Василий Панфилов
Эффект бабочки
Нет сейчас возможности работать привычно, а раскрывать белогвардейцам прогрессивные схемы заработка почему-то не тянуло. Возможно, бывшие оценили бы аферы из двадцать первого века, но мужчине претили такие подельники.
Аркадий Валерьевич… пусть, пусть он ведёт с ними дела, старательно не замечая плохо скрываемое презрение в глазах белогвардейцев. Он, Максим Парахин, лучше будет сотрудничать с большевиками, чем с белогвардейцами.
Его дед воевал с немцами, а эти… за. И внуку не хочется предавать память деда.
Глава 11
Меня колотит от напряжения, но старшаки невозмутимы. Рассыпавшись по сторонам, они неплохо изображают бредущих по своим делам подростков, никак не связанных друг с другом. Старшаки отслеживают случайных прохожих, гуляющих детей и любопытных старух в окнах.
– Здесь, – дёргает подбородком Вовка-Цыган на грязноватое окно с приоткрытой форточкой, – Ленка маякнула, на работе хозяева.
Я мешкаю, это первое серьёзное дело для меня, но Вовка не даёт опомниться.
– Давай!
Встав у стены, приседает, и я взлетаю на плечи. Толчок… вцепившись в форточку, ужом проскальзываю внутрь. Умывающаяся на кухонном столе трёхцветная кошка лениво соскакивает на пол, нервно дёргая хвостом. Опираясь на руки, соскальзываю сперва на подоконник, а потом и на пол, после чего тихонечко обегаю квартиру.
– Никого, – шепчу Вовке, показавшись в окне, тот кивает одобрительно.
Открываю застеклённый балкон, и старшаки тут же влетают в квартиру. Не совсем понимаю, зачем такие сложности и не проще ли открыть окно, если не хочется войти через дверь… Ну да Пашка стоумовый, ВУЗовские учебники по психологии за третий курс уже читает, и ведь понятно ему! Главный в нашей банде он… не самый главный, над ним смотрящие есть и вообще…
Дух захватывает от того, что я в банде! В настоящей банде, подумать только! Вот пацаны в Атырау обзавидовались бы! Мне двенадцать всего, а уже на дело хожу, да не у ровесников из карманов мелочь трясу.
Не к месту всплывает сомнение, а точно позавидовали бы? Всякое у нас бывало – дрались один на один и толпа на толпу, огороды обносили… но чтоб кражи? Да и не вдохновляла раньше воровская романтика… Нет, точно позавидовали бы!
Оказавшись внутри, ребята стряхивают с рук строительные рукавицы (отпечатки!), натягивая сперва резиновые медицинские.
– Сервант в зале первое дело, – поучает Пашка, кидая вещи на диван, – ага!
Небольшая шкатулочка с золотом и бижутерией вытряхивается в барсетку. Туда же идут несколько купюр, найденные в баночке из-под крупы на кухне и из ящика компьютерного стола в хозяйской спальне.
– Смотри какие! – Ирка вылетает с несколькими наручными часами.
– Эти сразу выкинь, – брезгливо говорит Вовка, тыкая пальцем, – позолота и стразики, только лохов из провинции впечатлять, да армянам впаривать. Хотя… оставь, Ашоту скину. У него родни в Ереване много, подарков на всех не напасёшься. Хватит на раз посидеть в шашлычной, и то неплохо.
На прощанье Пашка выдрал из компа дорогущую игровую видеокарту, а Ира прихватила две зеркалки[69]. Уходили через балкон, дело заняло чуть больше пяти минут.
– Наводка, пять минут риска, и мы на коне, – хохотнул Пашка, – понял, малой?! Сколько чистыми, Ир?
– Чуть больше семидесяти, да барахло скинем, ещё где-то столько же получим, – отозвалась девушка.
– Круто! – Вырывается у меня, – это за один раз столько взять можно!?
– Можно и больше, Тоха, – смеётся Вовка, положив мне руку на плечо, – раз четыре миллиона взяли чистыми, ух и погудели! Но там дело такое… нам добро дали обчистить того мудилу. Забыл человечек, под кем ходит и кому отстёгивать должен, вот и сняли с него защиту.
– На ноги приземлили, – веско говорит Пашка, стукнув кулаком по ладони с нехорошей ухмылкой, – чтоб вспомнил, откуда вышел!
Два час спустя, скинув добычу, засели у Ашота, толстого шашлычника с заведением в глубине спального микрорайона. Народ здесь всё больше из диаспоры и такие, как мы – уличные волки, как говорит Пашка.
– Добавки хочешь, дарагой? – Ласково спрашивает армянин.
– Спасибо, дядя Ашот, не влезет больше – порции у вас здоровенные. И вкусно всё!
– Кушай, дарагой! – Ашот отходит, потрепав меня по волосам.
– Хороший ара, – чуточку нетрезво говорит Вовка, – не великого ума, но мужик!
Почему-то захотелось возразить ему, глаза у Ашота не соответствуют нарочито-простоватому имиджу. Но старшаки лучше знают людей, на то они и старшаки!
В желудке тяжело лежит вкуснейшее мясо, заполированное лёгким домашним вином.
– Из-под самого Арарата, мамой клянусь, да!
В кармане пятнадцать тыщь – бешенные, нереальные деньги, которые так просто не потратить!
– Смотрящему отстегнуть, наводчику, а вот и твоя доля, Тоха!
– Ну что, понравилось? – Подмигивает Пашка. Расплываюсь в улыбке… как здорово, что у меня такие друзья!
* * *
Тяжёлый удар по затылку выбил из меня дух, очнулся уже с тяжело гудящей головой и руками, связанными за спиной крепко, до потери чувствительности. Лежу лицом вниз, уткнувшись в перегнившую листву и чувствуя, как по коже ползают насекомые.
В голове сумбур, нет даже страха, только дикая головная боль и тошнота. Едва успеваю повернуть голову, чтобы не захлебнуться рвотными массами.
Проблевавшись, открываю наконец глаза и утыкаюсь взглядом в Сунила. Мёртвые, широко открытые глаза индийца с ползающими по ним мухами сантиметрах в двадцати от моего лица. Перерезанное до самого позвоночного столба горло не оставляет сомнений в его гибели. Хорошо видны многоножки, подъедающие запекшуюся кровь.
Тяжёлый, липкий страх накрывает одеялом, отправляя в глубокий обморок. Очнулся чуть поодаль, от пощёчин и струек воды, лившейся в лицо.
– Гринго, – лицо говорящего расплывается, – ты слышишь меня, гринго? Маноло, мать твоя шлюха! Спящих не мог нормально взять, всё бы тебе кровищи побольше! Один мёртв, другой вот-вот концы отдаст, третьему ты зачем-то рёбра ногами переломал, связанному уже! Работать кто будет? Я? Нет, дорогой. Ты и будешь за всех троих!
Невнятное бормотанье в ответ сменилось звуками скоротечной схватки, после чего тяжело дышащий голос произнёс:
– За нож он взялся, пёс! Всё бы ему кровищи, еврею португальскому, да побольше! Падаль!
Стоном даю понять, что слышу его, почему в этот момент кажется жизненно необходимым подать голос. Усатая физиономия немолодого мужчины с явно индейскими корнями появляется передо мной.
– Живой?
– Пока да.
Ответ мой метис принял за остроумную шутку, залившись хохотом и пересказывая её невидимым мне товарищам на испанском.
– Ты верно сказал, гринго – пока живой, – усатая физиономия с оспенными рябинами снова появилась в поле зрения, – чем ты можешь быть мне полезен? Скажи что-нибудь, чтобы я не зарезал тебя, а начал выхаживать.
– Не гринго, – выдыхаю, уже зная, как сильно латиноамериканцы не любят янки, – русский.
– Русский? Уже лучше, русский. Если что, я тебя не больно убью, – вальяжно кивает усатая физиономия, – ещё что?
– Студент… бывший. Искусствовед – в живописи разбираюсь, в предметах искусства, – вижу смуглую, испещрённую шрамами руку, тянущуюся к ножу на поясе, и договариваю торопливо, – татуировки могу делать хорошие, в медицине разбираюсь.
– Татуировки? Леон! Иди-ка сюда, да рубаху сними!
Вижу приземистую фигуру в истоптанных ботинках и донельзя грязных, засаленных штанах, от которых несёт говном и застарелым потом. Фигура присаживается, поворачиваясь и задирая заскорузлую рубаху, на спине довольно корявая татуировка ягуара.
– Там можешь?
– Так? Нет, могу лучше.
– Уверен, гринго? Сделаешь хуже, Леон тебя долго убивать будет.
– Лучше. Но инструменты нужны нормальные, краски. Не просто иголка и чернила, нормальные. Сделать можно, знаю как.
Минуту спустя руки у меня развязаны, но я их не чувствую. Чуть погодя чувствительность возвращается, вместе с болью. Вывихнуто правое плечо, содрана кожа на запястьях.
– Что с моими спутниками? – Спрашиваю пленителей.
– Комми? – Оживляется Леон нехорошо. Бес его знает, почему элементарное беспокойство о спутниках у него связано с коммунистами.
– Просто русский. Не коми, не эмигрант. Уже несколько поколений наша семья в Российской Империи не живёт.
– А…
– Один убит, – не пытаясь поставить меня на место, отвечает глава банды равнодушно, – Сунил кажется. Который постарше, Сабхаш, со сломанными рёбрами отлёживается. Капитан цел.
– Зачем мы вам?
– Зачем? – Бандиты ухмыляются, – а зачем людей грабят да в рабство захватывают? Ради прибыли! Товары ваши у нас, лодка тоже, а сами вы поработаете, добывая для нас золото. Ну и выкупиться можете, если денежки у родных есть. Есть денежки-то?
– Немного, – тяну, чуточку оклемавшись, – у меня немного, а капитана индийская община выкупит. Не последний человек.
Ситуация проста и незамысловата, как жизнь этих людей. Есть свои и чужие, которые людьми не считаются в принципе. Философия диких индейских племён, для которых только они сами и были настоящими людьми. Остальные в лучшем случае люди второго сорта, недочеловеки, говорящие обезьяны.
Нацизм не немцы выдумали, не англичане и даже не евреи[70]. Старая идеология, каменного века ещё… с тех пор угольки тлеют, как кроманьонцы перебили неандертальцев ради жизненного пространства.
А это потомки индейцев и конкистадоров, которые не считали туземцев за людей. Отребье, взявшее худшее от обоих родителей. В Латинской Америке таких много…
Расологи считают, что сказывается смешение кровей – сомнительные духовные качества низших рас.
Социологи из двадцать первого века склонны приписывать негативный результат нищете и постоянным переворотам. Привычка решать проблемы насилием и многочисленные примеры взлёта Из грязи в князи перед глазами не могут не сказываться.
Ох и влип же я…
Лодка скользит по многочисленным протокам, и судя по отчаянному взгляду сидящего рядом капитана Шанкара, местность совершенно ему незнакома. Для тех, кто понимает – очень, очень страшно.
В сельве[71] с её бесчисленными протоками заблудиться легче лёгкого. В сезон дождей поднявшийся уровень вод легко меняет ландшафт. Поменяться он может и после урагана, коих в тропиках предостаточно. Появляются и исчезают новые островки и отмели, прокладываются новые русла и изменяются старые.
Стоит чуть свернуть с проверенного маршрута, как опытный лоцман начнёт пытливо вглядываться в детали пейзажа, пытаясь соотнести сохранившиеся в памяти метки с реальностью. Даже проторенные маршруты могут преподнести сюрпризы, мои индийцы пару раз возвращались назад, сбившись с пути. И это там, где они проходят не реже раза в месяц!
Большая часть торговцев ходит одними и теми же путями, опираясь на прикормленных проводников из местных. Одна ошибка… и лодка может навсегда пропасть в джунглях.
Дело даже не в диких животных и не диких туземцах (а они здесь реально дикие попадаются), а в самой природе. Ядовитые змеи, растения и насекомые приводят к болезням. Отсутствие нормального лагеря, где можно получить помощь, пополнить запасы лекарств и оружия, постирать одежду и подлечиться, сказывается очень плохо.
Местные уверяют, и я склонен им верить, что дольше нескольких недель в джунглях в незнакомой местности сможет прожить только индеец, и то не факт. Индейцы отнюдь не сверхчеловеки и знания о природе у них конечны.
На привычной территории они знают, куда соваться нельзя категорически и где легко добыть пропитание или лекарственные травы. Если же местность незнакомая, добывать необходимое приходится порой методом проб и ошибок. А это, на минуточку, тропики, где обычная царапина даже при лечении может в считанные часы превратиться в гноящуюся язву, шрам от которой останется навсегда.
Для белого… ну или индуса, сойти с проторенного маршрута в джунглях – смерть, долгая и мучительная. Это только в кино герои могут блуждать по джунглям месяцами, выбираясь к людям слегка похудевшими и запачканными, но вполне бодрыми. В реальности же… статистику из двадцать первого века не помню, а сейчас она просто не ведётся. По уверениям местных, больше трёх-четырёх недель можно протянуть на чистом везении.
Прецеденты выхода из джунглей есть, вот только все или почти все выбравшиеся вспоминают о своём опыте с ужасом, а подорванное здоровье восстанавливается годами. Это если вообще восстанавливается.
Отчаяние капитана быстро передалось и мне. Бежать прямо сейчас, со свежим сотрясением мозга… нереально. Что с того, что в теории я знаю и отчасти даже умею обезвреживать бандитов, ведущих себя довольно беспечно… От малейшего неосторожного движения раскалывается голова и сознание норовит уплыть в неведомые дали.
С каждым часом мы всё дальше удаляемся от знакомых мест, где можно хотя бы в теории получить помощь от дружественных индейцев. Сейчас бегство невозможно по медицинским показателям.
Чуть погодя, когда (и если!) оклемаюсь, бегство без опытных проводников и припасов можно будет сравнить только с изощрённым самоубийством.
Глава 12
Сабхаш умер во сне. По-видимому, сломанные рёбра повредили лёгкие, в которых потихонечку накопилась кровь. Шанкар, увидев труп родича, только прикрыл глаза, пробормотав что-то на хинди с видом фаталиста, смирившегося с судьбой.
Тело индийца бандиты скинули в реку и оно, уже немного вздувшееся, закачалось на грязной воде. Отплыв немного, в мертвеца выстрелили из винтовки и через несколько секунд вокруг тела начала возиться какая-то водная живность.
– Подкормили рыбок, – засмеялся Леон, отчего в движение пришли складки на дряблом животе, испещрённом многочисленными язвочками. Его слова стали спусковым крючком и бандиты, прежде сонные и молчаливые, загомонили весело, переговариваясь на странном жаргоне с примесью португальских, индейских и английских слов.
Завтракали прямо в лодках, нам с индийцами кинули странноватого вкуса серые лепёшки.
– Тапиока[72], – негромко сказал Шанкар, кусая лепёшку.
– Знаешь, где мы? – Интересуюсь негромко, пользуясь тем, что мы сидим на корме, в стороне от бандитов.
– В сельве, – мрачно ответил индус, не настроенный разговаривать. С этого момента он впал в медитативный транс, не желая пребывать в отвратительной реальности.
Путешествие наше продлилось чуть меньше трёх дней и за это время бандиты обращали на нас мало внимания. На лодке мы просто сидели на корме, старательно пытаясь не отсвечивать. На берегу же после обустройства лагеря на нас одевали кандалы – две пары на троих.
Тяжёлые колодки из крепкой древесины плотно обхватывали ноги от самой щиколотки до середины голени. Ковылять в таких невозможно даже в одиночку, а уж втроём…
Меня оба раза заковывали между индусов, и двигаться мы могли только очень мелкими шажками. Причём индусам проще было ковылять, когда я не пытался делать шаги самостоятельно, а повисал на их плечах всей тяжестью.
Вечерние походы нашей троицы в кустики, на пару метров в сторону от места ночёвки, неизменно веселили бандитов. Впрочем, развеселить их несложно, четверо наших похитителей постоянно жевали листья коки или пили сомнительного вида спиртные напитки.
Лодка, зачихав мотором, ткнулась в прибрежные заросли и продавила их. Из-под зелёной растительности проступила жидкая серая грязь.
– Хозе! – Крикнул Алваро и свистнул в обычный полицейский свисток, – мы на месте, не стреляй!
Несколько минут ничего не происходило, потом из зарослей показался индеец в рубахе и шортах, босыми ступнями погрузившийся в прибрежную грязь. В руках у него лежал старый карабин с явными следами ржавчины, на боку мачете и большой нож без ножен, заткнутый за верёвочный пояс.
– Добыча? – Довольно оскалился индеец, глядя на нас и почёсывая левой рукой между ног, – новые рабы, хорошо!
Хозе отошёл и пару минут спустя заросли неожиданно разошлись. Оказалось, росли они на каком-то подобии плотиков, перегораживая узкую протоку. Толкаясь вёслами, мы потихонечку преодолели эту полосу препятствий и оказались на чистой воде.
На берегу достаточно широкой реки стояли бараки и какие-то технические сооружения, напомнившие мне о старателях. Переглядываемся с Шанкаром… о, совсем плохо, в глазах индийца безнадёжность, он сдался.
Но ситуация и правда поганая. Это прииск. Не знаю, что здесь добывают – золото, алмазы или что-то ещё, но судя по масштабам – добывают серьёзно. С учётом похищения людей, добыча ведётся незаконно и значит, ни о каком выкупе не может быть и речи.
Ставить под угрозу налаженный и явно прибыльный бизнес ради пары сотен фунтов от индийской общины бандиты не станут. А все разговоры о выкупе просто для того, чтобы рабы до последнего надеялись, не думая бунтовать и не замышляя побег.
* * *
– Добро пожаловать в наш ресторан, прекрасная госпожа, – с улыбкой Дон Жуана произнёс Максим, склонившись перед дородной матроной слегка за тридцать. Та захихикала по-девчоночьи, переглядываясь с подругами.
– Сладости, дамы? – Тоном опытного соблазнителя, намекающее произнёс мужчина. Прекрасная госпожа затрепетала, усиленно обмахиваясь веером.
– Чуть позже, – хрипловато произнесла женщина и повторила уже нормальным голосом:
– Чуть позже. Сперва…
Небольшой ресторан Гризетка[73] пользовался определённой популярность в кругах замужних дам. Ничего такого владельцы не предлагали, но официантами здесь работали рослые красавцы со всех уголков Европы.
– Ах, этот чарующий акцент… вздыхали добропорядочные дамы, – а какие мускулы…
Налюбовавшись и нафантазировавшись, дамы шли домой укреплять брак. Крутить романы с официантами, тем паче иностранцами… моветон[74]. Так если, изредка и втайне от подруг.
Официанты сменялись здесь быстро и поговаривали, что далеко не все увольнялись, найдя лучшую работу. Кое-то уходил на содержание, обычно к женщинами бальзаковского и постбальзаковского возраста.
Через несколько месяцев рослые красавцы, как правило, возвращались в ресторан, обременённые подарками и модной одеждой, подыскивая себе новых хозяек. Поговаривали, что некоторые уходили не только на содержание, но и оформляли отношения официально. Таким завидовали…
Предложи Максиму подобную работу дома, шутник долго бы собирал зубы с пола. Здесь же деваться особо некуда, с работой плохо вообще и особенно плохо для сомнительного иностранца, неважно говорящего на немецком.
Колчаковский проект для Парахина оказался неудачным. Что-то интересное у белогвардейцев наклёвывалось, но после получения первого взноса Максима оттеснили в сторону. Он подозревал, что вторую часть обещанных денег вряд ли получит.
– Малой оказался умнее меня, – пробормотал бандит, идя с заказом к кухне, – сдёрнул вовремя, а я тут подвис, да и не уйдёшь особо. Валерьевич, сука!
Неизвестно, виной тому Аркадий Валерьевич или белогвардейцы сами догадались стреножить Максима, но операция получилась изящной. Всего-то полицейский, остановивший на улице подозрительного иностранца, да проверивший документы с пристрастием.
Неспешно завертелось дело, и Максим на ближайшие месяцы стал невыездным. При наличии настоящего нансеновского паспорта наличие второго, фальшивого, не грозило ему ничем серьёзным. Ровно до тех пор, пока он остаётся в Берлине, под колпаком полиции.
Опытный, матёрый эмигрант наверняка выкрутился бы из неудобной ситуации, но человек из двадцать первого века, попавший в век двадцатый считанные недели назад, не знал всем известных мелочей. Дёрнешься и окажешься… пусть не в розыске, но отметка немецкой полиции о неблагонадёжности может крепко помешать не только в Германии, но и во Франции.
Будь у него нормальный паспорт, всё было бы иначе… а пока как привязанный. Деньги есть, но… сумма, достаточная для достойной жизни на пару лет в провинции, совершенно недостаточна для столицы.
Комнатушка в заведении Мацевича, вкупе со скудным двухразовым питанием от щедрот РОВС – мечта многих белогвардейцев. Возможно, через несколько лет скитаний Максим бы и сам упростился, привыкнув довольствоваться малым и не стремиться к лучшему.
Пока же мужчина не успел отвыкнуть от ежедневного мытья, от трёхразового питания качественными продуктами, от добротной одежды…
Главное же, что привычки к роскоши выходца из двадцать первого века оказались не зряшными. Чистоплотность, рельефная мускулатура и качественная одежда дали ему работу в этом чёртовом ресторане! А там… кто знает? Главное зацепиться.
Мужчина начал потихонечку подходить к мысли, что если вовсе уж припрёт, то и на содержание пойти придётся. Мысль эта раз за разом приходила в голову, вытесняемая старыми понятиями.
* * *
– Силён русский, – присвистнул Доминго, сдвигая на затылок плетёную из соломки шляпу, – не спина, а картинная галерея. Хорошего вы раба притащили, парни!
Главарь захохотал, и бандиты засмеялись вместе с ним.
– Свободен! – Доминго с силой хлопнул по спине сидевшего передо мной китайца, чья кожа послужила мне холстом. Китаец вздрогнул от боли всем телом и поспешно вскочил, засеменив прочь, на ходу натягивая грязную рубаху.
Невольно отмечаю, что у китайца, трудящегося по двенадцать часов в день в нечеловеческих условиях, одежда заметно чище, чем у бездельничающих бандитов. Да и пахнет от него… не слишком хорошо, но всё не застарелым, многодневным потом и таким же застарелым дерьмом.
С невозмутимым видом кланяюсь слегка главарю и убираю иглы и краски.
– Слышь, русский, – склоняется ко мне незнакомый бандит, обдав смрадным дыханьем, – ты мне первому сделаешь! Я вот какую…
– В болото иди кайманов ебать! Первому ему, ослоёбу! – Прервал монолог другой, не менее вонючий бандит, – Ты тут что, самый главный? Поперёк Доминго и авторитетных парней вылезти решил?
Началась безобразная свара, в которую включились все присутствующие, кроме меня. Среди этой братии татуировки в моде, но никто не может похвастаться по-настоящему качественными татуировками, всё больше партаки[75]. Пресловутый ягуар – вершина местного творчества, признак нешуточной гордости владельца. Качественная татуировка подчёркивает статус владельца оной, а игры с очерёдностью – иерархию в стае.
Ругань разгорается, парни хватаются за ножи и мачете, но пока не вытаскивают железо. Вижу Леона, мрачновато глядящего на меня, но стоящего в стороне от свары. В глазах вселенская обида на несправедливость жизни.
– Могу поправить и старые, – сообщаю в пространство, – это сложнее, но решаемо.
– Решаемо, русский? – Нарисовался передо мной Альваро, – Что для этого нужно?
– Инструменты краски и… – показываю на колодки, – нормальные условия.
– Нормальные тебе, – щерится Альваро, – а в реку не хочешь, с другими рабами алмазы мыть?
– Руки, – торопливо перебиваю заводящегося бандита, – у меня не должны дрожать руки. Работа тонкая, ювелирная. Дрогнет рука, и рисунок уже не тот.
– Дрогнет у него, – заворчал Альваро тоном пониже, – отрублю к хренам!
– Можешь, – киваю, но у самого внутри всё сжимается от дикого ужаса. Эти и правда могут… успел увидеть несколько специфических сценок, – но татуировка всё равно испорченной окажется. Всего-то и нужно, чтоб руки не дрожали.
– Всего-то? Хм…
– Еда нормальная, отсутствие тяжёлой работы, не лихорадило чтоб.
Выразительно показываю на колодки, натирающие мне ноги до крови, потом вытягиваю руку с подрагивающими пальцами.
– Китаец так… чтоб руки вспомнили. Лучше могу.
– Поговорю с Доминго, – выдавливает он из себя и удаляется.
Несколько дней меня не трогали, освободив от колодок и снабжая ингредиентами для красок и качественной сталью для игл. Увы, набивать придётся исключительно вручную, что сильно замедлит дело… да оно и к лучшему.
Поселили меня отдельно, под навесом метров десяти в длину и шести в ширину. Покатая крыша навеса покоится на столбах, внутри небольшой помост, парочка гамаков и открытые полки. Обстановка спартанская, но рад и этому.
Рабы, которых больше полусотни, живут в двух чудовищно грязных и тесных бараках, в совершенно антисанитарных условиях. Почему при обилии строительного материала и рабочих рук не стоится более приличное жильё, для меня загадка.
Возможно, ответ кроется в том, как живут сами бандиты? Два десятка человек живут в полудюжине хижин, заметно более просторных по сравнению с рабскими бараками, но ничуть не менее вонючих.
Судя по всему, такое вот существование они считают вполне комфортным и естественным. Грязь под ногами, дохлые крысы, мусор, объедки… Это не мусорная куча и даже не улица в бандитском посёлке, а всего лишь описание пола одной из хижин. Другие не лучше.
Потихонечку отхожу от последствий сотрясения, и пока не доставили нормальную бумагу для эскизов, бандиты решили проверить мои познания в медицине. Притащили гору просроченных препаратов самого сомнительного качества и медицинский справочник, в котором отсутствовала половина страниц.
– От Дока же оставалось! – Вспомнил внезапно недомерок Мартин, вцепившись в толстого Пабло, – ну!
Отстранившись хмуро, Пабло стал думать. Процесс этот оказался схожим с геологическим – казалось, должны пройти целые эпохи, прежде чем произойдут какие-то изменения.
– Да, – геологическая эпоха завершилась и человек-гора удалился, дымя окурком чудовищно толстой и вонючей сигары.
Полчаса спустя к медикаментам добавились хирургические инструменты, заметно изъеденные временем и ржавчиной, и ко мне потянулись первые пациенты.
– Резать, однозначно резать, – тыкаю в огромный чирей на боку щуплого китайца, дрожащего всем телом.
– Моя не понимать, – чирикает китаец, обеспокоенно ворочая головой.
– Ну так режь, – не понимает Начо, приставленный ко мне помощник-соглядатай. Почти коллега искренне считает себя целителем (как и меня) на том основании, что его бабушка была знахаркой. Отсутствие образования или хотя бы практики не смущает парня, как и тот факт, что бабушку-знахарку он видел всего несколько раз в жизни.
Учитывая заячью губу[76] и проскакивающие временами явные проблемы с головой, его железобетонная уверенность покоится на нехватке интеллекта. Подозреваю, что среди бандитов таких много – не обязательно недоумков, но скажем так – людей с особенностями психики.
– Больничный нужен, – развожу руками. Понятие, само собой разумеющееся для меня, Начо оказывается незнакомым, – освобождении от работ, пока заживёт.
– Аа… а зачем?
– Разрежу, пару дней отлежаться должен, – объясняю терпеливо (впрочем, иначе в моём рабском положении и нельзя), – а если сразу в воду загнать, то залихорадит и через несколько дней загнётся.
– А не резать?
– Тоже загнётся.
– Я это… Доминго позову, – проявляет Начо чудеса смекалки.
– Спасибо, – негромко говорит китаец на хорошем английском, – вряд ли это поможет, но рад хотя бы участию в моей судьбе.
Маленькие глаза его, опухшие от укусов насекомых, смотрят уверенно и спокойно. Человек на грани смерти не смирили и готов на многое, только бы выпал шанс…
Чуть прикрываю глаза, не говоря ничего, жду Начо. Довериться китайцу сходу опасно, это может быть провокатор. Но если что… из полусотни рабов в лагере почти полтора десятка – китайцы.
Это не значит почти ничего, но всё же – шанс.
