Виктория Мальцева
Абсолют в моём сердце
Глава 11. Снежки и поцелуи
Tom Cochrane & Red Rider – Boy Inside The Man
А во дворе настоящее сражение! Вся родня без исключения в возрасте до двадцати пяти лет с мокрыми штанами и красными физиономиями пытается подбить глаз моему брату Лёшке, который пребывает в настоящем эмоциональном угаре, давая имена всем своим бомбам, минам и ракетам, которые, чего не отнять, все до единой попадают в цель. И ведь не скажешь, что этому парню двадцать пять лет! И для меня загадка: где он натаскался такой меткости, если снег в наших краях – это настоящее чудо? Вспоминаю, что братец половину своей жизни играет в водное поло, и почти отчаиваюсь добиться справедливости в этом бое.
– А твой брат – молоток! – подмигивает мне Эштон. – Но мы его всё равно подобьём!
– И не надейся, он годами нападающим играл в водное поло – каждый день тренировки! Это бесполезно!
– На войне решающую роль играет не меткость!
– А что?! – интересуюсь с недоверием.
– Стратегия!
Не успеваем мы занять оборонительную позицию, как в мою руку попадает снаряд.
– Эй, полегче! Я ещё не окопалась! – кричу брату.
– На войне, как на войне, сестрёнка! Победители не щадят презренных! – с этими словами брат залепляет своим снежным снарядом Лурдес прямо в шею.
– Ну, ты и козел! – вопит сестричка по-русски. – Он же холодный!
– Долой всякую шелупонь с поля боя! А ну, кто на «Я» осмелится боем пойти?
Я вопросительно смотрю на Эштона, ожидая героических мужских движений, однако мой однополчанин и не думает шевелиться. «Вот же трус!», – думаю про себя. А вслух со всей доступной мягкостью сообщаю:
– Я же говорила, он непобедим в этом состязании!
Эштон только усмехается, продолжая наблюдать за происходящим.
Пока я леплю снаряды, стоны и крепкие словечки подбитых не перестают скрашивать наш Рождественский вечер. А Эштон всё наблюдает… Но на этот раз я замечаю едва различимую улыбку на его красивых губах и хитрый карий взгляд – в его голове явно зреет какой-то план.
Алёша попадает Настиному бойфренду прямо в голову, тот орёт:
– Fuck, fuck you fucking ass! I gonna kill you Russian bastard! (Чёрт тебя побери! Я убью тебя русский засранец!)
– И не мечтай, подлый янки! Мы французов под Москвой били! Мы Гитлера замочили, и вас, слабаков, замочим! – с этими словами мой брательник залепляет белую мину прямо в глаз Эндрю. В этот момент Эштон в какую-то долю секунды выскакивает из-за своего сугроба, и его снежок со снайперской меткостью летит моему брату в череп. Но Лёха, конечно же, отбивает снаряд открытой ладонью, иначе не бывать ему лучшим нападающим среди юниоров в сборной Сиэтла столько лет подряд! Я сияю от гордости за брата, пока тот во всю глотку орёт:
– Ах ты подлый французишка! И ты на русского богатыря войною идёшь! Эх, и не учит вас, недоумков, история!
И брат мой единокровный запускает два снаряда подряд, Эштон, само собой, уворачивается от своего, а вот я… А я так и стою с лицом, всем залепленным противным холодным снегом.
Мне так обидно, что не передать словами: это, конечно, игра и притом честная, но как же, блин, больно и неприятно! Снежная каша, обжигающая мою кожу, проникла, кажется, даже за пазуху! Я стряхиваю снег, всхлипывая, а Эштон помогает мне, приговаривая:
– Ну, ты чего так расстроилась? Это же просто игра!
– Больно! – честно признаюсь ему.
Эштон выламывает из стоящего рядом куста длинную палку, привязывает к ней свой белый шарф и поднимает над нашими головами:
– Эй ты, русский типа ниндзя! Как насчёт того, чтобы ввести правила?
Думаю, Армани понятия не имел, что его шарф будет голубем мира. Пусть и временного.
– Никогда ещё русскому богатырю «Хранцузия» правил не диктовала! Запомни это, мальчик! И книжку себе по истории купи!
– Окей, книжку куплю, но в современном цивилизованном мире мы иногда садимся за стол переговоров! Может, ваш непобедимый и грозный «Я» хотя бы попробует выслушать?
– Слабаки! – орёт Настя из Лёхиного окопа, – никаких переговоров, все вы будете нашими рабами!
– Я предпочитаю вассалов! – возражает ей мой брат.
Эштон, смеясь, продвигает дипломатическую линию:
– Я вот что предлагаю: уже почти стемнело, девочки замёрзли, и нам нужно определить победителя.
– Мы с Алексом победители, ты что, не понял ещё что ли? – опять орёт Настя, привыкшая величать моего брата Лёху Алексом, что совсем не правильно. – Нас ни разу не подбили!
– Так и меня ни разу даже не задело! – тут же парирует ей Эштон.
– Это потому что ты трус и в окопе сидишь! Позорище! В нашем роду таких ещё не было!
Последние слова Насти неприятно задели Эштона, я это сразу увидела по перемене в его взгляде и исчезнувшей улыбке.
– Хорошо, пусть так. Алексей, я предлагаю вот что: играем на выбывание, считаем только попадания в голову парням. Девочек выбиваем только целясь в корпус, за попадание в лицо стрелок считается убитым. Что скажешь?
– Идёт, – тут же отзывается мой брат.
– Согласен на поблажки женщинам, они, правда, хорошо уже подмокли, – подаёт голос Эндрю из-за своей ёлки.
– Но у меня условие! – у моего брата всегда нескончаемый поток идей. – Победитель раздаёт пинки под зад всем побеждённым, кроме девочек! Будем считать это данью!
– Окей! – соглашается Эштон, снова улыбаясь.
Подзывает меня знаком:
– Какое минимальное расстояние тебе необходимо, чтобы сделать меткий бросок?
– Метров 5-7 – не больше. Я не очень меткая.
Эштон вздыхает, думает какое-то время, затем посвящает меня в свой план:
– Пробирайся как можно более незаметно вон к той ёлке, видишь её?
– Да.
– Спрячься за ней и жди, пока я не подам знак.
– Какой?
– Эммм, я просто громко крикну: «Алексей – трепач!».
– Тебе это дорого будет стоить!
– Посмотрим ещё! Как только услышишь это, выбегай из-за своей ёлки и двигайся в сторону бассейна. Как почувствуешь, что точно можешь попасть – запускай снаряд, поняла?
– Поняла. Только ты ори вот что: «Лёха – косой, набитый колбасой!» Запомнил?
Эштон повторяет раз десять русскую фразу, пока она буквально не отлетает от его зубов.
– Слушай, а что это значит? – внезапно интересуется.
– Не бойся, ничего ужасного, но Лёха бесится жутко! – сообщаю с невероятным удовольствием.
– Ладно, сейчас я попробую выбить Эндрю, а ты не высовывайся, поняла? На тебе вся миссия завязана!
– Поняла.
– Отлично.
Спустя двадцать минут на поле боя из выживших остаёмся только мы с Эштоном и Лёха с Настей. На счету обоих снайперов примерно равное количество жертв, и Лёха уже не так весело вопит свои кричалки.
– Давай, пробирайся к месту диверсии, – получаю команду.
Как только я выдвигаюсь ползком из нашего сугроба, Эштон пулей вылетает из-за него же, метая снежки в Лёху, и несётся в сторону, противоположную от моей ели. Офигевший брат начинает обстрел, но поздно: Эштон уже в другом окопе, в опасной близости к нашему Наполеону.
– Лёха!
– Чего тебе?
– А ты не трепач? – интересуется, смеясь, Эштон.
– А ты не офигел ли, шпана мелкая?!– вижу, что брат мой начинает злиться.
– Может, и шпана! – отзывается Эштон с подозрительной иронией. – Главное, чтобы наш герой трепачом не оказался и не получил бы пинок под зад!
Народ на поле битвы начинает ржать, и я чётко вижу, что Эштон моего брата УЖЕ вывел из равновесия.
– Это от тебя, что ли, детсад? Молоко вытри с подбородка, Бэмби!
– А если и от меня? – с этими словами Эштон бросается на открытое, ничем не защищённое пространство.
– Вот ты дурак, Эштон! Тебе конец! – пророчит во всю глотку Эндрю, давясь от смеха.
– Он не дурак! Он гордый камикадзе! – возражает ему Дерек, Настин бойфренд.
– Эштон! Завали его! – пищат хором Кейси, Аннабель и Лурдес, и в этот момент я люблю сестёр самой нежной любовью.
Внезапно слышу наш позывной: «Лёха – косой, набитый колбасой!» Просто кошмарный акцент Эштона вызывает непередаваемую бурю эмоций: народ ржёт так, что никаких комиков не надо! А брат мой слегка так багровеет…
Покидаю свою ёлку, бегу что есть мочи куда условлено, и каково же моё удивление обнаружить, что брат понятия обо мне не имеет, да ему, кажется, вообще нет никакого до меня дела! Вся его багровая злость и внимание сосредоточены на выскочке Эштоне! А меня, похоже, никто даже и соперником не считает! На расстоянии «прямо перед носом» Лёха, наконец, замечает меня, но поздно: моя рука уже совершила свой судьбоносный бросок! Вымученный долгим ожиданием, а оттого намертво слепленный снежный не то что ком, а вообще сугроб, благополучно прилуняется на ясный лик моего единокровного брата, залепив ему всю физиономию, подло проникнув за шиворот и, кажется, даже за пазуху…
На какое-то мгновение на поле сражения воцаряется смертельная тишина, брательник одним медленным движением снимает с лица свой позор, смотрит в мои глаза своими ангельски синими и дьявольски злющими:
– Ну всё, Сонька! Прощайся с жизнью! – с этими словами он срывается с места, а я не жду – спасаюсь, потому что знаю, чем чревата угроза – он точно закопает меня в сугроб, а я это жесть как не люблю!
Лечу с нечеловеческим визгом от рассерженного поражением Бонапарта, слышу свист, смех, чей-то крик:
– Лёха, так не честно! Подставляй Софье зад!
Внезапно обнаруживаю себя в тупике – на площадке за бассейном, огороженной от следующего далее обрыва к морю толстым стальным поручнем. Тут же торможу, но манёвр нарушает мою устойчивость, в одно мгновение мой чемпионский зад шлепается на невероятно скользкий под снегом мрамор, и прежде чем мой мозг успевает что-либо сообразить, я вылетаю с террасы, снайперски проскочив между поручнем и подлым гранитом…
Haux – the river song
И я под ёлкой. Почти по плечи в сугробе. Не передать словами, как стонет моя задница, и горят исколотые еловыми ветками щёки!
Шок, боль и обида вольным потоком тут же хлещут из моих глаз…
Вижу над собой тень – мужская фигура одним тарзанским прыжком перемахивает через предавшую меня ограду и плюхается рядом со мной в сугроб.
– Ты цела? Не ушиблась? Голова болит? Руки? Ноги? Спина? – это Эштон.
Я отрицательно мотаю головой, и по какой-то неясной причине голос этого парня, вопросы, которые он задаёт с бесконечной тревогой, вызывают во мне новую бурю эмоций, и я рыдаю…
Эштон тут же прекращает меня трясти и щупать, и … и я впервые в жизни слышу его невыразимо красивый французский:
– Mon Dieu, comment tu m'as effrayé, Sophie! Dieu merci, tu va bien! (Господи, как же ты напугала меня, Софи! Слава Богу, с тобой все в порядке!)
У него такие крепкие, большие руки…
Эштон резко притягивает меня к себе, его пальто распахнуто, и моё лицо оказывается плотно прижатым к тонкой ткани белой рубашки, нежно пахнущей его туалетной водой и чем-то ещё… Это «что-то» настолько приятное, терпкое… Оно погружает меня в очень странное состояние и вызывает в моём невинном теле уже знакомые реакции… Я ощущаю щекой крепкую как камень мышцу его груди и слышу ускоренный раз в сто сердечный ритм: бух, бух, бух…
Мой мозг в эти мгновения не способен понимать что-либо, но звук, который я слышу, прекраснее самой гениальной музыки, запахи, ласкающие мои избалованные рецепторы, вызывают во мне такой ответ, какой не под силу даже самому изысканному и дорогому аромату…
В моём сознании происходит мощный сдвиг, чувства обнажены и опасны как провода высоковольтной линии, по моим нейронам одним нескончаемым потоком идёт цепная реакция со скоростью, ещё не описанной ни одним законом физики…
Я закрываю глаза, чтобы услышать тихий, но чёткий голос своей души: ЭТО ОН! И ни одна моя клетка, ни один мой атом не имеет намерения с ним спорить…
– Да всё нормально, Эштон! Там ёлки и кусты растут не просто так! Твой отец не строит дома, опасные для жизни! – вещает голос моего брата, повисшего на стальном поручне над нашими с Эштоном головами.
– Расслабься парень, здесь нельзя ни покалечиться, ни убиться! Блин, у него губы белые, Лёш! Тащи валерьянку! – стебётся Эндрю.
Но я знаю: за этими бестолковыми шутками и напускным спокойствием они оба прячут свой испуг. Всё-таки я могла не так удачно приземлиться! Или приснежиться?
Эштон немного ослабляет хватку, и я слышу уже не такой прекрасный его французский:
– Putains de connards! (Чёртовы придурки!)
– Да ладно тебе, Эш, всё ж обошлось! – мой брат знает «франсе» не хуже, чем я. – В нашей семье всегда всё кончается хорошо! Выбирайтесь оттуда! Совсем стемнело, сейчас будем фейерверки запускать!
Оба исчезают, но через пару мгновений луноподобная физиономия брата возвращается с сообщением:
– И это, сестра, не хочу огорчать, но своим эпическим полётом «над гнездом кукушки» ты лишила себя права пнуть меня под зад!
– Почему это?! – отзываюсь.
– Да потому, сестрёнка, что уговор был на пинок от победителя, а не от белки-летяги! Так что прими мои глубочайшие сожаления и искреннее сочувствие, но зад мой такого позора не потерпит!
– Сволочь лживая! Нечестный редиска! – ору на русском, чтобы у Эштона уши в трубочку не свернулись.
Неожиданно чувствую, как объятия единственного достойного мужчины снова делаются плотнее, и с глубоким вздохом его подбородок опускается на мою макушку. Но с места мы так и не сдвинулись – оказывается, в этом сугробе не только мне так уютно и спокойно.
А вы замечали, что под ёлкой всегда так сказочно! Хочется тихонечко лечь под неё и ждать чудес…
Вдруг Эштон хмыкает, его рука копошится в моих волосах какое-то время, и через мгновение на моей ладони оказывается фиолетовая бабочка из блестящей фольги, затем розовая, за ней жёлтая и снова фиолетовая.
– Забавно, – слышу немного хриплый голос Эштона у самого своего уха, – в тот день, когда мы с тобой развешивали гирлянды и хлопали хлопушки вокруг этих ёлок, мне приснился очень странный сон…
– Какой?
– Твои длинные волосы и в них стаи фиолетовых бабочек, только… не хлопушечных, как эти, а настоящих! Представляешь?! Словно я знал, что ты свалишься под эту ёлку! В тот день я ещё подумал, что это место, у борта вашего бассейна, небезопасно.
– Оно и было таким: тут были обломки скалы и валуны, пока Алекс лет пять назад не накрыл тут все грунтом и не посадил ёлки с кустами…
Мы молчим некоторое время, потом Эштон едва слышно и снова на своём языке задумчиво признаётся:
– Как будто знал, что ты свалишься в этом месте… или кто-то другой…
– Или кто-то другой, – повторяю его слова.
London Grammar – Non Believer
Внезапный, безобразно громкий хлопок взрывает окружающую нас тишину, и тёмное небо освещается заревом золотого фейерверка. Сразу же за ним ещё один и ещё, залпы сменяются один за другим, раскрашивая небо над нашими головами огненными цветами, замысловатыми узорами, волшебными кружевами.
Ёлка, приютившая нас, загорается голубыми огоньками, развешанными нашими же с Эштоном руками ещё месяц назад, и я внезапно ощущаю себя в самой настоящей сказке… Разворачиваюсь немного, чтобы взглянуть на Эштона, и нахожу на его лице восторг, похожий на мой собственный. В его глазах впервые нет ни тени холодности, ни озабоченности, ни обременённости тяжёлыми внутренними мыслями, и я понимаю, что в это мгновение он так же безгранично и безусловно счастлив, как и я, забыв все свои огорчения, если они когда-либо у него были.
Я вижу, как в его тёмных вьющихся прядях играют цветные яркие вспышки, замечаю капли растаявшего снега на его нежной коже, ресницах, завитых кончиках мальчишеской чёлки, вспоминаю, как гулко билось его сердце, испугавшись за меня, и внезапно ощущаю себя самым счастливым, самым везучим, самым влюблённым существом на планете…
Контур его по-детски приоткрытых губ внезапно становится для меня соблазном, перед которым ни одно благоразумие не может устоять, и я сама не замечаю, как мои собственные легко трогают их в самом невесомом и самом невинном поцелуе из всех возможных…
Несколько сладких мгновений мы соединены моим нежным касанием, но Эштон замирает, и страшный жгучий стыд медленно разливается по моим венам… Я опускаю голову, жар приливает к моим щекам, тяжесть разочарования так велика, что мне кажется, я умру под её весом.
Бесконечные взрывы фейерверков над нашими головами более не интересны ни одному из нас, Эштон тоже опускает голову, и его губы упираются в мою щеку… Спустя ещё мгновение они скользят по ней до подбородка, целуют его, затем нежно трогают мою нижнюю губу, переключаются на верхнюю, и я медленно схожу с ума. Эштон раскрывает свои губы шире, обхватывая мои с такой жадностью, словно его аппетит набирает силу с каждым касанием, каждым моим вздохом, смешавшимся с его выдохом.
Время внезапно останавливает свой ход в измерении моей личной Вселенной, яркие цветные вспышки фейерверка раскрашивают волосы Эштона своим волшебным светом, и из-за них мне совсем не видно его лица, но в эту секунду моей жизни, в это самое важное в ней мгновение я вдруг понимаю, что он и есть «тот самый»… именно он! И никто другой никогда не сможет заменить его, восполнить потребность в его касаниях, шоколадном и невыразимо умном взгляде, такой многословной молчаливости, едва заметных сдержанных улыбках, но главное, самое главное – в его таких крепких, уверенных, надёжных объятиях.
Это был первый в моей жизни поцелуй. Самый первый, самый волшебный, самый трепетный поцелуй!
Никогда не думала, что губы мужчины могут быть такими нежными, не чересчур мягкими и не слишком жёсткими, не влажными и не сухими, а такими, каждая ласка которых отдаляет тебя от твоего собственного рассудка, от страха, растерянности, неуверенности в себе… Ты словно паришь на необъятных белых крыльях в небосводе своих чувств и эмоций, облака щекочут твои ступни, ты улыбаешься блаженной улыбкой и наивно не догадываешься, что всё это не навсегда, это лишь мимолётное мгновение, настолько быстрое, что останется в памяти быстро гаснущим следом кометы, по имени Любовь…
И это губы мужчины… Не мягкие материнские, не ласковые отцовские, не нежные поцелуи сестёр. Это губы, дарящие волшебство, разгоняющие чувственность, насыщающие тело и душу пёстрыми разливами эмоций. Любовных эмоций.
Он настойчив, но не слишком, он нежен, но и дерзок в то же время, он ласкает, жадно поглощая меня, а я лишь женщина в его руках, покорная, податливая, любящая.
Ещё никогда в своей жизни я не ощущала себя такой умиротворенной, защищенной, спрятанной от всех невзгод и тягот в самом центре планеты, имя которой «любовь мужчины»!
В ту секунду мне казалось, что наш поцелуй – это апогей всех моих ожиданий и желаний, что с него и начнётся мое бесконечное, но простое счастье любви с тем самым человеком, которого все ищут, многие ошибаются, некоторые даже гибнут в поисках, но большинству так и не удаётся его найти.
Я не знала тогда, в свои юные шестнадцать лет, как огромны были мои ожидания, ведь мальчик, так сильно похожий на своего отца, вовсе им не был. А Алекс, мой отец и мой отчим, купал в своей любви мою мать так, что она иногда захлёбывалась собственным счастьем. И мне хотелось так же! Я и не представляла себе, что отношения между взрослыми мужчиной и женщиной могут быть иными: менее нежными, менее преданными, менее страстными.
В тот безумно красивый, созданный семейным счастьем и любовью праздник мне было невдомёк, что у судьбы на мой счёт имелись совсем другие планы.
Глава 12. Разговор Алекса и Леры об Эштоне (Бонус к Моногамии)
SYML – God I hope
José González – Stay Alive
Смотрю на своего благоверного и тихо себе завидую: весь мой, целиком и каждой своей клеточкой в отдельности. Красивый до изнеможения, неправильный, неидеальный, наломавший дров, так сильно обидевший меня, так больно терзавший, но … но такой родной!
Лежит себе и балдеет на нашей брачной постели… Именно брачной! Вот же фетишист-затейник… Любит, чтобы всё правильно было, всё по полочкам: чтобы дом большой и уютный, чтобы спальня только такая, как мне нравится, и чтобы любовью заниматься на ней, а не сексом! Признался совсем недавно, что самый большой кайф для него, это когда мы дома. Я, конечно же, возразила, что правдой это никак не может быть, мужчины тянутся к разнообразию – научно доказанный факт! И если уж и приходится с одной и той же самкой… простите, женщиной, то уж хотя бы в разных постелях… Ну, в другой обстановке. За самку получила выговор и следующее глубокомысленное утверждение:
– Первобытный мужчина чувствовал себя если не в полной, то хотя бы в относительной безопасности в своей пещере. Мы ж тоже боимся, просто не признаёмся вам, женщинам, нам же нужно держать лицо! А так… тоже страшно. Вдруг тигр неудачно нападёт и ногу откусит, или там мужик из соседнего племени, пошире торсом и кулаком покрепче, возьмёт да и утащит самое дорогое в свою пещеру?! А пока ты дома, то есть в пещере, можно и расслабиться. А если сюда ещё и сладенькое добавить в виде любимой женщины в брачную постельку… Ммм – весь кайф!
– Вот уж не думала, что вы такие «бояки», на самом деле!
– Ещё какие. Беда может в любой момент заявиться! Вот Артём твой прохлопал тебя… И я этого боюсь! А вдруг явится такой весь из себя Алэн Делон, понравится тебе и…
– И выкинет такой же фортель как ты?
– Именно! Ты даже не представляешь себе, как это страшно! А пока ты в брачной постельке живёшь полной жизнью, риски стремятся к нулю!
– Ну ты и теорию развёл, дорогой! Во-первых, Делону до тебя как до луны, а во-вторых, он же дед старый уже!
– Так и я не молодой.
– Тоже мне немолодой! Сколько тебе? 45? Какие твои годы! Мужчина в самом расцвете сил, как Карлсон! И потом, даже молодые не начинают каждое утро с секса.
– С любви.
– Секса!
– С любви!
– Ладно. Уступлю. Я же женщина, мне положено уступать.
– То-то же. Не забывай об этом.
Загибает одну свою руку за голову, вторую небрежно кладёт на собственный живот, лежит так какое-то время, разглядывая меня с улыбкой, которая из мягкой как-то незаметно трансформируется в подозрительную.
– Мне не нравится, как он на тебя смотрит.
– Кто?
– Ты знаешь.
– Не знаю!
– Всё ты знаешь, и всё замечаешь. Думаешь, пройдёт у него это?
– Пройдёт.
– Если он полезет к тебе, я убью его.
– Что ты несёшь, Алекс?! Ну вот серьёзно? Как ты можешь такие вещи говорить о своём ребёнке?! О сыне своём!
– Мне плевать, кто он и кем мне приходится, если он пялится на мою жену.
Спустя время и со вздохом:
– И он моложе…
– О Боже, очередная дурь в твоей голове! И где мне брать силы, чтобы всё это терпеть? Ты со своей ревностью задолбал уже!
– Это от ущербности, ты же понимаешь. Чем старше я становлюсь, тем сильнее страх, что ты переключишься на молодого. Вот ты возишься с моим коленом каждый вечер, тратишь уйму времени чтобы приготовить все эти компрессы, потом наложить их, потом посидеть со мной, и очки ещё эти идиотские… На его фоне я чувствую себя… развалиной!
– Нет, ну ты совсем сдурел, честно. Ревновать к собственному сыну! У тебя, видать, сегодня вместе со спермой часть мозга вытекла.
– Фу!
– А про сына такие вещи жене говорить не фу?
– Определённо выглядит отвратительно, но от факта не уйдёшь – он от тебя глаз не отводит. Я вначале думал, позлить меня хочет, а теперь понял: нет, он просто залип так же, как и я. Ты представляешь, что его ждёт, если он такой же моногам! Я тебя не отдам! Сразу предупреждаю! Убью его!
Смотрю на своего мужа в отражении зеркала, ищу подвох, и, конечно же, нахожу: в улыбке, в расслабленной позе, в транслируемом спокойствии и полнейшем комфорте.
– Ты издеваешься да? Не пойму только, зачем разыгрываешь весь этот спектакль, Отелло!
Расплывается в широченной улыбке:
– Помочь тебе хочу!
– В чём?
– Душу облегчить! Ты же хочешь спросить, как всё прошло, как она выглядит, о чём мы говорили, и как вообще вышло, что Эштон мог родиться в то время, когда у нас с тобой такие страсти кипели. Давно хочешь! По глазам вижу, по жестам, в молчании твоём слышу все эти вопросы. Но ты ведь не спрашиваешь. Молчишь и мучаешься. А зачем? Просто спроси меня! И я отвечу на каждый твой вопрос.
Чёрт… Никогда не выходите замуж за слишком умных мужчин! У моего вот обнаружился восемнадцатилетний сын… И конечно, встреча с его матерью была неизбежной. Нет, я в нём уверена на все двести процентов, жизнь научила доверять и не оглядываться и всё такое, но… Но он ездил к ней сам, он был у неё дома, на её территории… И она ведь когда-то соблазнила же его… А если учесть пунктик по поводу предохранения, сам факт рождения Эштона уже очень о многом говорит.
– Как она выглядит? – тихонько спрашиваю.
– Иди ко мне!
– Ты сказал, ответишь…
– Конечно, отвечу, но сначала обнять хочу и прижать к себе!
Послушно иду к нему, лезу в нашу постель.
– Вечно ты торопишься одеться, никогда не даёшь налюбоваться на тебя! А потом ругаешься, что у меня прелюдии слишком медленные и ты на работу опаздываешь… А как иначе? Мне же насмотреться нужно! – улыбается и целует моё лицо.
– Так что там с нашей… темой?
– Ужасно она выглядит. Жизнь её измотала и жутко осознавать, что частично по моей вине.
– Почему о сыне не сказала тебе?
– Банально не знала как. Я уехал, не оставив ей никаких данных о себе.
– А Марк?
– А Марк тоже, хоть и позже. Так неудачно вышло всё это… Для неё. Они виделись в общей компании незадолго до его отъезда, но она ничего не спросила у него, потому что ждала, что я сам ей позвоню. А потом, через месяц, когда узнала, что беременна, уже и спрашивать было не у кого – и Марк уехал, а он нарочно свои координаты никому никогда не давал. В принципе, я так же поступал, не поверишь, от них бывало не отделаешься, но вот Амбр… С ней как-то иначе всё было с самого начала. И я бы оставил ей свой номер телефона американский, если бы она попросила, но она… предпочла гордо ждать моего шага. Потом было не до гордости: ребёнок родился с проблемами, очень деньги нужны были, а как найти меня, она не знала.
– С проблемами?
– Да, он крупным был, ей вовремя операцию не предложили и пока доставали, вывихнули бедро, ручку тоже повредили, но не так страшно. Но главное – у него асфиксия была, достаточно серьёзная. Это привело к проблемам впоследствии. С речью. Как у Алёши примерно. Она сказала, он до четырёх лет молчал, и некоторые специалисты даже подозревали аутизм. На самом деле, мне было страшно всё это слушать, Лер. Страшно и стыдно, потому что это моя ответственность и обязанность быть рядом с женщиной, с матерью моего ребёнка, да и вообще… Это была очень тяжёлая поездка, Лерусь. Я всё ждал, когда же ты спросишь, чтобы выговориться, потому что камнем всё это лежит на сердце. Я очень виноват перед ней. И перед сыном, конечно, тоже.
– Алекс, он таким парнем достойным вырос… Я же всё замечаю, кто, с кем, кого, они же все как на ладони у меня. Его все хотят! Как и тебя! Ты передал ему это…
– Если б мог, не передавал бы.
– Но он справляется совершено иначе! Я вижу, что понимает и свою привлекательность, и то, как девочки вьются… Вьются, но не вешаются. Боятся его. На лекциях один сидит. Сколько раз видела, как девчонки подсаживаются, он на ухо что-то шепнёт, и их как ветром сдувает. Теперь даже не садятся, говорю тебе, побаиваются его.
– Может он гей? Странно это…
– Ты только что ревновал меня к нему!
– Да я просто прикалывался! Но он глаз с тебя не сводит – это факт. Я ещё не начал париться, но скоро уже начну.
– Он точно не гей. Девочек зажимает иногда, то в столовке, то в коридоре. Но меня заботит отсутствие сердечных привязанностей и нежности к противоположному полу. Он их просто использует, Алекс. Это плохо, я считаю.
– Это он за меня мстит! – заявляет, улыбаясь.
– Зря ты так шутишь. Мне пришлось стать свидетелем неприятной сцены в библиотеке. Я в стеллажах копалась, и он просто не заметил меня, поэтому я увидела всю его жестокость. Он жестокий, Алекс, очень.
– Рассказывай.
– Девочка рыдала. Влюбилась сильно, это видно. Смотрит на него, как на Бога, а он – ледяная глыба. Выслушал все её мольбы и просьбы молча, ни слова не произнёс, а потом просто сказал «ты мне не интересна» и ушёл. Я успокаивала её полчаса, так жалко девчонку стало, своя вон такая же точно есть! Соня, похоже, тоже по уши…
– Я знаю, и это меня СИЛЬНО беспокоит! Я уже поговорил с ним в Рождество, расставил все точки. Он к ней не сунется, не переживай.
– Алекс, кто его знает, а в праве ли мы вмешиваться? Как бы дров не наломать.
– Девочки в Сонином возрасте влюбляются по нескольку раз в год, всё пройдёт у неё. Главное от Эштона уберечь, он способен сильно ранить её, я это чувствую. Вот знаешь, прямо ощущаю исходящую от него угрозу. И мне тяжко, потому что, с одной стороны, сам должен ему много и обязан хотя бы сейчас во всём помогать, но с другой, Соня… Ты знаешь, кто Соня для меня.
– Знаю. У вас коннекшн с её двухлетнего возраста.
– Раньше. Я на фотки её младенческие любовался часами, у меня их много было. Представлял себе, что это мой ребёнок, из-за цвета волос… Ты же светлая.
– Артём тёмный…
– О нём я вообще предпочитаю не думать.
– А откуда фотки у тебя были?
– Ты что-нибудь о детективах слыхала?
– Да ладно!
– Я же говорил тебе, что всегда держал руку на пульсе. А вдруг бы у тебя беда случилась? А вдруг бы помощь моя нужна была?
– Это больше похоже на прикрытие.
– Нет, это правда. Я все те пять лет чувствовал себя ответственным за тебя и Алёшу. Я вас семьёй с самого начала воспринимал. Не было ни единого дня, в котором ты была бы любовницей. Я тебя женой своей всегда считал, можешь смеяться, конечно.
– Да я не смеюсь, ты просто глупости говоришь такие! Какой женой?
– А кем ещё? Штамп в паспорте делает пару мужем и женой перед людьми, а реально брак заключается, когда в голове и сердце появляется абсолютная уверенность в том, что это именно тот человек, с которым хочешь по жизни до самого конца идти. Что это он приедет однажды спасать тебя, не побрезгует онкологией, и не пожалеет оторвать месяцы от своих детей только чтобы спасти тебя. Что будет возиться с твоим стареющим коленом, выпрашивая у сестры настойку через пол планеты. Я ведь не ошибся с выбором, теперь ты понимаешь?
– Ты тоже со мной повозился, помнится…
– Я сам наломал дров, по моей вине с тобой случилось то, что случилось.
– А если бы не по твоей? Сиделку нанял бы?
– Конечно, нет! – целует в макушку. – Вот поэтому я и говорю, женой тебя видел с самого начала! Только женой и больше никем!
Hollow Coves – These Memories
После обеда мы вылетаем в Европу, в Италию, по плану – Рим и Флоренция. Это МНЕ захотелось, а он всегда соглашается… Не знаю, как решает свои дела и вопросы, как откладывает встречи, и как, в итоге, это отражается на его работе, но никогда мне не отказывает… Да я и не злоупотребляю, но если вдруг захочется, как сейчас, вырываю нас обоих из привычной рутины, и вот мы только вдвоём, только я и он, наслаждаемся друг другом и контрастами древней Флоренции.
У нас всего четыре дня на этот раз, и времени мы не теряем.
