Виктория Мальцева
Абсолют в моём сердце
Глава 4. Эштон не выходит из моей головы
Dido – White Flag
Эштон не выходит из моей головы. Моя неспособность концентрироваться на насущном так очевидна, что мисс Мэйпл, наш преподаватель английской литературы, даже сделала официальное предположение при всём классе:
– Похоже, наша София, наконец, все-таки влюбилась!
Класс взрывается свистом и улюлюканьем, а я от стыда готова залезть под стол.
– Но-но! Я просто пошутила! – пытается успокоить ораву мисс Мэйпл, слишком поздно осознав, какую ошибку допустила.
Спустя время, ей это удаётся и не без труда.
– Так значит, влюбилась? – в глазах Кейси интрига.
– Глупости, – отвечаю и чувствую сама, что не убедительно.
– Кто он?
– Никто! Не мешай!
– Дружеский совет ещё никому не мешал! – сдержанно замечает мне Кейси, зная наперёд, что сдача мною своих же позиций – лишь вопрос времени.
Кейси умна не по годам, а её проницательности завидует даже моя мама. Подруга никогда не спешит и ни о чём особенно не беспокоится, её путь по жизни скорее созидательный. За эпатажными обликами она прячет незаурядный ум, сообразительность, хитрость и истинно ироничное отношение к окружающему миру. Настоящее имя её – Вайолет, и когда однажды я имела неосторожность заметить, что оригинальное имя намного красивее и экспрессивнее чем «Кейси», подруга меня потрясла:
– Имя способно многое рассказать о человеке. А в нашем мире ты тем в большей безопасности, чем меньше знают о тебе люди!
Кейси часто перегибает палку с образами, но мало кто знает, что она вовсе не ищет себя, как принято считать, а лишь проверяет окружающий её мир на прочность. И мир справляется не всегда. Сегодня у Кейси совершенно невинный облик, она – Алиса из Страны Чудес: линзы, имитирующие перламутровый пластик, сказочное голубое платье с принтом из соответствующего произведения, распущенные волосы обычного золотистого цвета. Обычного, потому что ещё вчера они были розовыми, а на прошлой неделе зелёными. И сегодня из всего доступного Кейси пирсинга остался лишь маленький бриллиант на изящном крылышке её носа.
– Как ты смотришь на то, чтобы устроить себе райскую жизнь в субботу… тыщ, скажем, на десять? – внезапно предлагает мне Кейси, вальяжно раскинувшись на школьном стуле.
– СПА, шопинг, ночной клуб? – предполагаю.
– Угу, – отвечает, одной рукой засовывая в рот Принглс, а другой списывая задание с доски.
– Ты разбогатела?
– Отец кинул мне на счёт 50 кусков сегодня утром. Сказал, если продержусь без побрякушек на лице месяц, кинет еще сто.
– И что ты? Согласилась?
– Сказала, что подумаю.
Отец Кейси, Бренден Бакли – известный и успешный адвокат, и странное поведение его дочери никак не вписывается в идеальную картинку создаваемого им мира. Алекс как-то заметил, что у Брендена большое будущее, и сложности с ранним ребёнком, то есть Кейси, для него не помеха. Кейси появилась на свет, когда её отцу едва стукнуло семнадцать. Семья обеспеченных адвокатов приложила немало усилий, чтобы замять и скрыть пикантную историю, но вторая сторона выдвинула свои условия. Эти условия вылились в то, что Кейси поселилась в адвокатском доме, начав сводить с ума домочадцев сразу же после своего рождения. Однажды на вечеринке Кейси немного перебрала и ударилась в откровения: призналась, что ненавидит чопорных бабушку и деда, экспериментирует с «тюнингом» своего тела им назло, и во всем мире любит лишь своего отца, хоть и почти не видит его.
– Он тоже их ненавидит, я это точно знаю! Их и чёртову адвокатуру! – добавила она таинственным голосом мне на ухо. – А хочешь секрет?
– Конечно!
– Отец тайно встречается с очень красивой женщиной в одном и том же отеле! Тебе это ни о чем не говорит?
– Нет, – честно признаюсь.
– Вот ты клуша! – восклицает, закатываясь пьяненьким смехом. – Я так же уверена, что это моя мать, как и в том, что у них там секс в этом отеле!
– Зачем им скрываться? – ожидаемо интересуюсь, но ответа не получаю, потому что у Кейси, очевидно, его нет.
Спустя несколько месяцев Кейси выяснила, что таинственная дама вовсе не её мать, а всего лишь очередная пассия отца, и стала бунтовать ещё сильнее, пробив не только уши, но и брови, нос, щеки и ещё кое-что. По поводу этого “кое-что” ходят слухи, но в лицо Кейси никто не смеет отпускать своих шуточек – боятся её острого как бритва языка. Меня тоже не трогают – я под крылом у подруги.
Я долго разглядываю пережженные краской золотые локоны подруги, вспоминая её первую влюблённость – нашего одноклассника, сорванца и повесы Итона, её красочный рассказ об их первом сексе и многозначительное утверждение:
– Ты следующая!
Какая следующая?! Я не пользуюсь популярностью у противоположного пола даже несмотря на свой статус “выгодной невесты”. Именно статус, потому что однажды мне довелось услышать собственными ушами настойчивый совет заботливого родителя одного из наших одноклассников присмотреться ко мне, потому что я из «правильной семьи». Было неприятно, очень. Но ещё более неприятным оказался тот факт, что одноклассник так и не “присмотрелся”. Я словно невидимка! Меня никто не видит! Не замечает! Из парней, я имею в виду.
– Его зовут Эштон, – признаюсь внезапно, неожиданно для самой себя. – Не влюбилась, конечно, но … он мне нравится. И бесит немного! – улыбаюсь.
– С этого всё и начинается! – заявляет подруга с видом опытной и видавшей виды взрослой женщины. – Кто он?
– Мой брат, – отвечаю и только в этот момент понимаю, насколько извращённо заучит моё признание. – Ну, технически мы не связаны общими генами, но номинально он – часть нашей семьи.
Кейси вопросительно выгибает бровь, и я поясняю:
– Он сын Алекса.
– Да ладно! Ты шутишь?! – у Кейси расширяются глаза, она с трудом скрывает своё перевозбуждение по поводу доверенного мной признания.
– Нет, не шучу. Он нашёлся ещё в сентябре. Вчера я видела его второй раз в жизни.
– Невероятно! Твой секси-папочка подкинул вам очередной сюрприз? Потрясающая семейка! Прям мексиканский сериал!
– На себя посмотри! Дочь тайных любовников!– огрызаюсь.
Кейси снисходительно улыбается и, выждав немного, пока свирепость поднявшейся во мне бури поутихнет, совершает первый шаг к примирению:
– Какой он?
И я уверенно, ни на секунду не задумываясь, отвечаю:
– Красивый!
Домой возвращаюсь поздно, после тренировки в бассейне и урока музыки у меня сил нет даже просто думать. Но Эштон упорно продолжает о себе напоминать:
– Ну как так можно, я не понимаю, зачем же руки распускать?! – возмущается мама.
– Я бы тоже ему вмазал, – отзывается что-то жующий Алекс.
– Ты?!
– Я!
– Да ты мухи не обидишь!
– А ты принимаешь желаемое за действительное!
– Ты же всегда был против насилия!
– Я и сейчас против, но в мужском мире есть вопросы, которые решаются только этим способом и никаким другим.
– Конфликты нужно решать словами! – не сдаётся мама.
– Лер, парень назвал его девочку шлюхой!
Виснет пауза, я вхожу, и мама вздыхает:
– Ну, не знаю!
– Что произошло?– спрашиваю.
Алекс многозначительно поднимает брови, мол “очередная пустая катастрофа”.
– Эштон подрался прямо в Университете, и я не знаю теперь, как защитить его. Вопрос стоит об отчислении!
– Мамочка просто слишком сильно беспокоится об обыденных вещах! – Алекс подходит к матери и, обнимая, целует её в висок.
– О каких обыденных?! Как по-твоему мне завтра объяснять ректору, почему мой мальчик разбил нос сыну судьи?
– Ну, во-первых, Эштон тоже пострадал, а во-вторых, – в этот момент Алекс ворует у мамы из миски котлету, – у него есть смягчающие обстоятельства.
– Подожди, пока сядем за стол, – журит его мама, уже улыбаясь.
– Я с утра ничего не ел! Голодный как волк!
– Почему не пообедал?! Это ещё что за новости?
– Я думал, мы вместе с тобой съездим в ресторан после твоих лекций, как обычно ждал, пока ты освободишься и позвонишь!
– Горе ты мое голодное! – мама с виноватым видом обнимает Алекса за талию. – Я совершенно замоталась с Эштоном! Возила его в клинику и не зря! Парню два шва над бровью наложили и обнаружили сотрясение! Представляешь? Ужас какой!
– У настоящего мужчины сотрясения – это боевые крещения! Без них никак, Солнышко! Вспомни, Алёша сколько дрался! А у меня этих сотрясений… я вообще со счёта сбился!
– Алёша дрался в школе, а не в Институте! Слушай, а ты мне не говорил, что тебя так часто били!
– Меня били, и я тоже не отставал. Говорю же, в мужском взрослении без этого никак! Так что перестань нервничать! Не забывай, что ваш ректор – мой давний знакомый, не отчислят твоего Эштона, не переживай ты так!
– Не моего, а нашего!
– Окей, нашего, – покорно соглашается Алекс, подмигивая мне.– Соняш, ты чего обниматься-то не подходишь? Я жду уже, жду!
А я в яме. У меня боль разочарования. Щемящая душу горечь и тоска. Кто-то из них произнёс жуткие слова: “его девочку”… И эти невинные слова застряли у меня в горле колючим комом. Значит, у Эштона есть девушка…
Глава 5. Когда ребёнок болеет…
Утро следующего дня начинается для меня сообщением от Эштона:
“Привет. Извини, сегодня и завтра не смогу прийти. Немного занят. К понедельнику, думаю, освобожусь”.
Я даже не сразу поняла, о чём речь. И лишь минут пятнадцать спустя до меня дошло, что я сама просила Эштона прийти в наш дом снова в ближайшее время, чтобы закончить то дело, которое так и осталось неоконченным.
“Ок” – отправляю ответ, и в этом одиноком слове из двух букв заключена вся моя горечь по поводу его девушки…
Однако обязательность Эштона меня удивила. Похоже, он, как и Алекс, не раздаёт пустых обещаний. У парня учёба, девушка, друзья, но, несмотря на это, он помнит об обещании, данном занудной и неинтересной сестре в постылом для него доме. Именно постылом, потому что всякий раз, как он сюда попадает, весь его вид вопит о желании поскорее убраться восвояси. «Почему?» – у меня возникает вопрос. Ведь абсолютно все мы настроены дружелюбно, и даже Алекс старается изо всех сил увидеть в чужом человеке родного, своего ребёнка, своего сына.
В понедельник утром получаю другое сообщение от почти таинственного и порядком странного брата:
“Прости, сегодня снова не смогу. Мне нужно ещё пару дней”.
Решаю, что он не явится вовсе и, похоже, не собирался изначально. “И ни разу ты не человек слова!” – думаю разочарованно. Очень разочарованно. И у меня для разочарований уже целых две причины: его девушка – номер раз; мои обманутые ожидания – номер два. Но, конечно, если бы не девушка, причина номер два не имела бы особого значения и, может быть, я даже нашла бы массу оправданий в моей находчивой голове…
В понедельник у меня после школы только один урок испанского, но моя преподаватель его отменяет, сославшись на плохое самочувствие, что совершенно точно враньё и, скорее всего, она попросту ещё не купила все подарки к Рождеству. Освободившись раньше обычного, я решаю отправиться к матери на работу, что делаю не так часто, но очень люблю: всякий раз, заходя в переполненную студентами аудиторию, я испытываю гигантских размеров гордость! Да-да! Это моя мама стоит вон там на подиуме у своего профессорского стола! Это моя мама, такая строгая и элегантная, знающая решение любой сложной задачи, подойдёт вечером поцеловать меня перед сном! Вам она ставит отметки, а мне лепит сэндвичи по утрам!
Но в тот раз, конечно, мне было не до гордости и почитания матери. Само собой, я рассчитывала увидеть Эштона.
При виде меня мама едва не подпрыгнула от счастья и даже чмокнула в щёчку, что для неё верх ласковости:
– Сонечка! Какая ты молодец, что заскочила ко мне! Я сегодня чего-то в депресняке каком-то.
– Почему?
– Сама не знаю, но настроение на нуле. Сплошные проблемы.
– Что случилось?
– Ничего особенно страшного, Слава Богу, по мелочи в основном. Команда Лурдес проиграла соревнования, почетное последнее место заняли; Лёша поссорился со своей барышней, переживает и не хочет приходить на Рождество, говорит, все будут опять прикалываться.
– Все – это я?
– Ну а кто? Сколько раз я просила тебя не трогать его?
– А я его не трогаю, мам!
– Ну, хорошо, не его, а эту тему!
Под “темой” подразумевается склонность брата к слишком частой смене подруг. Я об этом шучу обычно, не выбирая выражений. Его это бесит, а мне нравится, как он бесится.
– Ну ладно тебе, мам! Это ж просто юмор, а он, как известно, продлевает жизнь!
– Кому продлевает? Мне эти ваши ссоры уже в печенку въелись!
– Ну какие ссоры, мам! Ладно, всё! Слова не скажу про твоего Лёшу, раз он такой нежный!
– Да ладно, все это мелочи жизни. Эштон сегодня на занятия не пришёл, это уже серьёзный повод для переживаний.
– Да тоже, поди, у девицы своей застрял! – буквально выплёвываю свою внутреннюю горечь по этому поводу.
Мама бросает на меня осуждающий взгляд:
– Я звонила ему, он сказал, что приболел.
– Врёт! Скорее, перебрал!
– Не думаю. У него голос был охрипший.
– Наивная ты, мам! Я могу изобразить тебе голос умирающего, если хочешь. Вот смотри: Валерия Витальевна, мне очень жаль, но сегодня я не могу появиться на занятиях – намертво придавлен к кровати длинноногой блондинкой! – хриплю. – Ой, простите, я хотел сказать, у меня грипп и жар!
– Смешно, – лицо у матери невозмутимо. – Смотрю, ты с брата уже переключилась на Эштона?
– С брата на другого брата, вернее будет сказать! – сообщаю довольно.
– Да какой он тебе брат! Не смеши меня! Я же вижу, как ты на него смотришь!
– Ещё чего! Ты что, мам! На фига он мне сдался? Он же пришибленный какой-то!
– Вот поэтому не смей его трогать! Не сладко ему пришлось, видно. Мать сама его растила, мужчины никогда в доме не было. Да и не знаешь ты, что такое нужда, дочь! И не дай Бог узнать!
– А ты знаешь?
– Нужды не знала, но тяжело было очень, когда Алёша родился. Денег на памперсы не было, дошло до того, что я подгузники ему из марли делала, а потом стирала их.
– Ты никогда не рассказывала мне об этом, – внезапно мне становится стыдно.
– Теперь вот рассказываю. Но голодными мы никогда не были, а у Эштона, похоже, и это было.
– Да ладно! А ты откуда знаешь?
– От верблюда!
– Ну, мам!
– Не для твоих ушей эта информация. Я сейчас к нему поеду, это недалеко, прямо рядом с Институтом. Пойдёшь со мной? Или подождёшь в машине?
– С тобой, конечно! Вдруг он там помирает, может, помогу тебе его реанимировать!
– Дочь! Иногда мне хочется подрезать тебе язычок! И если бы не Алекс…
Для моей матери слово «болезнь» имеет действительно совсем не тот смысл, какой обычные люди в него вкладывают. У неё любая болезнь всегда подразумевает “смертельную” болезнь. И на эту тему я тоже много и дерзко шутила, пока Алекс не рассказал мне, что они прошли с мамой, когда он болел раком, когда у мамы отказывали почки, когда няня нанесла ей четыре ножевые раны, убив моего нерождённого брата и почти убив мою маму. Теперь мне больше не до шуток.
Эштон открывает нам дверь, будучи в когда-то белой, теперь уже неясного цвета майке, измятой и влажной и серых домашних штанах. Щёки у него алеют румянцем, каштановая длинная чёлка выдаёт недавнее намерение хозяина привести себя в порядок, но расчёсанной не выглядит. Если бы не мама рядом, я бы смутилась и сбежала, потому что молодые люди, наверняка, именно так и выглядят, когда их отрывают от занятия сексом.
Но Эштон, увидев мою мать в дверном проёме, сияет искренней улыбкой, а когда она приобнимает его, приветствуя, с чувством кидается обниматься в ответ. Решаю, что оторвали мы его совершенно точно не от секса. Может быть, от спорта?
Увидев меня, Эштон как будто расстроился, и я тут же почувствовала себя назойливой мухой, доставшей человека своими ёлками и гирляндами.
– Привет, проходи! – коротко, но по шкале Эштона очень тепло предлагает мне хозяин.
– Спасибо, – отвечаю.
Только в гостиной, залитой дневным светом, обнаруживаю на скуле Эштона огромный такой жёлто-зелёный заживающий синяк, небольшую ранку над бровью с запёкшейся кровью, стянутую двумя аккуратными стежками и прозрачным пластырем.
– Что это у тебя? – восклицаю, совершенно забыв о том, что Эштон же у нас герой, отстоявший честь своей дамы в неравном бою.
– Да так, – отвечает, улыбаясь. – Хэд-шот один пропустил. По глупости. Отвлёкся немного.
– Ты заканчивай, пожалуйста, с хэд-шотами, дорогой друг! – вмешивается в нашу беседу мама.
– Уже закончил, мы же договорились! – отвечает Эштон, заглядывая матери в глаза. И в этом взгляде столько тепла!
“Это ненормально”, – думаю. По всем законам человеческих взаимоотношений, чувств и эмоций он должен её ненавидеть! Ну, или хотя бы испытывать неприязнь! И даже не важно, как именно преподнесла историю своей давней любви его мать, моя занимает рядом с Алексом место, которое с высокой долей вероятности могло бы стать её местом. А Эштон мог бы иметь полную семью…
Квартира у Эштона небольшая, но просторная, сквозь высокие панорамные окна виднеются корпуса маминого Университета. Мебели совсем немного, она простая, но современная. Повсюду идеальная чистота, и я с улыбкой замечаю развешанные в стенном шкафу, словно по линейке, футболки, батники, джинсы – это так похоже на Алекса! Своей оголтелой любовью к чистоте и порядку он частенько прессует Лурдес, но это бесполезно – моя сестра как разбрасывала вещи в младенческом возрасте, так и продолжает делать это до сих пор: трусы, школьные тетради и фломастеры мирно соседствуют по углам, на стуле, столе, кровати и под ней в её комнате. Алекс не может спокойно на это смотреть, и каждый раз принимается раскладывать вещи по местам, бурча своё извечное “ну как же так можно!”, а Лурдес с каждым годом все жёстче пеняет ему за вторжение в её “личное пространство”.
У Эштона Алекс совершенно точно чувствовал бы себя в полнейшем комфорте. У одной из стен обнаруживаю кучу нераспечатанных коробок, и, судя по размерам, это домашняя техника. Мама тоже их замечает:
– Эштон! Ты до сих пор не распаковал коробки? – в её тоне удивление, граничащее с возмущением.
– Ну… просто, мне не нужно это всё, как я и говорил в прошлый раз.
Только теперь я слышу, насколько в действительности осипший голос у Эштона. Он и в самом деле сильно простужен.
– Ты и карточками не пользуешься!
– Не могу.
– Понимаю. Себя помню – так же тяжело было решиться. Только мне он дядька чужой был, а тебе отец родной. Он любит тебя, уже любит, понимаешь?
Эштон утвердительно кивает, но взгляд отводит в сторону.
– Позволь ему заботиться о тебе! В этом нет ничего унизительного, и никто, конечно же, не делает тебе никаких одолжений. Ты сын, он отец, и присматривать за тобой, обеспечивать всем, чем нужно – его долг! Я уже говорила тебе и повторю: он не знал, что на планете существуешь ты, а если бы знал, поверь, его жизнь сложилась бы по-другому! Нет ничего важнее семьи и детей для него! Уж поверь мне!
– Сложилась бы как? – неожиданно отзывается Эштон. – Он женился бы на моей матери?
– Эштон! Женился бы – в этом нет никаких сомнений! И не представляешь даже, как был бы счастлив. Как раз в то время он и твердил мне без конца о семье и детях, все уши прожужжал!
У Эштона вытягивается лицо, а я почти не дышу – похоже, обо мне забыли… Таких откровений от матери на моей памяти нет ни одного!
– А Вы?
– А я была бы замужем за своим первым мужем, и каждый тихо и мирно шёл бы своей дорогой. Он не бросал тебя, не думай. Твой отец – самый порядочный человек и заботливый родитель из всех, кого я когда-либо знала!
– Он был бы несчастлив…
Эта фраза была сказана настолько тихо, практически шёпотом, что у меня душа замерла. Кажется, Эштон уже понял то, на что у моей матери ушло больше пятнадцати лет.
Мама подходит к окну, некоторое время задумчиво смотрит на свой Университет, затем также тихо отвечает:
– Никто из нас понятия не имеет о том, какую жизнь он мог бы прожить, сложись всё иначе. По крайней мере, я однозначно была бы уверена, что у меня всё отлично, и я на пределе счастья.
Затем она резко разворачивается и смело направляется в другую комнату, Эштон тут же устремляется за ней. А я совершенно точно ощущаю себя лишней. Иду за ними, чтобы хотя бы не чувствовать себя дурой, в конце концов, один из этих двоих игнорирующих меня людей – моя мать!
В комнате оказалась спальня: почти белый пушистый ковёр на полу и прямо поверх него безо всякой рамы огромный матрац. Больше ничего.
Эштон поспешно кидается собирать с пола аккуратно разложенные книги, тетради и листки обычной офисной бумаги, исписанной формулами и расчетами, схемами.
Мама, нахмурившись, держит один из них в руках, долго читая.
– Эштон… – внезапно зовёт его. – Подумай о матрице. Твоя мысль пошла не тем путём.
– Хорошо, спасибо.
Мама отдаёт ему исписанный не «тем путём» лист и быстро кладёт свою руку Эштону на лоб.
– Ребёнок! Ты весь горишь! Термометр есть? – внезапно восклицает.
– Нет…
– Так я и думала! Как ты лечишься?
Эштон с улыбкой пожимает плечами.
– Ты сейчас чем занят был?
Эштон протяжно вздыхает, обдумывая, по всей видимости, свой ответ, но сделать это как следует не успевает:
– Только не говори мне, пожалуйста, что ты с температурой, весь охрипший, решаешь мою контрольную!!!
– Вы ведь сказали до вторника всем сдать, иначе незачёт!
– Но не в том случае, если студент заболел, Эштон! Ты как маленький, ей Богу! Я что? Изверг, по-твоему?!
Эштон снова вздыхает, а я, пользуясь возможностью, спешу напомнить о своём существовании:
– Мамочка, ты, конечно же, лапушка у нас дома, но на своём подиуме в Институте выглядишь довольно таки грозно!
– Да ты даже не представляешь себе, дочь, чего мне стоит порой заставить этих обалдуев учиться!
Затем безапелляционно заявляет Эштону:
– Так, всё, дорогой мой, собирайся, ты едешь к нам – будешь жить в гостевой комнате до полного выздоровления! И вообще, давно пора завести тебе собственную комнату у отца в доме. Соня, дочь, помоги мне собрать для Эштона вещи.
– Не нужно! Я сам! – как-то нервно восклицает больной.
– Ладно. Давай сам, только быстро. Сонь, пойдём глянем, что у него на кухне.
А на кухне совершенно пустой холодильник и на полке в шкафу одинокая пачка макарон соседствует с не менее одинокой пачкой чая.
– Так я и знала! – раздражённо замечает мама. – Ведь говорила же: проверь, как ребёнок живёт! Так нет же! “Он взрослый, я не имею права к нему соваться!”
– Если ты про папу, то он прав, я считаю… – возражаю несмело.
– Папа он для Эштона, а для тебя Алекс! – успевает нервно высказать мама, но тут же осекается, осознав, по-видимому, свою ошибку.
– И мне тоже он папа! – огрызаюсь, едва сдерживая слёзы.
Какая разница, чья кровь в моих венах? Алекс и мой папа тоже!
История Валерии и Алекса в книгах «Моногамия» и «Моногамист»
