Сергей Данилович Ишутин
Воспоминания случайного железнодорожника
Работа в загранкомандировке с финансовой и вообще с материальной стороны была выгодна. По прежнему месту работы в СССР сохранялась 70% твоего среднего заработка. В МНР получал оплату по занимаемой должности в соответствии со штатным расписанием. Монгольские оклады были невелики, поэтому советскому специалисту из доходов, приходящихся на 50% советских акций, ещё доплачивалась приличная сумма. Причём, эта сумма была странной, она выравнивала в оплате труда, практически, всех советских специалистов. Как? Парадокс, но самая минимальная доплата была у начальника железной дороги Гридасова. Почему? А у него была высокая зарплата по монгольской ставке. А самую большую доплату получал, например, инженер технического отдела – у него низкая зарплата по монгольской шкале.
Естественно, в европейской части СССР рвались на такую работу. Они близко с министерством, поэтому знали все эти особенности в оплате лучше железнодорожников – азиатов, тем более – дальневосточников. Я об условиях оплаты узнал после предложения мне работы в МНР. Особенно рвались в загранкомандировки жители Украины и, разумеется, с самого министерства путей сообщения. Как потом я выяснил, направлялись в загранкомандировки …. не бесплатно. В главк кому-то, и, в первую очередь, в отдел загранкомандировок надо было отстёгивать какую-то сумму. Из разговоров с некоторыми специалистами выяснилось, что многие отдают кому-то в МПС свою 12-ю зарплату. А поскольку порядочные люди взяток не дают, поэтому они туда могли попасть только в ссылку, как это было, например, с начальником УБЖД. Я тоже никому не платил. Вот и разгадка, как там оказывались «лучшие специалисты» МПС СССР, за работу которых было стыдно перед монгольскими коллегами. На одном партийном собрании (только КПСС) я высказал такую точку зрения, заявив, что таким образом мы позоримся перед монгольскими товарищами. Секретарь парткома немедленно проинформировал об этом ЦКадры. При одной из командировок в Москве начальник отдела загранкадров проскрипит мне вполголоса: «Одного Ишутина мы туда правильно подобрали!»
В тему опишу один интересный случай. Начальник отдела загранкадров министерства позвонил мне в МНР и попросил приобрести и передать ему поллитра облепихового масла. Облепиха на севере Монголии росла. Повод: у кого-то из его хороших знакомых проблемы с желудком. А облепиха помогает. Я купил через начальника депо Сухэ-Батор эту бутылку (как сейчас помню – за 80 тугриков) и в очередную командировку в Москву её привёз. Самого начальника на месте не оказалось – он был в командировке в какой-то африканской стране. Зашёл к его старшему инженеру, рассказал о просьбе его начальника и прошу передать ему эту бутылку. По наивности рассчитываю, что этот инженер спросит у меня о цене её приобретения и рассчитается со мной по курсу советскими 20-ю рублями. По тому времени – это две бутылки хорошего коньяка.
И вот здесь самое интересное. Когда я из портфеля извлёк ту бутылку, она моментально исчезла из моей руки. Но и в руке того старшего инженера её тоже уже не было. Ищу глазами, куда она могла деться. И вижу, как плавно закрывается коленом ноги дверка левой тумбочки стола. Без скрипа. Тут я понял, что ни на какие 20 рублей мне рассчитывать не стоит. Это был фокус, умение которого достигается длительной тренировкой. Мне он так понравился, что будь у меня вторая бутылка, я бы и её передал, чтобы рассмотреть, как этот фокус осуществляется.
За период пребывания на Улан-Баторской железной дороги произошёл и такой случай. Дети советских специалистов учились в существующей там специальной советской средней школе. Возил их в школу и привозил обратно спецавтобус. И не случайно. Монгольские дети недолюбливали наших детей. Они забрасывали их камнями. Дважды и моей дочери, таким образом, разбили голову. Думаю, что их дети слышали разговоры взрослых, и у них формировалось такое своё мировоззрение. Поэтому без взрослых пешком дети по городу не ходили. Но дети бывают и очень любопытные.
Две одноклассницы, выйдя из школы, не стали дожидаться спецавтобус, сели на рейсовый монгольский и уехали. Родители, придя с работы и не обнаружив дома детей, подняли тревогу. Был поднят на поиски практически весь взрослый советский персонал на УБЖД. Поставлено в известность и наше посольство. Те, в свою очередь, оповестили монгольскую милицию. Поиски долго ничего не давали. Уже в полночь милиция известила, что в подъезде жилого монгольского дома нашлись эти две школьницы. Посольство потребовало этот случай проработать со всеми советскими специалистами на родительском собрании в школе. На собрание в класс, в котором училась моя дочь, пошёл я. На нём всё свелось к опасности, которая могла постигнуть детей, т.к. у монголов к нам много агрессии. Причём, критика была односторонняя: плохие монголы. А мы, значит, белые и пушистые. К тому времени я уже видел, как в магазине для советских специалистов (был там и такой!) продавщицы поворачивались демонстративно спиной к зашедшему монгольскому гражданину. Знал я, что советские специалисты отзывались плохо о монгольской нации. И особенно было неприятно слушать это от одной монгольской девушки. Расскажу о ней подробней.
Она не была похожа на монголку: красивая блондинка, с точёной фигурой и, что особенно удивительно, с голубыми глазами. На русском языке говорила свободно, ранее в Москве окончила железнодорожный институт. Работала в службе локомотивного хозяйства. Свою непохожесть на монголку она объяснила тем, что в далёкие времена кто-то из её предков русскую красивую невольницу сделал своей женой. Вот ей и достались те гены, хотя оба её родители типичные монголы. Пользуясь своей внешностью, на автобусной остановке она уверенно садилась в автобус для советских специалистов. Её никто из пассажиров не опасался, считая, что она из СССР, и, разговаривая между собой, говорили гадости про монголов. Вот она однажды и задала мне такой вопрос: «Почему советские, особенно женщины, так не любят её нацию?» Пришлось объяснять, что и среди советских людей, как и среди монгольских граждан, есть разные люди, в том числе и такие, которых мы не уважаем. Убеждать пришлось долго, приводя примеры, а у неё при этом на глазах были слёзы.
Кроме этого, я уже знал, что советские офицеры вели себя там, скажем так, – не по-советски. Когда я был дежурным по управлению дороги на праздник 7 ноября, мне поездной диспетчер доложил, что на одной из станций пьяный советский офицер стреляет из пистолета по зданию вокзала. Я поставил в известность управление военных сообщений (ВОСО). Через некоторое время они мне доложили, что офицер обезоружен и изолирован.
Другой случай наблюдал на станции Сайн-Шанд. Я с проверкой ехал на локомотиве пассажирского поезда. Поздний вечер. Поезд идёт в Советский Союз. Лето. На перроне десятки офицеров провожают однополчан в отпуск. Пьяные. Когда подошло время отправления поезда и машинист, дав свисток, привёл поезд в движение, сработали автотормоза – кто-то сорвал стоп-кран. Выждав время на отпуск тормозов, машинист вновь приводит поезд в движение, и вновь кто-то срывает стоп-кран. Я предупреждаю машиниста, чтобы без меня (на локомотиве) поезд не отправлял, и спускаюсь на перрон. Иду вдоль поезда. У одного из вагонов стоит с десяток уже «в дупель» пьяных старших офицеров и допивают то, что ещё у них осталось. Вижу, как подполковник спускается из вагона с двумя наполненными стаканами и с кем-то пьёт «на брудершафт». Сам уже еле стоит на ногах. Вижу, в стороне на перроне стоит монгольский гражданин в очках и с дипломатом в руках. С презрением смотрит на этот пьяный шабаш. Замечаю вдали идущий по перрону советский патруль. Но что может сделать молодой лейтенант с двумя солдатами со своими пьяными командирами: майорами и подполковниками? Вот тогда мне вспомнилось и стало понятнее, почему тот проводник рефрижераторного вагона слышал слова «оккупанты».
Вот всё это я и высказал на том родительском собрании, подведя итог словами, «не лучше ли, кума, на себя оборотиться». Говоря про офицеров, я применил фразу «пьяное офицерьё». На том собрании присутствовал и советский капитан, чей-то отец. Его обидело слово «офицерьё». И он с возмущением спросил: «Знаю ли я, кого называли этим словом?» Намёк на гражданскую войну. Я ответил, что знаю: так называли генерала Скобелева, которого боготворит Болгария, генерала Брусилова, героя Первой мировой войны и генерала Игнатьева, который, будучи военным атташе в Париже в период войны 1914-1918 гг., сохранил царские деньги, не отдал их белоэмигрантам, хотя те их требовали, а передал валюту Советскому Правительству в 1945 году.
Были последствия того разговора с офицером. Он написал заявление в посольство, в котором обвинял меня в том, что я в присутствии монгольских граждан позорил Красную Армию и восхвалял белогвардейцев. Такой вывод я сделал из последующих разговоров, т.к. заявление мне не показали. Через неделю после того разговора начальник дороги сказал, что меня вызывают в Советское посольство, назвал и фамилию сотрудника, с которым я должен там встретиться. Посольство имело среди железнодорожников (и, думаю, не только среди них) стукачей. Двоих из них я к тому времени уже вычислил, благо это было сделать нетрудно, т. к. их время от времени подвозила к домам проживания советских железнодорожников посольская машина. Так вот, один из них проинформировал меня, что в посольстве для меня ничего опасного не будет. А я и не ожидал ничего опасного. Тем более, что я и не знал, что предварительно, до моего вызова, в посольстве побывали почти все родители того классного собрания. Разумеется, посольство сведения обо мне почерпнуло и от стукачей.
Явился к высоким посольским металлическим воротам в назначенное время. По домофону мужской голос спросил, что мне нужно. Я назвал к кому иду по приглашению. Ворота открылись. Тот товарищ, с которым мне предстояло долго беседовать, официально назывался советником посла по экономическим вопросам. Но у меня не было сомнений, что он чекист. Из предварительной проведённой им работы, он убедился, что тот офицер наврал, что на том собрании монгольских граждан не было. Проверил он и приведённые мной факты негативного поведения офицеров. Они тоже подтвердились. Но мне пришлось вновь рассказать, как было дело, и почему я всё это там сказал. Из длительных его рассуждений я понял, что нельзя говорить негативные факты про наших советских людей никому, окромя лично его. Я спросил: «Так что выходит, мы боимся своих, но совершенно не боимся монгольских и китайских граждан, которые всё это знают?» Он ответ на этот вопрос смял, но в заключение вручил мне свою визитную карточку, т.е. предложил мне тоже стать стукачом.
А вот в том, что наша власть больше боится своих граждан, чем проживающих в соседних и дальних государствах, мне пришлось убедиться на примере приезда сына на каникулы к нам в МНР. Монгольская сторона приглашение оформила без проблем. Сын с этим приглашением в Хабаровске проходил по официальным органам все каникулы, а визы не получил. Всё время находились ещё какие-нибудь недостающие бумаги, то что-нибудь терялось. Он посетил даже первого секретаря горкома КПСС, который хорошо знаком с нашей семьёй и положительно относился и к сыну, но и тот ему откровенно сказал, что его в МНР не пустят. И привёл собственный пример, что его сестра с мужем военным проживала в ГДР. Так вот туда к ним не пустили их взрослую дочь.
Я потом долго размышлял, почему так? И пришёл к выводу, что, творя безобразия в собственной стране, власть имущие потом боятся того (и только того), что произошло в России в 1917 году. А с иностранцами …. Их бояться не стоит, у нас есть и термоядерное оружие и средства их доставки. Свои плохого о себе должны знать как можно меньше.
Своеобразным человеком оказался секретарь парткома КПСС на УБЖД. Он был освобождённый секретарь. С Украины, из города Харьков. Речи на собраниях говорил правильные с партийной точки зрения, а вот в остальном…. Думаю, что больше его среди советских специалистов на УБЖД никто не употреблял алкоголь. Ну, конечно, валяться он не валялся, но с употреблением оного замечался часто. Ловкие «специалисты» уловили эту слабость и стали его угощать …. и часто. Он был «благодарным» человеком. В чём это выражалось? Однажды мне главный инженер столичного локомотивного депо рассказал, что по пути в управление дороги он встретил двух своих специалистов, идущих из управления. Время утреннее. Он спросил их, почему они самовольно покинули рабочее место в депо? Те ответили, что были в парткоме, где получили награды. Распахнули куртки, и главный инженер увидел у них на груди по монгольской медали. Где наш «генсек» раздобывал их, неизвестно, но награждал собственноручно в своём кабинете и без свидетелей. Один из награждённых был откровенный лодырь. Второй нормальный труженик, но замечались по вечерам в парткоме оба и часто. Прибыли оба с Украины. Представляю, как вернувшись на Родину, они этими медалями козыряли перед неосведомлёнными коллегами.
Другой пример. Рассказывал председатель профкома советской части специалистов. Для советских специалистов через посольство поставлялись дефицитные товары. Чтобы этот товар получить, надо было обратиться в советский магазин и предъявить специальный талон, который по-монгольски назывался «бичик». На талоне было название товара. Председатель профкома приносил и раздавал по одному «бичику» каждому специалисту. Это бывало, по-моему, раз в три месяца. «Бичик» был небольшого размера. Но прежде чем начать раздавать, он заходил в партком, где открывал перед секретарём портфель с «бичиками». Секретарь, как говорил председатель профкома, запускал туда руку и вытаскивал «разрешениий» (так переводилось то слово на русский) столько, сколько в неё входило. Этими «своими» «разрешениями» он распоряжался сам.
Старожилы помнят, что М.С. Горбачёв, став Генеральным секретарём, начал бороться с пьянством. Проводилось массовое мероприятие среди населения. Боролись и в рядах советских специалистов в МНР. Секретарь парткома поручил своей секретарше, (полагалась и такая должность) собрать со всех советских специалистов (а в загранкомандировку беспартийных почти не направляли) торжественные обещания завязать с пьянкой. Спросила она такую бумагу и с меня. Я к тому времени уже года три не употреблял алкоголь, позволял себе только на Новый год бокал шампанского. (Занятия бегом этому благоприятствовали – росли результаты!). Поэтому мне не составляло труда поклясться в этом перед партией. Но я знал, что сам секретарь парткома очень щедро «заливает себе за воротник». В тоже время он знал, что я алкоголь не употребляю. Но бумагу поручил с меня взять – «перед законом все равны». Я спросил секретаршу, а её шеф эту бумагу написал? Ответ был отрицательный. Тогда я заявил, что напишу свою «клятву» только после того, как увижу аналог и секретаря. Через несколько дней секретарша мне показала его заверение в «верноподданических чувствах» перед ЦК КПСС. Пришлось написать заверение и мне.
Понятно, что я стал неприятен не только монгольским руководителям партии (сразу забраковал трёх ведущих специалистов в локомотивном хозяйстве, в отличие от предшественников, которые им пели дифирамбы), но и местному партайгеносу. Ему очень хотелось избавиться от меня. А это можно, только вернув меня в СССР. Слабый повод для этого у него появился. Однажды я звонил в кабинет советских специалистов в депо. Там снял трубку один специалист и начал меня пытать: кто я, зачем звоню, кого надо. Голос чванливый. Я разозлился и заматерился. Подчёркиваю: не обматерил, а заматерился. Конечно, я назвал себя, и «проинструктировал» его, как надо говорить, когда снимаешь трубку. Нецензурные слова я употребляю крайне редко. Поэтому этот специалист скорее от удивления рассказал другим специалистам о моём употреблении нецензурного слова. Дошло до секретаря парткома. Тот начал формировать против меня «дело». Мне об этом тоже стало известно. Я вновь позвонил тому специалисту и извинился, сказав, что я тоже не люблю эти слова. А тогда просто вырвалось.
Через месяц на УБЖД приехал заместитель начальника Главного управления кадров МПС. Зайдя в мой кабинет, он официальным голосом поинтересовался: какие методы я применяю при воспитании подчинённых? Он помнил ещё, стало быть, и о моём выступлении на партийном собрании по оценке направляемых ЦКадрами специалистов. Я уточнил: «Вы имеете в виду тот случай применения мной нецензурной брани? Так я перед тем слесарем извинился и вопрос улажен». Далее я пояснил, чем занимается секретарь парткома и сказал, что для наведения дисциплины среди советских специалистов, прежде всего надо убрать именно его. Разговор закончился ничем. Но дня через два зам. начальника службы материального снабжения (он тоже был из Харькова) передал мне слова нашего местного партбосса: «Сибиряки приехали, надо тикать!» К этому времени на УБЖД работали уже четыре специалиста: с Забайкальской и Дальневосточной железных дорог. Остальные из европейской части СССР. И вскоре он «утикал».
Если кто-то думает, что нового секретаря парткома избирали из состава членов действующего парткома, то он глубоко заблуждается! Нового секретаря парткома назначили в ЦК КПСС, и он поехал в столицу Монголии. После пересечения границы по пути до Улан-Батора он сходил на станциях, где работали советские специалисты, и знакомился с ними, называя свою должность – секретарь парткома КПСС на УБЖД. Вводить в состав парткома будут позже, проведя общее партийное собрание. А потом только партийный комитет будет «избирать» его на должность секретаря. Но этими формальностями в ЦК КПСС уже давно пренебрегали. Практически он был до этого самозванцем. Так работала наша партия последние годы, такими были и партруководители. Поэтому меня совсем не удивило, что в 1991 году КПСС рухнуло как гнилой колос.
В Монголии встречусь и узнаю, что у многих «лучших сынов», направленных работать в МНР присутствовали все пороки худших. Примеры я уже некоторые привёл. Ещё. На станцию Сайн Шанд прибыл рефрижератор с мясом для воинской части. Выгрузили из вагона и погрузили мясо в открытый грузовик. Повезли. По дороге часть мяса исчезла. Обвинили монголов, которые, якобы, на ходу сзади через борт сняли несколько тушь. Посольство выразило протест монгольской стороне. А монгольская сторона предъявила снимки, как это ещё на станции делали и наши специалисты. Счёт: один – один.
В командировку для работы на строящиеся участки железных дорог в МНР прибыл бывший начальник ОВЭ (отделение временной эксплуатации) с БАМ ж.д. Ему понадобилось добираться до города Чойболсан. Этот город на дороге, которую строил генерал Жуков для нанесения смертельного удара по японским захватчикам. Я писал, что в тот город можно было доехать по железной дороге через СССР или самолетом. А можно на автомобиле по пустынно-степным местам. Гор по дороге нет, но нет и дорог. Точнее там много параллельных дорог, и каждый водитель выбирает сам, по какой ехать. Чаще всего они выбирают ту, по которой ещё никто не ездил. Она будет рядом с теми многими уже разбитыми грунтовыми дорогами. Проще говоря – по целине. Так вот бывший начальник ОВЭ решил ехать на автомобиле. Места пустынные, дорога длинная. Пришлось выбирать время для ночёвки. Увидели в степи пасущуюся одинокую корову. Пристрелили её, сделали себе вкусный ужин с выпивкой и уснули. Утром их разбудила монгольская милиция вместе с хозяином той коровы. Пришлось экс – начальнику ОВЭ БАМ ж.д. оплатить стоимость коровы и покинуть пределы МНР.
Вспоминаю и такой случай на УБЖД. На отделении дороги, с которым главный ход УБЖД был связан только через дороги СССР, у поезда, везущего воинскую часть Советской армии, загорелся тепловоз. Пожар дошёл до открытой горловины топливного бака, что привело к взрыву паров. Бак разорвало. Оторванное днище бака до остановки состава как плугом порезало много шпал. Выезжал пожарный поезд. Пожар потушили. Резервный локомотив приготовился выводить пострадавший состав с перегона на станцию. Солдат разместили по вагонам. Подполковник части решил уточнить у бригады о времени отправления. Проходя мимо взорванного топливного бака тепловоза, он увидел щель в баке. Она образовалась при взрыве вследствие разрыва продольного и поперечного листа бака. Человеческая привычка заглядывать остановила и его. Он посмотрел в щель – ничего не видно. Там темно. Тогда он достал спички и решил подсветить. Бак был пустой, но пары солярки ещё сохранились. Произошёл второй взрыв, уже меньшей силы. Но достаточный, чтобы подполковника госпитализировали с ожогами второй степени.
Пусть не обижаются на меня воины Красной Армии, но я вынужден привести ещё один пример халатного отношения военных к своим обязанностям. После выполнения учений подразделение бронетранспортёров возвращалась в место дислокации. Предстояло пересечь железную дорогу. Переезд не охраняемый. Военные должны были выставить на переезд своего сигналиста, который должен был при отсутствии приближающегося поезда разрешать движение через переезд и, наоборот, при приближении поезда – останавливать движение. Колонна была большая. Сигналиста не выставили. Обзор с БТР ограниченный (я специально подходил к БТР и интересовался), видимость только впереди. Приближающегося поезда с боку не видно. Вот один БТР и оказался на пути поезда. Крушение поезда и травмы военнослужащих: бронетранспортёр опрокинуло и проволокло по путям метров пятьдесят. Говорят, водитель потом скончался. Удар пришёлся в то место, где он находился.
Я был на том крушении, там познакомился с командующим Забайкальским военным округом. Монгольская сторона выставила Округу огромный счёт. Мне его показывали. Я переговорил с депо Белогорск (оно эксплуатировало тепловозы данной серии) о возможности его ремонта, если к ним обратятся военные. А военным посоветовал восстановить тепловоз там. Так и сделали, ремонт обошёлся для округа в несколько раз дешевле.
Для советских специалистов существовала возможность не тратить все тугрики в МНР, а обменивать их на так называемые чеки. Один чек равнялся 4 тугрикам. Потом в СССР по этим чекам можно было отовариваться в магазинах с ласковым названием «Берёзка». В «Берёзке» был дефицит, в основном иностранный. Нужно ли говорить, что этим пользовались все. Но дело доходило до абсурда и даже до криминала. Жена одного специалиста работала в школе учительницей. На уроке упала в обморок. Как потом выяснилось, обморок был голодный. Почти все деньги менялись на чеки для будущей счастливой жизни на Родине, на пропитание оставляли мизер, который и привёл к обмороку.
Второй пример. В локомотивной службе работала главным бухгалтером женщина из Белоруссии. Профсоюз ей доверил собирать профвзносы. Часть их она обменивала себе на чеки. Соответственно, закрывала долги с опозданием на два – три месяца. Прибыла в МНР для работы в финансовой службе дороги зам. начальника финансовой службы Западно-Сибирской дороги. Профсоюз ввел её в состав ревизионной службы. Она и выявила хищение тугриков. Пришлось даме восполнить долги и покинуть МНР. До границы её провожал секретарь парткома КПСС. Что-то их объединяло.
Естественно, я запросил отдел загранкадров МПС о подсылке в службу главного бухгалтера. Через некоторое время мне позвонили и сказали, что есть кандидат. Я попросил перечислить места предыдущей её работы. Оказалось, она работала в службе пути. Я отказался и попросил подобрать из тех, кто работал в локомотивном депо или в локомотивной службе. Проходит время. Интересуюсь: нет, не подобрали. Ещё проходит пара месяцев – опять не подобрали. Стали меня убеждать, что в локомотивных депо уже нет бухгалтеров, они все централизованы. Ну, а из централизованных бухгалтеров кто-то же обслуживал локомотивные депо? Целый год служба работала без главного бухгалтера. Монгольские коллеги стали уже спрашивать меня: в чём дело? Согласился, присылайте любую. Прислали ту, от которой я год назад отказался. Значит, эта должность уже была проплачена, поэтому и «не было» бухгалтеров из локомотивных депо. Крепко деньги усыпляют совесть!
Запомнилось два эпизода, когда мне было стыдно, потому что я советский. При одной командировке в Москву самолёт имел промежуточную посадку в Новосибирске. Пассажиров из самолёта вывели в зал ожидания для интуристов. После дозаправки лайнера нас пригласили на посадку. Стоим у трапа. Рядом стоит такой же самолёт. Посадка в него уже закончилась, а погрузка багажа ещё продолжалась. Я видел, как труженик аэропорта подавал с электрокара чемоданы и сумки второму труженику, стоящему в самолёте у багажной двери. Второй труженик швырял багаж в глубину отсека. Причём, все подряд. Понятно, что при падении деформируется чемодан, повреждается и содержимое чемодана. Рядом стояли военные, союзники по Варшавскому договору. Они летели с МНР, с какого-то совещания. Видели погрузку багажа в соседний самолёт, качали при этом головой. Кстати о сохранности багажа. Когда мне пришло время выезда из МНР, я поднял железнодорожные правила о перевозке багажа. Внимательно прочитал и пришёл к выводу, что железнодорожники не гарантируют сохранность твоего багажа: ценность они называют свою, какая им нравится. В случае утраты багажа компенсируют по весу за символическую, ими установленную, стоимость килограмма. В общем, отдано на совесть работников пассажирской службы. Но мой багаж дошёл в целости и сохранности.
Второй случай. В период проживания в Монголии в СССР был сбит южно-корейский самолёт с пассажирами на борту. Тогда, как известно, президент США Рейган назвал СССР империей зла. Но время горбачёвской перестройки позволяло уже какую-то гласность и даже проводить международные телемосты. Вот там по телевизору я смотрел такой телемост между Ниагатой и Владивостоком. С той и другой стороны было, если память не изменяет, по шесть участников. Японский ведущий задал и такой вопрос: «Правильно ли поступило советское правительство, дав команду сбить тот самолёт?». Самолёт отклонился от курса и летел над территорией Советского Союза. Пало подозрение на шпионские цели. Был сбит нашим истребителем. Ведущий спросил по очереди каждого нашего участника. И все ответили: «Правильно!» Последовал вопрос: «А почему вы все думаете одинаково?» Вот тут мне стало стыдно перед монгольскими товарищами: мы все зомбированы.
И ещё был один случай, когда мне было неудобно себя чувствовать рядом с монгольским товарищем. Для заключения договора на ремонт тепловозов серии М-62 меня и заместителя начальника депо Улан-Батор Няма с соответствующими полномочиями обеих акционерных сторон направили в город Полтаву УССР. Договор мы заключили нормально, без осложнений. А неудобство я ощутил, когда селились в гостиницу. Администратор сказала, что нас поселит в один двухместный номер. Цена за проживание с иностранцев значительно выше. Взяв плату с Няма, она спросила: «С вас брать, как с иностранца или как с советского гражданина?» Естественно, я сказал, что я гражданство не менял. И вот мы с ним лежим в одном номере, пользуемся одними и теми же услугами (ванная, телевизор), а уплатили по-разному. Няма мне вопросов не задавал, но мне перед ним всё-таки было неудобно.
Запоминающийся момент в той жизни произошёл с главным инженером депо Сайн-Шанд. Он был из Бреста (Белорусская ССР), где до командировки в МНР работал начальником локомотивного депо. Когда я приезжал на эту станцию, он всегда приглашал на обед к себе на квартиру. Его жена была гостеприимной и простой в обращении. Я принимал приглашение, т.к. к монгольским блюдам я не привык, да и в российских блюдах был ретроградом. А она (жена главного инженера) вкусно готовила. Кроме этого, у них всегда была самогонка. Кто из них гнал – не знаю. Но всякий раз они предлагали угостить ею. Но я не употреблял алкоголь, предпочитал ему бег по пустыне Гоби. (Кстати слово «Гоби» с монгольского языка переводится как тоже «пустыня»). Мой отказ от приёма алкоголя огорчал хозяев, ведь и хозяин вынужден был воздержаться. Но я стал замечать, что главный инженер почти не владеет информацией положения дел в депо. Приходилось делать ему замечания.
Его жена сильно заболела – почки. Лечение советскими врачами, как железнодорожниками, так и военными из госпиталя танкистов не помогало. Она худела, боли усиливались. В течение года её состояние ухудшалось, и у меня даже появилась мысль, что она скоро умрёт, и тело её придётся отправлять на похороны в СССР. В конце концов, обратились через посольство в ЦК МНРП с просьбой организовать её лечение в самой главной клинике Монголии. И в той клинике разобрались и сказали, что у неё камни в почках, и их можно раздробить на аппарате, который клиника приобрела в Японии. Операция прошла удачно, и женщина начала вновь расцветать.
Но главный инженер по-прежнему делами в депо мало занимался. Однажды он приехал в командировку в Улан-Батор и занёс мне в квартиру ведро квашеной капусты. Сказал, что у него её много. На мой вопрос: растёт капуста в пустыне Гоби? – он улыбнулся. Я догадался, что у него «хорошая связь» с воинской частью, там расположенной. Взаимная выгода, бартер: депо им металл и материалы, а они ему – капусту. Не люблю я таких людей, и не случайно, что делом они, как правило, мало занимаются. Это постоянно и чувствовалось. Поэтому, когда он попросил согласия на продление его командировки ещё на год (отведённые три года истекали в начале 1986 года), я согласие не дал.
Весной в Монголии возникают сильные пыльные бури. Нахождение страны на большой высоте над уровнем моря при смене температур зимних на летние вызывает там сильное движение воздуха (аэродинамический принцип крыла самолёта). Он поднимает мощные слои пыли. В Гоби это особенно ощущается. Я однажды попал в такой момент именно в городе Сайн-Шанд по пути с вокзала до общежития. Пришлось остановиться – видимость на два метра впереди нулевая – руками закрыть лицо и глаза. Так постоял минут 5-7. Когда шквал прошёл, обнаружил, что мой чёрный железнодорожный костюм стал серым. Чернота просматривалась только в складках на рукавах, образовавшихся при закрытии лица руками. Порывы ветра были такими, что однажды остановили идущий поезд. Причина: воинский состав выгрузился на одной из станций пустыни. Двери крытых вагонов, как это часто бывает, не закрыли. Встречный ветер сумел поезд, в голове которого шёл тепловоз серии ТЭ-2, остановить. После закрытия дверей локомотивной бригадой поезд смог следовать дальше.