Ольга Вечная
Веселый Роджер
Глава 34
Отчеты непотопляемого пирата. Запись 18
Твою ж мать!
Веселенькое начало отчета выходит, ну да ладно. Это я еще мягко выразился.
Пропускаем к дьяволу лирику, давно пора действовать, тем более что мозги наконец заработали.
Я у компа, соизволившего – ура! – включиться. Быстрый взгляд на Веру – спит, родная моя, калачиком свернулась. Скоро приду, обниму, поглажу. Только подожди, не уходи никуда. Затем на окно – темно за ним, сквозь плотные жалюзи свет не струится, не угрожает. Время неотложных тайных дел.
Поехали.
Вам я, кажется, не рассказывал, но Вере раз так триста напомнил, что осенью проходит один из главных в стране конкурсов эротической фотографии «Фестиваль интимной прозы». Обычно я стабильно попадаю в пятерку лучших, и рекламу «ФотоПираты» получают отменную. Так вот. Вера думает, что в этом году мне нечего представить на конкурс. На самом деле, очень даже есть.
Быстро открываю папки, которые специально сделал доступными для любого пользователя, в надежде что девица обнаружит их сама. Не обнаружила, к счастью. Тщательно уничтожаю следы подготовки Вериной фотографии к выставке. Помните, у меня было несколько неожиданно удачных снимков, когда она пьяная, раскованная в первый и последний раз мне позировала?
Да-да, я всё знаю. Кретин, аморальный тип, вам хочется меня прибить и так далее. Самому себя хочется прибить, без шуток, но пока не до этого.
Для фестиваля я выбрал самое чувственное фото, обладающее особым эмоциональным зарядом, что усиливается в разы черно-белым стилем работы. Вера так смотрит с экрана… Почему-то только сейчас доходит, что она ведь смотрела именно на меня в тот вечер, я ж за камерой прятался. Уже тогда по глазам видно было, что влюбилась.
Только взгляните на эти припухшие от поцелуев выразительные губы, тонкую длинную шею, хрупкие плечи и высокие груди с тугими узелками сосков – яркие цвета здесь не нужны, они бы мешали. Лишь четкие линии, указывающие на исключительность момента.
Волосы в полном беспорядке, темные и длинные, на фоне белоснежной кожи они оттеняют влажные, зовущие глаза. Палец зависает над кнопкой del. С экрана на меня смотрит взволнованная ведьма, сильная и слабая одновременно, которую хочется любить долго, грубо, наказывая просто за то, что непорочная, потусторонне красивая. Много шампанского, обработки, страсти – узнать модель сложно, но вполне реально.
Эту девицу невозможно сфотографировать так, чтобы не вышло порно. Нет ни единого шанса превратить ее тело в искусство.
Удаляю. Всё к чертовой матери чищу, в том числе на виртуальной флешке. Не жаль десятков часов работы. Скорее уничтожить повод бросить меня окончательно, который я собирался предоставить Вере сразу, как покажется, что она со мной из жалости.
А как иначе можно было бы от нее избавиться, чтобы отрезать самому себе пути к примирению? Переспать с какой-нибудь моделькой? Да ни за что. Не обижу так сильно, предпочтя другую. А вот показать, что недостойный урод – вполне себе повод.
Готово. Теперь можно выдохнуть. Успел.
Вы, должно быть, думаете: «Хорошо, что хватило ума не послать фото на конкурс». Упс. Вообще-то не хватило.
Я сделал это после очередного кошмара, когда опять снилось, что передал Вере свой флаг и его атрибуты. Но вряд ли работа пройдет даже первичный отбор: заметно, что съемка домашняя, и обычно в тридцатку конкурсных попадают более качественные и продуманные образы.
Так что расслабьтесь, все будет нормально.
Обещаю: теперь все будет нормально.
Хожу по квартире, обдумывая случившееся. Флаг мой идеально расправлен на сушилке. Угадайте, кто постарался.
Кто-нибудь вообще понимает, что происходит? Сомневаетесь во мне? Просто вы не чувствуете разницу между тем, чтобы любить женщину на удалении и иметь физически. Восемь бесконечных гребаных лет считать себя чудовищем, живущим в вечном страхе перед каждой потенциальной подругой, вздумавшей сделать шаг навстречу и просто протянуть ладонь.
Треснуло проклятье-то. На хрен покатилось.
И дело не в сексе даже! Не в том, чтобы сунуть-высунуть. Смотрите глубже, в душу мне посмотрите, вот она, перед вами раскрытая. Перед ней, Верой моей, если хотите. Внутри погасло что-то, как будто дошло наконец: чтобы быть с этой девушкой, мне не нужно платить за ласку кожей, вы понимаете? После ее касания жечь не будут. Можно мне. Впервые после того, как поквитался с Настей, допущен.
* * *
– Вик, ответь предельно честно, – просит Вера следующим утром, сразу после того как «булькнул» скайп, сигнализируя об окончании разговора. Она сидит в постели, закутавшись в одеяло и поджав ноги, листает на планшете страницы в соцсетях.
Я поднимаю на нее глаза, ловлю внимательный взгляд.
– Ну давай отвечу, – говорю настороженно.
Она молчит, не моргает. Я уже три раза за это время, а она – ни единого. Плохой знак, да? На всякий случай я вчера удалил письмо из клиники, где доктор, помимо поздравлений, накатал предложение сдать еще пару сотен анализов на всякую фигню. За бешеные деньги, разумеется. Видимо, понял по Вере, что мы его клиенты.
Нашла, что ли, письмо в корзине?
– Вик, теперь, когда у тебя получается… ну, я про секс… тебе, должно быть, захочется наверстать упущенное. Попробовать с другими женщинами. Да? – спрашивает выжидающе и таким тоном, будто предлагает сама. Не смотрит, а таращится: еще секунда, и дыру просверлит, без шуток.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не начать кричать на нее только за это. Люди должны моргать, Вера ведь не киборг.
Додумалась же, однако. Или кто насоветовал?
Поднимаюсь с места и, направляясь на кухню, бросаю через плечо:
– Поверить не могу, что собираюсь жениться на дуре. Папа с мамой не одобрят. Выбрал из миллиарда самую глупую. – Пораженно качаю головой.
Что еще добавить – не представляю. Выходит грубовато, но за реакцией Веры я не слежу: кофе давно сварился, пора бы что-нибудь съесть.
Через несколько минут она присоединяется ко мне, забирается на колени, обнимает, прижимается, поежившись, так как почти раздета, а в квартире прохладно.
– Вик, можно твой кофе? – указывает на полупустую чашку на столе.
Киваю в ответ и говорю медленно, задумавшись:
– Все мое тебе можно.
Вера замирает на несколько секунд.
– Абсолютно всё?
– Не так уж это и много.
– Смотря для кого.
– Что насчет тебя?
– Думаю, мне каждая из твоих вещей очень пригодится, мой хороший, добрый, чокнутый бойфренд.
– Доброты уже не так много осталось. Растратилась она, ресурс исчерпаемый.
– Но вся, что есть, моя, ладно?
– Трындец, откуда ты вообще взялась, а? И зачем, не пойму. Терпимо ж у меня все было. Жил как-то до тебя.
– А теперь?
– Сама знаешь, что теперь. По уши, Вера. Клянусь тебе, что по уши в тебя.
Она шепчет на ухо:
– Ты же сам меня из парка к себе домой привез. Ни единого шанса на побег не оставил.
Допивает кофе, морщится, так как он без сахара. Затем целует меня в шею и замирает. Обнимаю в ответ. Хорошо, что Вера молчит. И сидит тут.
Потом мы перемещаемся на кровать и долго разговариваем о ее и моих родственниках, гадая насчет реакций на наши новости. Пытаемся придумать, как максимально облегчить им всем процесс понимания ситуации. Я решаю, что сначала сам поговорю с мамой. Она классная, добрая, лучшая, но уж слишком вспыльчивая, способная на неадекватные поступки в состоянии аффекта. И не надо, чтобы в момент ослепления прилетело Вере.
Касаемся острой темы. Приходится рассказать вкратце, что была девушка в прошлом, которая ушла от меня к Артёму и с которой в итоге я поступил некрасиво. За что и поплатился.
– Угадай, откуда я знаю об обвинении в изнасиловании, – ставит меня в тупик Вера.
Пожимаю плечами:
– Кустов сказал? Арина? Мама? – равнодушно перечисляю тех, кто в курсе.
– Не-а.
– Значит, сплетни дошли.
– То есть ты осознаешь, что о тебе ходят мерзкие слухи? Твоя обожаемая Варя Ради распускает их, кстати.
– Не она одна. Конечно, осознаю.
– Тебя это не беспокоит? – Она выпучивает глаза от удивления.
– А тебя? – спрашиваю с нажимом. Слежу за реакцией.
– А тебя?
– А тебя? – Я добиваюсь того, чтобы Вера улыбнулась.
Теперь говорить на щекотливую тему легче. Это ведь непросто, когда девушка, которой неистово хочешь нравиться, знает, что тебя чуть не посадили за изнасилование. Настя забрала заявление сразу, как Чердак помер – до этого стояла на своем в полиции, запуганная до смерти. Никто ж не знает наверняка, что там на самом деле случилось между нами, вдвоем же мы были, без третьего трахались.
Как вспомню этот стыд перед мамой, отчимом, отцом и прочими… Они все смотрели на меня якобы с сочувствием, и у каждого мелькала мысль: не просто так папаня устроил пытки. Было, наверное, за что.
В глазах многих я видел себя заслуженно подыхающей мразью, растлившей беззащитную девчонку и заслужившей свою боль. Хорошо, что изуродован, ни одна больше не согласится согреть в постели. Как клеймо на всю жизнь – предупреждение другим. Лишь отвращение вызовешь. Поделом, ублюдок.
– Я так долго могу, Белов, – по-прежнему улыбается мне она.
Тепло так, искренне, аж сердце щемит от ее доверчивости, несмотря ни на что. Вот за что она так хорошо ко мне относится?
– Я их сам пустил, Вера, – сдаюсь в итоге.
– Как?!
– Да легко. Сидели в баре с приятелями, один предложил познакомиться с девчонками за соседним столиком, ну очень молоденькими. Я и ляпнул, что одной статьи мне хватит, теперь предпочитаю женщин, официально допущенных государством к траханью.
– Но зачем?!
– Угадай.
Вера приподнимает брови.
– Чтобы знакомые девчонки не лезли. Та же Варя, например. Вер, мой образ тщательно продуман до мелочей. Дурацкая тема. Сменим?
Она снова называет меня психом, но не отпихивает. И на том спасибо.
– Еще раз, Вер, ладно? Потерпишь? Знаю, что устала, но… хочется. Скоро уже собираться на самолет. Давай просто поцелуи, а потом совсем чуть-чуть кайфа для меня? Черт, звучит как-то убого, но не могу насытиться. – Я легонько прикусываю ее сосок сквозь футболку, смачиваю слюной так, чтобы почувствовала. Вера чувствует, верьте мне, еще как. – Буду быстро, обещаю. Ты даже не заметишь.
– Да уж, тебя не заметишь. – Она отстраняется, закрывает мне рот ладонями, призывая заткнуться. – Только давай с презервативом?
– Мне и так нравится.
– Кто бы сомневался! Включай уже мозги, Белов.
И тут до меня доходит. Замираю, окончательно понимая, что вот именно сейчас, в данную секунду, разбился на своем жалком кораблике о рифы вдребезги. Клянусь, ни разу не вспомнил о контрацепции, не подумал даже. Вышибло из головы мысли о защите. Просто хотел Веру, начисто игнорируя робкий голос разума.
– Да ты не бледней так сильно, дыши, вкусный мой, вдох-выдох, чуть больше жизни. Нашатырь нести? Или где там твои транквилизаторы?
Я приподнимаюсь на руках, присаживаюсь рядом с ней.
– Вечеринка отменяется? – ехидно подначивает она.
Толкаю ее плечом, усмехаюсь.
– Честно, забыл. Ты там никакие таблетки не пьешь? Женщины же так делают.
– Нет, и не собираюсь.
– Ясно. Тогда барьер, – произношу с досадой.
Некоторое время мы молчим.
– Ну и идиотское у тебя выражение лица, – говорит Вера. – Будто тебе двенадцать и ты впервые увидел сиськи в реале.
Смеемся.
– Вер, а если ты… хм, беременная, то когда, мы это узнаем точно? – уточняю я, пытаясь направить свою летящую на полном ходу в неизвестность жизнь хоть по какому-то курсу, внести толику предсказуемости.
– Недели через две-три, – пожимает она плечами. – Но ты не переживай сильно, с первого раза только в кино получается.
Наверное, она сейчас об Артёме, они ведь полгода планировали, но без толку. Это много или мало?
Думать о ней и Кустове снова неприятно, но почему-то накатывает неожиданное ликование от мысли, что наш с Верой первый же раз может выйти успешным. Одергиваю себя: полный абсурд сейчас планировать детей. Душат долги, мы только-только помирились, и я на испытательном сроке.
Вера опускает взгляд, кажется, тоже расстроилась из-за незавидной перспективки. Когда вижу ее реакцию, меня окончательно накрывает.
Сажусь напротив девицы, поднимаю ее подбородок, чтобы смотрела в глаза. Нужно, чтобы уяснила хорошенько:
– Вер, только давай без глупостей, ладно? Если вдруг это случится, то сразу ко мне. Первым делом. Поняла?
– И что ты сделаешь? – спрашивает она с вызовом, скрещивает руки на груди.
Злит то, как она видит ситуацию. Понимаю, что заслуживаю, но все равно бешусь. У Веры такой взгляд колючий, аж передергивает. Эго внутри надулось, едва не лопается. Я хищно прищуриваюсь, подаюсь вперед. Она хмурится, обидчиво поджимает губы. Ну и дура.
– Да ничего не случится, если посидишь пару лет дома! – говорю резко. – Никакие новые щербеты за это время не изобретут, наверстаешь. Никуда твоя карьера не денется, народ как жрал в ресторанах, так и продолжит. А я, в крайнем случае, наберу свадеб побольше, не умрешь с голода.
– Ты ж их ненавидишь.
– Да по хрену! Если с дизайном больше не выгорит, от позора «Континента» не отмоюсь, то найду, где заработать денег, хватит тебе. Поняла? Сама включай мозги, Вера, раньше надо было думать, с кем трахаешься. Зара-бота-ю я, а если не веришь…
Вера поднимает руки, сдаваясь.
– Да ладно, ладно, не спорю. Если что, ухожу в декрет, уяснила. Перестань только орать на меня.
– Не ору я. Но не надо вот так смотреть. Про испытательный срок я помню, и вполне себе в курсе, что не тяну на парня мечты. Но сама ведь виновата, так что давай без этой хрени.
– Без хрени, договорились. – Она тянется и целует меня в щеку. – Я маме скажу, что выхожу за тебя, ладно? Уже ведь можно?
– Без разницы, хоть статус во «ВКонтакте» поставь. Вер, деньги будут. Все будет. Потерпи немного. Дай мне полгода. Просто ситуация с судом выбила из колеи. Не ожидал от Костикова, что смотается в неизвестном направлении, оставив кучу долгов.
Вера целует меня в висок, обнимает, тянет на себя. Падаю сверху.
– Ты, главное, никогда не сомневайся во мне, тогда и я в тебе не стану. Обещаю, – шепчет она.
– Я тут подумал, раз уж мы напортачили в этом месяце, разом больше, разом меньше, – говорю ей на ухо уже совсем другим тоном. – А следующий тогда начнем, как полагается. Расслабься, я доставлю тебе, обещаю.
Вера проводит пальчиками по моим плечам, спине под майкой. Кажется, это значит «давай».
– Можно посильнее, – неожиданно для себя прошу я.
Она замирает, напрягается. Не понимает, чего хочу.
– Когда гладишь, сильнее дави, а то плохо чувствую. Ну, кожей. Мне будет приятнее.
– Так? Уверен? Точно не больно?
Точно.
Глава 35
Днем мы ходим по квартире, собираем вещи в дорогу. Параллельно с этим Вера сушит волосы в ванной, красится, а я по телефону общаюсь сначала со счастливой от новостей о нашем с Верой воссоединении Ариной, которая при первом же слове о Марке предупреждает, что села батарея; далее – с подозревающим что-то неладное папой; с недовольным очередной задержкой клиентом. Кустов, мать его, все еще недоступен. Если думает, что моя злость имеет срок давности, – поспешу его разочаровать при встрече. Когда-нибудь он появится, а я каждую минуту готов пробить его тупую башку хоть своей, хоть кулаком, хоть битой.
От мрачных размышлений отвлекает настойчивый звонок в дверь. Интересно, кто это, гостей не ждем.
– Вер, у тебя десять минут, и выходим, – перекрикиваю я шум фена.
Она кивает и отворачивается к зеркалу. Ладная такая, оглядываю аппетитную фигурку с ног до головы, усмехаюсь и иду натягивать носки, чтобы никого не шокировать бугристыми красноватыми ступнями, – джинсы, майка и толстовка уже на мне.
Открываю – первой в глаза бросается маска черепа на лице неизвестного невысокого плотного мужика в черной одежде. Я прищуриваюсь, пытаясь понять, кто это и что за маскарад. Но спросить не успеваю. В следующую секунду он снимает крышку с большого пластикового стакана из-под кофе и с размаху выплескивает мне в лицо жидкость, оказавшуюся до тошноты знакомой, разворачивается и бежит прочь вниз по лестнице. А я хватаюсь за дверь, но поздно. Руки слабеют, не выдерживая веса рассудка, черная пропасть раскрывает пасть, хватает острыми зубами памяти.
Фоновая, привет.
Привычная раньше боль сейчас обескураживает и выбивает из реальности. Как будто я не готов к ней. Словно не знаю по секундам, что случится дальше.
Кислород перестает усваиваться пораженными участками кожи, а сама она, по ощущениям, отмирает, расползается, оголяя нервы, отбрасывает в адовое прошлое.
Но кто это, бл*дь, был такой? Я еще слышу громкий топот на лестнице. Если брошусь следом – успею поймать. Делаю шаг на лестничную площадку, и скручивает.
Хватаю ртом воздух, и бензин попадает на язык. Ядовитые пары в носу, глаза щиплет, а тело вдруг становится мокрым, как будто я облит полностью. Словно на меня опрокинули бочку, как в старые добрые…
Прорывная сносит планы, с ходу врываясь в игру с привычного низкого старта.
Прорывная, сука, начинает с первого импульса, затем идет второй, третий… их считаю, прекрасно узнаю, представляю цену каждого последующего.
Нужны таблетки… Дотянуться. Я снова в коридоре, шарю руками по комоду, хватаю портмоне.
Пятый, восьмой, десятый…
Падаю с кошельком в руках на колени, вспоминая свое некогда привычное место вымаливающего прощение за то, что отвратительный ублюдок, не достойный любви, жалости, пощады, жизни… Образы оживают, и я с ужасом думаю о том, что Вера может зайти и увидеть. Испугается.
Пачка таблеток двоится, пальцы не слушаются. Они горят, обугливаются, идут волдырями. Этого не может быть, это не по-настоящему.
Держись, мать твою. Но откуда воняет паленой кожей? Вы тоже чувствуете, да?
Ни хрена не вижу.
Зато знаю силу каждого импульса, но Фоновая и Прорывная спешат, обгоняют меня, подружки верные. Всего я могу выдержать не больше двадцати, находясь в сознании, потом мозг вырубается, щадя.
Сука, больно.
Зову на помощь.
Импульс двенадцатый, пятнадцатый… каждый последующий сильнее предыдущего, стреляет под кожей, отторгая ее. Жарко. Будто снова там, у озера. Вся моя жизнь, реабилитация, успех – сыплются золой сквозь пальцы. Помню, как стою на коленях, облитый, горящий, мечтающий сдохнуть. Надо ползти. Ползти к воде, чтобы выжить. Хочу жить… Господи, как я хочу жить…
Откуда-то издалека доносится знакомый женский голос.
Беги отсюда…
Шестнадцатый, девятнадцатый…
Кожа лопается, пузыри повсюду, зубы скрипят, губы трескаются, лицо липкое. Надо ползти к озеру. Весь мир сужается до простого – успею или нет. Там шагов двадцать, не больше. Он никогда не поджигает далеко от озера, ему надо, чтобы я успел. И мне это надо, я не готов сейчас на тот свет… рано же.
Двадцатый…
Слишком быстро. Прохладная, чистая, заманчивая лужа недостижима.
Как никогда ясно осознаю, что проклят. Не способный дальше терпеть – кричу.
Настоящего и будущего не существует. Только прошлое. Пальцы разжимаются, и я в него падаю, люк захлопывается сверху, над головой, боль рвет на части. Последнее, что слышу – это Верин голос, но даже не пытаюсь цепляться за него, боясь утянуть ее за собой.
Часть V
Глава 36
Вера
Плотные жалюзи не пропускают в комнату послеполуденный свет, сплит шумит привычно и по-домашнему. Если сосредоточиться на ощущениях, можно почувствовать неспешное движение воздуха по комнате. Вере хочется подтянуть под себя замерзшие голые ноги, закутаться в плед. А лучше забраться бы к Вику в постель, где тепло, уютно и он сам, горячий, родной и мирно спящий под ее пристальным взглядом.
Будут ли у них еще ночи, подобные вчерашней, незабываемой и искренней, когда объятия, сильные и крепкие, изломали мешающие жить воспоминания, осталось смести прошлое в кучу и выбросить за ненадобностью. Зачем так много думать о былом, когда вот оно, будущее, и Вик с Верой точно знают, каким сладким, сочным оно может быть? Привкус на языке остался – интересно, у него тоже или только ей теперь так кажется?
Вера нехотя отводит глаза от лежащего на животе расслабленного Белова, скользит ими по окружающей обстановке. Флага нет, три стены окрашены бежевой краской, а посередине четвертой – от пола до потолка – фотообои с изображением стоящей вдалеке, спиной к камере, обнаженной модели и на первом плане большого, брошенного на пол фотоаппарата. Разбитого, непоправимо испорченного. Мужская рука замерла, выронив его за ненадобностью. Левая рука, покрытая плотным разноцветным узором, – первая и последняя профессиональная фотография Белова, которую Вера видела. Работа, принесшая ему третье место на одном из конкурсов эротической фотографии.
Вик поймал момент, когда страсть и похоть побеждают эстетическую потребность запечатлеть красоту. Наверное, эта борьба происходит внутри него каждый раз, когда он работает в студии. Сильная фотография о приоритетах, выборе, наконец о признании поражения. В реальной жизни все иначе: в ней Белов так легко не проигрывает собственным демонам. Фальшивая фотография, и идея ее – пустая, глупая.
Бежевый диван у противоположной стены, в зоне гостиной, завален купленными Верой веселенькими подушками, большой рабочий стол, расположенный ближе к центру просторной комнаты, – набросками и папками с чертежами. Шкаф, комод, небольшая горка с телевизором, пожалуй, на этом всё. Типичная берлога холостяка, почему-то ставшая родным домом находящейся на грани нервного срыва обычной, запуганной до смерти девушке.
На ум приходит первое в ее жизни решение, принятое не по указке родителей. Когда Вера училась в седьмом классе, неожиданно прямо на уроке от сердечного приступа умер учитель физики. Добрый, остроумный дядька, который проработал в школе более тридцати лет, учил еще Верину маму. Он запомнился тем, что с легкостью мог часами болтать на разные темы, – от черных дыр в космосе до американских ситкомов – ставить единицы, радостной улыбкой встречая детские слезы, дремать во время контрольных. В общем, всем, кроме как самой физикой. Родители решили, что Вере не за чем прощаться с бывшим педагогом, сразу после школы ей следовало бежать домой. Будут ведь сниться кошмары – зачем портить детскую психику? Но она все равно пошла. Принесла цветы, помолчала у открытого гроба. Кошмары не преследовали, слезы не душили. От этого дня сейчас хочется оттолкнуться.
Веру всегда считали слишком слабой для потрясений и поступков, берегли. И ни за что бы не отпустили в Москву, если бы не двоюродный брат, уехавший десять лет назад в Санкт-Петербург и сделавший там успешную карьеру. Едва ли не каждый вечер мама с упоением рассказывала, какой он молодец, талантливый, смелый, умный… Но когда Вера заявила, что тоже хочет испытать себя, над ней лишь посмеялись.
«Все будет хорошо, мама», – собирая вещи, монотонно бубнила она в ответ на причитания о том, что большой город ее погубит. Провожали Веру со слезами на глазах, как в последний путь. И весь первый год ждали, что сломается, вернется, испугается. Не испугалась.
Периодами нападали тоска под руку с тем самым мерзким страхом, путающим мысли, подталкивающим к легким решениям, о которых потом жалеешь спустя годы, но Вера ни разу не пожаловалась и не попросила больше ежемесячно выделяемых денег. Потому что намного тяжелее было бы вернуться домой и каждый день слушать рассказы о других, более талантливых и рискованных людях. Поначалу она делала карьеру как будто назло родителям, но одним обыкновенным вечером, возвращаясь с работы по знакомому маршруту, вдруг поняла, что живет именно так, как ей нравится, и просыпается утром для себя любимой. А сомнения друзей и родственников лишь подстегивают действовать активнее, но не более того. Осознание уже достигнутого и предстоящего радужного воодушевило, породив новые, более смелые цели. Через месяц после того неожиданно судьбоносного вечера Веру взяли на новую работу, а еще через год – в «Веранду».
Неуверенность в себе – хорошо ей знакомое, перманентно давящее чувство, то и дело порождающее внутри сомнения, что Вера прошла естественный отбор случайно, каким-то чудом урвала право на жизнь, а уж успех точно не дается таким жалким и хилым. Они с Виком абсолютно разные и одновременно поразительно похожи. Их отличающиеся вплоть до мелочей внутренние миры как будто выкроены по единому шаблону. Они оба предпочитают молчать, скрывая, как много сил уходит на внутренние сражения.
«Борись, мой хороший, самый сильный, смелый, надежный. Я буду рядом в беде и радости, держать тебя за руку, как ты меня всегда раньше. Знаю, что возьмешь на себя каждую мою проблему, как только скинешь гнет своих. Ты должен справиться сам, но если тебе, любимый, нужен стимул, то я вот она, рядом, посмотри и поверь наконец. Если ты считаешь себя проклятым, то я такая же».
Вера вновь осматривает комнату, думая о том, что их мир создавался здесь и когда они вместе, ничто не сможет помешать продолжить его обустраивать.
* * *
Ожидание, в конце концов, заканчивается, Белов открывает глаза. Переворачивается на спину, смотрит по сторонам, моргает, облизывает сухие губы. Вера тянется и подает бутылку воды, отвечает улыбкой на благодарный кивок.
– Дома, – делает он очевидный вывод и заметно расслабляется. Ощупывая лицо, шепчет беззвучно, но она почему-то понимает смысл сказанного и то, что в данный момент это важно.
– Привет, – говорит ему.
Белов долго пьет, потом вытирает губы тыльной стороной ладони.
– Привет, – отвечает, слегка улыбаясь в обычной манере, дескать, рад видеть.
Всегда рад ее видеть, и это тоже важно, но уже для Веры. Вик дышит медленно и тяжело, будто с трудом. Смотрит в потолок, хмурится. Одна из лампочек перегорела – нужно заменить. Оставшиеся дарят мягкий, настраивающий на отдых свет, создавая в просторной комнате иллюзию приближения ночи, прохлады, тишины. Какой смысл в середине дня опускать жалюзи и тратить электричество? Как в пещере спрятались.
– Я тебя ждала.
– Долго?
– Не знаю, часами. Там толпа на кухне. Прости, пожалуйста, я всем позвонила. Вообще всем. Так испугалась и не знала, что делать. Я тебя очень люблю.
– По уши, – подмигивает он. Потом меняется в лице, начинает подниматься: – Ты в порядке? Этот урод не вернулся после того, как выдал мне билет в нирвану?
Услышав привычное «по уши», Вера выдыхает с облегчением. Почему-то боялась, что, очнувшись, Вик не узнает ее. Вот дура. Но он задал вопрос, нужно ответить. Она отрицательно качает головой:
– Ты лежи, всё нормально. Я никого не видела, кроме тебя. – И мысленно добавляет: «На полу, не отвечающего на крики, схватившегося за голову, шепчущего несусветную чушь». – А кто это был, как думаешь?
– Есть одна идея. Мне нужен телефон, подай, пожалуйста. И скажи, чем вы меня накачали? Симптоматика смутно знакомая. Понимаю, что мне войну объявили, а хочется смеяться и мультики смотреть.
Вик едва не помер на ее глазах от фантомной боли, сейчас лежит в кровати – наголо выбритый, бледный, моргает, глаза огромные, не может до конца осознать сквозь наркотики, что происходит, а Вере хочется только одного: нажаловаться.
Рассказать в подробностях, как кинулась на шею к Полине Сергеевне, едва та переступила порог два часа назад, и что случилось после.
* * *
– Верочка, что произошло? – простой вопрос матери, которой сообщили, что ребенок в беде. – Вик в порядке?
– Кажется, да. Он с врачом сейчас.
– На тебе лица нет. Ты здорова?
– Просто… я очень сильно люблю вашего сына.
Нелепый ответ, но что еще сказать, когда Платон Игоревич, психотерапевт Вика, осматривает его в комнате, и пока неизвестно, чего им будет стоить этот эпизод.
Приступ купировали быстро, но нужно было ждать, не придет ли вторая волна. Так иногда бывает. Платон Игоревич привез машинку для волос, и они с Верой первым делом побрили Вику голову, а затем Вера протерла его кожу подсолнечным маслом и мыльной водой, иначе было не избавиться от стойкого запаха бензина. Комнату хорошо проветрили.
– Я не могу жить без него. Если с ним что-то случится, не представляю, что со мной будет. Вы поймите меня, нас, я не хотела, чтобы так сложилось. И он не хотел.
– Знаю, дочка. Никогда в этом не сомневалась. – Полина Сергеевна, как и в прежние времена, по-матерински погладила Веру по голове, говорила ласково, с легкой теплой улыбкой. – Все будет хорошо. Артёму важна твоя поддержка, он должен скоро приехать. Но расскажи толком, что с Виком? По телефону я практически ничего не поняла.
Вера отстранилась, не сразу сообразив, о чем говорит Полина Сергеевна, несколько раз моргнула, потом приоткрыла рот от удивления, понимая, как сильно они с Беловым запутались сами и запутали остальных. Заперлись в его квартире от мира, спрятались под проклятым флагом, не думая о чувствах других. Поставили на первый план свои, изодранные на лоскуты, как после сильного шторма. Залечивали раны, влюблялись сильно, страстно в души и тела друг друга.
– Другого сына, Полина Сергеевна! – горячо заявила она. Аж сердце заболело, так много эмоций и любви вложила в эти слова. Как эта женщина не догадалась сама? Вера у Вика дома, в его футболке, позвонила с его сотового, попросив о помощи. – Я про Белова вам говорю. – И снова быстро, будто в последний раз обняла Полину Сергеевну, прежде чем та успела отойти от шока и что-нибудь сказать.
Руки Кустовой опустились, тело напряглось, словно Верины объятия ей стали неприятны.
Затем прибыли Арина с Артёмом. Вик оказался прав: Арина знала о местонахождении брата, но скрывала. Кустовы топтались на кухне, почти все в сборе, перепуганные, как тогда, после аварии Вика на годовщину свадьбы Полины Сергеевны и дяди Коли. К счастью, Платон Игоревич вышел практически сразу, дал знак Вере идти к Вику, остальным сказал ждать.
Врач ростом под два метра, широченный в плечах мужик лет сорока с чисто выбритым лицом и проницательными светлыми глазами, занял собой весь коридор. Седой, как старик, хотя кожа на лице гладкая, да и осанка говорит о недюжинной силе. Никто не рискнул спорить, даже Артём притих и отступил к стене. Платон Игоревич, видимо, давно знал всех присутствующих, поэтому с ходу завел неторопливую беседу.
Оказавшись в комнате, Вера пододвинула кресло ближе к кровати, забралась в него с ногами. Теребила волосы, рассматривала кончики, выискивая посеченные, параллельно отвечала на сообщения Софии, которой тоже успела написать.
Живой, и ладно. Но какой же смешной Белов без волос: череп ровный, гладкий, кожа на несколько тонов бледнее, чем на лице, слегка блестит от местами плохо стертого масла. Вик ощупывает голову, несколько раз проводит ладонью по гладкой коже.
– А я-то думаю, почему холодно.
– Пока ты лежал без сознания, мы с Платоном Игоревичем отрывались. Еще и ногти тебе накрасили.
Он, конечно, не верит, но бросает быстрый взгляд на руки-ноги, которые высовывает из-под одеяла. Вика пришлось раздеть, потому что частицы бензина, казалось, намертво въелись даже в ту одежду, на которую не попала едкая жидкость.
