в кругах "приближенных". Не из первого круга, где царили староста и темнобровый красавец Боб, то-бишь Борис, но настолько, что знала семью В-нса, бывала у них. И вдруг… бунт на корабле!
"Оле-оле-оле, как говорит малышня. Интересно, к чему все это?"
В дверях появился Боб, поднял руку, требуя внимания. Потом проследовал на пустующее место В-нса.
– В-нс болен. Причина его болезни – мы, все вместе. Мы показываем свои слабости, а по законам космической нравственности нас нельзя жалеть, зато по нашим – дóлжно. Поэтому его и наказывают. Все это следует отработать. Сегодня занятия проведу я.
И стал говорить, подражая Учителю, почти его словами, нечто заумное и маловразумительное. Многому можно нахвататься от В-нса, но стать им невозможно. Несколько человек, самые молчаливые, сели в строгий лотос и погрузились в себя. Возможно, они вышли на связь с В-нсом.
Аннета отключилась тоже, но стала думать о себе. Выходка Тины уже не занимала ее: нервы расходились, мало ли. Аннета обдумывала то, что произошло с нею за последние три недели. Началось это давно, чуть не с первого занятия. Слова Учителя о том, что все дурное можно сбросить с себя одним махом, как старый хлам, упали на дерзостную почву. Она составила в тетради длинный список недостатков, которые знала за собой, крупных ошибок, терзавших совесть, перечислила поименно подруг, друзей, родственников, всех, кто, по ее ощущениям, что-то значили в ее жизни.
– Выдержу, – напряглась она почти так же, как однажды на горном склоне, когда удержала от падения оскользнувшуюся лошадь.
…Явились все. И сообща принялись жечь огнями так, что впору было кричать от боли. Они находились на разных ступеньках запущенности, и теперь, словно осы, ринулись на свою кормилицу. Потянулись пытошные дни. Здесь не шутили, это верно. Измученная, вконец обессилевшая, Аннета решилась обратиться напрямую к самому В-нсу.
Ей повезло. Улучив мгновение, когда он, с ботинками в руках, направился в тапочках в вестибюль, чтобы переобуться, она, на полсекунды оказавшись с ним один на один, заикаясь от волнения, принялась сбивчиво обрисовывать положение. Натягивая тяжелый зимний ботинок на ногу и с удивлением прислушиваясь к ее невнятице, он мельком взглянул в ее муку, и тут же отвернулся к набежавшей толпе с ее десятками других вопросов. Аннета присела на низкую школьную скамейку. Все в ней стихло, боль ушла, блаженство здоровья разлилось внутри. Она привалилась спиной к стенке и закрыла глаза.
Кто же он, этот человек, если один его взгляд принес исцеление? И может ли она обходиться без этих поразительных лекций, без умений, которыми он щедро делился?
– Берите, берите все, что я даю. Пишите диссертации, делайте бизнес. Развивайтесь, мы даем вам этот шанс!
Переполненный трепетными вселенскими открытиями, В-нс говорил по пять часов кряду. Он и слышал, и видел, и напрямую участвовал в событиях Вселенных, и это нес на занятия. Темы бесед не повторялись никогда. Он рисовал на доске строения миров, вложения галактик, соотношения времен, и работал, работал вместе с залом над очередной проблемой, пока явственная цветочная свежесть не распространялась над сидящими, знаменуя разрешение вопроса. Но всегда оставлял большую часть отработки на дом и никогда не проверял исполнение. Сами, сами. За неделю ему открывалось столь многое и столь иное, разительно-отличное от минувших занятий, что оглядываться назад было незачем. Кто не успел – тот отстал. А как успеть? Вечерок-другой пропустил, не отработал в себе самом, и еще разок – вот тебе и застой, и вот уже новое наслаивается поверх старого, а первое исчезает для развития, потому что там никто никого не ждет.
– Что, Аннета, подумала о нашем разговоре? – спросила в очередную пятницу в раздевалке Тина, расчесывая вперед-назад короткие, словно отросшие после солдатской стрижки, волосы, делавшие ее похожей на девушку-подростка с густо накрашенными ресницами.
– Еще не созрела, – Аннета рассмеялась, встряхивая припорошенную снегом шубку.
– Приспичит – враз созреешь, – отрезала подруга.
– Ух ты! Откуда пламя, Тина?
– Неужели ты не догадываешься?
– Нет.
– Просто не хочешь. Так спокойнее. Все хорошо, прекрасная маркиза.
Аннета недозастегнула молнию на куртке.
– Знаешь, Тина, прекрати свои намеки, объяснись начистоту. Совсем недавно В-нс столь непостижимо вытащил меня из гиблого мешка, где меня чуть не пришили собственные "домочадцы", что я до сих пор не могу опомниться.
– Поздравляю, – в голосе ее слышалось ехидство.
– Да что случилось-то?
– Ничего, – Тина, рыдая, выбежала из раздевалки.
Аннета пожала плечами, но насторожилась. Тина умна. Что происходит?
В зале, в ожидании В-нса, которого могли перехватить и надолго задержать "часовые" в любом месте – от метро до дверей школы, она принялась разминаться и по-западному – на шведской стенке, наклоны-повороты, и по-восточному – изгибы, растяжки, сплетения ног в лотос. У многих присутствующих лотос не вызывал затруднений, его держали долго, с подлинным изяществом йоги. Общеизвестно, что в полном лотосе возможно достижение состояний особенной чистоты. Очевидно, эти люди знали многое, чему ей еще учиться и учиться.
Со времени разговора с В-нсом ей удалось отработать внутри себя почти весь "гиблый мешок". Ведь сидельцы никуда не ушли, они лишь обмерли от ослепительного взгляда его пульсирующих глаз. Потом ожили. Но теперь она действовала небыстро и осмотрительно, "по запросу". Освоила начало, протекание, конец отработки и с удивлением уверилась в том, что уход мучившей ее Сущности всегда венчается шлейфом тончайше-эротических ощущений. Эти неуловимо-сладостные переживания и оказались, по ее впечатлениям, той выгодой на подсознании, ради которой человек, не ведая того, принимает муки и страдания.
На какой же мякине нас водят!
– Тина! – Аннета миролюбиво подсела к подруге. – Поговорим! Для меня слова В-нса светятся космическим мерцанием, глубинными вихрями, предощущением лучезарного входа в Нечто, присутствующего в нем. Какие могут быть укоры?
– Ты его видишь?
– В его собственном пространстве? Нет, не вижу.
– И никто не видит.
– А это уже проблема моего несовершенства. Да и навряд ли никто. Кое-кто в зале многое видит, это известно. И видят, и делятся с В-нсом, и даже смеются, обмениваясь картинками. Разве не так?
– Так, так.
– И если бы ты знала, подруга, что значит для меня приход сюда!
– Теперь всю жизнь будешь уходить и не уйдешь.
– Опять! Выскажись, наконец!
– Хорошо, – Тина горестно усмехнулась. – Неужели тебе не ясно, что в группе – залежи страха перед ним? Что к нему не подходят, а подползают? Что люди и хотели бы выяснить что-то глубоко личное, да боятся его насмешек, его космической необъятности. Боятся много лет подряд! Боишься и ты. Я дрянь, что привела тебя.
– Я сама пришла, не казнись.
Тина безнадежно отмахнулась.
– Что ты обо мне знаешь… В-нс и тот уже отказался от меня. Моя «внутренняя земля» соткана из жгучих отношений, страха и злобной радости. Да, да, не подымай брови. Я не хочу тебе зла, я хотела, как лучше, но ликую, что и ты попалась. Да. Поэтому работай, Анечка, работай, и разберись во всем сама. Но сможешь ли?
Редакция неброской газетки, где печаталась литературная "всякая всячина", известная, впрочем, среди немногих своих, размещалась в одном из переулков поодаль от станции метро "Чистые пруды". Авторы читали здесь стихи и прозу, размышляли о мастерстве, о смыслах. Когда же удавалось напечататься по-настоящему, покупали торт, и начиналось чаепитие. На суд этих людей Аннета осмеливалась носить свои рассказы, подписываясь собственной фамилией "Романцева".
В тот день она ушла из редакции с теплым сердцем и дожидалась автобуса, как вдруг увидела подошедшего к остановке В-нса. Чудо! Сердце её забилось. Вот бы подойти, вот бы удача! Но куда там… скованная страхом, она будто примерзла к месту в двух шагах за его спиной.
Уловив возмущение среды, он стал оглядываться в поисках источника. Медленно повернул голову вправо, влево. Не жива, не мертва, она застыла в неподвижности. В груди колотилось сердце. Он продолжал обзор. Вот женщина с ребенком, не она, мужчина, молодая пара, паренек… не они. В-нс совсем обернулся, увидел знакомую сероглазую женщину в пушистой шубке. Аннета смущенно кивнула. Усмешка скользнула под его усами, он тоже кивнул и отвернулся.
В переполненном автобусе ему сразу нашлось свободное место (право имеет!), а она, стиснутая так, что не упасть, стояла на одной ноге до самого метро.
– Тум-тум-тум, – испуганно бились мысли, – Страх-то, страх-то! Откуда вдруг? Тина права.
…Две недели Кира не было дома. Командировки в Ноябрьск, Тюмень, на сибирские промыслы были обыкновением его бизнеса. Дела процветали, несмотря на крутые повороты политики, перепады мировых цен, громкие разоблачения и даже убийства дельцов от нефтебизнеса.
– Кир, ты тоже участвуешь в этих разборках? – с тревогой спрашивала его Аннета.
– Нет, не участвую. Я веду дела иначе.
– Но ты рискуешь. Я тебя знаю, ты любишь рисковать.
– Кто-то должен быть впереди. Ты – мой оберёг, Анюта. Но с тобой что-то происходит. Я не хочу терять жену. Подумай о нас.
В такие пятницы Аннета оставалась дома. Это было кстати. Иначе она не успевала бы восстанавливаться, подвергаясь каждую неделю облучениям вселенскими вестями. Пусть она что-то пропустит, не успеет, зато восстановит пораженные благоговейным трепетом участки души. В точности так, как недавно прочла у Вивекананды, "Многих учеников загубил учитель тем, что постоянно находился рядом с ними".
– Сегодня, – положила она твердо. – Сегодня я разберусь сама, а там – будь что будет. Этот страх… Окаста, помнится, что-то говорил об этом.
Она проверила, тепло ли сыночку, села в угол постели, укрылась одеялом сама. Надо бы на коврике, в определенном месте, но на дворе трещал мороз, по полу гуляли сквозняки, и кроме высокой постели заниматься было негде.
