Виталий Ерёмин
Банда потерпевших
О том, что произошло в санатории, Павлова не могла ничего сказать. Слышала только выстрелы. Видела, что Ваня был в состоянии крайнего нервного возбуждения. Всё.
Намного интересней был рассказ Павловой о встрече с Мешалкиной.
Но в таких случаях полагается выслушать и другую сторону.
Иду к Мешалкиной. Простое лицо, нос пуговкой, завивка на голове, волосы выкрашены под медь, кольца и перстни, волоокий взгляд.
Надежда Егоровна сразу отказалась говорить на камеру.
– Ладно, – соглашаюсь, – давайте без камеры. Что вы можете сказать о вашем секретаре Клаве Павловой?
– Я не буду ничего говорить, – ответила Мешалкина. – Я только покажу вам это.
Кладёт передо мной справку из вендиспансера. Оказывается, Клава в четырнадцать лет лечилась от гонореи.
– И вы, конечно, не знали об этом, когда брали её на работу.
– Я узнала об этом, когда она сбежала в Москву, – ответила Мешалкина.
– Насколько я знаю, она не сбежала. Ей увезли.
Судья усмехнулась:
– Сейчас можно много чего наговорить.
– А кто ей заразил, вы не поинтересовались? – спросил я.
Судья процедила:
– Какое это имеет значение?
– У меня есть сведения, что она и ей подруга были изнасилованы Мартыновым. А потом ими пользовались его подручные.
– Кто вам это сказал? Клава с подругой? – судья смотрела на меня снисходительно. – Конечно, они. Кто ещё? А вы, собственно, с какой целью к нам приехали? Истину установить или, может быть, найти Клаве оправдание? Боюсь, ваша миссия невыполнима после того, как эта особа и её сожитель залили наш город кровью. Никто вас не поймёт.
Я рассмеялся:
– Я бы охотно поверил вам, Надежда Егоровна, если бы вы не допустили маленький промах. Когда вы освободили из-под стражи Мартынова? Вы освободили его на другой день после похищения тома уголовного дела. Какая была необходимость?
По лицу Мешалкиной пошли красные пятна.
– Зря вы так, господин Галахов. Мне закон не позволял держать Мартынова в СИЗО.
– Я сам по образованию юрист, Надежда Егоровна, – сказал я. – Закон позволял вам держать Мартынова ещё хоть неделю, хоть месяц. Вы должны были предпринять всё необходимое, чтобы восстановить хотя бы какие-то результаты экспертиз. Вы могли, наконец, отправить дело на доследование. Но вы этого не сделали. По-моему, Клава поступила по отношению к вам более порядочно. С Мартыном поквиталась, а на вас махнула рукой.
Мешалкину передёрнуло:
– По-моему, её просто поджимало время.
– Значит, вы всё-таки допускаете, что у неё были основания для сведения счётов и с вами?
Мешалкина побагровела:
– Как вы смеете так со мной разговаривать? Я всё-таки судья!
Я спросил с простодушным видом:
– Надежда Егоровна, и какой кожи сделано ваше кресло?
Мешалкина скривилась:
– А какое это имеет значение?
– Знаете, очень большое. Я слышал, в какие-то века, в какой-то стране судьи
сидели в креслах, обтянутых кожей их предшественников, уличенных в продажности.
Я всё больше убеждаюсь, что нам нужен хорошо прописанный закон о нормах самозащиты личности. Если государство не в состоянии защитить человека от насилия, оно должно наделить его правом на свободу самозащиты. Негодяи должны знать, что никакое зло не сойдёт им с рук. В противном случае исходящее от негодяев зло будет ещё больше множиться, порождая у людей соблазн стать негодяями и творить зло. Безнаказанность приводит наш народ к моральному самоуничтожению. Иными словами, нам нужен закон против этого самоуничтожения.
Клава
Старушка Маруся, увидев нас, потеряла дар речи. Она, наверное, решила, что мы явились сводить счёты. Ей квартира была свободна.
Я связалась по Интернету с изготовителями документов, заказала паспорта на наши настоящие фамилии.
Я поехала в знакомую церковь и договорилась со священником, который помог нам освободить Элю. Батюшка сказал, что по правилам я должна войти в храм под руку с отцом.
– Отца не будет, – сказала я. – Шафера тоже не будет. И свидетелей не будет.
Ваня сидит у телевизора. Нам перемывают косточки по всем каналам. Мы стали знаменитостями.
Звонила Элька. Он уже в Москве. В училище её сначала не хотели принимать, но она откровенно рассказала, что с ней произошло. Её восстановили. Мне очень хотелось сказать ей про венчание. Не знаю, как удержалась.
Я заказала белый «линкольн». Взяла на прокат подвенечное платье. Заказала столик в ресторане «Прага». Наняла оператора, который должен был снимать нас на видео. Всё было, как у людей, только мы не могли никого пригласить на церемонию. Венчание вдвоём – это, конечно, не совсем то, о чём я мечтала.
Я надела подвенечное платье в «линкольне». Священник встретил нас у входа в церковь. Я взяла Ваню под руку, и мы пошли следом за священником к алтарю, где лежал крест и Евангелие. Девушка-прихожанка держала над моей головой венец.
Я повторила следом за священником:
– Вступаю в брак добровольно и даю обещание жить в любви и согласии и никогда не разлучаться.
Священник надел на мою голову венец. Другая прихожанка держала венец над головой Вани.
Ваня повторил следом за священником:
– Вступаю в брак добровольно и обещаю жить в любви и согласии и никогда не разлучаться.
Священник надел венец на голову Ване.
Потом обвёл нас три раза вокруг алтаря. По знаку священника Ваня пошёл к Царским воротам, а я – к иконе Богородицы. Мы отвесили земные поклоны. Потом поменялись местами и сделали ещё раз то же самое.
Священник дал нам вкусить вина из одной чаши и объявил нас мужем и женой.
Прихожанки преподнесли нам цветы. Мы сели в белый «линкольн» и поехали в «Прагу». Оператор продолжал нас снимать. Мы делали вид, что нам весело, что нам хорошо, что мы счастливы. Я держалась из последних сил и помогала Ване. Гримаса усталости и отвращения уже мелькала на его лице. Я забрала у оператора флэшку с отснятыми кадрами и отпустила его.
Мы сидели за столиком в «Праге». Возле нас суетились официанты. Мы не могли ни пить, ни есть. «Зачем это всё?» – читалось в глазах Вани. Он готов был вытерпеть ради меня любую муку, только не эту.
– Поехали отсюда, – сказал Ваня.
Я переоделась в «линкольне» и отпустила водителя.
Дома (где живём, там и наш дом) я пожарила картошки, открыла банку маринованных огурцов. Мы выпили водки, стало легче. Мы легли и уснули без секса.
Александр Сергеевич Волнухин
У Галахова сложилось то же мнение, что и у меня: девчонка крутит Ваней. Не удивительно, она физически старше, ненамного, правда, всего на два или три года, но в этом возрасте это существенный отрыв. Что он видел до армии? После армии? Работу в автосервисе даже близко не сравнить с работой в суде.
Хотя, возможно, мы оба ошибаемся. Не думаю, что в эпизодах с чеченцами Клава накрутила Ваню. В нём сидит то, чего я до сих пор не знал, и чего, наверное, толком не чувствовал в себе он сам. Я – рыба в воде в мировых проблемах – теряюсь в оценке поведения собственного сына, я не знаю его совершенно. Но что-то мне подсказывает, что я знал бы его ненамного лучше, если бы он всю жизнь жил в моём доме. Это не просто другое поколение. Это будто другая популяция.
Ярослав Платонвич Гусаков
Я не стал жаловаться ребятам, что меня фактически обобрал Пряхин. Была надежда, что вернёт деньги после экспертизы. Но сегодня пятый день, и до меня окончательно доходит, что он меня кинул.
На что рассчитывает мент? Ведь я могу обратиться в прокуратуру. Значит, проверка ему не страшна.
Неожиданно мне приходит в голову самое простое объяснение. Он тянет с возвратом денег, потому что заказал меня. Просто у исполнителя нет возможности отправить меня на тот свет. Я сижу дома, не выхожу даже в магазин. Пару раз мне кто-то звонил в дверь, но я даже не подошёл к глазку. Не исключено, что хотели выманить. А я не вышел, у меня хандра. И в результате всё ещё жив.
Обидно: деньги не достанутся Клаве. Зря она отдали их мне. А я зря взял.
Позвонил Анне, поделился с ней. Она выслушала без сочувствия. А потом вдруг сообщила, что Гультяев донимает её хамскими звонками, но она не жалуется ребятам. Может, Гультяеву того и надо? Может, он делает это специально, чтобы выманить Ваню?
Ваня
После того, что произошло в санатории, мама перестала со мной разговаривать. Мы всего лишь перебрасывались словами. Мама ни о чем не спрашивала, словно ничего и не хотела знать. Она не отрезала меня от себя, но отодвинула далеко.
Но прежде чем уехать, мне хотелось всё же повидаться. Я должен был сказать, что мы с Клавой обвенчались. Пусть это маму не обрадует, зато она будет знать, что мы обручены.
Мы дождались темноты, загримировались и пошли. У меня в кармане был «стечкин», у Клавы – «беретта».
Когда мы подошли к дому, уже стемнело. У мамы горел свет. А в окнах Гультяева было темно. Клава села в беседке, а я пошёл в подъезд.
Гультяев
Настроение совсем ни к чёрту. Каждый день хожу на уколы, потом проверяю результат. Беру самую лучшую морковку, создаю интим, велю медленно раздеться, раздвинуть ноги… Всё без толку. Кровь не приливает, будто вены закупорены. Глотаю таблетки для разжижения крови. Тот же эффект. Хочется выть. Старческая немощь в двадцать девять лет… Жуть!
Врач говорит, что это обыкновенный невроз, хотя и очень сильный. Перенервничал. Нужно сменить образ жизни, поехать на юг. Я уже собрал чемодан, но позвонил Пряхин. Ваня, вероятнее всего, снова в Москве.
Даже если я скажу Петровичу про свою болезнь, всё равно не отпустит. Торчу сейчас у окна, как бобик, смотрю, кто входит в подъезд. Ваня может появиться в гриме старика, считает Пряхин. В этом случае я не должен что-то делать сам. Я должен тут же позвонить Петровичу.
У дома появилась пара плесени. Шаркая ногами, вошла в беседку. Через минуту старик направился к подъезду. Я напрягся. Неужели Ваня? Попробуй, разбери на расстоянии, при уличном фонаре. Иду к двери, смотрю в глазок. Лифта в доме нет. Моя квартира на третьем этаже. Квартира Смирновых – на четвертом. Мелькнуло старческое лицо. Именно мелькнуло! Старикан поднимался вверх по лестнице быстрее, чем шёл по земле
Ваня
Всё, что нужно было для ужина, я принёс с собой. Мы сразу сели за стол. Я открыл шампанское. Сообщение, что мы с Клавой обвенчались, маму не обрадовало.
– Лучше бы ты вырос маминым сынком, – сказала она. – Фактически ты загоняешь меня в гроб. Если с тобой что-нибудь случится, я этого не переживу. Я, может быть, уже не переживу, даже если с тобой ничего больше не случится. Хватит мне того, что уже случилось.
Я поднялся из-за стола, встал перед мамой на колени. Она обняла меня, прижала к себе. Руки у неё были холодные.
Я сказал:
– Мама, а может, ты чего-то не понимаешь?
– Я всё время так и думаю, – ответила мама. – Но я не могу себе объяснить, чего я не понимаю. Между прочим, твой отец того же мнения, что и я. Мы не можем оба ошибаться.
– Вы просто не в моём положении, – сказал я. – Если бы отец был на моём месте, он бы повёл себя точно так же.
Мама ответила нервно:
– Не мог бы он оказаться на твоём месте, ни при каких обстоятельствах! И повести себя так, как ты, тоже бы не мог. Уж я-то его знаю. У него всегда были принципы, и он всегда просчитывал последствия.
Я спросил, какие принципы она имеет в виду.
– Он всегда держался подальше от сомнительных людей. А ты связался с этим Гультяевым. Если бы ты не поехал в Свидлов, не было бы этой каши.
Тут сдали нервы у меня:
–Мама, ты видишь, как мы живём. Я хотел заработать денег на квартиру.
– Неужели ты не видел, чем занимается Гультяев? -закричала в ответ мама. – Где были твои глаза? Значит, ты просто не хотел видеть! Значит, деньги для тебя были главнее принципа.
– Какого принципа, мама?
– Человек должен быть чист, Ваня!
– Нет сейчас чистых людей, мама. Поэтому и принципа такого давно уже нет. Как можно жить чисто, когда кругом одна грязь? Как можно жить в одном времени по принципам другого времени? О чем мы говорим! Сейчас вообще нет никаких принципов. Никаких, понимаешь?! Никаких!
Я никогда ещё не говорил с мамой на повышенных тонах. А сейчас на меня что-то накатило, я не владел собой. Тебя может, кто угодно не понимать – это терпимо. Но когда не понимает мать – невыносимо.
Гультяев
Я растерялся. Звонить или не звонить Петровичу? Если заколебался, значит, не хотел больше помогать ему. Наверно, какую-то роль в этом сыграла моя болезнь. У меня вдруг мелькнуло, что если позвоню, то никогда уже не вылечусь. Высшая сила наказала меня, но эта же сила может и простить. Что-то в этом роде пронеслось в голове.
Но страх перед Пряхиным никуда не делся. Если он узнает, что Ваня приходил, а я не сообщил, то расценит это, как предательство. Но, может быть, это вовсе не Ваня? Сомнения можно было убрать очень просто – спуститься вниз и глянуть, кто в беседке.
Клава
Гультяев вышел из подъезда и направился прямиком в мою сторону. Я вытащила из сумочки «берету» и сняла с предохранителя. Если сутенёр попытается меня схватить, я выстрелю в него.
Я не могла подпустить его совсем близко. Когда он только приблизился к беседке, я сказала ему:
– А ну, стоять!
Он разглядел у меня ствол и слегка приподнял руки.
– Стою, Клавуль, стою.
Я спросила, чего ему надо, зачем вышел. Он ответил, что хотел убедиться, я это или не я..
Он хотел вернуться в дом. Я сказала, чтобы не дёргался. Я набрала Ваню.
Ваня сказал, что сейчас выйдет. Он спустился через считанные секунды.
Я спросила у Гультяева, какие у них планы в отношении нас. Подонок сказал, что он по горло сыт тем, что было. А у Пряхина планы серьёзные. Деньги теперь у него, осталось убрать нас.
То, что он сказал правду, было ему в плюс. Но всё равно за ним должок. Я не могла так просто простить ему то, что он вытворял с Элей.
– Ну что? – сказала я ему. – Отстрелить тебе одно место?
– Стреляй, – отозвался Гультяев.
– Иди, – сказал Ваня.
Гультяев, вжав голову в плечи, побрёл к подъезду. Он словно ждал выстрела в спину. Если боялся, что мы можем выстрелить в центре Москвы, значит, боялся по-настоящему. Мне это понравилось.
Мы с Ваней забылись и пошли к метро молодым шагом, как обычно ходим, без грима. Со стороны это, наверное, выглядело забавно, и здорово бросалось в глаза.
Неожиданно задние дверцы иномарки, ехавшей по другую сторону дороги распахнулись. Выскочили Пряхин, Гера, Корзун, Шепель
Пряхин
Я спинным мозгом чуял, что они появятся здесь. Гультяев и его команда были, по сути, переведены на казарменное положение. Я только на время забрал Корзуна и Шепеля (они мне понадобились как понятые), и привёз обратно.
Мы выскочили из машины с «макаровыми» наизготовку. Корзун и Шепель, принялись выворачивать Ване руки. Завязалась борьба. Мы с Герой были уже рядом.
В это мгновение раздался выстрел. Шепель упал на тротуар лицом вниз. Через секунду ещё один выстрел. Свалился Корзун. Стреляла Клава. Ваня схватил её за руку. Они побежали с улицы во двор. Мы с Герой начали преследование. Но старались особенно не сближаться.
Они побежали как-то странно, не в глубь двора, а по двору, мимо домов, параллельно улице. Мы бежали следом, не теряя их из виду. И здесь они сделали то, чего я никак не ожидал. Они вернулись на людную улицу и побежали к тому месту, где мы их прихватили. Я понял замысел Вани только тогда, когда они поравнялись с моей машиной.
Я даже не выключил мотор. Так был уверен, что на этот раз они никуда не денутся.
Они запрыгнули в мой «форд-мондео», и Ваня дал по газам перед самым моим носом.
Глава восьмая
Клава
Мы доехали до светофора, свернули направо, вкатили в какой-то двор. Это был район, где Ваня провёл детство, он знал здесь все закоулки. Он достал из багажника пассатижи, закрыл машину, и мы куда-то пошли. Мы очутились перед старой, ржавой «волгой» со спущенными шинами. Ваня присел спереди, потом присел сзади. В его руках появились номера.
Вернувшись к машине Пряхина, он в считанные секунды снял номера и привинтил снятые с металлолома. У меня от страха подгибались ноги, но я успевала любовалась им. Я любовалась и обижалась одновременно. Какого черта он меня не похвалит? Я только что спасла его. Правда, при этом спасла и себя, но не буду же я сама себя хвалить!
Мы ехали по ночным улицам. Из машины Москва смотрится ночью лучше,
чем днём. Ваня молчал.
– Я что-то сделала не так?
Ваня молчал.
– Мне надо было дождаться, когда тебя скрутят?
Ваня молчал.
– Какого черта ты не отвечаешь? Я с тобой разговариваю! – закричала я.
Ваня наконец-то отозвался:
– На этот раз ты стреляла при свидетелях, понимаешь ты это или нет? Не знаю, как ты, а я думаю, что мы будем говорить на следствии, а потом на суде. До сих пор тебе трудно было что-то предъявить, а теперь… На очной ставке Корзун с Шепелем тебя ни с кем не перепутают.
Я совсем разозлилась, но молчала. Ваня добавил с досадой:
– Ну и мама… она наверняка слышала выстрелы.
Я не понимала. Выходит, я должна была, прежде чем выстрелить, предусмотреть и маму, и показания Корзуна с Шепелем.
Я спросила, сцеживая слова:
– Что ещё я должна была учесть?
Ваня прислушался, как работает мотор, как «форд-мондео» резво трогает с места на светофорах, как мощно идёт на обгон. Короче, Ваня оттаял:
– А машинка-то у Пряхина ничего. Вторая наша трофейная машинка.
Я не успела ответить. Зазвонил мобильник. Это был Пряхин.
Ваня слушал его монолог, а я думала: надо же, можно запросто поговорить с ментом, который тебя преследует. Поговорили и снова – один догоняет, другой убегает. А скоро я буду разговаривать с мамой, сидя в СИЗО. Я думала о неволе, как о чём неизбежном.
Мне было страшно. Я не хотела сесть. Вместе с Надеждой Егоровной я была в СИЗО и колониях, на выездных заседаниях суда. Я своими глазами видела, как там плохо. Там тоже, конечно, живут, но эта жизнь не для меня. Пока ещё молодая, я хочу родить ребёнка. Но мне дадут лет восемь-десять без права на досрочное освобождение. Сидеть придётся до звонка. Значит, когда я освобожусь, мне будет хорошо за тридцать. А Ване наверняка дадут ещё больше.
Нет, лучше не думать о будущем.
Ваня выслушал Пряхина и отключил мобильник, не проронив ни слова. Я спросила, что сказал опер.
– Через два часа он будет выступать по телевизору, – коротко ответил Ваня.
Андрей Галахов
Мы столкнулись с Пряхиным в коридоре телекомпании. Он прошёл мимо в сопровождении сотрудницы передачи «Криминальная хроника».
Я сидел оставшееся до передачи время с включенным телевизором.
И вот майор Пряхин на экране. Мундир на нём как влитой, мешки под глазами убраны, осветители хорошо поставили софиты. Образец мужской красоты, живой идеал борца с преступностью.
Пряхин начал, глядя в суфлёр:
– Вчера, около 23 часов вечера, проводилось задержание уже известной телезрителям криминальной пары Ивана Смирнова и Клавдии Павловой. После побоища, который они устроили в Свидлове, бандиты решили скрыться в многомиллионной Москве, используя уже опробованный ими приём. Бандиты гримируются под пожилых людей. Это позволяет им использовать фактор неожиданности. Так случилось и на этот раз. Участники задержания не сразу опознали Смирнова и Павлову. А когда опознали, те открыли огонь. На этот раз жертвами стали невинные прохожие, двое студентов московского вуза. Бандиты, воспользовавшись тем, что работники милиции не могли стрелять на поражение в людном месте, скрылись на автомашине марки «форд мондео» цвета металлик.
Пряхин кашлянул в кулак и продолжал:
– Напомню нашим телезрителям предысторию. Клавдия Павлова работала в Свидлово секретарем судебного заседания, собиралась даже стать юристом. Но не могла преодолеть соблазн. Приехав в Москву, напросилась в гости к бизнесмену Гусакову и ограбила его. Помог ей Иван Смирнов, слесарь автосалона. Действуя разбойным методом, криминальная парочка, похитила из домашнего сейфа Гусакова более одного миллиона долларов и укрылась на даче отца Смирнова. Отец его – всем известный политолог Волнухин Александр Сергеевич, человек вне подозрений, чем преступники и воспользовались. А дальше события приняли неожиданный оборот…
Пряхин сделал многозначительную паузу и продолжал:
– Профессор Волнухин начал вести переговоры с Гусаковым. Ты, мол, заяви, что Клава Павлова твоя дочь, о которой ты ничего не знал, а ребята вернут тебе большую часть денег. Естественно, Гусакову хотелось вернуть свои деньги. Он так вошёл в роль отца, что сам начал в это верить. А парочка продолжала свои бесчинства…
В городе Севске Брянской области они вступили в конфликт с группой выходцев с Северного Кавказа. В результате – один убитый и трое раненых. Через несколько дней – еще один конфликт, опять-таки с выходцами с кавказцами. На этот раз счет жертв вырос. Двое убитых и трое раненых. И буквально на другой день – два конфликта в Свидлове. Клава Павлова решила заехать домой и опять с кем-то что-то не поделила. Снова жертвы: один убит и около десятка раненых. И вот вчера… вернусь, с чего начал… при задержании криминальная пара открыла огонь в людном месте.
Пряхин придал лицу значительность:
– Хочу ещё раз предупредить граждан: мы имеем дело с очень опасными преступниками, которые, не задумываясь, пускают в ход огнестрельное оружие. Это – первое. Второе – преступники используют средства маскировки. И третье – бандитам негде жить. В гостиницах они едва ли рискнуть остановиться. Значит, будут снимать квартиру. Милиция заинтересована в получении любой информации об этих бандитах
На экране появились фотографии Вани и Клавы.
– Запомните эти лица, – закончил Пряхин.
У меня зазвонил междугородний звонок.
Женский голос сказал:
– Мы встречались с Ваней и Клавой. Послушать майора, так это просто монстры. Нормальные ребята, только задёрганные. Самое страшное в их поведении – это, конечно, применение оружия. Тут трудно что-то возразить. Но надо разбираться в каждом конкретном случае. Знаете, что я вам скажу: если бы они снова появились у нас, мы бы точно их спрятали. И пусть бы жили, и пусть бы этот майор замучился их искать. Никакой веры нет нашей милиции и никакого желания ей помогать.
Я спросил:
– А они, что же, жили у вас? Это где?
Женщина рассмеялась:
– Где – они знают, а мы не проболтаемся.
Гультяев
Петрович считает, что Гусакову лучше свалиться с балкона на почве нервного расстройства. Дом старый, перила низкие, можно списать на несчастный случай. Но задание практически невыполнимо. Гусаков больше не пускает меня в квартиру.
Другие варианты тоже нереальны. Можно, например, ослабить болты на колёсах БМВ. Но чуть тронешь – моментально сработает сигнализация. К тому же он никуда не ездит. Сидит дома и чего-то выжидает.
Если вам нужно убрать человека, то вариантов на самом деле не так уж мало. Но как только начинаешь просчитывать детали, обязательно выясняется, что чисто убрать не получится. Те, кто убивает, либо плохо считают, либо полагаются на авось. А я так не могу. В принципе я – человек основательный и не враг самому себе. Какой смысл лишать кого-то жизни, если после этого тебя закроют лет на десять?
Короче, мне хочется позвонить Ярославу и сказать типа: Ярослав, успокойся и не переживай, ничего плохого я тебе не сделаю, мне это просто невыгодно, кроме того, я становлюсь религиозным человеком: мне надо как-то снять с себя прошлые грехи, а не творить новые
Александр Сергеевич Волнухин
Сидим с Галаховым дома у Гусакова. Отчаянное у него положение. Живёт рядом с теми, кто может его убить. Но убрать его, как я теперь понимаю, могут не только из-за денег. Он для Пряхина и Гультяева опасный свидетель. Он может убедительно подтвердить, что они – банда.
Андрей выуживает у Гусакова нужную информацию. Делает это, как всегда, слегка цинично и довольно жестко.
– Ярослав, значит, вы привели вашу дочь вот в эту квартиру. А что было дальше? Нет, если вам трудно об этом говорить, ради бога, я не настаиваю.
Гусакова не так-то просто смутить:
– Во-первых, я тогда не знал, что Клава моя дочь. Во-вторых…
Андрей перебивает:
– Неужели ничего не почувствовали?
– Представьте себе, ничего!
– Странно, – бормочет себе под нос Андрей. – Ну, хорошо, продолжайте. Извините, что перебил. Очень уж неординарный случай.
– Во-вторых, – продолжает Гусаков, – Между нами ничего не было, и не могло быть.
– Почему?
– Потому, что Клава – порядочная девушка, я для неё староват. К тому же у меня были самые серьёзные намерения.
Сказав об этом, Ярослав понял, что сморозил глупость, но Андрей тут же схватил его, что называется, за язык.
– Какие намерения? Неужели захотели на ней жениться?
Гусаков молча развел руками.
– А может ещё не поздно? С чего вы взяли, что Клава – ваша дочь? – спросил Андрей. – Она вам это как-то доказала? Вы провели анализ ДНК?
– Я не будут ничего объяснять, – сухо ответил Гусаков. – Но я точно знаю, что она моя дочь.
– По её поступкам?
Гусаков сдержанно вскипел:
– Слушайте, вы для чего пришли? Оскорблять или помочь? Странно, что я должен вам объяснять такие вещи. Это новое поколение. Оно знает, что такое компенсация. И оно знает, что компенсации добиться очень трудно. Поэтому при первой возможности оно возмещает свой ущерб своими руками. Вот и всё! Это моё объяснение. Хотя у Клавы есть своё. С ней поговорите.
– Поговорим, – отозвался Андрей. – Теперь о самом неприятном. Убит Мартынов. Пресса обсасывает подробности его связи с вашей дочерью. Судья Мешалкина утверждает, что именно Клава помогла сообщникам Мартынова выкрасть ключевой том уголовного дела. Вы что думаете по этому поводу?
Гусаков молча пожал плечами.
– Вы видели у Клавы пистолет «берета»? Маленький такой,дамский пистолетик, из него, между прочим, и убит Мартынов, – сказал Галахов.
– Я не видел у ребят никакого оружия, – твёрдо заявил Гусаков.
– А что произошло в санатории? Или тоже не знаете?
– Я слышал только выстрелы. Три очень громких выстрела. А видеть… ничего не видел.
Галахов сочувственно вздохнул:
– Ну, что ж. Вы потеряли миллион долларов. Зато приобрели дочь. Но дочь, скорее всего, сядет в тюрьму. А миллион вам, скорее всего, уже не вернут. Крепитесь, Ярослав Платонович.
Ваня
Звонила Савичева, больше некому. Игорь и Ольга, конечно, странные… Я таких ещё не встречал. Они знали о нас ещё до нашей встречи. Это я уже потом почувствовал, когда мы у них дня два пожили. Они смотрели на нас с сочувствием и не лезли в душу. Даже не пытались выяснить, куда мы ехали, когда уедем. Наоборот, каждый день говорили: живите, сколько хотите.
А потом этот инцидент с грибником. Все наверняка уже знают, что произошло. И всё же Савичевы готовы нас принять.
Ольга рассказывала, что к русским в Киргизии всегда относились лучше, чем в любой другой азиатской республике. И русские всегда этим очень дорожили. Старались во всём соответствовать. Значит, могут русские держать себя, когда это надо. Почему же у себя в России не держат? Значит, им этого не надо.
Отец настаивает на встрече с Галаховым. Он словно чувствует, что мы не успели уехать далеко от Москвы. Он только не догадывается, что мы совсем рядом с его дачей. Купили палатку, спальники, запаслись едой и стоим лагерем на Оке, ловим рыбу, купаемся, загораем. Пряхинская тачка смирно стоит в кустах
Пряхин
Допрашиваю Марусю. Старушка сидит предо мной, вся из себя жалкая, несчастная. Как там говорил Станиславский? Не верю! Вот и я не верю этому одуванчику из погорелого театра.
– Когда они поселились у тебя?
– Вчера, нет, позавчера.
– Почему сразу не позвонила? Чего ждала?
– Так ведь… звонила…никто не отвечал.
– Врёшь, старая!
– Вот, те крест! Зачем мне своим-то врать?
Мы, менты, для Маруси свои – это точно. Она была на связи еще у моего первого наставника, опера советской школы. Патентованая наседка. Подсаживали её в основном к убийцам на бытовой почве. Она их, как орешки щёлкала.
Подхожу поближе к Марусе, чтобы глаза в глаза разговаривать.
Сочувственно спрашиваю:
– Хорошо заплатили?
Что значит возраст! Тут же подламывается.
– Так ведь вы последние годы совсем не платите. А на голом энтузиазме, сами понимаете, сыт не будешь.
– Когда, говоришь, заехали?
Мнётся одуванчик. Боится правду сказать.
– Маруся, соврёшь – будешь налог с аренды квартиры платить.
– Неделю назад заселились.
Платить надо агентам, не жадничая. Об этом я постоянно говорю на совещаниях. Всё подвержено инфляции, только не информация.
– Больше ничего сказать не хочешь? Может, что-то приметила?
Маруся призадумалась. Всплеснула рукой:
– Парень совсем забурел. Смотрит – всё внутри выжигает. А девка ещё шустрее стала. Но они какие-то замученные.
Иду к своему столу. Сажусь, закуриваю. Вообще-то, я бросаю, но тут никак не могу сдержаться, волнуюсь.
– Замученные, говоришь? Это хорошо. А то, что сочувствуешь – плохо. Скольких они уже положили! И ещё положат, благодаря таким, как ты, жалостливым.
Отстегнул старушке пятьсот рублей. Её информация всё-таки сработала. Я понял Ванину суть: он – человек привычек. Такие, если бегают, то при первой возможности возвращаются туда, где уже были.
Куда же он еще раз вернётся? Это пока вопрос.
Контакт с Галаховым – вот что мне сейчас нужно! А я гонор проявил. Опер даже на нормальное самолюбие не имеет права, если это вредит делу.
Вечером я поджидал Галахова у входа в телекомпанию. Сидел в своей «шестерке», которой в обед сто лет, и слушал радио. Выступал Волнухин. Блин, какую кнопку не нажми, всюду этот говорун. Надо ж так наловчиться делать деньги языком!
Галахов вышел один, без охранника, сел в свой «джип паджеро» и покатил. Я его маршрут уже знаю. Остановился возле супермаркета. Сейчас будет накладывать в тележку разную снедь. А я подойду сзади и тихонько опущу ему в карман плаща пачку жевательной резинки. Вот будет потеха!
…Я стоял у входа в супермаркет и наблюдал разгар скандала. Галахов объяснялся на выходе из кассы. Оправдание, что это чья-то дурацкая шутка, не прошло.
Появился старший менеджер. Шустрый малый, он быстро сообразил, что может выдоить из Галахова кучу бабок, начал шантажировать скандалом в прессе.
– Плевать я хотел на твой скандал, – заорал Галахов. – Нашёл, чем испугать. Я каждый вечер скандалы устраиваю. Вся страна смотрит, разинув рот. Это я позвоню сейчас в милицию, устрою тебе скандал.
У кассы скопилась очередь. Покупатели встали на сторону Галахова, им понравилось, что он держался так же уверенно, как и перед камерами прямого эфира.
Чего я, собственно, хотел? Хотел как бы выручить Галахова. Но теперь я понял, что он бы мою провокацию сразу вычислил, и плохо было уже мне. Парень – палец в рот не клади.
И всё же мне повезло. Галахов выходил из супермаркета, говоря по мобильнику. Я моментально пристроился сзади. Слух у меня отличный.
– Завтра? – переспросил Галахов. – Отлично! Нет! С нами ведь оператор будет, камера, софиты. Давай лучше на телевизионном микроавтобусе. А в какое время? После обеда? А точнее? Договорились, Саня! Обнимаю.
