Скорбачевская
Embryos
Триптаны: уйми мои сосуды
Она бесшумно передвигалась по пустой, темной квартире, ступая мягкими подушечками по паркету. Некоторые доски скрипели – ясное дело, ремонт пора бы обновить. Ее привели в порядок, подправили внешний вид и сделали принцессой, но в душе она оставалась лохматым домовым.
– Милый?.. – Анастасия опасливо приоткрыла дверь в его кабинет, высунув нос и запуганные глазки. – Я слышала стоны…
Артем лежал на скрипящей раскладушке, забросанной одеждой и бумагами. Мужчина отвернулся к стене, поджав ноги к груди, и жалобно схватился за голову.
– С тобой все хорошо? – промяукала жена, подкрадываясь ближе и пытаясь дотронуться до мычащей спины. Но девушка резко отдернула руку, когда тело мужа конвульсивно задрожало, а большие пальцы покраснели, вжавшись в голову.
Он походил на больного, не способного на разумную речь. Человека, который мог общаться с миром только через отчаянные взывания и мольбы к близкому существу; к единственному, кто еще видел в нем человека.
– Голова… – прошептал Артем. – Мф…
– Опять эти мигрени? Ах точно, январь же… – Она отошла на минуту и вернулась с аптечкой. – Обострение, милый, нужно пропить триптаны.
Девушка поднесла к его губам три таблетки, и мужчина заглотил их как последнюю надежду на спасение. Он разжевал таблетки, а потом приподнялся на локте с опущенной и трещащей головой, и произнес тихо:
– Спасибо, Тасенька. Ничего, оно скоро пройдет. Январь же…
Она молча смотрела на него, все еще держа аптечку.
– Ты что-то хотела? – уже облегченно спросил Артем, поднимая на нее болезненный взгляд.
– Помнишь, ты говорил про эксперимент, который мне поможет?
– Конечно, перед Новым годом я как раз уладил все формальности с правами. Осталось только провести и сделать отчет.
Анастасия свела брови, сдерживая щекотку в носу, а затем выдавила так осторожно и завороженно, будто шептала заклятие:
– Мне срочно нужна твоя помощь, я теряю голову от страха.
Мужчина окутал ее щеку своей гладкой большой ладонью, и девушка прикрыла глаза, всхлипывая, и с неистовой, рвущейся наружу теплотой прильнула к его пальцам своей кожей. Он погладил свою кошку и сказал:
– Я тебя понял.
***
Он усадил ее на стул посреди комнаты, поправил волосы, наклонил плечи под нужным углом. Оглянувшись на аппарат, мужчина присоединил к пальцам жены какие-то проводки на липучке и завязал грубой тканью глаза.
– Готова? – в тихом возбуждении спросил Артем.
– Да.
Девушке в лицо резко ударила яркая вспышка света, заставляя Анастасию зажмуриться даже под повязкой. По комнате начали лениво разлетаться горячие волны, лаская и обсмактывая тело сидящей.
– О чем ты в последнее время думаешь? – послышался отдаленный, загадочно недосягаемый голос мужа.
– Наверное, о тебе, милый. О ребенке еще. Ну, и о своем…
– И что ты чувствуешь, когда думаешь о ребенке? – Он переключил гудящий механизм, и в грудь жены вкрутилась мучительная волна пульсации тонкого, обволакивающего Солнца. Она задрожала, сбив дыхание, и жаждуще захрипела.
– Артем… – Ей хотелось, чтобы Солнце трахнуло ее! Отымело и швырнуло куда-нибудь в канаву. – Я счастлива… я чувствую счастье… ребенок и ты… вы – мое счастье, – затараторила та дрожащим голосом, извиваясь под лучами палящей лампы.
– Хорошо, – заключил мужчина, будто услышал то, что нужно. Раздался громкий щелчок – Солнце погасло.
Тепло постепенно рассасывалось, ускользая в дверную щель, разбегаясь по ночным углам. Воображение Анастасии против ее воли рисовало в этих углах мрачно-прыгающих зверей в ночном поле. Ламы, благородные олени и кричащие соколы… Пространство закружилось в иллюзорном танце.
– Артем… хватит, мне плохо!.. – засипела девушка, пытаясь встать, но руки безвольно бились под веревками. Она беспомощно завертела головой, подпрыгивая на стуле, как русалка, пойманная в сети. – Зачем я связана? Артем!
– Тихо-тихо, – подбежал муж, ослабляя веревку. – Так надо, потерпи. Я не говорил, что будет легко.
Нежный знакомый тембр успокоил – она смирилась с утратой Солнца.
– А что ты чувствуешь, когда думаешь обо мне и о себе? – Его спокойный голос врезался в шум тишины, как нож грабителя в живот жертвы.
Тело снова окатила пульсирующая боль, ноющие волны заползали в уши, в рот, в вагину… Она давилась ими, но надо отвечать предельно правдиво:
– Страх.
– Почему? – прошептал он, стоя на опасно близком расстоянии.
– Боюсь, что потеряю и умру. Став ей – потеряю. Потеряв – умру.
Вибрация достигла апогея, а потом стремительно угасла. Холод шаг за шагом пробирался в сердце… Анастасия уронила голову в раскаянии.
– Все, достаточно, – взволнованно проговорил Артем, и жена услышала последние вздохи аппарата, но никак не отреагировала. Голова висела без памяти. – Тась, я тут, посмотри на меня. – Он слегка похлопал ее по щекам, приводя в сознание, но та лишь бесчувственно шаталась, привязанная к стулу. Привязанная, как свиная туша с большим животом. Ее рука безжизненно свисала вниз, мельком вздрагивая от непонятных импульсов.
Мужчина быстро развязал веревки и, опрокинув стул, вынес ее из бессолнечного кабинета. Уложив женушку в кровать, Артем взял ее ладошку в свои руки, потер и поцеловал.
– Я люблю тебя, – буквально беззвучно, еле шевеля губами, сказала девушка. Артем наклонился ниже, чтобы расслышать невнятное: – Поверь мне… я люблю тебя. Клянусь… люблю тебя… клянусь.
– Я верю. – Он поцеловал ее в лоб и задержался на секунду, чтобы ощутить нездоровый жар ее бедной головки. – Все хорошо, я верю.
Анастасия отвернулась к ночнику, от бессилия выронив свое сознание из рук.
22
Уродливый суррогат
– Вы же оставили мобильник на месте? – спросил мужчина, листая сообщения в телефоне.
– Конечно, – ответила Софья.
Они стояли в коридоре больницы, пока мимо бегали люди в белых халатах под ручку с полицейскими.
– О, ты уже здесь. – Ржевская быстро вышла из палаты №22, перелистывая какие-то цветные папки и держа телефон плечом к уху. – Да, она больше ничего не знает, только что допросила. А… Да, слушаю. – Она остановилась, внимательно вслушиваясь в слова на той линии. – Поняла.
Валерия сняла свою сумку с плеча коллеги и, в спешке отпив воды из его стакана, затараторила:
– Где Крапивина? Нам срочно нужно поговорить.
– Уже двадцать минут прошло, может, пробки? – недоумевала женщина, глядя на наручные часы.
В кой-то веки входные двери открылись, и к компании подошла раскрасневшаяся Анастасия.
– Говорила же: без опозданий! – рявкнула следователь, оценивая девушку с ног до головы.
– Простите, пришлось пешком добираться, я потеряла…
–Мне безразлично, – оборвала ее та, приступая к делу. – Какой у нас план действий…
К ней подошли еще пару полицейских, показывая схемы на планшете.
– Ага, свяжитесь со вторым отделом. Локация где? – обратилась она к Крапивиной.
– Седьмое января мы всегда празднуем в Выборге, там лес красивый. Артем настаивает. Но, простите, можно вопрос?..
– Валяй, – грубо плюнула Ржевская, строча СМС.
– Вы… ну, уверены? – промямлила девушка, нервно причесывая волосы.
– Без сомнения.
– Но ведь он не мог стрелять.
Мужчины рядом оторвались от экранов и уставились на нее.
– Тась, о чем ты? – встряла Софья.
– Ну… ведь счастливый билет снайпера – меткость. У него минус пять с половиной.
Валерия недоверчиво бросила взгляд, зашагав вперед, и за ней дернулись все.
– Возможно, вы ошиблись! Мало ли, сколько еще… – воскликнула Анастасия, и тут у следователя сдали тормоза:
– Хватит прикидываться овцой, сними ты уже нимб с головы!
Девушка замолчала, подняв на женщину загнанный, оробевший взгляд. Как только следователь подошла к ней вплотную, щеки Крапивиной превратились в ядерно-розовые блины. Ржевская беспощадно выпалила:
– Ты – не святая.
Она выдохнула, отворачиваясь к коллегам. Анастасия растерянно посмотрела на Ярцеву, и женщина хотела было что-то возразить:
– Слушай, она права. Это давно всем… – Но ее речь прервал хриплый визг из заднего кармана; пара медиков оглянулась. – Черт, какого рожна вам от меня надо?
Звонил злосчастный номер – Софья отошла подальше. Женщина поднесла телефон к уху и пробубнила напыщенно безразличное:
– Алло.
С того конца холодком пробежало:
«Приятно слышать родной голос. Здравствуй, дочь».
– Ну зачем ты мне звонишь? Зачем?! – отчаянно воскликнула та, устав терпеть эти глупые розыгрыши. Ему скучно? Нечем заняться на старости лет? А, давай закручу шуруп в мозг своей дочурки!
– У меня все хорошо! – кричала она, пока глаза не заслезились. – Все хорошо, пока не слышу тебя! Оставь меня в покое, пожалуйста… ты уже похоронил одну из нас, остановись на этом!..
Он молчал, внимательно слушая тоскливые всхлипы, пока та не выдержала:
– Все, я бросаю трубку.
«Я просто хотел сказать, что люблю тебя».
Она задрожала, отняв от уха телефон. На дисплее с его номером шел отсчет секунд звонка. Софья нажала «завершить вызов» и спрятала телефон обратно. Она откровенно испугалась его слов.
В палате №22
Девушка невидимкой шмыгнула в палату. Бесшумно прикрыв за собой дверь, она подошла к белой постели. Все вокруг тоже белое, ослепительно чистое и светлое. Белые одежды, белые стены, пол, аппараты, таблетки… и белые, полностью седые волосы матери.
Женщина лежала умирающей грудой под одеялом. Все лицо заросло глубокими эмоциональными морщинами, а уголки рта мрачно спадали вниз. Крупные, бесформенные груди оседали по обе части живота, а на кардиомониторе рядом уравновешенно пищало электронное сердце, бегая тонкими, редкими зелеными линиями. Она дышала спокойно, но через силу.
Анастасия перевела внимание на приглушенные голоса сверху: телевизор включен на минимальную громкость, заполняя фоном всю палату. В дальнем углу, у окна, лежала доисторическая старушка, с безразличием наблюдая за сценой в фильме.
Девушка случайно задела столик с таблетками, и пачка упала. Она положила ее на место, но Елена Васильевна открыла глаза – все такие же грозные и непреклонные.
– Госпожа Ржевская, – прокряхтела женщина таким голосом, словно давно не получалось откашляться, – вы еще здесь?
– Мам, это я, – протянула дочь, подходя ближе.
Елена Васильевна привстала, опираясь на ее руку, и Анастасия подложила ей вторую подушку под спину.
– Подай-ка воды, все горло пересохло. – Она взяла протянутый стакан, выпила до дна и протерла рот мягкой ладонью. Мать перевела на дочь грузный равнодушный взгляд, а затем обратила внимание на экран:
Две женщины сидят на полу, перебирают одежду. Рядом играют в кубики маленькие девочки лет четырех. В кресле сидит мужчина, читая книгу.
– Мы собираемся в Москву на пару недель, – сказала молодая женщина, собирая вещи в чемодан. – Оттуда закажем билеты в Польшу, по работе.
Возрастная женщина швырнула платье в ее чемодан.
– А потом и жить там останетесь, правильно понимаю?
Молодая подавленно глянула на нее, не отрываясь от работы. Третья женщина не вмешивалась, а просто наблюдала. Она гладила высохшую одежду, мельком прикрикивая детям:
– Девочки, не деритесь! Даша, поделись с подружкой кубиком. У тебя ведь такой же есть.
На полу продолжался напряженный разговор:
– Я не знаю, – печально ответила молодая.
– Тогда заберу Миру к моему отцу, побудем за городом пару месяцев. Там воздух свежий и…
Женщина сложила стопку детских носков и повысила голос:
– Нет, она едет с нами.
– Ха! – крикнула старая женщина, поднимаясь на ноги. – И внучку забрали, и сами уехали. Хорошо…
Она взяла ребенка на руки и поспешила убежать, хлопнув дверью. Даша разрыдалась, когда отняли подружку.
– Я подеюсь куиками! Подеюсь! Тойка велните ее!!
Малышка в слезах подбежала к двери и забила по ней ладошками.
Но никто не открыл. Никто не вернул.
– Господи, что за страсти показывают. – Елена перевернулась на бок.
– Это ее мать, – прокаркала старая бабка, жуя халву под простыней. – А приемная дочь залетела в семнадцать. Потом нашла себе папика и теперь шикует. Мать не доверяет ей ребенка.
– Спасибо за объяснение, мы очень в нем нуждались, – огрызнулась женщина, и старуха продолжила чавкать халвой, роняя засахаренные крошки на подушку.
Анастасия присела на краешек кровати и осторожно заговорила:
– Как думаешь, почему она так не доверяет своей дочери?
– А мне откуда знать? Я не смотрела этот фильм раньше. – Та явно не настроена на сложные разговоры, но девушка вдохнула побольше воздуха и попыталась снова:
– Но судя по этому кусочку. Я вот думаю, что она просто ненавидит ее за то, что та родила так рано. Мне вот, например, почти тридцать, а я только первым беременна.
– Ага, я уж думала, внуков не дождусь, – пробурчала мать. – Скорее всего, та женщина просто завидует молоденькой. Может, наоборот, она родила ее слишком рано, а потом по накатанной…
– Так было, вы не знаете? – обратилась Анастасия к старухе, но бабка лишь пожала плечами. – Странная причина для зависти, – многозначительно проговорила девушка, не сводя глаз с лица Елены Васильевны.
– Ничего необычного, она просто не хочет, чтобы ее бросили. Она боится этого – кому она тогда нужна, сама подумай? Отцу только своему, да и тот уже одной ногой в земле. Слава Господу, у нас хоть не так.
– Слава, – повторила дочь со скорбной радостью.
Вдруг женщина скромно заплакала, но не как всегда – не громко крича и демонстративно срываясь в полнейшей обиде – а заморожено. Будто пыталась переварить исполинский ужас, но ее пищеварительный тракт стянулся черным липким мазутом.
– Никитка мой… убили, – заскулила женщина, накрывая лицо маленькими ладонями. Она выглядела так беспомощно, как тот ребенок в кино, так молитвенно проговаривая его имя: – Никита, маленький… Зачем мы вообще приехали к тебе?! – страшно гаркнула мать, встрепенувшись как мегера. – И так дочери нет, а теперь и сына! Одних нас оставили!
Она кричала и вопила невнятные проклятия, нащупывая рукой, за что бы ухватиться, и в порыве безрассудства швырнула в Анастасию стеклянную склянку. Девушка не успела даже увернуться, просто отвернула лицо и приняла удар. Стекло разбилось о висок, но она будто бы и не почувствовала. Удивительно, как вообще удержалась на ногах?..
– О, Господи… – Шокированная, Елена уставилась на дочь, быстро задышав. Кардиограмма заползала зеленой гадюкой. Женщина сипло вдыхала и выдыхала, словно в горле застряли раскаленные угли. Ее глаза налились кровью, кожа покраснела, она схватилась за сердце. Теперь изо рта вырывается обжигающее дыхание с искрами – она сейчас выплюнет пламя, забьется в агонии, обливаясь по́том, пока вся постель не запылает огнем, а больницу сотрясет истошный, душераздирающий вопль горящего человека.
Но взрыв отменяется – Апокалипсис уже наступил
Она притянула безвольное, кукольное тело дочери к своей груди, и как только та обняла ее в ответ, женщина воссияла небесной свободой, окрыленная великим даром. Ее тело обволок ветер и ангельская легкость.
– Девочка моя, маленькая… – зашептала новая мать, выцеловывая ее щечки, пальчики, лоб.
– Мамочка, прости меня… – Анастасия утробно заревела ей в грудь и захрипела, прекратив думать о том, как громко и некрасиво выглядит со стороны. Наконец-то громоздкий валун в горле расщепился и выплюнулся вместе с криком. Она бешено задышала, откашливаясь, и содрогалась как в эпилептическом припадке.
Мать приподняла ее лицо и, с торжественным ликованием заглядывая ей в глаза, прильнула своим лбом к ее, а затем…
– Что произошло? – быстро спросила медсестра, тыча в нос девушке ватой с нашатырем.
– А… я… – замялась мать, корчась в смущенном опасении.
– Как вы? – белая женщина приподняла Анастасию за затылок. – Держите-ка шоколадку. Под язык, под язык! Хорошо, поднимайтесь.
Она уложила ее на подушку, пока девушка в исступлении приходила в себя.
– Бедная моя… прости, прости маму, – залепетала женщина, поглаживая ее и громко всхлипывая. – Бедняжка… Все ты страдаешь… прости меня, прости… – Она поглаживала ее ушибленный висок, мельком целуя.
Подделка.
Фальшивка.
Мамочка…
Анастасия удовлетворенно улыбнулась, впервые в жизни почувствовав настолько сильное облегчение и даже счастье.
***
Она повесила пуховик на вешалку и спрятала ее в шкаф. Зашла в спальню – он дремал на кровати, весь взъерошенный и уставший. Девушка притронулась к своему животу, поглаживая сквозь вязанное платье.
На пуфике валялся его свитер, вывернутый наизнанку. «Стопроцентный хлопок» – элитный. Носки, чуть потные, серые. И его привычные квадратные очки.
Анастасия сделала шаг…
«что творишь».
Протянула руку…
«никогда этого не делала».
Взглянула на мужа – спит.
«он помешан на них».
Взяла очки, повертела на свету и надела на себя:
?Ослепла или прозрела?
Нулевки.
Зарождение
Разбуди меня
1
Поздним морозным вечером в дверь постучали. Старик, схватив ружье, аккуратно отворил засов.
– Ты? – грубо снизился он, хмуря брови.
– Давно не виделись, – ответила женщина, осматривая ружье. – Каким еще может быть теплый отцовский прием от бывшего военного, правда? – осторожно улыбнулась та.
– Проваливай! Тебе здесь не рады, – харкнул старик, закрывая дверь.
– Подожди. – Она схватилась за ручку и тревожно проговорила: – Мне нужна твоя помощь.
– Ох, теперь тебе нужна моя помощь! – вспыхнул отец. – Десять лет назад ты по-другому пела, когда укатила со своим бизнесменом.
Дочь опустила глаза. Морозный ветер нещадно сушил холодные слезы, как из-за тулупа показалась детская головка.
– Мама, я замерз, – проскулил ребенок, утирая варежкой красный нос.
Старик замер на пороге, уставившись на невинное детское личико. Выла вьюга, вместе с ней выла и душа непокорной дочери.
– Вкусно? – спрашивал дед, подкидывая дрова в камин.
– Угу, – отозвался малыш, уминая мятные пряники.
– Чай хоть горячий?
– Да, но вкус странный. – Мальчик рассматривал плавающие хлопья в жестяной кружке.
– Этот чай на всех лесных жителей производят белки. Он из еловых шишек.
Тот внимательно слушал, но вдруг слишком вкусный пряник пустил его языку кровь.
– М-м-м! – замычал ребенок, схватившись за губы, а потом нещадно заплакал.
– Не спеши, – мать отстранено бросила утешение сыну, отпивая чая.
Старик нахмурился, грозно прокричав:
– Перестань рыдать, ты не трехлетняя нюня! Ты же мужчина.
– Ему всего семь лет, – так же безучастно и устало проговорила дочь, медленно прикрывая веки. Тепло от камина разморило, ноги заскрипели и загудели, как вьюга за окном. Но когда мужчина окинул ее недовольным взглядом, женщина ощутила во рту привкус гадости, мерзкой горчинки. Она закусила щеки изнутри, пряча глаза от отца.
Тот вышел из комнаты, не сказав ни слова.
2
Женщина сидела на скамейке у дома, прижимая ноги к груди. Седоватые волосы колыхались из-под капюшона дубленки, поскольку ветер беспощадно кружил и бежал по снежному полю. Ледяные хлопья летали по кругу и врезались в покрасневшее лицо ребенка.
– Вот так нужно заряжать ружье, понял?
– Ага, – кивнул мальчик.
– Ну что ты делаешь? Вот так держи, – поправлял дед.
Закончив приготовления, мужчины отправились на охоту. А мать аккуратно опустила голову на колени, не в силах даже зайти в теплый дом и прилечь на кровать. Она осталась молча мерзнуть во дворе, как бы засыпая.
– Видишь, они двигаются быстро, – тихо рассказывал старик, затаясь в сугробе.
– Но я не могу их убить. Как же подстрелить? Они же живые, им будет больно, – мялся мальчик, смотря на семью зайцев.
– Не будь как твоя мать! – рявкнул дед. – Ты мужчина, а мужчины – это добытчики. Так было и будет всегда, против природы не попрешь.
– А мама говорит, что времена меняются, а с ними и люди.
– Забудь, что говорила твоя мать! Стреляй! Они сейчас спрячутся, ну же! Ужинать чем будешь? – он говорил на полном серьезе.
Ребенок заплакал, роняя из рук ружье, уселся с сугроб и прикрыл глаза ладошками в варежках.
– Стреляй, быстро! – дед направил его руками ствол на зайчиху.
Пули пробили животное, и холодящий детский вопль сотряс чащу:
– Зайка!!!
***
– Разрезаешь шкуру на две части, потом ткани и так до органов, – объяснял дед, распарывая зайчиху.
Внука трясло от ужаса, кажется, его сейчас вырвет на снег. Или в то гадкое ведро с потрохами, куда даже глянуть страшно. Мама все сидит у дома и смотрит пустыми глазами куда-то в даль леса. Похоже, она даже не заметила, как мужчины вернулись.
– Мама! – Он подбежал к ней, одергивая за плечо.
– Что случилось? – прошептала женщина, опуская на сына мутный взгляд.
– А ну иди сюда! – догонял дед, переваливаясь на снегу.
– Я убил зайчика! Он заставил меня, мам! – заплакал сын, прыгая на месте от безысходности. Дед близко, а мамочка пока далеко.
– Ты… Как ты мог? Это же живые существа! – Вдруг женщина села на цыпочки перед ребенком и схватила его за руки. – Выстрелил? Это плохо, милый, плохо!
Мать слегка потрясла его за курточку, стиснув зубы, а потом резко поднялась. В ее глазах заискрилось что-то… сильное и будоражащее. Мамочка беспокоится и надеется – что бы это могло значить?.. Мальчик почувствовал необыкновенную радость: будто он нашел решение примера, которого не мог разгадать весь класс. Но это простое и одновременно сложное уравнение было важно конкретно для него. Для всех остальных – это просто две цифры с одним из двух знаком между ними и «равно» в конце. И он решил, кажется… самое важное уравнение за свою маленькую жизнь.
– Надеюсь, ты не станешь таким, как твой дед, – протараторила та, набросив капюшон на голову. Заправив свернувшиеся кубарем волосы, женщина перевела дыхание. Ребенок уставился на клубы пара, выходящие из маминого рта, но тут же его схватили за руку.
– Не мешай мне делать из него человека, – чуть ли не прорычал от злости отец, сильно и резко разворачивая внука в свою сторону. – Хоть кто-то же должен.
– Не заставляй его, он же не такой. В этом нет необходимости.
Дед кашлянул по-старчески, сплюнул слизь в снег и швырнул ружье на скамейку.
– Пошли-ка на секундочку. – Старик отвел дочь за угол. – А ты возвращайся к разделочному столу! И ружье в сарай занеси!
Тот послушно взвалил на хрупкое плечо огромное ружье и, пошатнувшись, зашагал вперед.
– Неужели убивать животных – это единственный способ стань мужчиной? – с претензией возразила женщина, по-прежнему горя неясным пламенем и одновременно тоской.
– Напомни-ка мне, кто учил твоего ребенка?
Ветер ударил в них со спины, и оба слегка шатнулись.
– Мой муж. – Огонь погас; дочь вновь упала в пропасть.
– И что же? Где он сейчас? Сейчас ты здесь, у меня в доме. Где ж тогда твой ненаглядный супруг?
– Я ушла от него три года назад, осенью.
– Из-за чего? – на удивление спокойнее спросил отец.
– Он…– Лицо женщины напряглось, а нижняя губа невольно задрожала. Дед молчал. – Он ударил его, вернее, как-то неловко толкнул с лестницы. Господи… – Дочь прикрыла рукой рот, а на глазах застыли холодные слезки. Проглотив комок в горле, она выдавила: – Ему диагностировали болезнь гипоталамуса. Я точно не помню, но там что-то очень серьезное. Я так боюсь, что он как-то изменится, разовьется, может, какая-то проблема. Я вообще думала, что он… умрет, – после короткого шептания дочь зарыдала, вытирая перчаткой глаза и нос.
– Почему вы не развелись? Надо было подать в суд.
– Я не могу, пап! – раздраженно и плаксиво выкрикнула дочь. – Я боюсь его, он не остановится. Поэтому я здесь.
– Вот поэтому и нужно его закалить, понимаешь? – так же грозно, но уже более снисходительно сказал отец. Поправив шапку-ушанку, он пнул сугроб ногой. – Черт! Вот же сука! А я тебе говорил, никогда отца не слушала!
– Не начинай, пожалуйста. Я знаю, что я поступила дерьмово, но мне сейчас не легче. Я все признаю…
– Ничего. Ничего-ничего, – натянуто пропел старик, грозя пальцем. – Мы все это исправим. Ребенок же не виноват, что такая ситуация. В этом мамаша виновата! – так грубо и так безжалостно выплюнул отец, что женщина снова заплакала в рукав дубленки.
– Да не ной же ты! – выдохнув, тот немного успокоился. – Как он себя ведет после того случая?
– В целом, все хорошо. Он-то всегда был немного странненьким, необщительным, но очень умным и добрым. Вот только после того случая теперь постоянно жалуется на сильную головную боль, – ответила дочь, придя в себя. Стоять тяжело, ветер все сильнее бьет в спину. Она сейчас рухнет в снег и больше не поднимется. Не было бы тут отца, она бы так и упала камнем, свернулась бы и лежала.
– К врачу ходили?
– У меня нет денег на нормальную помощь, бесплатные только отнекиваются и прописывают бесполезные лекарства.
– Ясно все. – Дед резко метнулся мимо дочери и пробубнил напоследок: – Есть у меня одно лекарство.
– Боже мой… – простонала она, потерев лоб, и медленно зашагала к дому.
– Мам, все хорошо? – Подбежал к ней сын, пока дед пошел за ножами и тряпками.
– Да, я просто устала. Мне нехорошо, слушайся дедушку, но… – мать замялась, не выказывая никаких эмоций. Она еле дышала и смотрела на ребенка сквозь пелену, – будь умным, пожалуйста. Береги себя и все обдумывай.
Мальчик вникал в нее, пытался обнять, повиснуть на шее, но та не поддавалась. Она даже не поцеловала его, не притронулась, а просто слегка подтолкнула к деду.
– Беги. Маме нужно прилечь, у меня нет сил.
