Пётр Петрович Африкантов
Старый дом под черепичной крышей
Ни Василий, ни козочка и ни овечка не проснулись под мостом, когда большое лохматое существо приблизилось к ним из сумрака и обнюхав каждого взяло в клыкастую пасть Василия и скрылось так же тихо и незаметно, как и появилось. Затем оно, через некоторое время, таким же образом утащило Белянку и Смуглянку. Только зачем ему понадобились глиняные игрушки?.. В пищу они не годились, да и навряд они пахли чем-то съестным. Возможно, у него есть логово и маленькие дети? Только зачем клыкастому гиганту глиняшки?.. Видно у этого лохматого существа были свои соображения, которые человеческому разуму не доступны.
Давайте до времени оставим это существо в покое. Тем более, что сказать нам о нём всё равно нечего, у автора нет никакой дополнительной информации на этот счёт. Разве что профессор, увидев чудище, мог вспомнить старый керамический изразец, что попался ему при разборке в куче мусора, но профессору сейчас было не до изразца, тем более, что и изразец непонятным образом у него исчез. Давайте вместе посмотрим, как будут развиваться события и, возможно, что-то да прояснится в этой странной истории.
....................
На свалке, не считая профессора и Крокыча, никого. Бомжи разбрелись кто куда, тяжёлые сумерки опустились на землю, сглаживая пространство и сравнивая землю с небом в одну тёмную, с серой бахромой над высокими деревьями, мглу.
Сима из-за дневных неудач был не в духе. Он тотчас увидел подъехавшие к воротам иномарки и побежал отворять ворота. Он отворял ворота, а сам прокручивал в голове детали разговора по телефону с Фомой Фомичом. Сказать директору было нечего. День прошёл, а других игрушек как не было так и нет. Понятно, что Фоме Фомичу нужен положительный результат. А где его Сима возьмёт этот положительный результат? Показывать найденные игрушки было рано, не в его Симином интересе. «Однако, этот приезд не к добру, – подумал Сима, – в крайнем случае, всё таки придётся показать Фоме Фомичу найденные Оглоблей игрушки. Ладно, война план покажет, сейчас, главное, ворота побыстрее открыть, директор страшно не любит, когда Сима медлит. Потом, он выполнил его главный последний приказ и выпроводил со свалки всех бомжей, которые уходить не хотели, надеясь переспать на мусорных кучах, чтобы утром снова начать их разборку».
Сима бегом открывает половинки ворот и видит в первой машине очень злое лицо директора. Две чёрные иномарки вкатились в ворота. Второй Ашины Сима на свалке никогда не видел. И если Ашина директора остановилась под фонарём около вагончика, то вторая, обогнув директорский «шевроле», проехала вперёд и остановилась поодаль, где потемнее.
....................
Сердце пуделя, когда он бежал к чёрным большим автомобилям, предчувствовало что-то радостное и одновременно нехорошее. Эти два чувства постоянно смешивались и какое из них первое, и какое второе он определить никак не мог, потому что и эти чувства то и дело менялись местами.
– Сима! Какого лешего медлишь! – раздался из первой машины знакомый голос. О! Этот голос был не просто знаком пуделю. Он принадлежал самому Фоме Фомичу, его хозяину. А тот человек, что отворяет ворота, и есть тот самый Сима, запах которого он чуял в вагончике и о котором так нелицеприятно говорили профессор и Крокыч. «Так вот какой свалкой заведует Фома Фомич» – подумал пудель, и решил подойти поближе, только не следом за машинами, потому как хозяин может узнать в пуделе своего сбежавшего пса, а лучше пробраться по лопухам, так надёжнее, и пудель нырнул в лопухи.
Не прошёл он по лопухам и двадцати метров, как в его нос ударил уже другой знакомый запах, только он уже не смешивался с запахом Фомы Фомича. И тут луна вышла из-за облака, и он в её сумеречном желтоватом свете увидел фигурку. Фигурка метнулась из-под машины к лопухам и замерла. Эта был то ли конь, то ли человек, то ли всё вместе взятое. В любом случае таких людей или животных пудель в своей жизни не видел. Пудель сейчас полагался не на зрение, а на чутьё. А вот запах ему говорил, что это друг, потому как он пахнет точно так же как Василий, Белянка и Смуглянка. «Значит это игрушка», – подумал пудель и первым подошёл к незнакомцу.
– Не бойся меня, – проговорил пудель, – Я тебе ни сделаю ничего плохого, потому что я твой друг.
– А как мне знать – друг ты или враг? – спросил Свистопляс, выступая из-под лопуха.
– Ты имеешь такой же запах…
– Кто это пахнет так же как и я?
– А тебе ничего не говорят такие имена как «Василий», «Смуглянка», «Белянка»? – спросил пудель.
– Откуда ты их знаешь? – обрадованно, но в тоже время немного недоверчиво спросил кентавр. Жизнь обоих научила осторожности, чтоб не бросаться в объятия первому встречному, и не доверять на слово.
– Я знаю, что ты Свистопляс и что вы с Гуделкой отчаянные ребята, – проговорил пудель, а те, кого я назвал Василием, Белянкой и Смуглянкой живы и здоровы.
– Ура!.. – чуть было не крикнул Свистопляс от переполнившей его мгновенной радости, но он тотчас взял в себя в руки и кроме как созвучия «Ур…» ничего не поколебало воздух.
– Как ты здесь оказался? – спросил пудель.
– Я приехал на подвеске одного из этих автомобилей, – ответил кентавр. – По нашим соображениям и имеющейся у нас информации, наши братья и сёстры из сломанного дома должны находиться на этой свалке.
– Связывая обстоятельства и опираясь на запахи, я тоже прихожу к такому же выводу, – проговорил пудель.
– Правильно, – сказал кентавр. – А вот мне и Гуделке это даже очень точно известно.
– Откуда это вам известно? – спросил пудель Свистопляса.
– Жаль, что друга Гуделки нет, – сказал Свистопляс, но тут же, за его спиной раздался голос:
– Как это нет! Ты, брат Свистопляс, что-то рано меня похоронил.
– Гуделка, ты как тут оказался!!!? – воскликнул обрадовано Свистопляс и схватил друга за плечи.
– Я приехал в бардачке вон того лимузина, – и он указал на машину, стоявшую в тени. – Это машина доцента. В машине на заднем сиденье сидят связанные Костя и Антон. Когда доцент остановился и вышел из машины, я выбрался из бардачка и попытался их развязать, но не смог, слишком крепко стянуто. Я решил вылезти из машины и попытаться найти острый предмет, чтобы им можно было разрезать верёвки, например, стекляшку. Я опустил стекло, выбрался из машины, стал присматриваться и слышу разговор. Голос своего друга я из тысяч голосов узнаю.
Оба друга очень сильно обрадовались встрече и от бурлящих в них чувств никак не могли перейти к обсуждению сложившейся ситуации.
– К делу,… к делу,… потом будете обниматься,– говорил пудель, желая как-то умерить жар и пыл встретившихся друзей. Наконец Гуделка и Свистопляс немного успокоились.
– Я дополню твою информацию, – сказал строго и грустно кентавр:
– В багажнике этого же лимузина лежат Никита и учитель Пал Палыч. Я тоже приехал на этом лимузине, точнее под ним.
– Чем мы располагаем? для того, чтобы выручить наших друзей из беды? – спросил Гуделка,
– Только информацией, – ответил кентавр.
– Тебя не растрясло на подвеске, о какой ты информации говоришь?
– Слушай меня, Глиня, внимательно. В отличие от тебя я не просто катился на заднем мосту автомобиля, но и трезубцем ковырял днище багажника и весьма в этом преуспел.
– В чём же ты преуспел? В ковырянии багажников?
– Между прочим, через проделанную дырочку я от Пал Палыча узнал, что их везут, по всей видимости, на свалку, а не на кладбище, хотя они эти вещи могут и совместить. По всей видимости, и совместят, потому, как секреты выдают только обречённым.
– Какие секреты?
– Простые. Дело в том, что все эти отморозки очень любят показать своё превосходство перед кем либо, особенно перед жертвой. Вот доцент и похвастал Пал Палычу своей оригинальной законспирированной организацией с названием «Изумруд» и даже рассказал ему схему её действия.
– Зачем ему это было надо рассказывать Пал Палычу? – удивился Гуделка. В то время как доцент разговаривал с Пал Палычем, он находился в бардачке автомобиля и ничего не слышал.
– Ты соображать когда-нибудь будешь быстрее чем сейчас? – озлился кентавр. – Рассказывают всегда такие вещи только тому, кто не сможет уже об этом никому больше рассказать, понял?
– То есть, всех свидетелей они уничтожат!? Ты это хочешь сказать?
– Вот именно, – подтвердил пудель. – И спасать их надо сразу всех вместе.
– Это уж как получится, или всех сразу, или по очереди. – Заметил Свистопляс. – Только для начала надо немного оглядеться и найти, как ты говоришь, что-то острое, чтобы перерезать верёвки на мальчишках.
– Я уже здесь достаточно осмотрелся, – сказал пудель, хочу к сказанному вами добавить некоторые детали, потому, как их не слышал Гуделка. – Ваши братья Василий, Белянка и Смуглянка находятся вон под тем мостом, – и он показал на путепровод,, другие, которых я никогда не видел, тоже находятся где-то рядом.
– Там? – переспросил Гуделка и указал на чернеющую громаду путепровода.
– Где же ещё, конечно, там.
Свистопляс тут же встал на дыбы, намереваясь сделать скачёк в сторону путепровода и если б ни Гуделка, то кентавра б уж и след простыл.
– Куда!? – удерживая Свистопляса за хвост, – проговорил Гуделка.
– Так… там же… ове-вечка,… ко-козочка… – пролепетал Свистопляс, не совсем понимая, почему его удерживают.
– Охолонь немного, – вразумляюще сказал Гуделка, – сейчас не до эмоций. Где ты здесь ещё учуял запахи такие же как наши? – спросил он пуделя.
– Там, – и пудель махнул лапой в сторону оврага,– только тех, кто оставил там свои запахи, их нет, зато я знаю из разговора жителей свалки, что их здесь усиленно ищут, перебирая мусор от сломанного дома. Можете мне верить, мой нос и мои уши меня ещё никогда не подводили.
– Дуня, Катерина, Пустолай…. здесь?! – изумился Гуделка.
– Спокойствие, друзья, оставим эмоции, – проговорил пудель. – Они здесь, но их нет.
– Как это они здесь и их нет!? – удивился Свистопляс. – Такого не бывает… Есть – значит – есть, а если нет, то и нет, и хватит морочить голову.
– Меня смутило присутствие сильного запаха незнакомца, – продолжил говорить пудель, – его запах перебивает их запахи. Думаю, что это очень большой зверь с огромными когтями, отпечатки его лап я видел. Такого зверя я никогда не встречал и даже о таком никогда не слышал. Самая большая собака, которую я видел, это дог, но он пахнет совершенно не так… и отпечатки лап у него гораздо меньших размеров.
– Зато мы слышали о таком звере, – проговорил Гуделка, – нам мамушка про него рассказывала и говорила, что он больше любого волка и даже вепря лесного.
– Хорошо, что наши братья где-то рядом, – а уж найти… мы их найдём, – воодушевлённо сказал Свистопляс. Только давайте не отвлекаться. Сейчас наша задача освободить мальчишек, а чтобы их освободить надо найти острую железку или стекляшку. Давайте разойдёмся и поищем.
.....................
– Сима! Чего ты там возишься, – раздался сердитый голос Фомы Фомича. – Прах тебя возьми, помогай. Куда идёшь? Не мне, доценту помоги,… учёные, мать вашу,… ничего не могут сделать своими руками.
Доцента Сима видел впервые, хотя Фома Фомич не раз в разговоре упоминал это имя и Сима знал, что доцент очень значительная фигура.
– Бегу, – говорит Сима и бежит к машине. При слабом свете он различает в багажнике второй машины связанных людей.
– А это кто? – Сима кивает на связанных.
– Это свидетели нашего благополучия или неблагополучия, Сима. Тут и слово не подберёшь…
– И те два шкета тоже? – удивился Сима, кивнув на заднее сиденье.
– Эти два шкета практически знают всё… Они знают схему подпольного бизнеса. Если бы они знали кое-что – не беда, а схема – это больше чем серьёзно.
– Что делать? – спросил Сима.
– Сам знаешь…
– Не беспокойтесь, Фома Фомич, всё будет сделано в лучшем виде, – и Сима ухмыльнулся. Он нагнулся и хотел вытащить из багажника дворника и Пал Палыча. И вдруг из темноты, из лопухов выскочила маленькая собачонка и впилась Симе в ботинок.
– Долой!! Долой!! – рычит Сима, пытаясь освободить ногу, но пудель не отцепляется. Сима неуклюже поворачивается к нападавшему, пудель в это время дёргает его за штанину и Сима падает. Затем Сима поднялся, поднял валявшуюся палку и замахнулся. Пудель бросил Симин ботинок, отскочил и побежал к директорской машине. Фома Фомич увидев бегущую к нему собаку, предусмотрительно убрал в кабину ноги и закрыл дверку, однако это пуделя нисколько не смутило, он с разбегу прыгнул к опущенному стеклу дверки, пытаясь ухватить Фому Фомича за руку. Директор отпрянул вглубь машины. Он сразу узнал в пуделе своего сбежавшего пса. Сима поспешил на выручку директора. Он бросил издали в пуделя палкой, попал, пудель завизжал от боли и исчез в темноте.
– Откуда он у тебя? – спросил Фома Фомич, кивнув в сторону исчезнувшего пса.
– Первый раз вижу, – ответил Сима, – ботинок прокусил, зараза.
Хотя, Фома Фомич узнал свою собаку, но не показал этого ни жестом, ни мимикой.
– Быстро дичают, – сказал Фома Фомич после паузы, – очень быстро,… не думал…
– Это вы о чём? – спросил Сима, но директор не ответил.
Глава 51. Неожиданная встреча
Кончай в бинокль глазеть, – сказал Пегас и тронул Муху за плечо.
– Подожди, – сказал Муха. – Кто-то приехал.
– Кто там может в это время приехать?
– Не знаю. Машина с шоссе к свалке свернула. Сима ворота открывает. Ни одна, а две машины на территорию свалки въехали.
Пегасов вырвал у Мухи бинокль и впился глазами в окуляры. В бинокль было не разглядеть, кто? и что? но то, что поздние гости были люди солидные легко определялось по маркам машин.
– «шевроле» и «фольксваген», – проговорил Лёня, – интересненько, кто это на таких тачках по свалкам в тёмное время раскатывает?
– Мало ли кто, – ответил Муха, – неинтересно.
Леонид всем своим существом понял, что это, то самое, чего он ждал.
– Давай подойдём поближе, – сказал он Мухе,– темно, нас никто не заметит.
– Может не стоит?
– Не дрейфь.
– Может быть, я тут посижу, – ответил Муха, – что-то в коленку вступило.
– Трусость у тебя туда вступила, – проговорил зло Пегас. Муха встал, и притворно постанывая и морщась, нехотя пошёл за товарищем.
Пегас скользил между кустами совсем не слышно, как тень. Вот они стороной обошли овраг, вышли на противоположную его сторону, достигли бомжацкой хибарки, прижались спинами к её стене, прислушались. В хибарке света не было, но там и не спали. Из неё доносились приглушённые голоса, разговаривали двое. В общем, мы уже знаем, что это разговаривают в хибарке между собой приживалы.
– А что, профессор, – Услышал Пегас. – Симу сегодня неудача постигла, он так старался и мимо. – Сказал художник.
– Знаешь, Крокыч, – давно замечено, – что настоящие культурные ценности людям с нечистой совестью не даются, разве только на время. Чаще их постигает при этом беда. Это из древних манускриптов.
– Я слышал об этом, только сталкиваться с этим не приходилось.
– Так столкнулись же,… Семён Ваганович…
– Вы думаете, что столкнулись? Тогда почему она мне не показалась? – разочарованно сказал художник, – вам показалась, а мне нет? Только внешне.
– Может быть, и показалась, да вы не увидели, эти события и ситуации носят прикровенный характер. – Начал успокаивать художника профессор.– На то разные есть причины.
– Какие такие причины?
– Возможно, ещё время не пришло, мы до этого не дозрели или зло не проявилось во всей своей полноте, время покажет, – рассудил Вениамин Павлович.
– Если нас иметь в виду, то мы что, не дострадали что-ли?
– Может быть, и так… я же сказал, что события эти прикровенны.
– Машины подьехали, вы слышали, – сказал, насторожившись, Семён Ваганович.– Или это мне показалось?
– Что за гости на ночь глядя? Вы, Семён Ваганович, лежите, а я пойду посмотрю, может быть заказчики этого переполоха пожаловали? Это дело меня в первую очередь касается.
– Не ходили бы. Что там кроме темени увидишь, – стал отговаривать Крокыч.
– Нет уж, пойду. Я близко подходить не буду, а всё же интересно, кто в этом направлении копает, вдруг какой знакомец по прошлому, тогда и сориентироваться можно, насколько это серьёзно?
– Только, Вениамин Павлович, не задерживайтесь, – предупредил художник.
....................
– Это бомжи, Крокыч с профессором, – сказал шепотом Пегас Мухе, – я их по голосам узнал, здешние приживалы.
Пегас и Муха, чтоб не столкнуться с аборигеном свалки, тут же отпрянули от хибарки, затаились за стеной и стали наблюдать. Из хибарки вышел профессор и направился в сторону приехавших автомобилей.
– Он, что? Действительно профессор, – спросил Муха, – семеня за Пегасом.
– Брось ты, кликуха бомжацкая, – ответил Пегас. – Среди них таких имён хватает. Я знал одного, академиком звали, а он оказался впоследствии академиком по попрошайничеству. Стой… Ближе подходить не будем и отсюда видно.
Два чёрных легковых автомобиля стояли около вагончика. У одного был открыт багажник. В свете фонаря было видно, как около машин ходили люди, – мелькала фигура Симы, и ещё какого-то высокого господина и человека поменьше, толстенького. О чём они говорили было не слышно.
– Вот бы поближе подобраться, – сказал Пегас. – Не слышно, о чём говорят.
– Опасно, – прошептал Муха, – около вагончика будем как на ладони, засекут. Отсюда тоже можно понять что к чему?
– Ладно, уговорил, нарываться не будем, отсюда, так отсюда.
В одном из приехавших Пегас по внешности узнал Фому Фомича. Фигура второго тоже была очень знакома, но узнать кто это? он никак не мог.
– Зачем-то багажник открыли, – сказал Муха, тяжёлое в нём, вон как подвеска просела, – прокомментировал Мухаев.
– Вижу, не слепой, – огрызнулся Пегас, – смотри давай, только молча, ещё не хватало, чтоб нас здесь застукали.
Тут из темноты в световое пятно от фонаря выплыла фигура бомжа. Да это был тот самый бомж, которого Пегас с Мухой только что видели около хибарки. Это был приживал Позолотин Вениамин Павлович.
– И вы, Эдуард Аркадьевич, здесь!? Орлы слетаются на могильник…, – проговорил Вениамин Павлович, узнав в мужчине с бородкой доцента Эдуарда Аркадьевича Забродина.
Забродин испуганно посмотрел на обросшего густой щетиной человека, торопливо захлопнул багажник.
– Да, Эдуард Аркадьевич! Не узнали, вижу, не узнали своего бывшего шефа, – продолжал говорить Позолотин.
– Не имею вас чести знать, сударь, – сказал нервно доцент и испуганно посмотрел по сторонам. Он не узнал профессора.
– Как же так, имели честь быть моим аспирантом и вдруг…
Забродин вгляделся в подошедшего и немного испуганно тихо сказал: «Позолотин!»
– Вижу, что с памятью у вас всё в порядке, – сказал профессор.
– Что вы здесь делаете? – спросил доцент первое, что пришло в голову.
Хотя он и догадывался по репликам Фомы Фомича, что как бы Позолотин жив, но Эдуард Аркадьевич не очень ему в этом верил, полагая, что Фома Фомич просто нагоняет на него страха, потом Фома Фомич при нём отдал команду Симе, чтоб на свалке никого не было, а тут…
– Я здесь изучаю социальные срезы народного благосостояния, – ответил Позолотин. – Только с одним маленьким «но». Знаете, Забродин, когда учёные производят раскопки, то по культурным слоям определяют жизнь предков. Я, в отличии от них, многие годы сам формирую эти слои, – и он кивнул на гору мусора, – и даже, в некотором роде, выступаю патологоанатомом современного общества, если принять эту свалку за живой организм. Согласитесь, Эдуард Аркадьевич. Ваше общество, которое вы так усиленно создаёте, к сожалению уже нуждается в таких медицинских специалистах. К сожалению, рождённое вами, оказалось нежизнеспособно. Либерализм пуст и цели его мелки. Да вы и сами знаете это не хуже меня и с удовольствием бы от него отказались, если бы не собственное благополучие. Исповедуете один закон: «мир в смраде, а я в шоколаде».
– Довольно! – выкрикнул Забродин. – Хватит! Кто вы!? И кто Я!? Не забывайтесь, Позолотин. Да, я не верю в либеральные ценности, и не верю людям, кто их проповедует и насаждает, но я с ними, потому что они сильные!
Забродин брезгливо поморщился. Он понимал, что встретил профессора совсем некстати, в машине и в багажнике люди, может догадаться,… заподозрить,… что-то увидеть. «Нет,… не вовремя,… совсем не вовремя, – мелькнуло в голове у Эдуарда Аркадьевича. – Откуда он взялся?.. О чём думал Фома Фомич, когда они сюда ехали?
– А вы не морщитесь. – Сказал Вениамин Павлович. – Между прочим, для науки здесь кладезь ценнейшего материала. Я тоже думал в начале, что угодил на социальное дно. Только учёный всегда остаётся учёным, если он только настоящий учёный, а не проходимец. Я не терял время даром и, исследуя жизнь бродяг, бомжей, роясь в отбросах, находил шедевры искусства, которые должны украшать музеи. По срезам определял эпохи кризисов, вопиющего воровства и вопиющего беспредела…
– Как же вы определяете, профессор, сегодняшнее состояние государства и общества? – спросил скептически доцент, – раз вы такой экстремал.
– Я его определяю чёрной дырой, которую с таким дерзновением роете вы, Эдуард Аркадьевич, а я своим трудом пытаюсь вашу деятельность вытащить на всеобщее обозрение!
– Вы, что, находясь в этом дерьме, писали научную работу?! – удивился Забродин, продолжая анализировать ситуацию. «Это хорошо, что он вышел и нам показался, – думал он. – Как не было в тебе, профессор, практической жилки, так и нет. Потащился сразу к машинам, дура, а мог бы понаблюдать из-за кустиков. Вот тогда другое дело. Тогда мог бы и поторговаться, тогда цена твоего воскрешения была бы совсем другая,… тогда мог бы и квартиру запросить, и машину в придачу за своё молчание. Дурак ты, профессор. Как был дураком, так и остался».
– Да, милейший, именно так и было, – профессор возвысил голос. – Здесь я написал свой самый главный научный труд.
– Простите, и вы надеетесь его издать? – спросил, бросив оценивающий взгляд на обросшего, измождённого человека, доцент, в котором он едва узнавал профессора. – С дырами в карманах? Подо что будете издавать? Может быть под имя? – его нет, потому что нет профессора Позолотина, а есть похожий на него внешне бомж, вот и всё. Да и то этот бомж – сейчас есть, а через пять минут его нет, потому как все мы смертные,… инсульт,… годы,… профессор… годы. И думаю, что в вашей монографии вы меня, без пяти минут профессора Забродина, известного специалиста в области культурологии, конечно же не щадите? Можете не отвечать,… сам знаю…
– Вы угадали… – спокойно сказал Вениамин Павлович.
– Отомстили, значит, смешали с грязью? – и Эдуард Аркадьевич вызывающе закусил нижнюю губу.
– Нет, нет, уважаемый Эдуард Аркадьевич, только сделал должную оценку… Я внимательно следил за вашей деятельностью и на посту председателя комиссии тоже, думаю, что у прокуратуры к вам возникнет много вопросов.
Доцент криво усмехнулся. Позолотин даже не понимает, в какую ситуацию сам себя ставит, – думал он. – Позолотин рад, что припёр меня в угол, не понимая, что из угла есть только один выход – напрямую, через него,… неужели он думает, что я встану на колени и буду просить пощады?.. Глупец.
– Откуда же вы черпали материалы, милейший сфинкс? – спросил, пряча улыбку в усах, Забродин.
– Здесь, милейший, материалы валяются под ногами: отчёты, счета. Вот, например, – и он поднял с земли какую-то пыльную бумажку и начал читать: «Отчёт ревизионной комиссии о результатах деятельности почтового отделения за отчётный год». Можете сами поинтересоваться, – и он подал документ Забродину. Тот поморщился. Он понял всё. Он понял, что Позолотин действительно даром времени не терял, его действительно блестящий ум нашёл себе применение и здесь, и, главное, он не просто написал монографию среди этих отбросов и вони, главное, что он поставил в ней на доценте Забродине жирную точку. Только навряд ли он что знает о деятельности возглавляемой Забродиным комиссии.
– Да что вы знаете?! – нервически прокричал доцент. – Что вы можете поставить мне в вину?… Выживший из ума старик?! Кто вас примет всерьёз? Жизнь ушла вперёд, – проговорил доцент, ощущая всем телом, что противнее этого оборванного старикашки нет для него ни одного человека в целом свете.
– Да, Эдуард Аркадьевич! – ещё более возвысил голос Позолотин, – питаясь отбросами, голодая и замерзая, я создал главный труд своей жизни. Рукопись книги готова и она произведёт в науке переворот, я уж не говорю о социальном взрыве. Её аргументы и выводы раздавят ваш помпезный научный дом, построенный на песке. Вы окажетесь под обломками собственного строения.
– Интересно, каким образом, вы её собираетесь издать? Вы же голодранец… – глаза доцента сузились. – Общество уже иное! Прежние ориентиры попраны. Вы и ваша рукопись – ничто, а вы сами тоже никто… Мы, Забродины, переделали страну, наша пропаганда преподнесла миллионам новую философию, мы написали новые книги, сняли новые фильмы, обозначили новую мораль. Давайте загнём пальцы и вы увидите, что все позиции в стране наши, кроме одной. Эта позиция замшелая и глупая – это вы Позолотин и ваши босяки.
– В это трудно поверить, Эдуард Аркадьевич,– перебил доцента Позолотин, – особенно это трудно сделать вам, «уважаемый», но сотни таких как я голодранцев, или как вы выразились «босяков» – узнав о том, что нищий-профессор написал о них и их стране научный труд, по копейке собирали деньги на его издание. Да, нищие, оборванные люди! Многие из них не видели меня даже в лицо и, наверное, никогда не прочитают этой книги, но тайной почтой передавали крохи на её издание. Вам этого, Забродин, не понять! Здесь много хороших людей. Это мои друзья. Они заботятся обо мне. Создают условия для работы, подкармливают.
– Что вы этим хотите сказать!? – взвизгнул, теряя терпение, доцент.
– Только то, что вы услышали, и ничего больше…
Этот диалог отнял у профессора остатки сил. У него закружилась голова и он закачался. Откуда ни возьмись сзади появился Крокыч и подхватил Позолотина.
– Говорил же, что надо отлежаться, а вы? Куда на ночь глядя? Крокыч не знал доцента и не слышал только что произошедшего меж ним и профессором диалога.
– Ты, Крокыч, не брани старика, просто голос показался знакомым, вот я и подошёл, – сказал тихо профессор. – Вот коллегу встретил, помните, я рассказывал о Забродине? Он, Крокыч, очень опасный человек, для тебя, для меня, для твоей картины и для моей рукописи, по сравнению с ним Сима – пигмей. Этот уничтожает душу, дух, переиначивает и перелицовывает историю, время, факты, создаёт новые мифы и это всё только ради своего благополучия…
– И что же? – Крокыч смерил доцента уничижительным взглядом.
– Я ошибся, продолжал профессор, – Я не сейчас ошибся, Семён Ваганович,.. я десять лет назад ошибся, когда этому,… этому…, – он не знал как назвать бывшего своего аспиранта, – когда зажёг ему зелёный свет в аспирантуру.
Профессор закашлялся, дальше он не мог говорить,… и в этот момент в багажнике иномарки кто-то заворочался и застонал. Крокыч бросил взгляд на машину, на доцента, перехватил поудобнее Позолотина, хотел взвалить его себе на плечо, но сил явно не хватало.
И доцент всё понял, он быстро сел в машину и включил скорость. Иномарка в секунды подмяла под себя Позолотина и Крокыча, затем рванула с пробуксовкой назад, но, не доехав до ворот, остановилась. Доцент подозвал к себе Симу и, кивнув на валяющихся на земле профессора и художника, спросил:
– Где их ночлежка? Сима кивнул на приютившуюся вдалеке около обрыва хибарку, затем подошёл к директору.
– Я же тебе приказал всех со свалки убрать, сказал зло Фома Фомич Симе. – Всех, значит всех. А теперь что? Эх,… исполнители.
– Что и профессора надо было в шею? – удивился Сима. У вас же насчёт него мысли были… Я думал…
– Не надо думать… – сердито сказал директор, – это я буду думать, а ты исполнять… А в общем, уже всё равно. Для них бы было лучше, если б их не было здесь совсем. Теперь это уже не имеет значения.
