Пётр Петрович Африкантов
Старый дом под черепичной крышей
Глава 12. Какому богу молиться?
Утром глиняшки проснулись ни свет ни заря. Они так рано никогда не просыпались. А проснулись потому, что ощутили некую тревогу. Да и спали они не на своих привычных местах, а сбившись кучкой около трельяжа.
– А что, если нам самим пойти на Пешку или Сенной, – предложил Мурлотик. – Нельзя же просто так сидеть сложа руки и ничего не делать.
– Что и сами на прилавок залезем… берите нас, люди, кому хочется? – проговорил Пустолай. – Я тебя всегда за умного кота держал, а ты чушь несёшь собачью.
– Коты собачью чушь не несут, – обиделся Мурлотик.
– Хорошо…, пусть будет чушь кошачья, – поправился Пустолай.
– Кошачьей чуши не бывает, – ответил кот,– есть только чушь собачья.
Хватит вам пререкаться, – сказала Дуня. – Нам надо думать о своём спасении. Я не хочу, чтобы меня брала эта синеволосая Барби. У неё такие холодные руки, просто ужас… – и она, как бы от холода, передёрнула плечами.
– Давайте положимся на мамушкиного бога, которому она всегда молилась, и будем ждать, – предложила Катерина.
– Мы не знаем, как это молиться? – сказал Заступник, – и мамушкиного бога никогда не видели.
– Мамушка мне говорила, что бога видеть не надо, главное, что он тебя видит. – Заметила Дуня.
– А я знаю, – сказал Заступник, – знаю, как она молилась. Она стояла всегда перед вот этой иконкой, – и он кивнул на икону в углу комнаты, крестилась и просила Спасителя и Богородицу, так она их называла, о помощи и заступничестве, – сказал Заступник.
– И древние наши князья и цари, тоже полагались как на войско, так и на небесные силы, – например, на Ярилу, – вставил Свистопляс. – Я мамушку сколько раз просил слепить древних богов и им поклоняться, а она ни в какую. Я тут, между делом, нашёл во дворе чурбак, точь в точь, как был в молитвенном месте у древних, только немножко подравнять и кое-где протесать.
– Сам молись своему чурбаку, – огрызнулся Пустолай.
– Да уж, пню поклоняться как-то не по мне, – проговорил Мурлотик .– Ты уж сам об этот пень лоб расшибай.
– Если не нравится молиться вырезанным богам, то можно просить солнце, деревья, ветер помочь в борьбе с врагами, – сказал, насупившись, Свистопляс.
– Это суть идолы, – ответил Заступник. – Не призывай их больше. Я понимаю, что ты из тех времён, когда на Руси было идолопоклонство, но ты же современный цивилизованный кентавр, должен понять.
– Я стараюсь понять, – проговорил Свистопляс, – но только пока не очень выходит. Время мне говорит о других богах, вырезанных из дерева или выточенных из камня…
– Это многобожие, – сказал Заступник. – А в мире, мамушка говорила, есть только один бог.
– Вот пусть он своей гнилушке и молится, а я трухлявому пню молиться не буду. – Сказал сердито Мурлотик и многозначительно отвернулся.
– А давайте и мы помолимся, – проговорила тихо Дуня, только не пню, а мамушкиному богу. Мамушка ведь знала, кому молилась. Мы ей верим, правда, Свистопляс?
– Пожалуй, с тобой можно и согласиться, – сказал, раздумывая, кентавр, – от её молитв никому плохо не было…
– Так и давайте делать, как она делала, – убедительно проговорила Дуня.
– Как это? – недоумённо спросил Пустолай, – мы не умеем.
– А как мамушка молилась, помните? – спросила Дуня.
– Не-а, – помотал головой Пустолай.
Вместо ответа, Дуня подошла к мамушкиной иконке, опустилась на колени, и, кланяясь до пола, проговорила, – мамушкина заступница, помоги её деткам в беде, выручи нас. Сделай так, чтобы мы попали к хорошим людям… Ведь это ничего, что мы глиняные, но ты же всё можешь… Проси своего сына, чтобы помог нашей беде, он всё может… – и добавила, повернувшись к игрушкам, – мамушка говорила, что он всё может…, что она без его помощи даже нас сделать бы не могла.
– Сомневаюсь я что-то, чтобы эта картинка нам помогла? – сказал кентавр и кивнул на иконку. – Мы делали очень больших богов, ростом с людей и больше и то не всегда помогало…, а тут картинка… – и он в сомнении покачал головой.
– Мы не иконке молимся, а святой деве, она на небесах и всё видит и слышит, – убедительно сказала Дуня.
Кентавр отошёл в сторону и недоумённо посмотрел на Дуню. Ему всё это было очень непонятно, хотя он любил мамушку и верил ей.
Игрушки стали молиться мамушкиному богу и когда они так молились, то вдруг в комнате из-за изразцовой печи вышел старенький дедушка с котомкой за спиной, старинной одежде и сказал, обращаясь к игрушкам: «Не бойтесь меня, я ваш друг. Я знаю вашу мамушку. Своими игрушками она несла в мир добро и любовь людям. Она всегда хотела, чтобы дети на земле играли в добрые игрушки, то есть в вас. Заботьтесь друг о друге. Любите друг друга. Терпите. Берегитесь соблазнов. Помните сказанное».
Глиняшки не успели как следует рассмотреть пришельца, как таинственный старичок стал вдруг от них удаляться, меркнуть, меркнуть и исчез совсем. Игрушки были так испуганы, что боялись пошевелиться. Через некоторое время они стали приходить в себя, зашевелились, стали разговаривать.
– Что это было? – спросила Катерина.
– Я думал, что у меня лапы от испуга отсохнут, – проговорил Пустолай, садясь на задние ноги.
– Сроду труса не праздновал, – сказал Заступник, – а тут, по правде говоря, душа в пятки стала уходить.
– Что это было? – спросил Свистопляс, потрясённый случившимся до копыт.
– Это, наверное, мамушкин бог услышал нашу молитву к нему, – сказала Дуня.
– А наши боги никогда вот так… – проговорил кентавр… – никогда. Я теперь не хочу им верить, а хочу верить только в одного единого мамушкиного бога…
– Я думаю, что мамушкин бог нас спасёт? – сказал Мурлотик.
– В этом даже не сомневайтесь, – уверенно сказала Дуня.
– Как же спасёт? – недоумённо спросил кот. – Если б раз … и не стало всего этого … ни синеволосой, ни «добрячка» и несли бы нас домой радостные дети, а то чего-то ждать надо? да терпеть.
– Размечтался… – сказала Дуня, – мне мамушка говорила, чтобы спастись – надо самому потрудиться и, прежде всего, верить в бога. Только мы должны пройти испытания, – говорила мамушка, – побыть и в беде, и в радости, преодолеть невзгоды. Земля это не рай – это место закаливания душ и проверки их на прочность.
– Если бы мы сейчас очутились в детской комнате или в садике, тогда бы да… – упирался Мурлотик, – тогда бы я поверил, а так…
– Фома ты не верующий, – сказала Дуня.
– Почему Фома? Я добропорядочный кот, – обиделся Мурлотик, – и зовут меня не Фома. Вот Фому Фомича, нового хозяина дома зовут Фомой, а я не Фома, тем более неверующий. Ты меня обидела до корней усов.
– Ты не обижайся, – ласково проговорила Дуняша. – Так говорят, когда человек не хочет поверить на слово, а желает доказательств. Мне мамушка рассказывала, что был такой человек, апостол, звали его Фома и он никак не хотел верить, что бог Иисус Христос воскрес из мёртвых, а желал доказательств… Да ты не обижайся, Мура,… смотришь на меня букой… Вон даже кентавр – идолопоклонник и то поверил…, а ему это сделать было гораздо труднее, чем тебе.
– Не убеждай меня, Дуня, вот когда спасёмся, пусть даже через труднейшие испытания, тогда поверю, а по-другому никак. Ты лучше Фоме Фомичу об этом неверующем Фоме расскажи.
– Фома Фомич об этом знает, – тихо сказала Дуня, – только мир и всё что в этом мире находится, для него слаще спасения. А если б было не так, то он бы никого и не обижал.
Может быть, разговор так бы и продолжился, но на крыльце послышались шаги Никиты. Он вошёл в комнату, посидел на дубовой кровати, на которой умерла мамушка, похмыкал и, увидев на полу игрушки, почесал бороду и сказал:
– Кончились наши добрые дни, ребята. Опять обещался новый хозяин приехать… Что скажет…, что скажет…, чем обрадует? – сказал он как-то растерянно. – Да и обрадует ли? Я думал в доме Елены Никаноровны музей игрушки соорудить… Эх!… людишки-человечишки. Такая наша с вами жисть наступила… А вот и они, кажись,… легки на помине.
Он встрепенулся, встал и на всякий случай убрал игрушки за занавеску.
На улице хлопнула автомобильная дверь. Из машины вышли трое: добрячёк, Барби – Зина и ещё один неприметной наружности, небольшого роста мужчонка. По всей видимости это был тот самый подрядчик. В щель между ставней было видно, как Фома Фомич указал мужчонке на дом и двор. Голосов не было слышно, но по жестам было понятно, что Фома Фомич говорит, чтобы подрядчик всё осмотрел и указал на территорию, прилегающую к дому.
Мужичонка закивал и сразу стал деловито всё осматривать и записывать в блокнот.
Через несколько минут заскрипело крыльцо и в комнату вошли «добрячёк» и синеволосая, которую он ещё называл словом «прелесть». Пока они приглядывались к затемнённой горнице, из соседней комнаты, весело подпрыгивая, выбежали Белянка и Смуглянка, а за ними вышел с гармошкой в руках Васёк и все трое встали перед синеволосой Барби.
– Ой! – проговорила испуганно Катерина шепотом, наблюдая из-за занавески, – они что, чокнулись что ли эти бодливые? Васька-то уж так-сяк.
– Это, кажется, и есть тот самый Васькин план по преобразованию жизни в действии, – заметил Пустолай.
– Тихо вы, – зашипел на говоривших Мурлотик, – заметят.
Васёк прошёлся гоголем перед Фомой Фомичом и синеволосой, всем своим видом показывая, что он не лыком шит и умеет ценить достижения цивилизации. Белянка и Смуглянка шли по бокам и старались ему соответствовать. Васёк тут же растянул меха гармошки, раздалась разухабистая частушечная мелодия. Гармонист чёртом вращался на левой ноге и притопывал правой. Вот он остановился напротив синеволосой Барби и тряхнув кудрями пропел:
Я люблю девчат красивых
Ну, такие, как в кино,
Кровь застыла просто в жилах,
Лишь увидел вас в окно.
– Это что за плясун, – наклонилась к нему синеволосая, широко улыбаясь. Открытая лесть ей явно нравилась. Она наклонилась так низко, что прядь синих волос упало гармонисту на плечо.
Мы умеем, мы умеем
Веселиться и плясать,
Мы умеем, мы умеем
Жизнь частушкой украшать…
Гаркнул во всё горло, ударил в колокольчики и залихватски задёргал мехами Васёк.
– Дал же бог дураку талант, – проговорила Дуня, краснея. Она отвернулась, чтобы не видеть всю эту сцену, и две слезинки-бусинки выкатились из её глаз.
– А вы тоже чего-то умеете? – спросила Зина козочку и овечку. Те онемели от радости и только и смогли выдавить из себя «бе» да «ме».
– И то славненько. Можно показать гостям. Правда, дорогой? – обратилась она к Фоме Фомичу. – Кстати, завтра приезжает предприниматель из Франции господин Батист, ему будет интересно…
– Они что… заводные? – Спросил Фома Фомич, – или на батарейках?
– Не знаю… – пожала плечами синеволосая, разглядывая фигурки и не находя в них места куда могли быть спрятаны батарейки. – Ничего не вижу…
– Не ломай головку, цветик. Покажем специалистам они во всём разберутся в два счёта. Японцы видимо состряпали. Хитрые эти япошки.
– Мне просто интересно, как всё это действует?… включается там, или где программка установлена? – добавила синеволосая.
– Они, наверное, с часовым механизмом, – сказал «добрячок», – а то чего бы вдруг… – тут он обратился к сторожу. – Никита, положи эти безделушки в сумку, да снеси в машину, – заметив Зинин особый интерес к поделкам, распорядился Фома Фомич, – вдруг что стоящее?..
«Добрячок» и Барби больше не стали задерживаться в доме и вышли.
– Вы откуда, дурашки, взялись, – спросил Никита, неся сумку с игрушками к машине. – Вот уж
некстати… вот некстати… Это ж надо… Вроде бы убрал – на тебе, вывалились невесть откуда…
Он положил сумку с игрушками на сиденье автомобиля и удалился. Когда Никита ушёл, то Васёк сказал притихшим овечкам:
– Держитесь за меня, райской жизни не обещаю, но кататься, как сыр в масле, будете, если дурами не окажетесь.
После отъезда хозяина, Никита собрал оставшиеся игрушки в грубо сколоченный ящик, из толстых досок, из под хозяйственного мыла. Затем накрыл крышкой, для надёжности, прибил её гвоздём и отнёс на чердак, с глаз подальше. Только потом он о таком своём решении долго жалел и корил себя за непредусмотрительность.
Глава 13. На чердаке
Как только игрушки очутились на чердаке, они сразу сделали попытку выбраться из ящика, который ужасно пах хозяйственным мылом, но крышка на ящике оказалась до того тяжёлой, что поднять её не было никакой возможности. Может быть, Заступник бы и поднял крышку, только он был мал ростом, а ящик был наоборот глубокий, потому Заступник никак не мог упереться в крышку плечами и головой. Остальные все были меньше Заступника и в помощники никак ему в этом деле не годились.
– Там Гуделки с Свистоплясом не слышно? – спросила Катерина, – они должны быть на чердаке, – и закричала: «Глиня!! Глиня!!»
– Я здесь, – проговорил снаружи Гуделка, – так значит это вас Никита на чердак затаскивал, а мы думали с Свистоплясом: «Чего это ему на чердак лезть понадобилось? Да ещё какой-то ящик принёс».
– Гуделка, ты можешь как-нибудь крышку открыть или хотя бы в сторону сдвинуть? – спросил Пустолай.
– Один не смогу, тяжёлая, сейчас брата Свистопляса позову…
– Свистопляс!! Ты где-е!? Сви-сто-пля-я-с!,– крикнул Глиня, – иди-и, помоги-и, крышка тяжеленная, одному не справиться-я…
– Иду-у-у! – донеслось с противоположного угла чердака.
Раздалось цоканье копыт и лихим аллюром, с посвистом, кентавр подскакал к ящику.
– Какая крышка? – спросил, Свистопляс и изучающее стал смотреть на ящик, сколоченный из неструганых толстых досок.
– В этом ящике находятся наши глиняшки, – пояснил Гуделка. – Их Никита в ящик сложил и сюда затащил.
– Это он побоялся, что нас новый хозяин с собой увезёт, – проговорила из ящика Дуняша. Новый хозяин забрал и увёз Васька, Белянку и Смуглянку. Ты меня слышишь, брат Свистопляс!?
– Конечно, слышу, – проговорил Свистопляс.– Мы с Гуделкой об этом ничего не знали. Вы потерпите, мы с Гуделкой вас сейчас вызволим, – и он стал вставлять остриё трезубца в едва заметную щель между крышкой и ящиком.
Чтобы вставить в щель трезубец, друзьям пришлось не мало повозиться. И всему был причиной, этот вбитый дворником гвоздь. Наконец остриё зуба было втиснуто между крышкой и верхней доской ящика. Свистопляс навалился на черенок трезубца и крышка ящика стала со скрипом подниматься. Им удалось сразу поднять крышку на целый сантиметр, но дальше зуб трезубца согнулся и Гуделка, оставивши эксперимент с трезубцем, стал на чердаке искать более подходящий для этого дела инструмент, а Свистопляс принялся чинить свой трезубец. Игрушки в ящике стали терпеливо ждать, когда их Гуделка и Свистопляс освободят из заточения.
– Вот какие они молодцы, а мы на них всегда шумим, дескать, неслушники, а они нас из ящика вызволяют, – сказала Дуня.
– Из таких вот, непоседливых, всегда путешественники, археологи, военные, спасатели хорошие получаются, – проговорил Мурлотик.
– Я не против их непоседливости, я только против нарушения нравственных законов, – заметила Катерина. – При любых преобразованиях и прогрессе, нравственные законы, заложенные в человека, никто не отменял. Не могут их отменить ни революции, ни стихийные бедствия… Поэтому, очень важно, чтобы они эти законы в себе не попрали и не увлеклись невесть чем…
– Ты намекаешь на порчу рубашек и платьев, – сказал Заступник, – замечу, что они делали это по неведению.
– Это ошибка на пути к хорошему и доброму, – проговорил Пустолай.
– Здорово вы оправдываете хулиганские действия подростков, – вмешалась в разговор Дуня. – А по мне из добрых побуждений нанесено зло или нет, зло оно всегда остаётся злом в какие бы оно одежды не рядилось. А почему они нас спасают? Спросите. Так потому, что случайно оказались наверху. И так бы сделал каждый из нас, если бы был на их месте.
– Ты, Дуня, почему-то здесь случайно не оказалась, да и каждый из нас, кто сидит в этом ящике,– заметил Пустолай.
– Друзья! Не будем спорить, – промяукал Мурлотик. – Как я понимаю, этот вопрос философский, отложим его решение до лучших времён, тем более условия в этом ящике для философских споров не самые подходящие.
– Правильно. Вы, сначала, выйдите из этого ящика, а потом рассуждайте и спорьте, – поддержал кота Заступник. Все замолчали и стали ждать.
Глиняшки в ящике притихли, Гуделка и кентавр продолжали искать на чердаке подходящий инструмент, чтобы открыть крышку ящика, а в это время по Большой Горной улице не торопясь двигаются Антон и Костя, приглядываясь к домам и заходя во всевозможные тупички, улочки и проезды. Как мы уже знаем, они заняты поиском старого дома под черепичной крышей. Дом от них находится совсем рядом, он уже в пределах видимости, но они пока этого не знают.
....................
– Что он сказал про место, где нашёл камешки? – спросил Костя, – когда братья, изрядно притомившись, в хождениях по Большой Горной улице, зашли в один двор и только хотели от усталости прилечь на травку и отдохнуть, как увидели под вишней лежащего бородатого человека. Лицо его было закрыто шляпой, на нём был старый видавший виды клеёнчатый фартук, а рядом стояла, прислоненная к покосившемуся забору, метла.
– Давай его про дом спросим, может быть чего знает? – сказал Костя шёпотом, и осторожно приблизился к лежащему человеку.
– А если он умер? – боязливо сказал Антон. – Вдруг это мертвец?
– Вряд ли…
– Шляпу давай скинем.
– Заругается…
– А если мёртвый, то не заругается…
– Я боюсь…
– Поднимай…
Костя осторожно поднял шляпу и в этот момент лежащий, а это оказался средних лет, с бородой и усами человек, вдруг открыл один глаз, повращал им, потом открыл другой и спросил, глядя на ребятишек:
– Чего надо?
– Мы дом ищем, – промямлил испуганно Антон и сразу спрятался за спину брата.
– А меня чего тревожите? Ищите, ну и ищите себе на здоровье… – и закрыл глаз.
– А вы кто? – спросил Костя.
– Дед Пихто…
Мужчина вдруг неожиданно принял сидячее положение, поправил шляпу и продолжил:
– Теперь можно сказать, никто. Вот так-то, плюнуть-нерастереть.
– Как это никто?
– А вот так, паря,… был дворник Никита, а стал господин никто… вот так, людишки-человечишки.
– Непонятно… – почти в один голос сказали ребята.
– Чего тут не понять, – сплюнул зло Никита.– Был двор, был забор как забор, а сейчас одна крапива с Глебучева оврага лезет, да гнилые доски с ржавых гвоздей срываются. Их даже отламывать не надо, сами падают. Нету уже двора, что раньше был, одни старухи да старики столетние и дома у них такие же древние. Малых деток раз, два и обчёлся. Э-э-х, жизня! – Не хотят людишки иметь малых деток… не хотят. Желают в вольной вольности жизнь проводить, ни забот, чтоб тебе, ни хлопот. Жить хотят по высокому стандарту. А кто, спрашивается, этот стандарт разработал и установил? Сами и установили. «Множтесь» – сказано, а они не множатся, самовольничают…
– А мы дом ищем, – шмыгнув носом, проговорил Антон.
Человек, назвавшийся Никитой, прервал монолог и больше из профессионального любопытства, чем из надобности спросил, снова ложась под вишню и надвигая на глаза шляпу:
– Вам дом, зачем?
– Бабушка в нём одинокая живёт, дом черепицей крытый.
– Черепицей, говоришь,… бабушка живёт. – Дворник почесал ухо, сдвинул шляпу и, глядя на ребят, прищурился. – Из пионеров что ли? Тимуровцы… или как вас там теперь?…
– Да, не… – начал Антон, но брат его дёрнул за рукав и вовремя.
Никита вдруг снова рывком сел и сказал:
– А я тоже, ребята, бывший пионер, давно это было… И тимуровский отряд у нас был – глаза его оживились. – Всё поломали… гат-паразит, всё через колено и через меня, Никиту, переехали… вот и всё… плюнуть-не растереть. – Он немного помолчал и сказал:
– Все мне Никите желают сделать хорошо, и коммунисты и профессионалисты и филателисты и прочие исты…, а от чего мне Никите хорошо, того не спрашивают… Вот так гат-паразит. А мне может быть под вишней лежать хорошо,… я может быть от этого кайф ловлю,…а? Меня от этих немецких газончиков может скука берёт, я может, глядя на эти газончики,… удавится хочу. А они: «делай, Никита, газончики…» тьфу плюнуть-не растереть. Русскому человеку предначертано о душе заботиться, а не рай на земле устраивать… вот.
– А почему вы рай не хотите на земле? – спросил Антон.
– Молодец, уважаю…. – Дворник ласково посмотрел на Антона. – В корень зришь. Хочешь знать почему я земного рая не желаю? Отвечаю сразу и без запинки – скушно.
– Почему скушно? – спросил Костя.
– А вот скушно и всё. Не подходит это для русского человека. Русский человек должен рай в душе своей создавать и лелеять… Не создав в душе духовного рая, по вашему, комфорта, стоит ли печься о видимом и тварном… – Он немного помолчал и добавил. – Грязи, мусора я тоже не люблю. – Затем так же легко переключился на другую тему. – Скоро все будем искусственные: искусственные цветы, искусственные газончики, искусственное сердце, улыбка, душа и всё такое. Разве так годится!? Умеренность во всём и аккуратность – вот краеугольные камни человеческого прогресса… Так?.. Я вас спрашиваю!?.. – и, не дожидаясь ответа, проговорил. – Домоуправ у нас гат-паразит… Уйду в сторожа… мне много не надо… так-то людишки-человечишки.
Он помолчал, потом вдруг спросил:
– Вы кто будете?… Ах, да, совсем забыл – шефы – пионеры… вы говорили… ну-ну…
– Нет, мы… – начал Антон, но Костя опять его одёрнул и спросил участливо: – Плохо вам? – Но Никита, кажется, не расслышал вопроса, он думал о своём.
– Вчера, гат-паразит, сарай подломали. А чего его подламывать?! Нет,… лезут. Плюнуть-не растереть… Чего ищут? – Костя толкнул брата локтем.
После этих слов сторож помолчал, склонив голову, и, глядя на свою шляпу, проговорил:
– Опоздали вы, ребята,… опоздали… преставилась наша Елена Никаноровна, померла. Светлой души человек была, царствие ей небесное… – и он судорожно перекрестился. Дом её, – он кивнул на большой старый крытый черепицей дом, – теперь никому не нужен. Он один на весь квартал под черепицей… Идите, возьмите чего себе на память, раз её знали, сё равно не сегодня-завтра, гат-паразит, всё порушат. Как там сказано, что всё что вы видите,… всё будет разрушено и не останется камня на камне,… вот так вот, ребятки. А вы идите, дверь открыта, а чё её запирать-то,… всё одно…. и он снова лёг и закрыл лицо шляпой.
Костя посмотрел на дворника и подумал о том, что видимо человек очень переживет. А вот из-за чего именно, то-ли из-за рушащихся жизненных устоев, то-ли из-за падающего забора, то-ли из-за смерти бабки, а может быть от того и другого вместе?
– Пошли, – дёрнул брата за рукав Антон.
– Нам в сарай надо, а не в дом, там Муха разноцветную глину нашёл, – шепотом заметил Костя.
– Он про сарай ничего не сказал, – возразил Антон.
– Он сказал: «идите и возьмите, чего вам надо».
– Это к сараю не относится, – упорствовал младший.
– Относится и к сараю, и к дому, – стоял на своём Костя, – направляясь к крыльцу.
– Нет, не относится, – спорил Антон, – идя за братом.
Они поднялись на крыльцо дома, открыли дверь и вошли в сенцы. В сенцах было пусто и полутемно. Ребята немного оробели.
– Давай поднимемся на чердак, – сказал Костя.
– Зачем?
– Может быть для школьного музея чего из прошлой жизни найдём, вот историчка обрадуется…
– Чего ж мы там найдём?
– Ухват или сковородник…
– Давай…, – и ребята из сеней по скрипучей лестнице поднялись на чердак.
На чердаке было полно паутины, старых вещей валялось тоже немало. Вдруг ребята явственно услышали чей-то голосок.
«Ой! Это мародёры», – пискнул кто-то тоненьким голоском.
– Ты чего там пищишь, – сказал Костя, – думая, что услышанный голос, это проделка и розыгрыш Антона. Любит он иногда вот так попищать.
– Ничего я и не пищу, – сказал Антон, освобождая штанину от зацепившего её гвоздя.
На чердаке было достаточно светло и ребята стали осматривать старые вещи.
– А чего мы здесь ищем? – спросил недовольным голосом Антон.
– Ты на стулья разные внимания не обращай,– ответил брат. – Пал Палыч о чём говорил? Он говорил о том, что в доме могли жить игрушечники, а стало быть и надо искать следы их деятельности.
– Какие такие следы?
– Простые следы,… ты с глиной в «Спутнике» возишься, а меня спрашиваешь. Чем мы пользуемся: дробилкой, киянкой, ситом… вот и ищи нечто подобное, может какая мельничка попадётся. Всё это люди на чердак или в сарай выносят.
– Почему выносят? – не унимался брат.
– Почему?.. да почему?.. почемукалка… Потому что люди по здоровью или по старости перестают заниматься лепкой, а инструмент не выбрасывают, выносят его и кладут куда подальше. Выбросить жалко, память, а в хозяйстве уже не нужен.
– Вроде опять кто-то пискнул только тише?.. – сказал Антон, прислушиваясь.
– Старый гвоздь в доске скрипнул,… ты наступил, вот он и пропищал, – со знанием дела сказал Костя, подходя к ящику из под мыла и перешагивая через него.
....................
– Я думала, что он сейчас на нас наступит, – тихонько сказала Дуня, вслушиваясь в шаги на чердаке.
– Не пищите вы, – проговорил Заступник, наблюдая в щель между досками за посетителями. Глиняшки приникли к щели и тоже стали наблюдать за пришедшими. Все перешли в общении на шёпот.
– Мародёры, наверное, прошептал Пустолай. Надо на них полаять и рогатиной,… а? Вот мой пра-пра-пра-пра-дед, так тот с хозяином на медведя хаживал. У хозяина рогатина была.
– Погодь, брат, – упредил Пустолая Заступник, – понаблюдаем. Нам намерение их знать надо. А то был у меня один случай. Осенью, в охраняемые мной пределы, вторгся один кочевник. Я уж хотел его на копьё поднять, только вижу, что он, как-то неуверенно идёт, останавливается, да осматривается. Потом оказалось, что он в тумане просто заблудился и никаких границ, и не собирался нарушать, вот так то.
– А они тогда кто? – спросил Мурлотик, кивая на мальчишек.
– Может враги, а может быть и друзья… – ответил Пустолай.
– Друзья по чужим чердакам не лазят, – заметил Мурлотик.
– Тоже верно, – подтвердил Заступник.
Игрушки притихли. А в это время с другой стороны, от Глебучева оврага к дому под черепичной крышей, озираясь по сторонам и чуть пригнувшись, подходили Пегас и Муха.
....................
– Бабка преставилась, – сказал Пегас, перебегая через двор. – Теперь можно и на чердак сходить.
– Тебе это что, Сорока сказала? – бросил Муха.
– Вон видишь следы от Пазика, вечером дождичёк был.
– Почему от Пазика?
– Топай давай, следопыт хренов… У нас Пазики покойников возят. Любое похоронное бюро возьми – везде эти автобусы. А ты «почему?.. да «почему?», думать надо.
Пегас и Муха решили проникнуть в дом через полуподвальное помещение.
– Муха, давай… – скомандовал Пегас и стал из-за угла наблюдать за лежащим под вишней человеком, – только без скрипа, а то услышит.
– А это кто?
– Фиг его знает, абориген какой-то…
– Будь спок, – сказал Муха, ухмыльнувшись. Его маленькие глазки моментально прощупали всё пространство около старого дома. Всё было как надо. Он, пригнувшись, трусцой подбежал к наполовину выходившему из земли окошку, вытащил из-за пазухи банку, достал из кармана широкую кисть и быстро намазал чем-то стекло, а потом в его руках появился кусок ткани. Муха быстро приложил ткань к стеклу, притёр и надавил на материю коленом, послышался лёгкий щелчок и через минуту растрескавшееся стекло вместе с материей уже лежало рядом с окном, а в образовавшемся проёме окна сначала мелькнула спина Мухи, а затем и Пегаса.
...................
Костя и Антон не успели как следует всё рассмотреть, как лестница, ведущая на чердак, заскрипела, послышалось сопение. Оба мальчика предусмотрительно спрятались за трубу и стали ждать.
– Влипли, – прошептал Антон.
– Не дрейфь… – ответил Костя.
– Кто это может быть?
– Молчи, увидим, стой тихо, не шевелись…
Костя и Антон затаились и стали ждать. Лестница скрипела и скрип явно приближался.
– Двое топают, – сказал Костя
– Откуда ты знаешь?
– Доски через паузу один скрип издают. Это значит, что на одну и ту же ступеньку два раза наступили, сначала первый человек, а потом второй и первый явно тяжелее второго.
– Почему?
– Потому, что под вторым скрип по времени меньше. Молчи, давай…
Костя и Антон замолчали.
...................
– Точно воры, – проговорил Пустолай, продолжая наблюдать за чердачным пространством. – Хорошие люди за трубу хорониться не будут, это только воры прячутся, чтоб их не обнаружили.
– Твоя правда, – добавил кот. – Нечего хорошему человеку ни от кого прятаться. – Воры это, самые настоящие воры, стоят, не шелохнутся…
– Тише говорите, а то услышат, – Прошептал Заступник.
– Мы и так шепотком, – сказал Мурлотик. Он хотел ещё что-то добавить, но смолк, так как увидел поднимающегося на чердак Пегаса.
Пегас поднимался на чердак уверенно и спокойно. Вот он ступил в чердачное пространство, остановился. Его внимательные, без грамма суеты глаза осмотрели чердак.
– Тут не ступала нога человека, – сказал Муха, поднимаясь следом.
– Ошибаешься,… ступала, – сказал Пегас, всматриваясь в чёткий оттиск Антонова ботинка на пыльной доске. – До нас тут уже побывали, – сказал Пегас, – только не профи.
– Почему? – спросил Муха.
– Вон видишь, на видном месте дверная петля кованая, старинная, – а её даже в руки не взяли. Думаю, что побывали охотники за цветным металлом, эти чёрный металл никогда не возьмут и древность их не интересует. У них в мозгах только килограммы цветмета. Они, Муха, наши главные враги. В металлолом нередко такие вещи попадают, которым цены нет. А то, что этим домом заинтересовались «пчёлки», это лишний сигнал к успеху. Молодец, что мне сразу сказал про то, что братья этим домом интересуются. Пал Палыч – старая лиса. Он мне ничего не сказал, а этих к тебе подослал, на разведку. Чую нутром, что здесь не пудрой пахнет. Пудра только нам с тобой на мозги, вот и всё.
– Откуда Пал Палыч знает, – что здесь может что-то быть? – спросил недоумённо Муха.
– Я видел, с каким интересом он камешки разглядывал…
– Так ведь не золотые… – удивился Муха.
– Как знать,… как знать. Может эта глинка в золото умеет превращаться…
– Тоже мне, отличник, – буркнул Муха, – даже я, троечник, и то знаю, что таких чудес не бывает, это раньше алхимики так думали…
– Бывает, Муха,… бывает. Только всё это в виртуальном значении.
– Что-что? – не понял Муха.
– Ладно,… тебе этого не понять. Ищи лучше, а я покумекаю, что к чему? Обмозговать надо.
....................
– Первые неизвестно, что за птички, а эти точно с недобрым намерением пожаловали, – сказал Мурлотик.
– Может быть эти дружаны тех, что за трубой, – предположил Пустолай.
– Нет, они не в дружбе, чего им от дружков прятаться?
– Возможно, тоже бы спрятались, если бы первые пришли? – буркнул Пустолай.
– Кто там ещё появился? – спросила Дуня.
– Не по нашу ли душу пришли? – в тон ей спросила Катерина.
– Какие-то ещё два мальчишки притопали… – сказал Мурлотик Дуне и Катерине, – у одного глаза бегают, рыжий.
