Пётр Петрович Африкантов
Старый дом под черепичной крышей
Глава 18. Непредвиденный ход
Каким образом Батист вышел на Фому Фомича остаётся тайной. Говорят, что такого рода предпрениматели каким-то образом друг друга узнают. Возможно это и враки, но то, что господин Батист находится сейчас в квартире Фомы Фомича и сидит с ним и его Зиной за столом, это самая настоящая правда.
– Кто это тебе звонил? – присаживаясь к Фоме Фомичу на колени, и стряхивая пепел сигареты в фаянсовую пепельницу, спросила Зина притворным голосом, – не завёл ли ты себе даму сердца!?
– Ты угадала, милая…, – также, улыбаясь и в тон ей, проговорил Фома Фомич, при этом он прикрыл глаза и его лицо выражало саму любезность. – Антиквариат – моя вечная любовь Зинуля.
– Я сержусь, – сказала Зина, отбросив с лица синие волосы, – это же однополая любовь, – и она, откинувшись назад, захохотала.
– А ты не сердись и не смейся… Это любовь молодости, которую я несу с собой всю жизнь. Тут только один раз влюбиться.
– Как в женщину?
– С женщины, моя лапочка, достаточно, что она красива. Мужчине совсем необязательно копаться в её достоинствах – ум, порядочность, интеллигентность и так далее. Это для тех, кто женится, а кто просто любит – достаточно красоты.
– Значит, свой антиквариат вы просто любите? – спросила, щурясь и смеясь, Зина.
– Вот именно. Я его просто люблю и всё. Разбираться в тонкостях – удел узких специалистов.
– Это не на Забродина ли ты намекаешь?
– Одна из сильных моих сторон – это обставляться нужными мне людьми. Всего, Зинуля, знать невозможно, да и ненужно. Окружи себя специалистами и дело сделано.
– А как же первая любовь?
– Там мне пришлось обойтись без спецов. Может быть я промахнулся в цене, но выиграл совершенно в другом.
– Ну расскажите, Фома Фомич, это интересно,… не будьте букой… Вот и господин иностранец тоже не против послушать, верно, господин Батист?… – и она толкнула в плечо подвыпившего предпринимателя из Франции.
– О, да, – проговорил тот и уставился на молодую женщину своим левым стеклянным глазом, который всегда смотрел в одну точку. Другой глаз блестел от выпитого вина и был слащаво добр. Оба этих глаза вместе, если присмотреться, выражали особую холодную самодовольную расчётливость. Стеклянный глаз его при этом был совсем не голубой, как правый, а имел серую поволоку.
– Я был ещё студентом, – начал рассказ Фома Фомич, – Ездил в Испанию по международной программе обмена студентами. А у меня с собой была бабушкина гребёнка, костяная с причудливой головкой сказочного существа. В Германии один американец мне очень хорошо за неё заплатил.
– Вы продать гребёнка?! – воскликнул господин Батист.
– Да, это всё что у меня осталось от бабушки.
– У нас в Франция это считается семейная реликвия. Это то, что не продаётся, даже если тебе грозит нищета. А у вас, в Россия, я смотрю, не так?
Чтобы направить разговор в другое русло, Зина поставила перед Батистом три фигурки: Васька, козочку и овечку.
– Какой милый вещица, – проговорил Батист. – Это, я вижу, настоящий народный творчество! Сколько в вашей стране самородок среди простых людей. Вы очень богатый и таинственный народ, господа. Очень богатый и таинственный. Мы на запад никак не поймём ваша душа… – и он стал рассматривать фигурки. Лицо его при этом от волнения покрылось пунцовыми пятнами. Господин Батист понял, что перед ним на столе стоит та самая игрушка, о которой ему говорил Бакстер.
– А я думала, что это япошки сделали… – с удивлением проговорила синеволосая Зина.
– Плёхо знаете своя страна, мадам… Мы же у себя, не в пример вам, ценим таланты…. Каким образ это у вас оказалось?
– Ничего особенного, – пожала плечами Зина. – Мой муж купил дом, а в нём, оказывается, жила игрушечница. Никто об этом и не знал… так, случайно вышло.
– У вас всё случайно… Мой бог!…, – всплеснул руками Батист, – Из этого дома нужно делать музей, отреставрировать, собрать уцелевшие игрушка, привлечь мастера – умелец, сделать мастерскую, расставить уцелевшие орудия производства: сита, лоток…, я не знай, чего там ещё у этих игрушечных дел мастер есть, чем они пользуются во время работы… – и он покрутил ладонью с растопыренными пальцами в воздухе. – Это могло давать не только наслаждение, но и определённую прибыль.
Француз горячился, рассказывая хозяину и хозяйке об отношении к народному творчеству на западе, при этом стеклянный глаз его всё голубел и наконец стал совсем голубым, даже голубее чем настоящий. Надо сказать, что коммерсант из Франции умел ценить настоящее искусство и был до глубины души потрясён увиденным.
– О, да-да. Мы были в Скандинавии, там к дому народного умельца даже асфальт проложили, фонари поставили, мастерскую по всем правилам оборудовали, коттедж с иголочки, туристов водят, – поддержал разговор Фома Фомич, затягиваясь сигарой.
– Вот видите,… сами знаете, что, разве сложно всё это делать?!
– Есть небольшая разница, господин Батист, – заметил Фома Фомич.
– Какая? – поднял брови француз.
– У них там два – три умельца на страну, а у нас их как грязи в осенний дождливый день, – и довольный, удачно приведённым примером, захохотал, отчего щёки у Фомы Фомича подпрыгивали как резиновые мячики и, казалось, что эти мячики, подпрыгивая, стукаются ему то в мясистый нос, то в жирные губы, то в такие же мясистые уши, отчего его лицо представляло боксёрскую грушу. Смеялась и синеволосая Зина, а потом встала и сказала, что ей надо на кухню.
– Да уж, пожалуйста, Зиночка, сделай нам что-нибудь такое… – Фома Фомич покрутил в воздухе пальцами. Синеволосая ушла.
– Вы говорите «как грязь». Так и тем более,– непонимающе проговорил Батист, продолжив затронутую тему разговора. – Это же государственный золотой запас. Страна может делать большой бизнес. В мире ручной изделия много ценятся.
В подвыпившем Батисте в это время говорила душа не предпринимателя, расчётливого и ловкого, а душа просвещённого человека.
– А мы с вами чем занимаемся, господин Батист,… не тем же самым? – и Фома Фомич засмеялся ещё сильнее: – Ох, рассмешил, каналья!!!… ох, язви его душу!!! И, главное, говорит о бизнесе на государственном уровне… Ха-Ха-Ха. Это у вас во Франции бизнес, а наш бизнес – это воровство… кто спёр или распилил – тот в шоколаде, – и он, достав платочек, стал отирать пот со лба.
– Я разве говорить что-то смешно, господин Тараканов? – спросил, подняв брови, Батист.
– Ты рассуждаешь как дворник Никита, – продолжал смеяться Фома Фомич. – У того в голове тоже музеи и прочая дрянь. Он мне знаете ли предложил из дома музей народной глиняной игрушки сделать… Ха, ха, ха!!!
– Ваш дворник Никита весьма прозорливый человек, – произнёс Батист.
– Чума он с метлой. – Продолжая заливисто смеяться, говорил Фома Фомич. – Оказал мне услугу, а денег не взял. По таким дурдом плачет. – Вдруг оставив смех, Тараканов совершенно серьёзно сказал – Я его просил предупредить, когда старушенция ноги протянет. Для меня это было очень важно, потому как это место мог кто-нибудь другой хапануть. За эту услугу он мог бы иметь тысяч двадцать, а если бы поторговался или намекнул, что сольёт эту информацию кому другому, то и больше бы поимел, а он… Тьфу! – ни своровать, ни покараулить… А вы: «Талант!!»… «Народ!!»… Вот он наш народ… – сиволапая образина. Мне такого народа не жалко, а вы «Беречь… достоя-я-ние…»
– Видимо у этот дворник есть своя философия жизни? – заметил Батист, – отстаивая свою точку зрения. – Многие из великий артист, художник, скульптор были крайне бедны, хотя сейчас их работы бесценны!
– Какая философия!.., господин Батист. Какая философия?!.. Вы склонны преувеличивать таланты простых людей. Вся его философия в одном мусорном баке умещается.
– Позвольте с вас не согласиться, господин Тараканов, – проговорил иностранец, – Ваш народ -большой талант. А если бы не так, то мы не сидел бы здесь и не разговаривал, а я бы уехал куда-нибудь ещё и организовывал бы свой бизнес там, – затем он потянулся и хотел взять Васька в руки, а тот в этот момент растянул меха гармоники и запел игриво и заискивающе:
Я во Францию поеду,
Я француженок люблю.
Я Батисту в душу въеду,
Ему голову вскружу!
Васёк толкнул овечку и козочку, проговорив тихо: «Наше время пришло», и те закружились вокруг гармониста на одних задних ногах, подмигивая и прядая ушами.
– Хвосты поднимите! – прошипел Васька.
– Он у меня всегда поднят, – проговорила козочка, – это природное…
– А я стесняюсь… как можно хвост поднимать… это стыдно… – зардевшись, проговорила овечка.
– Дурра,… это в России стыдно, а там за рубежом, это даже дурно, что такого нет, – и козочка одним движением подняла Смуглянкин хвост и они закружились в танце и пляске. А Гармонист поддавал жару.
Наши девки – просто прелесть,
Да и сам я хоть куда;
Здешней жизни мы наелись,
Нам бы, знаете, туда-а-а…
Я так не могу… Так нельзя… проговорила в полуобморочном состоянии Смуглянка, – я сгораю от стыда.
– Стыдно – если ты нищий и бездомный, – проговорил Васёк и ударил в колокольчики. Белянка отплясывала как заводная. Смуглянка, от избытка переполнявших её противоречивых чувств, вдруг упала на пол. Она была в обмороке.
– О, какой эффектный конец, – проговорил господин Батист, – браво,… браво… не ожидать… В России?.. Не ожидать… У вас просто европейский вкус, – и он в восторге захлопал. – Такого даже у нас нет. Я покупаю. Вы, господа, европейцы больше чем мы сами… Ха-ха-ха!…
– Не торопитесь, господин Батист… это реликвия, – сказал Фома Фомич.
– Когда это вы стали поборником реликвий? Верно, хотите содрать с меня подороже? – удивился Батист и искуственный глаз его начал темнеть.
В это время вошла с подносом в руках хозяйка. Она видела выход Васька.
Заметив, что Белянка не торопится вставать, синеволосая быстренько убрала игрушки, поставив их на сервант, и, погрозив Ваську пальчиком, сказала: А ты, однако, не промах,… не ожидала, – и мило улыбнулась Батисту.
– О! Эти игрушка! – сказал в восторге Батист,– это шедевр игрушечный искусство. Я это понимай!? Это национальный достояние, их место в Эрмитаж. – Стеклянный глаз его при этих словах опять стал голубеть.
– Вы что же, отказываетесь их купить? – спросил Фома Фомич, – или вы вдруг стали русским больше чем я?
– Нет, нет… я их, конечно, покупать, потому что, если их у вас не покупать я, то вы продадите их кому-нибудь ещё.
– А тут вы правы, – сказал Фома Фомич, – я с удовольствием обменяю кусок мятой глины на доллары и знаете почему? – и, не дожидаясь ответа, сказал, – потому что на западе они будут целее, чем у нас. Х-ха-ха-ха… А посмотреть на них можно и в ваших музеях. Это даже престижно для России – запад признаёт и так далее…. Оцените господа глубину мысли… Запад сохраняет наше достояние… а, каково!?
– А вы космополит, – сказал Батист.
– Я практик, господин Батист, и потому забочусь о национальном достоянии России по-своему.
– А вы, Зина, может быть, нам станцуете или споёте, – попросил Батист и этим перевёл разговор в другую плоскость. – Вы такая изящная…
– Я этим профессионально не занималась, – проговорила та жеманно.
– У вас обязательно получится, – настаивал Батист и даже привстал со своего места, устремив обожающий взгляд на хозяйку. Он был на вершине блаженства. Что было ему ещё надо? – игрушка найдена, купить её – нет проблемы… Только продавать её солидному ведомству Батисту совсем не хотелось. Во-первых, Батист согласился на продажу изделия, когда не видел игрушки, а во-вторых, только идиот может променять эту вещицу на деньги. Такие вещи не продаются.
Фома Фомич подмигнул Зине и та, включив музыку, стала кружиться по комнате, изображая из себя страстную, но несчастную танцовщицу. Иностранец ещё выпил раз, два и захмелел. Ресницы его стали тяжёлыми, он едва поднимал их, чтобы взглянуть на прелестную хозяйку, но они не слушались и снова произвольно падали. Горбатый нос Батиста ещё сильнее сгорбился и представлял из себя настоящий знак вопроса, топорщащиеся в волосяном пушке уши ещё сильнее оттопырились, а Зина кружилась перед ним в вихре танца, затем устав, села на соседний стул, взяла в руки бокал с шампанским и стала обмахиваться платочком.
– Вы сама граций, – сказал Батист, поднимая голову и растягивая губы в пьяной улыбке. Они чокнулись. Батист выпил фужер до конца, Зина отпила немного и поставила фужер на сервант, рядом с Васьком.
Ах! Какие запахи исходили из этого фужера. Васёк вдыхал их и чувствовал как сам понемногу хмелеет. Перед ним была, Она, его кумир…
Васёк вначале смотрел на Зину восторженными глазами, – а потом ему показалось, что дама его сердца слишком много внимания уделяет этому Батисту. Васёк вдруг ощутил, что его невероятным образом тянет к этой синеволосой красавице. Только вот этот Батист? В Ваське заговорила ревность и он решил чем-нибудь насолить иностранцу. Сколько бы он думал над этой задачей неизвестно, если бы… Впрочем, это было уже свыше его сил. Русалка вдруг обняла Батиста руками за шею и взяла его руку в свою.
– У вас обворожительна не только игрушки, но и женщины тоже, – сказал Батист. Он обнял хозяйку за талию и усадил рядом с собой. Этого Васёк уже стерпеть никак не мог и толкнул, поставленный Зиной на сервант бокал с вином. Бокал упал и угодил Зине на платье. Зина вскрикнула, вскочила и до того улыбающиеся и искрящиеся её глаза налились ненавистью. Её лицо сразу преобразилось. Оно вдруг стало точно таким же, как тогда, когда она увидела в старом доме паука Федю. Её, до этого очаровательных глаза, стали такими же, как злой глаз Фомы Фомича. Она попыталась замыть образовавшееся пятно, затем вышла, сняла испорченное платье и одела другое. После этого она вошла в залу и увидев игрушки, одним движением распахнула створку окна и выбросила их через окно на улицу. Но Батист и Фома Фомич этого уже не видели. Фома Фомич, откинувшись в кресле, спал, а Батист, уткнувшись носом в салат, довольно сильно храпел.
Глава 19. Неудачный маневр
Пегас и Муха с Сенного пришли на трамвайную остановку, сели во второй вагон и поехали в сторону Волги, к старому дому, чтобы забрать остальные игрушки. В трамвае Муха всё бухтел на Пегаса за то, что тот не разрешил ему поискать игрушки сразу и что в том ящике они были наверняка и что им из-за этого приходится тащиться туда ещё раз.
– Хватит действовать на нервы, – проговорил Пегас. – Искал бы… Чего не искал?
– Ты сам говорил, что они ничего не стоят, а вышло наоборот. Вон как доцент встрепенулся, когда увидел, а Червонец, аж позеленел весь, видя, что уплывает такой куш.
– Не боись… – подбодрил Пегас Муху, – будут тебе твои игрушки. Сейчас доедем до Радищевской, а там чуток пройдём и на месте.
– А дворник? – спросил Муха немного испуганно.
– А что дворник?.. Спит твой дворник под вишней…
– Тебе хорошо так говорить, а у меня спина и сейчас чешется, – и Муха для пущей убедительности подвигал лопатками.
– Не дрейфь, – подбодрил друга Пегас. – Вот игрушки сбудем и хоть на Канары.
– А если тебя опять доцент кинет?
– Не кинет,… меня жизнь тоже чему-то научила… Возьмём все до копеечки.
– А мы что, на Канарах жить будем? – спросил Муха.
– Ну, ты даёшь!.. – засмеялся Пегас. – На Канарах отдыхают, а дома покупают в Испании на берегу моря. А вот подданство желательно иметь английское – если что – не выдадут. Ну, а деньгу надо срубать в России, так все умные люди делают. Прессу надо читать, фильмы правильные и правильно смотреть.
– Как это правильно?
– А так. Вот ты, поди, в фильмах смотришь, кто кого и как ударил и далеко ли тот улетел, стрелялки всякие, ведь так?
– Так…
– А я не так. Я пытаюсь через фильмы проникнуть в психологию людей и иностранцев тоже, понять их мироощущение, реакции, философию…
– И что,… ты понял?
– Понял, что у иностранцев всё более упрощённо, чем у нас.
– Как это упрощённо?
– Ну, поверхностно, что ли. Мы в своей душе копаемся, а они в мыслях о душе. Это я у одного философа прочитал.
– У кого, у кого? – удивлённо переспросил Муха.
– Эх ты, дурка вяленая. У философа, балда, был такой человек. Умные книги надо читать, а ни хрень всякую… – и Лёня снисходительно улыбнулся. – Насмотришься телека и с обалделыми глазами ходишь. Надо на мир не через телевизор смотреть.
– А зачем тебе всё это? – спросил добродушно Муха.
– Что, «всё это»?
– Ну, душа, мысли? Философ этот?…
– Чтоб пешкой в чужой игре не быть.
– Сам не хочешь, а меня за пешку держишь, – обиженно сказал Мухаев.
– Рано тебе это знать, – нахмурился Пегас, – я тебе и так много лишнего наговорил. Топай, давай, немного осталось, в жизни всегда есть ведущие и ведомые, так мир устроен,… топай,… топай. Я в данном случае ведущий, а ты, со своими куцыми мозгами, всегда ведомым будешь. Для ведомого что главное – хорошего ведущего выбрать и служить ему верой и правдой, тут тебе и прокорм, и желания в стадии исполнения. Понял!? – Муха кивнул. – То-то.
Они подошли на этот раз к дому не со стороны оврага, а решили перелезть прямо через соседский забор, чтобы оказаться напротив выдавленного стекла в окне дома. Около забора густо росли сливы и компаньоны не боялись быть замеченными.
– Интересно, где сейчас дворник? – спросил шёпотом Муха.
– Под вишней дрыхнет, – проговорил Пегас, – где ж ему быть? С утра пораньше всё подмёл и в холодок. У меня мамка дворником, я знаю их распорядок, – и Пегас самодовольно хохотнул.
Ребята залезли на забор, тот оказался гниловатый, не выдержал, накренился и мальчишки кубарем полетели в молодую сливовую поросль.
На мгновение, после треска и стука от падения, наступила тишина. Затем раздался испуганный крик Пегаса: «Муха, спасаемся, кто как может!», а ещё через несколько секунд очевидцы видели как по двору, в направлении спасительного оврага, прихрамывая один на левую ногу, а другой на правую, бегут Пегас и Муха, а за ними, размахивая метлой, гонится, ругаясь и грозясь, дворник Никита. Оказывается, сегодня он сменил вишню на сливу, потому как солнечные лучи в этот час не достигали его только под сливой.
Как только компаньоны очутились в овраге, они стали примачивать раны водой и ворчать друг на друга.
– Зачем ты потащился через соседний забор? – спрашивал зло Пегаса Муха.
– Кто ж знал, что этот дворовый перекочует из- под вишни под сливу, – оправдывался Пегас.
– Так сначала надо было разведать, чё было сразу переться? Теперь оба схлопотали метлой по горбушине. А то «я ведущий!…» Вот и завёл. От таких ведущих подальше.
– Брось бундеть, Муха, – проговорил миролюбиво Пегас, чувствуя свою вину.
– Главное не в том, что схлопотали, а в том, что он нас засёк, – доказывал Муха.– Теперь будет следить. Нам надо что-нибудь придумать.
– Не шебурши, может быть что и придёт в голову, давай понаблюдаем. Дворник по-видимому решил, что мы уже далече, а мы тут рядышком, под боком. Наверняка этот голубчик решит побаловаться пивком или чаем покрепче, я этот народ знаю, – самодовольно сказал Пегас. Тут главное момент не упустить.
Мальчишки поднялись по откосу вверх, затаились в кустах и стали наблюдать за двором. Вот вышла какая-то женщина из дома напротив и скрылась в калитке. А вот мальчишка вышел во двор, лет пяти, пытается связать хвостами двух котят, те пищат и царапаются, а ему весело.
– Наша смена, – сказал Муха, кивая на карапуза, и хохотнул.
– Тише ты, – огрызнулся Пегас. – Еще раз засечёт – будет тебе смена.
Глава 20 Вред становится пользой
.В ящике из-под мыла ужасно пахло. Пахло, конечно, хозяйственным мылом, которое в нём когда-то лежало. Катерина и Дуня, чтобы ослабить ощущение скверного запаха, постоянно зажимали носики, Пустолай то и дело чихал, а Мурлотик даже на некоторое время потерял сознание и лежал на дне ящика без движения.
– И зачем нас Никита в этот ящик спрятал? – спросила Дуня.
– Расстроенный он был, в попыхах… сунул в первое, что на глаза попалось, убрал с глаз подальше. – Ответила Катерина.
Замолчали. Каждый стал думать о своём.
В ящике, спотыкаясь о ноги лежащих, ходил один Заступник и пытался открыть крышку головой. Он поднимался на носки, даже подпрыгивал, стараясь стукнуть крышку.
– Ой!.. – закричал Пустолай. – Зачем ты меня уколол своим мечом?
– Я тебя не укалывал, – ответил Заступник, – и вообще держу меч в ножнах. Как в таком положении я могу тебя уколоть? Ты же стоишь, а не лежишь.
– Тогда, кто меня уколол?
– Не знаю, кто тебя уколол,… может быть Дуня нечаянно иголкой?
– У меня нет в руках иголки. – Ответила тут же Дуня, – Все иголки воткнуты в клубок с нитками и уколоть брата Пустолая они никак не могут. И вообще, мы боимся с Катериной, а вдруг и нас кто-то уколет, а мы в темноте даже не увидим, кто это сделает?
– Ой! – вскрикнул Пустолай, – опять кто-то меня уколол.
– Ты, Пустолай, встань на моё место, а я встану на твоё. Пусть попробуют меня уколоть… – отстраняя пса, – сказал Заступник.
Пустолай с радостью уступил своё место. Как только Заступник встал на место Пустолая, он сразу при шевелении почувствовал, как его сильно кольнули в ногу. Только он не издал ни звука, а стал рукой ощупывать пространство рядом с местом укола.
Немного погодя Заступник наткнулся на вылезший из доски гвоздь. Видно, рабочий, сбивавший ящик, забыл хорошенько гвоздь загнуть, а загнул только наполовину, на него-то и натыкался всё время Пустолай.
– Нашёл я твоего обидчика, – сказал Заступник.
– Это не ёж? – поинтересовалась Дуня.
– Нет, это обыкновенный гвоздь, который не загнул рабочий, сбивавший этот ящик.
– Растяпа… – проговорил Пустолай в адрес рабочего. – Что бы было, если б все так работали, один гвоздь не загнул, другой пуговицу пришил тяп-ляп. Я, например, на вора не стал лаять, Заступник не стал нас защищать, Дуня пришила бы платье по неосторожности к Мурлотиковой шубе, а у Катерины подгорели бы калачи? Такого даже вообразить не возможно, а тут на тебе, гвоздь, и никакой безопасности труда…
– Пачкам мыла, что находились в этом ящике, было не больно, их хоть коли, хоть не коли, – заметила Катерина.
– Причём здесь это, только работу надо выполнять качественно, – парировал Пустолай. – Разве хорошо, что гвоздь не загнули, а если бы с десяток не загнули?.. так мы бы здесь все обкололись.
– Не ворчи, – проговорил Заступник, – лучше давай подумаем, как преобразовать вред в пользу?
– Чего?!… – удивился Пустолай, – Ты что, Заступа, головой тронулся? Как это можно превратить вред в пользу? Такого не бывает…
– А вот и нет…, брат Пустолай. Превращение вреда в пользу – есть один из приёмов в изобретательском деле. Ты что-нибудь про Альтшуллера слышал?
– Я с шулерами дело не имею, я честный пёс.
– Да не с шулерами… А был такой талантливый изобретатель по фамилии Альтшуллер. Он написал книгу о том, как научиться изобретать. Один из приёмов в этой книге так и называется – «Превращение вреда в пользу» понял?
– Понял-то понял, только как это делается? Никак не пойму. Может быть, этот шулер и умел, на то он и шулер.
– Не знаешь – тогда не говори и не ёрничай. Только всё очень просто…. Например, противник защищён тяжёлыми доспехами, он для меча почти неуязвим, а я для него уязвим, потому как у меня таких крепких доспехов нет, мои доспехи хуже. А как его одолеть? Его доспехи для меня вред, так?
– Вред, – подтвердил Пустолай.
– Обращаем этот вред в пользу. Я снимаю с себя кольчугу и становлюсь очень подвижным и лёгким, правда, но и ещё больше уязвимым. Моя уязвимость сводится на нет возросшей подвижностью. И теперь уже я превосхожу противника, потому как тот, по сравнению со мной, стал неповоротлив. Тяжёлые доспехи противника в бою со мной стали ему самому вредить. Я подвижностью его превосхожу, прекрасно уворачиваюсь от его ударов, и наношу ему свои.
– Так это превращение пользы во вред, – сказал Пустолай.
– Правильно, – подтвердил Заступник, – это для противника вред, а для меня польза. Вот я прошлый раз Змея Горыныча победил этим приёмом. Навьючил он на себя всякого железа, а я только пенькой просмолённой обмотался. Так змей от собственной амуниции занемог, а я каждый его удар упреждал.
– Хитрый ты Заступник… – проговорил Пустолай.
– Без хитрости врага, друг Пустолай, не одолеть. Когда на тебя враг идёт, он тоже не лыком шит, все твои сильные стороны учитывает. Единственное, что он не может учесть – твоей смекалки и выдумки. Вот так-то.
– Выходит, что и наши военачальники в Великую Отечественную войну тоже благодаря изобретательству, немцев победили, – сказал кот
– Не без этого, – подтвердил Заступник.
– Это понятно, только от гвоздя, какой толк? Кроме как колется? Вред один, тем более он такой длинный и толстый, как совиный клюв. – Сказал Пустолай. – Здесь как не превращай вред в пользу – один вред остаётся.
– А ты подумай… – посоветовал Заступник.
– Нечего тут и думать, вред один и никакой пользы…
– А ты представь, что гвоздь, это не гвоздь, а что-то ещё.
– Как я могу на гвоздь сказать, что это не гвоздь? Гвоздь он и есть гвоздь, ещё и загнутый на конце, чтобы нас удобнее подцеплять.
– Так на что же он похож? – не унимался Заступник.
– Сказали же, что на клюв…
– Клюв для нашего спасения не годится, а вот на что он ещё похож, что может послужить нашему спасению? – задал наводящий вопрос Заступник.
– Не томите душу, – простонал Мурлотик. – Делайте что-нибудь, а то пока вы изобретательское дело изучаете, мы помрём, а я в первую очередь…
– Сейчас, Мурлотик, все будем спасены, – сказал Заступник, – и, обращаясь к Пустолаю, торжествующим голосом произнёс, – Да на приступку он похож, на приступку!!!
– Как же я могу представить, что это приступка, когда это самый настоящий большой гвоздь, да ещё согнутый, на него и встать-то нельзя.
– А то, что он согнутый, в этом и вся изюминка. – Весело сказал Заступник. – Сейчас мы повернём гвоздь за согнутую часть, то есть так, чтобы этот самый клюв упёрся в дно ящика и превратился в отличную приступку, – и Заступник ухватился за гвоздь. – Давай, Пустолай, помогай, поворачиваем… вот так,… идёт…, идёт, дорогой он наш…, ещё усилие…, пошёл, милый… Так…, так…, ещё немного… Гвоздь-не шуруп – его повернуть совсем нетрудно, тем более с таким хорошим рычагом, как его изогнутая часть…. Вот и всё… Как, брат Пустолай, похож теперь гвоздь на приступку? Эта приступка даже под двумя, такими как я, не сломается и не согнётся, потому, как изогнутая часть в дно ящика уперлась, образовалась сильная опора. Одна опора – стенка ящика, а другая – его дно.
– Здорово!– изумился Пустолай.
– Ну и как – удалось превратить вред в пользу? Или нет?…
– Удалось! Оказывается, этот Альтшуллер не простак.
– То-то… же. Я рад, что ты оценил его учение. Это как раз то, что нам и надо… Придержи-ка меня, брат Пустолай, чтобы я с этой приступки не свалился, я на неё сейчас встану.
Пустолай стал придерживать Заступника, а тот, встав на гвоздь, упёрся головой и руками в крышку ящика и поднатужился. Гвоздь под ногами Заступника совсем не гнётся, а крышка вверх поднимается. Вот уже изрядная щель образовалась, свежий воздух в ящик пошёл, дышать легче стало. А раз дышать стало легче, то и сил прибавилось. Ощутил в себе прилив свежих сил Заступник, да и махом сдвинул крышку в сторону. Образовалось отверстие, в которое можно было уже свободно вылезти.
Игрушки облегчённо и радостно вздохнули.
