Виктория Мальцева
Абсолют в моём сердце
Толкаю его, он поддаётся, упирается спиной в каменный борт набережной Арно и улыбается. Тёплые ладони не отпускают мою талию, муж вжимает меня в себя и не отрывает взгляда.
– Как хорошо, что нет здесь никого… – шепчет тихонько.
– Это потому что пасмурно!
– Давай всегда гулять, когда пасмурно?
– Давай… – договорить не успеваю, потому что его губы уже на моих губах.
Мой Алекс любит целоваться. И умеет… Ох, как умеет! Он вообще любит и умеет всё, что касается телесных контактов, особенно, если они связаны со мной, его женой.
Только со мной! Я знаю, что у него никого больше нет, не будет и не может быть. Он убедил меня, предъявил такие аргументы, вес которых отбил охоту «подозревать» навечно.
Поэтому я не ревную. Не ранят скользящие по его лицу, рукам, груди, талии чужие женские и не только взгляды, не беспокоят сообщения незнакомок, неизвестно как раздобывших его номер, на которые он НИКОГДА не отвечает, не вызывают подозрений заискивающие улыбки женщин-коллег, их звонки и елейные голоса. Я твёрдо знаю, что всё это – мимо. Потому что взгляд, которым он сейчас рассматривает меня, поправляя мои растрёпанные Флорентийским ветром волосы, говорит больше, чем могут сказать любые слова… И хотя при каждом удобном случае я слышу бесконечно знакомое бархатное «Я люблю тебя!» то шёпотом, то песней, то стихами, то криком, но чаще стоном… мне известно всё и без слов.
Муж вжимает меня в своё мощное, горячее тело, и это один из таких моментов, когда я позволяю себе полностью расслабиться, раствориться в его силе, душевном тепле, мужском умении дарить уверенность, безопасность. Я чувствую себя ребёнком, маленькой слабой девочкой, но далеко не беззащитной – моя защита обнимает меня кольцом сильных мужских рук, закрывает большой грудью, словно щитом, от всех невзгод. Поэтому у меня есть только одна забота – сохранить его, моё чудище-чудовище, защитить, уберечь от самого себя…
Никто не знает его таким, каким знаю я. Никто из окружающих нас людей и не подозревает о его контрастности. Он ровно настолько же силён и успешен, насколько ранен, изломан и уязвим внутри. Его съедают собственные страхи, обиды на самого себя, людей и даже на меня. И хотя мы давно простили друг другу ошибки, их острые шипы навсегда останутся в наших сердцах.
Поэтому нам обоим так важно, зализывать раны нежностью и лаской, поэтому мы, два сорокалетних, стоим сейчас на набережной Арно, и вместо того чтобы фотографироваться или хотя бы любоваться на Золотой мост, целуемся затяжным, бесстыжим поцелуем на зависть молодёжи…
Лежим в своём номере, усердно отлюбив друг друга, несмотря на туристическую усталость и буквально отпадающие ноги, умотав себя и любимого двойным раундом.
– Задолбали итальяшки! – внезапное недовольство.
– Что так?
– У меня пятка свисает!
Моё замученное сексом тело тут же разбирает хохот…
– Нет, ну серьёзно! Этот номер не из дешёвых, почему они так уверены, что туристы такие же «коротыги», как они?!
– Любимый, они просто даже не подозревают о существовании кинг-сайза! Это исключительно американское изобретение!
– Вот же ж блин! Я бы обязал в описании номера указывать метраж кровати!
– Ну, хочешь, я твоей пяточке табуретку подставлю?
– Да причём тут пятка, вообще! Мне тут развернуться негде, места для манёвров мало! Миссионеры долбанные!
Я снова смеюсь:
– Ну, хочешь, перетащим одеяло на пол и на полу…
– Вот ещё! Я что тебе, подросток, чтобы на полу женщину свою любить?!
– Ну, для разнообразия…
– Чёрт! Всегда забываю, что разнообразие в твоём понимании, это смена места!
– Я бы не сказала, что забываешь…
Алекс долго рассказывает мне о своей новой яхте – его собственном проекте от начала и до конца, строит её сам на собственной верфи в Сиэтле. Да, теперь у нас есть верфь и в Сиэтле тоже – это чтобы и любимым делом заниматься, и от жены далеко не уезжать. Мой муж имеет некоторые непоколебимые жизненные принципы, и моё нахождение под его зорким оком ранжируется в списке MUST едва ли не под номером один.
– Сколько лет ты только со мной? – внезапно вырывается.
Честно сказать, я не хотела спрашивать. Просто, когда настолько сильно доверяешь человеку, бывает, расслабляешься до такой степени, что мысли иногда самовольно превращаются в слова.
Он умолкает на некоторое время, затем:
– Не понял, ты слушаешь меня вообще?!
– Да, конечно!
Не могу сдержать свой тихий позорный смех:
– Прости, просто вырвалось, я не хотела тебя перебивать…
– Подожди, что значит, вырвалось?! – он возмущён. Я бы даже сказала зол, но мой муж никогда на меня не злится, поэтому «возмущён».
– Ну…
– Лера! Ну сколько можно уже, а? Есть вопрос – будет ответ! Сколько уже мы повторяли этот урок, жена?! У тебя что, с усвоением материала проблемы?
– Ну всё! Разошёлся уже, как самовар на льду! Успокойся!
– Как я могу быть спокоен, если ты опять за своё взялась?! – даже приподнялся на локте, так его это взволновало!
– Тише! Тише! – иду на попятную. – Я ничего не скрывала и не держала в уме, клянусь! Вот только подумала, тут же и брякнула, поэтому и вышло так невпопад! – вру.
– Не обманываешь?
– Конечно, нет! Как я могу обманывать ТЕБЯ, моего любимого мужа?! Зачем? С какой стати?
– Точно?
– Точно, – целую его в нос.
– Ладно, – заваливается обратно на спину, моя голова у него на плече, держит обеими руками, словно боится, что кто-нибудь отберёт. – Что там за вопрос-то был, напомни!
– Я забыла уже.
– Лера!
– Ладно, ладно! Я вдруг спросила себя, а потом и тебя… сколько времени я одна у тебя…
– Всю жизнь, ты же знаешь, только ты! Сто тысяч раз повторял!
– Я не об этом…
– А о чём?
– О сексе…
– Любовью я занимаюсь только с тобой! И это тоже я уже говорил, помнится.
– Ладно, проехали.
Молчим. Ровно столько, сколько ему нужно, чтобы вспомнить и подсчитать.
– Восемь лет. Последняя Габи была, как раз тогда, когда…
– Не надо… – прошу.
– То надо, то не надо! Сама же спросила!
– Да, сама. Но там больно, поэтому и прошу – не береди.
– Ты ни в чём не виновата. Это всё я.
– Виновата, – шёпотом, потому что на голос сил нет, горло свело судорогой.
У моего мужа на руках цветы и птицы… Поэтичные картины скрывают цену моей ошибки… и жестокости по отношению к нему.
У меня в мозгу есть переключатель, им и славюсь.
Переключаю его:
– Я просто уточнить хотела, а вдруг ты там иногда, кого-нибудь для разнообразия, так сказать… Хелен свою, например! Она так о тебя глазки свои точит, бедолашная!
– Вот знаешь, Лерун, сейчас бы тебя наказать, как следует, но так колено разнылось!
– Я же тебе говорила, не становись в эту позу, а ты всё своё «я не мужииик что ли!» – передразниваю его.
Он смеётся. Кажется, болезненное место удачно обошли. Молодцы мы с ним! Давно так научились.
– Если я буду слишком нагло пользоваться твоей благосклонностью, боюсь, с твоей стороны могут начаться мои самые нелюбимые штрафные санкции!
Это он на частоту секса намекает. Да, в последнее время я чаще сверху из-за его коленки, и сил, конечно же, не так много, как у него, поэтому в процентном соотношении частота эпизодов несколько снизилась. Поэтому муж мой, подозреваю, подвирает мне по поводу этой коленки, чтобы добиться своего…
– И что? Вот прям целых восемь лет и только со мной? – мягко целую его в уголок губ, поднимаюсь своими маленькими поцелуями выше, продвигаюсь к виску и утыкаюсь, наконец, носом в волосы, жадно вдыхаю их пряный запах, тот самый, который, наверное, до самой глубокой старости не перестанет сводить меня с ума… – И даже ни разу ни на кого заинтересованно не посмотрел?
А я знаю наверняка, что не смотрел. И это не хвастовство. Это боль. Его боль. Моя боль.
– Я вижу, тебя всё-таки нужно наказать! – сообщает ровным голосом. – Жалеть не буду, сразу говорю. Снимай пижаму!
– Я же только надела её!
– Ладно, тогда я сам!
И всё. Это называется – нарваться. И вот что мне вечно неймётся?!
История любви родителей Алекса и Леры в книгах: Моногамия и Моногамист
Часть 2
Свети ему пламенем белым –
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.
Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного,–
Люби его с плотью и кровью –
Простого, живого, земного…
Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце…
Люби его метко и верно –
Люби его в самое сердце!
8 июля 1914
Максимилиан Волошин.
Глава 13. Разочарование
Ólafur Arnalds – Hands, be still
– Сонь, ты чё? Влюбилась, да?
Не откликаюсь. Молча соплю в две дырочки, повернувшись к стенке.
– Чё, правда влюбилась?
Я молчу. Лурдес тоже. Слава Богу, наконец-то! – думаю.
– Бедненькая!
Всё. Всхлипываю. Кажется, даже хрюкнула от горя.
– Сонька, давай, я тебе свои любимые духи подарю, а? И тот браслетик с сердечком, который мне мама месяц не отдавала? А я вот отдам и прямо жалеть не буду, вот честно!
Во-первых, сестра говорит со мной по-русски, а делает она это только в том случае, когда ей что-то очень нужно. Во-вторых, если у меня не слуховые галлюцинации, моя меркантильная сестричка только что предложила мне безвозмездно две самые большие на сегодняшний день свои ценности.
Всё это верный признак того, что я действительно очень плохо выгляжу. И это пока только Лурдес, а что же будет, когда поднимется тяжелая артиллерия?
И почему влюбляться так стыдно? Даже в какой-то степени позорно?! Ты словно лишаешься одежды, становишься совершенно голым и беззащитным, но и это ещё не конец: наступает момент, когда и твоя кожа, и ты превращаешься в слабое, уязвимое, подверженное любой боли существо.
Даже самая невинная шутка способна вывести тебя из равновесия, любое необдуманное слово обидеть, неприятность повергнуть в состояние глубокого горя, отчаяния и безысходности.
Он не звонит и не пишет. Вот уже четыре недели как. До сегодняшнего дня моё нежное «Я» крепилось, как могло, маскировалось глупыми шуточками и анекдотами каждый вечер за ужином и видно перестаралось, потому что сегодня отец с серьёзным лицом спросил, всё ли у меня в порядке…
Я разрыдалась прямо при всех. Но пока Алекс гладил меня по голове, обнимая и успокаивая, я всё же собралась с мыслями и выдала версию о грозящей несдаче экзамена по науке.
Никто не поверил. Но и выматывающих душу вопросов задавать не стал.
А это были только первые ласточки. Самые первые. Самые первые несдержанные эмоции… Сколько ещё их будет? Тогда, в свои наивные шестнадцать я и понятия не имела, насколько взрослой УЖЕ была моя ситуация.
Сразу после того, что произошло между нами, Эштон был тем же парнем, какого я знала все предыдущие дни и недели. Он остался на ночь, а утром уехал с Алексом прежде, чем я проснулась. Ничего, совершенно ничего плохого я не увидела в этом, но, конечно, огорчилась – хотелось увидеть его глаза именно утром, когда человек, пережив ночь с мыслью, либо принимает её, либо нет.
Но он уехал. Просто уехал. Конечно, в моей романтично-девчачьей голове сразу же прижилась версия: «Ему просто было с отцом по пути!». И эта идея игнорировала все прочие, главная из которых: «Он мог бы оставить любое сообщение – письменное, устное, послать СМС или написать записку и толкнуть её под дверь, да мало ли у влюблённого парня найдётся способов связаться с девушкой?».
«Просто это – Эштон…» – упирается моя мечтательная натура. А Эштон – это отсутствие каких-либо правил, предсказуемости, логичности.
К вечеру я поняла, что причина моего испорченного настроения – отсутствие звонка… Одного банального звонка… Просто единственного нажатия кнопки напротив моего имени…
Он мог бы написать: «Привет? Как дела?» или «Привет, как настроение?» или… «Прости, очень много дел!» или… «Скучаю, занят». Да даже смешной дружеский шарж, наскоро намалёванный его рукой простым карандашом на клочке бумаги, коих не так давно я получала ежедневно по нескольку штук – был бы замечательным.
Но он не звонил и не писал. Ни в тот день. Ни в следующий. Ни в один из следующих за следующим.
Поначалу я просто ждала, выискивая оправдания, а потом, когда вполне разумно мою голову посетила мысль набрать его номер самой, я поняла, что уже слишком поздно, чтобы выглядеть естественно.
Недельное молчание оглушающе громко вопило очевидную истину: ТЫ ЕМУ НЕ НУЖНА, ИНАЧЕ ОН ДАВНЫМ-ДАВНО ПОЗВОНИЛ БЫ САМ.
– Да набери его первой! Мы же не в восемнадцатом веке, чтобы блюсти идиотские условности! Ещё наши бабки пережили эмансипацию, а ты застряла в прошлом! Просто позвони и выясни, что происходит! Это же элементарно! – вызывающе нервно призывает меня бессменная подруга.
Но это легко только на словах и в советах, а вот в реальности…
А в реальности, я гипнотизирую его номер вот уже три недели. Написала сотню неотправленных сообщений, даже попыталась рисовать. В основном почему-то получается только его красивое лицо, и никакого намёка на игривость и лёгкость в восприятии ситуации.
Утром тридцать пятого дня «без Эштона» решаюсь спросить у матери всё ли с ним в порядке. Оказалось, она не видит его.
– Он не ходит на занятия?
– Нет, Эштон уехал к матери на каникулы и задержался. Кажется, она приболела. С успеваемостью у него всё нормально, поэтому пару недель незапланированных каникул ему не повредят, – отвечает мама с улыбкой.
– Понятно…
Я не знаю, что именно мне понятно, и что я теперь испытываю: облегчение или же ещё большее огорчение? Его нет в городе, поэтому он не звонит. Но мог бы написать. Мог бы предупредить об отъезде, по крайней мере!
– Соняш… – мама опускает свою мягкую тёплую ладонь на моё плечо, – ты не хочешь поговорить?
– Нет!
И это было «нет» ужаленной истерички.
– Смотри… иногда всё что нужно – просто поговорить. И желательно с самым близким человеком.
Самым близким… У меня таких двое: мама и Алекс. Но в моей ситуации мама не советчик – всё, что она может присоветовать – это блюсти гордость и достоинство, как будто кого-то они сделали счастливым.
Долгожданная встреча произошла неожиданно, как, в общем-то, и всё в жизни. Это была суббота – обычный шестой день недели, когда родители заняты друг другом с неизменной пометкой «наедине», а мы, то есть дети, дохаживаем кружки и секции, «недопосещённые» в будние дни.
Я поняла, что он в нашем доме, будучи ещё в дверях, – услышала голоса.
Эштон играл в карты с Алёшей, развалившись на одном из многочисленных диванов гостиной. Сразу удивила эдакая поза прожигателя жизни – далеко выдвинутые вперёд колени, сам он – в состоянии полулёжа, голова небрежно откинута на спинку дивана. Расслабленность в положении тела, жестах, свободно болтающейся коленке. Мы не виделись почти два месяца, за это время у него существенно отросли волосы, и чёлка почти полностью прикрывала глаза, если он забывал убрать её быстрым нетерпеливым движением. Модная футболка нежно-голубого цвета, тёмные узкие джинсы и дорогие часы на руке – Эштон едва ли походил на себя прежнего. Теперь он выглядел эффектно, как те парни, которые хотят впечатлять, чтобы овладевать…
Та скорость, с какой моим изголодавшимся взглядом были выцеплены все эти детали, испугала даже меня. Но даже это не натолкнуло мой пытливый ум на мысль о серьёзности происходящего.
– А короля? Короля захаваешь? Бери, бери, салага, – приговаривает мой брат, посмеиваясь.
– Хорошая карта, почему не взять? Сейчас буду отбивать твои шестёрки, твоими же королями, брат!
– Шестёрки вышли!
– В прошлой игре.
– Вот чёрт, точняк… А блииин! Какая рукожопая сволочь месила колоду?!
– Да ладно тебе, Лёш, не надо так неприветливо о себе! – Эштон в крайне благоприятном расположении духа.
– О чёрт, это ж я был… – брат играет в озадаченность.
– Что, шестёрки?
– Хуже, семёрки! И на погоны не оставишь…
Наконец, Алёша замечает меня:
– О, Сонька, рад видеть! Что-то ты долго сегодня! Я уж начал переживать, думал даже дёрнуть наших голубков…
– Не стоило, Лёш, так беспокоиться! Просто решили с девочками с испанского выпить кофе в Хортоне.
Эштон добирает карты из колоды, не утруждаясь поздороваться со мной хотя бы взглядом… Внутри моего глупого тела чёрной кляксой растекается разочарование и… обида!
– Привет, Эштон, – говорю негромко, но с максимально доступной твёрдостью.
О, Чудо! Кажется, у меня даже не дрожит голос!
– Привет, Софья.
Он поднимает свои глаза, наконец… Но лучше бы, лучше бы не делал этого! Холод… Ледяной северный взгляд пронизывает всё моё существо тысячами болезненных игл безразличия. Всего пару мгновений и тот, о ком я мечтаю каждую ночь, кому пишу ни разу не отправленные любовные письма признаний, снова сосредоточен на игре.
– Твой ход, Лёш.
– Так ты только ж отбивался вроде…
– Ты отбил две мои десятки валетом и дамой, и, кстати, мог бы перевести…
– А чёрт… Дебильная игра, опять забыл…
Брат нервно бросает карты на стол.
– Я в шахматы могу тебя на лопатки уложить!
– Не сомневаюсь.
– Что сдрейфил?
– Да нет, разумно признаю твоё превосходство, учитывая тот факт, что я не знаю даже, как двигаются фигуры.
– Да ладно, ты гонишь, парень?! Как в девятнадцать лет можно не уметь играть в шахматы?!
– Обыкновенно. Ты не умеешь, если тебя не учат.
– Так в чём проблема? Давай научу!
– А давай, – Эштон вновь расползается в улыбке, но лишь один мимолётный взгляд на меня, поселяет на его лице серость.
Я в ауте. В полном. Он обижен на меня? За что? Как? Почему?
У меня миллион вопросов к нему, но ни одной возможности задать их.
– Вы голодные? – ищу причину не подниматься к себе, ведь шахматы – игра для двоих! Лучше бы они продолжили играть в дурака – был бы повод не уходить.
– О, Сонь, мы голодные как … как два бездомных пса! Да Эштон?
– Я не голоден, – коротко, чётко, холодно.
– Да не гони! Сколько мы здесь уже? Часа два?
– Три часа двадцать две минуты, – сообщает всезнающий Эштон, бросив быстрый взгляд на часы. – Кстати, о времени: когда родители вернутся?
– Когда надоест шпилиться…
– Алёша! – я едва ли не взвизгиваю.
– А что?! Я просто называю вещи своими именами!
– Это родители, имей уважение! Да здесь я, в конце концов!
– А вот за это прости, сестра! Совсем забыл…про тебя! – не пойму серьёзно извиняется, или это просто издёвка.
– Про еду, зато, никогда не забываешь!
– Еда – это святое, женщина! Особенно для настоящего мужчины! Пора бы уже и знать! Замуж не сегодня-завтра! – брат подмигивает мне, потому что он, похоже, единственный, кто ничего не подозревает о происходящем в моей голове сумасшествии.
Все остальные, включая Эстелу, знают – я это вижу в их глазах, но деликатно молчат.
– Один из настоящих только что признался, что не голоден, – цепляюсь к словам.
– Да врёт он, скромничает, не хочет тебя напрягать! – улыбается мой, вечно-весёлый брат.
– Может, просто не претендует на звание «настоящего»… – произносит рот великолепного Эштона…
Великолепного, потому что с этими словами он поднимается с дивана, давая моим жадным глазам возможность наслаждаться: стройное тело, строгие контуры плеч, обтянутых дорогой тканью дизайнерской футболки, соблазнительные в своей умеренности бицепсы, сильные руки с едва заметно выпирающими венами на предплечьях и тыльной стороне кистей, отросшие и почти полностью скрывающие шею волосы, делающие его похожим на городского денди… Движения… Они другие теперь! Более уверенные, дерзкие, продуманные. Глядя на него, возникает ощущение, что этот человек никогда и ни в чём не сомневается. Именно таким чётким взмахом руки его смартфон скользнул в задний карман джинсов, давая понять, что хозяин собрался отчаливать:
– Мне пора уже, Лёш! Поздороваться с родителями не получится, увы, передай … отцу, что я был. Папку с документами оставил на столе в его кабинете.
– Слушай, оставайся ещё на пару часов, поедем потом вместе! Мечтаю прокатиться на твоей тачке, поорать на тебя маленько для профилактики!
– За что? – Эштон искренне смеётся, округлив глаза.
– Как это за что?! Нет предела совершенству в вождении спортивного автомобиля, мой друг!
Эштон улыбается, похлопывая брата по плечу.
– Как-нибудь обязательно преподашь мне пару своих уроков, главное сам лоб не расколоти!
Эштон уходит.
Уходит, не попрощавшись.
Со мной.
Не сказав ни слова.
Не удостоив даже взгляда.
Больно. Больно. Больно…
– Вот урод! – восклицает брат, едва Эштон скрылся в раздвижных дверях, ведущих в гаражи. – На пять косарей облегчил мои карманы сегодня!
– На сколько? – выдавливаю, только бы не выглядеть слишком подозрительно, только бы не вызвать вопросы, которые хуже Голгофы.
– Пять штук, сестра! Пять грёбаных штук за каких-то два часа!
Я молчу, потому что о подобных способностях Эштона и не подозревала.
– Может он карты пометил?!– брат не согласен признать поражение в умственном состязании.
– Вряд ли… – сообщаю рассеянно, – просто слишком сообразительный. Чересчур…
Эштон… Теперь сомнений не осталось – между нами ничего нет. Как и не было.
