Виталий Ерёмин
Банда потерпевших
Гера нервно курил, вертел башкой по сторонам, посматривал на выход из метро. Примерно ясно: получил приказ занять позицию пораньше и ждать шефа.
Часы показывали без пяти минут двенадцать. Появился Пряхин. Он неторопливо поднялся из подземного перехода и пошел в сторону Манежа. Гера двинулся следом.
Мент сел на скамейку напротив Манежа, неподалёку от Клавы. Он тоже был в куртке. На его правом запястье из-под рукава что-то блеснуло. Неужели носит на правой руке часы? А может, это браслет? Ха, а почему нет, если вспомнить, что браслетами называют наручники? Нормально придумано. Пристегнуть меня, куда я после этого денусь? Не кричать же «караул».
Как хорошо, что Клава не знает в лицо ни Пряхина, ни Геру. Она бы дергалась, я бы отвлекался. А сейчас я спокоен, относительно спокоен. Я отхожу подальше и звоню Пряхину.
– Я на месте, – говорит мент.
Я говорю, что тоже на месте.
– Ты где? – Пряхин вертит головой.
– Я здесь.
– Ну, так подходи.
– Ты нарушил уговор, – говорю я ему. – Зачем тут Гера?
– Где ты видишь Геру?
– Вижу. И наручники вижу на твоей правой руке.
– Ты где? – мент начинает нервничать.
Его взгляд высматривает среди множества людей тех, кто говорит в это время по мобильнику. Но меня таким образом не определить. Мой мобильник в кармане, я говорю в наушник.
– Ну, так ты что, поиграться решил? – зло спрашивает Пряхин.
– Я решил кое-то определить.
– Определил?
– Ничего хорошего для себя. Но и для тебя тоже.
– Но у кого-то должно быть больше шансов.
– Если считаешь, что у тебя, я не возражаю. Конечно, у тебя больше очков. Пока.
– Погоди, Ваня, – торопливо говорит Пряхин. – Слушай-ка сюда. Это всё сотворила Клава. Ты вообще не при делах. Но если ты не выйдешь из игры, ты зайдёшь далеко. Поверь мне, именно так в таких случаях бывает. Зачем тебе ломать свою жизнь? У тебя больная мать. На хрен тебе это сдалось? Клава? Таких тёлок знаешь сколько? Не стоит она того, чтобы ради нее…
Я отключил мобильник.
Клава
Мы зашли в кафе, мне очень захотелось есть. Это чисто нервное. Я вся извелась возле Манежа. Ничего не понимала, что Ваня говорит Пряхину, что тот отвечает. Нет, так дело не пойдёт. Говорят, на Горбушке можно купит разную шпионскую технику, чтобы слышать друг друга на расстоянии.
– Купим, – пообещал Ваня.
Всё-таки надо признать, Ваня неплохо придумал с этой разведкой. Мы-то считали, нас хотят арестовать. А у Пряхина совсем другие планы. Мне страшно. Сегодня я поняла, что всё может кончиться очень плохо. Надо сматываться из Москвы. Лучше брызнуть куда-нибудь в Ближе Забугорье, например, на Украину. В Крым, на море. Я ещё не была на море. Там нас точно не будут искать.
Пряхин
Поганец! Раб чеченский! Урод! Паскуда! Ты еще не знаешь, с кем решил поиграть.
Я пошел к метро, забыв о Гере. Напарник догнал меня.
– Ну, что, Петрович? Сорвалось?
Я вызверился:
– Никогда не говори мне этого!
– Молчу, – отпрянул Гера.
Мы приехали к Кириллу. Там был все тот же даунклуб: Корзун, Шепель…
Гультяев доложил, что глаз не спускает с Эли. Телка нервничает, но никуда не заявляет. Боится. Правильно делает. Ей теперь здесь жить.
– Для чего мы ее держим? Она – приманка. Ну, так давайте как-то выманим на нее, – предложил я.
– Как? – спросил Кирилл.
Я посоветовал ему подумать маленько своей бестолковкой.
– Давайте устроим ей духоту по полной программе – она тут же позвонит Клаве, – предложил Корзун.
После совещания мы, как всегда, расслаблялись. Закусон подавали новенькие морковки. Периодически мы уединялись с ними. Морковки умели всё. Когда успели научиться? Способная пошла молодежь. Я понемногу оправлялся от травмы, которую нанес мне Ванёк.
В дверь позвонили. Это был Ярослав, пьяный в дупель. Никогда его таким не видел. Но за стол не сел. Попросил, чтобы ему помогли выбросить с балкона сейф.
– А если кому на голову?
– Тогда давайте отнесём на мусорку, – еле ворочая языком, сказал Ярослав. – Он мне больше не нужен. Я – нищий. Мне нечего в нём хранить.
Я сказал, чтобы он успокоился. Еще не всё потеряно.
– Ну, какой ты нищий? У тебя завод.
– Завод, считай, уже не мой.
– У тебя пятиэтажный дом в центре Москвы.
– И дом уже не мой. Он на одном балансе с заводом.
– А счета в банках?
– Какие счета? Я всё поснимал. А потом снял эту девку. А она у меня всё сняла, – губы у Ярослава скривились, он часто заморгал.
– Тогда отдай сейф мне, – предложил Кирилл.
Ярослав долго смотрел на него, наконец, сказал:
– Забирай! Не могу его видеть.
Ребята перенесли сейф.
Уходя, я строго-настрого велел Гультяеву присматривать за Ярославом, почаще к нему заходить. Что-то не нравится мне его настроение.
Александр Сергеевич Волнухин
Сидим с Гусаковым в его директорском кабинете. Договорились по телефону о встрече, и вот я здесь. С интересом рассматриваем друг друга. Что с нами сделало время, особенно со мной. Мы ровесники, но Ярослав выглядит намного моложе.
Мы встречались пару раз у Ани. Но Гусаков не знает, что я отец Вани. И не должен знать.
В принципе он согласен получить деньги и забрать заявление. Осталось обсудить детали.
– А если Пряхин откажется закрыть дело? А он наверняка откажется. Что тогда? – спрашивает Гусаков.
Я говорю, что ребята решили в любом случае вернуть деньги. Они хотели бы только получить расписку в получении.
– Зачем они вообще взяли? – недоумевает Гусаков.
Говорю про подругу Клавы. Если бы не деньги, она бы до сих пор была в рабстве. И еще не известно, что будет с матерью Клавы, с Анной Смирновой. Кто может поручиться, что бандиты не возьмут их в оборот?
– Девчонка просто позарилась на больше деньги, а потом начала придумывать благородные оправдания, – говорит Гусаков.
Я тоже так думаю, но поддержки от меня он не дождётся.
– Хотя, как ни странно, у меня нет на неё зла, – неожиданно признаётся Гусаков. – Сам виноват.
Мне вдруг приходит в голову неплохая идея. Расписка не поможет ребятам избежать уголовной ответственности. Но если написать в милицию заявление, что он, Гусаков, запамятовал, где спрятал свои сбережения, и только сейчас вспомнил… Тогда появляется надежда.
– Не получится, – говорит Гусаков. – На ключах и на пачке юаней отпечатки пальцев этой Клавы.
Меня снова осеняет:
– А вы напишите, что давали ей подержать в руках ключи и деньги. Ну, не отправлять же девчонку в тюрьму!
– Я подумаю, – обещает Гусаков.
Теперь я должен сказать неприятную вещь. Я должен сказать, что Клава отдала за Элю сто тысяч долларов. В это трудно поверить, Гусаков может подумать, что Клава хочет оставить десятую долю у себя, но это не так. Она действительно выкупила подругу за сто тысяч.
– Кому отдала? – спрашивает Гусаков.
– Какому-то Гультяеву.
Гусаков мрачно молчит. Я его понимаю: сто тысяч – тоже деньги. Но он не отказывается от обмена.
Для встречи предлагаю ресторан «Арбат». Там меня знают официанты, парни крепкие, крутые. Если Гусаков устроит какой-нибудь фокус, в обиду не дадут.
Договариваемся на одиннадцать утра.
Клава
Когда мы с Ваней сидели в кафе, позвонил Александр Сергеевич. Сказал, что договорился с Гусаковым. Надо было ехать за деньгами. Так не хотелось! Я не верила в затею с обменом. Я вообще не верю в честные сделки. В наше время кто-то кого обязательно кинет или сдаст.
Мы забрали деньги из камеры хранения, вернулись на дачу, освободились от грима и пошли гулять. Неподалеку от дачи было несколько небольших прудов. Двое пенсионеров азартно ловили мелкого карася. Вода была гладкая, как зеркало. В воздухе стоял легкий звон от летающих насекомых. Квакали лягушки. Возле берега сыграла большая рыба.
– Это бобёр, – сказал Ваня.
Действительно, из воды показалась усатая мордочка и тут же исчезла.
Я села возле воды. Ваня собрал букетик полевых цветов, протянул мне. На душе впервые за последние дни стало спокойно. Я не думала ни о том, какая я дрянь, ни о том, что нас в любую минуту могут убить. Мне впервые удалось прогнать эти мысли, я устала от них.
Ваня попросил у пенсионера удочку и стал ловить карасей.
Я спросила:
– Может, все-таки не будем делать этот обмен?
Ваня пожал плечами:
– А как мы иначе развяжемся?
Я сказала, что мы можем завязаться еще больше.
– А что мы скажем отцу? – спросил Ваня.
Я поняла, что спорить бесполезно, и ушла на дачу. Сказала, что готовить ужин. На самом деле мне нужно было подготовить сумку с деньгами.
Ваня
Вечером мы с отцом крепко выпили. Отец подкидывал вопросы – я отвечал. Не знаю, что на меня нашло. Слово за слово, рассказал про то, что случилось со мной в Чечне. Про странную дружбу Пряхина с Султаном.
Отец неожиданно спросил:
– Тебя наградили?
Я удивился:
– За что? Спасибо, что не посадили. Я ведь как бы помогал «духам». «Буханку» ремонтировал.
– Выбрось это из головы, – резко сказал отец. – Ты просто выживал. Каждый человек имеет право на выживание.
– Отец, на этой «буханке» других пленных привозили. Или увозили, чтобы сбросить в пропасть.
Отец не стал дальше спорить.
– А что с этим аулом? Аул наказал?
– Понятия не имею.
– А как ты думаешь, Пряхин знал, что пленных держат для трансплантации?
Я покачал головой: откуда мне знать? Отец налил еще водки. Выпил и сказал, как бы разговаривая с самим собой:
– Нельзя нам жить вместе. Они не думают о последствиях, а мы – думаем. То, что нам запрещено, им разрешено, и наоборот. Мы слишком другие, чтобы жить вместе с ними. Слишком слабые, чтобы их изменить.
Неожиданно спросил:
– Ты ходил в детский сад?
– Ходил.
– У вас в группе кто-нибудь из детей кусался?
Я покопался в памяти. Кажется, было.
Отец продолжал:
– Знаешь, есть одна интересная теория. Ученые провели специальное обследование таких детей и установили, что никто не учил их кусаться. Они родились злобными и хищными. Так вот, о теории. Зиждется она на том, что пра-человечество прошло в своём становлении страшную стадию поедания людьми друг друга. Охотиться на себе подобных было проще, чем на мамонтов и других зверей. Это, между прочим, подтверждается каннибализмом в наши дни. По этой теории человеческий род разделился на два вида: хищных и нехищных особей. На первый взгляд, вроде бы чушь несусветная. А с другой стороны… Ты меня понял?
Я не очень понял. Мне хотелось, чтобы отец продолжал разговор. Но он
сказал, что завтра ему рано вставать.
Ярослав Платонович Гусаков
Сегодня утром глянул в зеркало и впервые в жизни увидел, что соответствую своему возрасту. Как-то резко стал сдавать. Замучила бессонница. Никогда раньше не боялся смерти. И сейчас не боюсь. Но мысли о бренном отравляют существование.
Завтра получу обратно почти все деньги. Даже не верится, что Клава пошла на этот обмен. Значит, спокойная жизнь дороже.
Пишу расписку в получении. Ставлю подпись. Это всё, что от меня требуется. Можно, конечно, написать еще заявление, о котором просил Волнухин. Чего мне стоит.
Пишу: «Прошу считать случившееся досадным недоразумением. Последнее время из-за переутомления и нервных перегрузок, связанных с проведением моего завода через процедуру банкротства, у меня случаются провалы в памяти. Все свои сбережения, за исключением пачки юаней, я положил в тайник и вспомнил об этом только сегодня Что касается отпечатков пальцев гражданки Павловой на ключах и пачке юаней, то я сам давал ей подержать в руках ключи и китайские деньги».
Расписываюсь.
Звонок в дверь. Это Гультяев. Просит ключ от сейфа. Я говорю, что ключ
забрал криминалист.
– Чем занимаешься? – спрашивает Гультяев. – Развлечься не хочешь? У нас
новые тёлочки.
Нет, спасибо. Что-то меня больше не тянет на тёлочек.
Гультяев втягивает в меня в какой-то пустой разговор. Я позволяю ему зайти в кабинет. Он видит у меня на столе у меня расписку и заявление. Читает. Я выхватываю у него листок. Он звонит Пряхину.
Пряхин устраивает мне допрос. Стращает, что меня кинут. Отберут расписку и заявление, а деньги не вернут. Настаивает, чтобы встреча с Волнухиным прошла под его контролем.
Александр Сергеевич Волнухин
Я приехал в ресторан «Арбат» за полчаса до назначенного времени. Попросил официантов присматривать за мной. Я мог бы привести десяток крепких мужиков. Но зачем кому-то знать о моих проблемах? Сел за свободный столик, поставил сумку с деньгами между ног, заказал себе кофе.
Гусаков был точен, что не удивительно в его положении, только какой-то нервный, дёрганый. Даже поздороваться забыл. Сидел и будто чего-то со страхом ждал.
Вижу, к столику направляются двое. Один предъявляет удостоверение: майор Пряхин.
– Профессор Волнухин, что у вас в сумке?
Дикая ситуация. Говорю, что это мое дело, личные вещи неприкосновенны.
– В таком случае, – говорит Пряхин, – вам придется проехать с нами. Вы подозреваетесь в пособничестве грабителям.
Как обухом по голове. Официанты спрашивают, что тут происходит. Пряхин суёт им под нос удостоверение, они исчезают.
Пряхин повторяет вопрос:
– Что в вашей сумке?
Говорю, мне надо позвонить адвокату.
Пряхин смотрит насмешливо:
– Звоните. Но я могу сказать, что вам посоветует адвокат. Он посоветует отдать то, что вам не принадлежит. Ну, в самом деле, профессор, не будете же вы утверждать, что сжимаете сейчас ногами ваши кровные денежки. Не ставьте себя в глупое положение. Через час ваше имя попадёт в газеты. Зачем вам скандал, милейший Александр Сергеевич?
Оторопело молчу. Пряхин дожимает меня:
– Ваш адвокат вынужден будет также признать, что вы пытались совершить сделку преступников с потерпевшим в обход правоохранительных органов. Профессор, как видите, мы подошли к вам без понятых. Мы подумали о вашей репутации. Осталось подумать вам.
Собираюсь с духом и спрашиваю прямо:
– Чего вы хотите?
Пряхин отвечает с издевательской интонацией:
– Вернуть награбленное потерпевшему Гусакову. Но не в частном порядке, как пытались сделать вы, а как положено – по закону.
Возле столика появляются два подозрительных парня. Пряхин объявляет их понятыми. Сумку поднимают на стол, открывают. Она наполнена пачками денег, аккуратно упакованными в плотный целлофан.
Пряхин велит пересчитать. Один из понятых начинает вынимать из целлофана пачки долларов. Вдруг глаза у него из них округляются.
– Петрович, это шоколад.
Действительно, это плитки шоколада. Только вместо этикеток наклеены копии стодолларовых купюр, которые можно купить в любом киоске.
Пряхин сам лезет в сумку. Под плитками шоколада лежат старые журналы.
Гусаков нервно смеётся. Его смех переходит в хохот. Он хохочет, как помешанный.
Похоже, Пряхин из тех мужиков, которые даже в ярости говорят спокойным тоном.
– Не ожидал, профессор. Я-то подумал, вы всего лишь посредник. Вместо похищенных денег вы принесли «куклу». Знаете, что это означает? Вы действуете заодно с грабителями.
Трудно соображать в такой дикой ситуации, мысли путаются. Но что-то мне подсказывает, что Пяхин блефует.
Стараюсь не терять самообладание.
– Ладно, – говорю, – тогда я звоню адвокату.
Достаю мобильник, набираю номер. Адвокат обещает приехать минут через двадцать.
Он появляется через час – попал в пробку. Вникает в ситуацию, о чем-то советуется с Пряхиным. Подходит ко мне:
– Вам придется дать подписку о невыезде.
Я заметил за собой слежку. Это, должен сказать, так неприятно. Следит напарник Пряхина. Тот, что был с ним в ресторане. Ваня называл его Герой. Гера открыто водит меня на своей «Ладе-приоре». То ли считает лохом, то ли Пряхин велел давить на психику.
Еду к Анне. Пусть Пряхин убедится, что мы с ней знакомы. Стараюсь не думать о том, что теперь пострадает моя безупречная репутация. Я должен помогать сыну во что бы то ни стало. То, что он будет думать обо мне, важнее того, что обо мне будут думать другие люди.
Сейчас всего главнее – Ваня. Надо избавить его от этой Клавы. Она может завести его слишком далеко.
Анна готовит кофе, ставит на стол запеканку собственного приготовления. Её запеканки – объеденье.
Рассказываю, что произошло.
– Кажется, эта Клава только делает вид, что хочет выпутаться.
Анна хочет что-то сказать, но не решается.
Наконец, говорит:
– Это у неё наследственное. Ярослав всегда был жуликоват. Но всегда умел найти своей жуликоватости убедительное объяснение.
Я ошарашен:
– Ты хочешь сказать, что она – его дочь? А сам Ярослав знает? Почему не скажешь ему?
– Боюсь, не поверит. Подумает, что хитрю. Ты же знаешь, как мужики относятся к таким сообщениям.
Как говорят шпионы, отрубаю «хвост», приезжаю на дачу. В глазах Вани немой вопрос: как прошёл обмен? В глазах Клавы – страх и немного стыда. Совсем чуть-чуть.
– Зачем ты это сделала? – спрашиваю, стараясь смягчить интонацию.
Прежде чем ответить, она ставит условие:
– Сначала расскажите, как было дело.
– Какое это имеет значение?
– Очень большое. Вы ведь договаривались с Гусаковым, что возвращение денег будет проходить без свидетелей. Он приехал один?
– Нет, не один.
– Вот видите. Кто с ним был?
Мы поменялись ролями. Теперь она меня допрашивала.
– С ним был Пряхин и его люди.
Неловкость в глазах Клавы пропала. Глаза её светились торжеством.
– Вот видите!
Не выдерживаю:
– А ты подумала, в каком я окажусь положении.
Клава вздыхает:
– Извините, Александр Сергеевич. Но вы так настаивали на обмене. Я не могла вас переубедить.
Нет, я должен был уличить эту дрянь. Пусть Ваня видит, с кем связался.
– Клава, ты можешь сказать, зачем ты выгребла из сейфа деньги?
– По-моему, я уже объяснила.
– Я помню. Ради подруги, ради мамы, ради мамы Вани. Но я не перестаю удивляться, как ты могла так быстро сообразить.
Клава хитро улыбнулась:
– Мне сегодня ночью пришло в голову: а может, в сейфе и не было никакого миллиона? Может, Гусаков придумал. Потерпевшие почти всегда преувеличивают размер ущерба. Ладно, предположим, в сейфе был миллион долларов. Может ли владелец небольшого завода честно заработать такую сумму? Нет, Александр Сергеевич, не может. Обычно такие заводы еле-еле сводят концы с концами, задерживают зарплату, прибыли почти никакой. Значит, Гусаков нажил эти деньги незаконно. Скорее всего, недоплачивал рабочим. Значит, это ворованные деньги. Почему я должна их возвращать вору? Лучше вернуть государству. Но это не всё. Я не просилась в гости к этому Гусакову. Меня заставили. Он меня купил, снял. Ему было глубоко фиолетово, что я при этом чувствую. С его стороны это было преступление. Только это преступление не было доведено до конца, появился Ваня. И что? Я должна была уйти просто так? А как насчет возмещения морального ущерба? Сейчас, если меня поймают, будет следствие, суд. Но если я скажу, что Гусаков меня домогался, никакого следствия и тем более суда над ним не будет. Смешно даже говорить об этом. Разве это справедливо, Александр Сергеевич?
Я спросил осторожно:
– Всё, что ты говоришь логично, правильно, справедливо. Но неужели не чувствуешь при этом никакой неловкости?
Клава осенила себя крестным знаменем:
– Христом Богом клянусь, у меня даже мысли не было присвоить эти деньги.
– Ну, правильно, – пробормотал я. – А если не было умысла, то нет и вины. Это еще в римском праве было записано. Только как ты это докажешь?
Клава подошла к Ване, положила руки ему на плечи, склонила голову на его грудь.
– Не хочу об этом думать.
Мне оставалось сказать самое главное. Но прежде я хотел кое-что понять.
– Клава, а что ты чувствовала, когда была рядом с Гусаковым?
Девушка поняла, что я не просто так задал этот вопрос, смотрела лукаво и в то же время настороженно.
– Я уже говорила Ване. Мне его жаль, неплохой дядечка. Богатенький, но какой-то несчастливый.
Я объявил почти торжественно:
– Этот дядечка, Клава, твой отец.
Глава пятая
Клава
У меня сейчас странное состояние. Хотела узнать, кто отец. Ну, узнала. Раньше думала, это будет самый радостный миг в жизни. Ничего подобного. Не знаю, как назвать своё состояние.
Жуть. Меня трясёт. В голове крутятся картинки. Вот захожу в его квартиру, вот сажусь за стол, вот он увивается… А ведь он сейчас тоже прокручивает…
Не звоню ему. Боюсь, не поверит. Об этом ему должна сказать мама. Звоню ей, стараюсь уморить:
– Мама, нашлась наша пропажа.
Мама не понимает:
– Какая пропажа?
– Папочка нашёлся.
Мама вздыхает:
– Кто тебе сказал? Анна Дмитриевна? Ваня?
Господи, какое это имеет значение!
– Мама, дать тебе телефон отца?
– Зачем?
– Скажи ему сама, а то он мне не поверит.
– Он и мне не поверит.
– Что же делать?
– Ничего не делать. Как жил, так и пусть живёт.
Страшно сказать маме правду. Понимаю, что рано или поздно всё равно узнает, и – не могу. Язык не поворачивается.
Пока что единственный плюс в создавшейся ситуации – это то, что я могу не сдавать украденные деньги государству. Если у отца нет других детей, то это как бы моё наследство.
Спрятала пока деньги на даче у Александра Сергеевича. Закопала в кустарнике. Сто тысяч басов оставила при себе, на всякий случай. Деньги, между прочим, придают уверенности. Если придется бежать – не попадём.
Пряхин
В ресторане я присмотрелся к Волнухину. У него глаза человека, который знает и понимает больше, чем обычные люди. С ним не особенно поговоришь на «ты».
Из головы не выходит: как он мог пойти в посредники. Скорее всего, был знаком со Смирновой. Хахаль студенческой молодости? Старая любовь, которая не ржавеет? А почему нет? В таком случае… Стоп! Они же похожи!
Как интересно!
Теперь ясно, где искать Ваню. В своей московской квартире господин Волнухин не станет прятать сына. А вот на даче… Но где его дача
Эля
У меня всё хреново. Кирилл со своими шестёрами уже достал. Чем больше от них прячусь, тем настырней они преследуют. Познакомились с моими однокурсницами и пустили слух, что я безотказка. И пожаловаться некому. Не в деканат же идти. Радости от учебы почти никакой. Из головы не выходит – мне здесь не учиться.
Переступаю через самолюбие, звоню Клаве. Подружка говорит, что у них тоже жизнь не сахар. Где живут, скрывает. Боится, наверное, что из меня Кирилл выжмет. Не сказала только, что ей бы мои проблемы. Но это звучит в интонации.
Чую, Клава не хочет, чтобы мы с Ваней общались. Она всегда чувствовала во мне соперницу. А тут ее ревность уже зашкаливает. Запала она на этого Ваню капитально.
Андрей Галахов
Я – Андрей Галахов, телеведущий шоу-программы. Сижу у себя в студии, втыкаюсь в тему, читаю подготовленные помощниками материалы, просматриваю записи. Звонит какой-то хрен. Представляется опером, говорит, что у него для меня убойный сюжет. Спрашиваю: а по телефону нельзя изложить? Нет, говорит, это не телефонный разговор. Ладно, соглашаюсь, приезжайте завтра в это же время. Нет, говорит, я уже здесь, в вестибюле, позвоните насчет пропуска.
Держу характер:
– Брошу всё, если скажете, с чем пришли.
– Новый русский снял девушку. А она украла из его домашнего сейфа миллион долларов.
– Ну и что? Подумаешь, сенсация!
– Ну, так вы не дослушали. Сейчас выяснилось, что это её отец.
Мне не надо жевать, я просёк всю ширь темы. Дети, не знающие своих отцов. Их миллионы.
Виктор Петрович Пряхин старался произвести впечатление интеллигентного опера. Смотрел доброжелательно, говорил гладко.
Что его привело? Слух, что за идею можно получить хорошие деньги? Это его проблемы. Лично меня волнует только, как зовут героев и как их найти?
Но это-то Пряхин и держал в секрете. Только обещал открыть, как только будет закончено расследование дела. Гарантировал, так сказать, «право первой ночи». Но взамен-то что?
Пряхин обратил внимание на развешанные по стенам фотографии активных участников моей программы. Это эксперты, политологи. Обратил внимание на снимок Волнухина.
– Случаем, не знаете, где его дача? – неожиданно спросил Пряхин.
До чего простой, оказывается, чувак.
– Откуда же мне знать?
– Ну, может, дружите.
Я сказал, что знакомство наше чисто деловое. Прокручиваем тему дискуссии по телефону, а потом за полчаса до передачи эфира. Вот, собственно, и всё.
– После эфира не расслабляетесь?
– Бывает, пропускаем пару капель коньяка.
– Может быть, когда-то что-то промелькнуло в разговоре насчет дачи?
Я начал заводиться. Какого чёрта я должен помогать какому-то оперу лезть в чью-то личную жизнь?!
– Знаете, Виктор Петрович, эта часть нашего разговора мне не интересна.
Пряхин не обиделся. Он занял на стуле более удобную позу и сказал:
– Видите ли, Андрей Николаевич. Чем быстрее я узнаю, где находится дача Волнухина, тем быстрее закончится следствие. То есть ваш интерес здесь тоже присутствует.
Знает, чем взять. Я припомнил, что однажды Волнухин позвонил и сказал, что опаздывает на дискуссию, попал в большую пробку у моста на Оке.
Кажется, Пряхина был доволен моим сообщением, не задал больше ни одного вопроса. Он подошел к стене, откнопил фотографию Волнухина.
– Возьму на время, с вашего разрешения. Это в интересах самого Волнухина. Хочу ему помочь. Он может попасть в скверную историю.
Ну, как тут отказать? Помогать милиции – наш долг.
Наталья Андреевна Павлова
После того, как Клаву увезли, Кишка еще раз напомнил мне, что, если я начну говорить в прокуратуре лишнее, это отразится на ее положении. Но я всё же рассказала следователю, как нас держали ночью в наручниках, как запугивали. Молодой следователь слушал, поигрывая ручкой, ничего не записывая. Я, по его мимике, как бы сочиняла, а он как бы не верил
А через час мне снова позвонил Кишка… Теперь я понимаю: страшна не коррупция, а вот эта спайка бандитов и ментов. Если ты попал в их руки, они тебя сотрут в порошок.
Я сама собиралась сходить к судье, только совсем по другому поводу. Мартын вышел на свободу. Ходил слух, что произошло это в результате предательства секретаря суда, то есть Клавы. Я понимала, что ничего не докажу. Мне просто хотелось посмотреть Надежде Егоровне в глаза. Для кого-то она важная птица. А для меня Надька Мешалкина. Учились когда-то в одной школе, в параллельных классах, часто общались и даже были влюблены в одного мальчика, Ярослава.
Идти в суд не имело смысла. Запишут на приём, Надежда увидит знакомую фамилию… Лучше встретить её возле дома.
Еще не так давно судья Мешалкина жила в обычной квартире. Теперь у неё отдельный особняк на окраине города, в сосновом бору, на берегу озера. Забор метров пять высотой, кованые ворота, площадка перед воротами выложена гранитными плитами. Перед воротами джип. Я взглянула на номера и обомлела. Три семерки! Известная всему городу машина Мартына.
На всякий случай спряталась за соснами. Может, Мартын кому-то свой джип продал? Ждать пришлось довольно долго. Наконец, калитка открылась. Я замерла. Вышел Мартын, за ним Мешалкина.
Я стояла ни живая, ни мертвая. Заметят – мне конец.
Они говорили о чем-то, смеялись. Мартын сгреб Надьку в объятия, потискал. Мне хотелось выть. Теперь не оставалось сомнений: это она подставила Клаву. И в этом отчасти моя вина. Это я попросила ее взять дочь на работу.
Домой можно было вернуться на автобусе. Но я пошла пешком. Что же делать с Ярославом? Как ему сказать, чтобы не подумал, что это моя женская хитрость? Он в этом смысле очень подозрителен.
Если звонить ему, то прямо сейчас, пока я на взводе. Клава всё же дала мне его телефон. Набираю цифры. Длинные гудки. Наконец, знакомый высокий голос.
Называю себя и прошу меня не прерывать.
– Не веришь, взгляни на свои фотографии. Клава вся в тебя.
Ярослав молчит.
– Ты меня слышишь?
Молчание. Потом тяжелый вздох.
– Слышу, Наташка, – говорит Ярослав. – А ты знаешь, что она сделала?
– Что?
– Ну, не знаешь, и ладно.
– Клава сама тебе позвонит. Она попала в жуткую историю…
Долго рассказываю. Никакой реакции.
– Ты меня слышишь, Ярослав?
Ярослав Платонович Гусаков
У меня что-то случилось с горлом. Спазм, наверное. Я предчувствовал, что рано или поздно придётся отвечать. Одно время даже удивляться стал: что же это мне всё с рук сходит? Значит, высшей справедливости нет? Оказывается, всё-таки есть.
Я бросился к книжному шкафу. Там у меня лежит альбом с детскими фотографиями. Посмотрел на себя, двадцатилетнего, и мысленно представил Клаву. Сомнений практически не оставалось. Наташка не врёт. Это наша дочь.
Пряхин
Прихожу к Ярославу. Он должен что-то знать про Волнухина и Ваню.
Капиталист ведёт себя сегодня как-то странно. Никакой неврастении, спокоен, как танк.
Спрашиваю прямо: был ли раньше знаком с Волнухиным? И не думает ничего скрывать. Говорит, встречались пару раз у Смирновой, но это было очень давно.
Показываю фотографию Волнухина. Никого не напоминает? Ярослав то ли не догадывается, то ли не хочет играть на моей стороне.
Неожиданно спрашивает:
– Петрович, а ты в курсе, что Гультяев взял за вторую девчонку сто тысяч зелени?
Я озадачено молчу.
Ярослав чеканит каждое слово:
– Твой друг Гультяев положил за щечку сто тысяч зеленых, которые принадлежат мне. Разберись с ним.
Спрашиваю:
– Откуда такие сведения? Дочка поделилась?
Ярослав понимает, что я обо всём догадываюсь, и меняет тон:
– Петрович, давай по-человечески замнем это дело. Всё равно оно не имеет перспективы. Мало ли что бывает между детьми и родителями.
– Ошибаешься, Ярослав Платонович, – отвечаю ему. – На тот момент Клава ничего не знала, и ты ничего не знал. Знаешь, в Америке был случай, сын обокрал свою мать. И что ты думаешь? Судили пацана, дали срок.
– Россия не Америка, – бормочет Ярослав.
– Правильно, у нас сидеть тяжелей.
От Ярослава иду к Гультяеву. Надо отобрать деньги, пока не все потратил. Мне открывают не сразу. На пороге сам Кирилл. Растрепанный, злой.
Привёз, оказывается, для разговора Элю. И по ходу дискуссии на тему, как найти Ваню и Клаву, возбудился. Полез на девчонку, но, видно, без подхода и без ласки. А у неё к тому же красные пришли. Кусок идиота!
Велю девчонке привести себя в порядок. Эля удаляется в ванную. Бью Гультяева по морде. Нет ничего оскорбительней пощечины. Но от моей пощечины он едва удерживается на ногах. У него двоится в глазах. Я стряхнул ему лампочку.
– Еще?
– Нет! – Гультяев поднимает руки. – За что, Петрович?
– Не за что?
Бью по другой щеке. Из носа Гультяева течёт кровь. Теперь он всё понимает. Достаёт из серванта десять пачек зелени, кладёт на журнальный столик.
– Вот, – говорит, – я просто вкладывал в одно срочное дело. Тут вся сумма.
Требуется воспитательный момент.
– Заплатишь штраф. Треть этой суммы. Торопить не буду, но заплатишь по полной.
– Побойся бога, Петрович! – голос у Гультяева подрагивает.
– Это ты теперь будешь бояться.
Эля выходит из ванной. Велю ей сесть в кресло напротив. Она понимает, что Гультяеву от меня только что досталось. Замечает на журнальном столике пачки зелени.
Я говорю:
– Это десятая часть суммы, которую украла твоя подружка. Если поможешь, эти деньги – твои.
Эля жалобно просит:
– Отпустили бы вы меня. Я за Клавкины глупости уже пострадала.
– Ты какие глупости имеешь в виду?
