Александр Дюма
Белые и синие
XIII. ПОСЛЕДНИЙ ШТУРМ
На следующую ночь после того, как Фаро был произведен в младшие лейтенанты, Бонапарт получил восемь орудий тяжелой артиллерии и большое количество боеприпасов.
Три тысячи четыреста ядер Фаро пошли на отражение атак, предпринятых из крепости.
Проклятая башня была разрушена почти полностью. Бонапарт решил нанести решающий удар.
К тому же этого требовали обстоятельства.
Восьмого мая вдали, в сопровождении английских военных кораблей, показался турецкий флот, состоявший из тридцати парусных судов.
Бонапарта известили об этом, когда едва занялась заря; он поднялся на холм, откуда открывался полный обзор.
По его мнению, эта эскадра, прибывшая с острова Родос, везла осажденным в качестве подкрепления войска, боеприпасы и продовольствие.
Следовало захватить Сен-Жан-д'Акр, прежде чем караван судов подойдет к стенам крепости и силы гарнизона удвоятся.
Видя, что вопрос о наступлении решен, Ролан попросил главнокомандующего выделить в его распоряжение двести солдат и предоставить ему полную свободу действий.
Бонапарт потребовал разъяснений.
Он нисколько не сомневался в смелости Ролана, но она граничила с безрассудством, и поэтому он не решался доверить ему жизнь двухсот человек.
Тогда Ролан рассказал ему, что как-то раз, во время купания, он заметил со стороны моря пролом в стене, который невозможно было увидеть, находясь на суше; эта брешь нисколько не беспокоила осажденных, так как стена прикрывалась внутренней батареей и огнем английских кораблей.
Через этот пролом он мог бы проникнуть в город с двумястами солдат и отвлечь на себя внимание неприятеля.
Бонапарт дал Ролану разрешение.
Ролан выбрал двести человек из тридцать второй полубригады, в числе который оказался и новоиспеченный младший лейтенант Фаро.
Бонапарт отдал приказ к общему наступлению; Мюрат, Рампон, Виаль, Клебер, Жюно, дивизионные генералы, бригадные генералы и командиры частей разом устремились на приступ.
В десять часов утра все внешние укрепления, отвоеванные противником, были снесены; были взяты пять знамен, захвачены три и заклепаны четыре пушки. Тем не менее осажденные не отступали ни на шаг и на место убитых немедленно вставали живые. Никогда еще наступающие и защитники города не проявляли подобной отваги и силы, не сражались с таким неистовым азартом и безграничным мужеством. Никогда еще, с тех пор как охваченные религиозным пылом крестоносцы взялись за мечи и одержимые фанатизмом мусульмане – за турецкие ятаганы; никогда еще объятые ужасом люди, треть которых молилась за христиан, а две других трети – за Джеззара, – не были свидетелями столь беспощадной, столь кровавой борьбы не на жизнь, а на смерть. Наши солдаты видели с высоты частично взятого ими крепостного вала, откуда уже доносились победные крики, женщин, которые бегали по улицам с воплями, напоминавшими то уханье совы, то визг гиен (эти вопли не забудет ни один из тех, кто их слышал), с мольбами и проклятиями вздымая тучи пыли.
Генералы, офицеры и солдаты сражались в траншее бок о бок; Клебер держал в руках ружье, отобранное им у албанца, и использовал его в качестве дубины, поднимая над головой как молотильный цеп на гумне и обрушивая на головы своих противников, каждый из которых валился с ног от первого же удара. Мюрат с непокрытой головой и развевающимися на ветру длинными волосами размахивал во все стороны саблей, острое лезвие которой поражало всякого, кто встречался на его пути. Жюно, стреляя то из ружья, то из пистолета, убивал неприятеля при каждом выстреле.
Командир восемнадцатой полубригады Буайе пал в схватке, как и семнадцать офицеров и более ста пятидесяти солдат его корпуса; но Ланн, Бон и Виаль прошли в траншее по их трупам, которые послужили им опорой.
Бонапарт неподвижно стоял у края траншеи, подставляя себя под пули, и сам направлял удары артиллерии; он приказал стрелять по куртине, что находилась справа от него, даже из пушек башни, чтобы пробить в ней брешь; по истечении часа уже образовался достаточно большой пролом. У французов не было фашин, чтобы засыпать ров, и тогда, как это уже делали в другой точке вала, из окон башни в него стали сбрасывать трупы мусульман и христиан, французов и турок; заполнив ров, воины Бонапарта прошли по ним как по мосту.
Крики «Да здравствует Республика!» смешались с криками «На штурм! На штурм!». Послышались звуки «Марсельезы», и остальная часть армии вступила в бой.
Бонапарт послал Рембо, одного из своих адъютантов, передать Ролану, что ему пора действовать; узнав, в чем дело, Рембо попросил у Ролана позволить ему остаться с ним, вместо того чтобы возвращаться к Бонапарту.
Молодые люди дружили, и в час сражения друзьям нельзя отказать в такой просьбе.
Фаро сумел раздобыть мундир и эполеты убитого младшего лейтенанта и светился от радости, идя в наступление во главе своей роты.
Богиня Разума, гордившаяся чином мужа больше, чем он сам, с парой пистолетов за поясом шагала в одном строю с Фаро.
Получив приказ, Ролан тотчас же принимает командование отрядом из двухсот солдат, бросается вместе с ними в море, заходит в воду по пояс, огибает бастион и подходит к пролому, поставив впереди трубачей.
За те два месяца, что продолжалась осада, никто не ожидал такой атаки, и возле пушки даже не было канониров. Ролан овладевает орудиями и приказывает заклепать их, так как у него нет артиллеристов.
Затем с криками «Победа! Победа!» он бросается в город по извилистым улицам.
Осаждающие слышат эти крики, которые придают им пыла. Бонапарт, снова посчитав, что Сен-Жан-д'Акр в его власти, устремляется на Проклятую башню, которую так трудно было захватить.
Но тут он приходит в отчаяние, наткнувшись на второй пояс укреплений, преграждающий путь нашим солдатам.
Эта стена была возведена позади первой по приказу полковника Фелиппо, бывшего однокашника Бонапарта по Бриенскому училищу.
Свесившись из окна башни по пояс, Бонапарт кричит, подбадривая солдат. Гренадеры, придя в ярость от нового препятствия, пытаются вскарабкаться на плечи своих товарищей (лестниц нет), но внезапно защитники второго пояса укреплений атакуют французов в лоб и батарея открывает по ним огонь с флангов. Непрерывная стрельба ведется со всех сторон: из окон домов, с улиц, баррикад, даже из сераля Джеззара.
Густой дым валит из города: Ролан, Рембо и Фаро подожгли базар. Они выходят на террасы домов, пытаясь разглядеть своих соратников, которые сражаются у стен крепости; сквозь мглу пожара и марево выстрелов видно, как блестят трехцветные плюмажи; крик «Победа!» слышится из города и от его стен в третий и последний раз за этот день.
Часть солдат, что должны соединиться с отрядом Ролана, скатывается с высоты вала в город; остальные сражаются на стене и отбиваются от неприятеля в траншее под свист пуль, которые сыплются градом, и гул ядер, которые налетают как ураган; французы, дрогнув под натиском огня с четырех сторон, начинают отступать. Ланн, раненный выстрелом в голову, падает на колени, и гренадеры уносят его… Великан Клебер, словно заговоренный, еще держится, невзирая на шквал огня. Бон и Виаль уже укрылись в траншее. Бонапарт ищет, кого бы послать на поддержку Клеберу; но в резерве никого не осталось. Тогда он лично со слезами ярости на глазах отдает приказ к отступлению, не сомневаясь, что двести пятьдесят или триста воинов, которые вступили в город с Роланом или, соскочив со стены, отправились ему навстречу, погибли, и наутро множество отрубленных голов усеют городской ров.
Бонапарт уходит последним и уединяется в своей палатке, приказав никого к нему не впускать.
Впервые за три года он усомнился в своей счастливой звезде.
Какую великую страницу написал бы историк, который сумел бы рассказать, что происходило в уме и душе Бонапарта в этот скорбный час!
XIV. ПОСЛЕДНИЙ БЮЛЛЕТЕНЬ
Тем временем Ролан и пятьдесят человек, которые спустились в город и соединились с его отрядом в надежде, что их поддержат, начинали опасаться, что покинуты на произвол судьбы.
В самом деле, победные крики, раздававшиеся в ответ на их возгласы, постепенно затихали; грохот стрельбы и канонады слабел и наконец по истечении часа полностью прекратился.
Ролану даже показалось, что он слышит в окружающем его шуме, как трубы и барабаны подают сигнал к отступлению.
Затем, как было сказано, все звуки смолкли.
И тут, как прилив, поднимающийся со всех сторон, на французский отряд отовсюду разом устремились англичане, турки, мамлюки, арнауты, албанцы – одним словом, весь гарнизон численностью в восемь тысяч человек.
Ролан тотчас же построил свое крошечное войско в каре, причем одна из его сторон упиралась в дверь мечети, затем приказал пятидесяти солдатам войти в мечеть, таким образом превратив ее в крепость; дав клятву отбиваться от неприятеля, от которого нельзя было ждать пощады, до последнего вздоха, французы стали ждать его со штыками наперевес.
Турки, как всегда преисполненные уверенности в своей кавалерии, бросили ее на каре с невиданной яростью, так что, хотя огонь французов, которые дали два залпа, сразил примерно шестьдесят всадников и лошадей, те, кто шел сзади, перебрались через мертвые тела людей и конские трупы как через гору, и натолкнулись на еще дымящиеся стволы с примкнутыми штыками.
Но здесь им пришлось остановиться.
Солдаты, стоявшие во втором ряду, успели перезарядить свои ружья и стали стрелять в упор.
Надо было отступать, но турки не могли преодолеть гору мертвых и раненых тел, пятясь назад, поэтому они стали разбегаться направо и налево.
Французы дали два сокрушительных залпа вслед беглецам, и те были убиты.
Однако следующая атака турок оказалась еще более неистовой.
Завязалась жестокая борьба, подлинный рукопашный бой; турецкие всадники, смело встречая выстрелы в упор и стреляя в ответ, неслись прямо на штыки наших солдат.
Другие, видя, что сверкающие на солнце ружейные стволы пугают лошадей, заставляли их пятиться, а затем, поднимая их на дыбы, опрокидывались вместе с животными на штыки.
Раненые ползали по земле, подобно змеям, ускользая от выстрелов, и подрезали нашим солдатам подколенные сухожилия.
Ролан, вооруженный двуствольным ружьем, как всегда в подобных сражениях, при каждом выстреле убивал одного из командиров неприятеля.
Фаро направлял огонь из мечети, и уже не одна рука, поднимавшая саблю для удара, безвольно повисала, пораженная пулей из окна галереи минарета.
Ролан, видя, что число его солдат уменьшается, и понимая, что не сможет долго выдерживать такую борьбу, хотя уже три ряда трупов опоясывали как стена его крошечное войско, приказал открыть двери мечети; продолжая сеять смертоносный огонь, он с олимпийским спокойствием пропустил своих солдат вперед и последним вошел за ними.
Французы принялись отстреливаться из всех окон мечети, но турки выдвинули вперед пушку и навели ее на дверь.
Ролан стоял у окна, и все увидели, как три артиллериста, которые подошли к фитилю запала, упали один за другим.
Тогда один из всадников промчался возле пушки во весь опор и выстрелил по запалу прежде, чем кто-либо догадался о его намерении.
Пушка прогремела, лошадь с всадником отлетела на десять шагов, но дверь была выбита.
Турки трижды устремлялись к выбитой двери, пытаясь проникнуть в мечеть, но их встречал такой шквал огня, что они всякий раз отступали.
Придя в бешенство, мусульмане объединяются и бросаются в атаку в четвертый раз; но теперь лишь несколько выстрелов слышатся в ответ на их дикие крики.
У маленького войска кончились боеприпасы.
Гренадеры встречают неприятеля, выставив вперед штыки.
– Друзья, – кричит Ролан, – помните, что вы поклялись умереть, но не сдаваться Джеззару Мяснику, который велел отрубить головы нашим товарищам.
– Клянемся! – хором отвечают двести солдат Ролана.
– Да здравствует Республика! – восклицает Ролан.
– Да здравствует Республика! – подхватывают французы.
Каждый из них готовится к смерти, но собирается дорого продать свою жизнь.
В это время на пороге появляется группа офицеров во главе с Сиднеем Смитом. Их сабли вложены в ножны.
Смит снимает шляпу и показывает жестом, что хочет говорить.
Воцаряется тишина.
– Господа, – произносит он на превосходном французском языке, – вы храбрецы, и никто не скажет, что у меня на глазах уничтожают людей, которые вели себя как герои. Сдавайтесь; я обещаю сохранить вам жизнь.
– Это и много и мало, – отвечает Ролан.
– Чего же вы хотите?
– Убейте нас всех до одного или отпустите.
– Вы многого хотите, господа, – говорит коммодор, – но таким людям, как вы, нельзя ни в чем отказать. Позвольте лишь выделить вам охрану из англичан, которая будет сопровождать вас до городских ворот; иначе ни один из вас не доберется до них живым. Вы согласны?
– Да, милорд, – отвечал Ролан, – нам остается лишь поблагодарить вас за любезность.
Сидней Смит, оставив двух английских офицеров охранять дверь, вошел в мечеть и пожал Ролану руку.
Десять минут спустя прибыл английский конвой.
Французские солдаты со штыками на конце ружейных стволов и офицеры с саблями в руках прошли по улице, которая вела к французскому лагерю, провожаемые проклятиями мусульман, завыванием женщин и криками детей.
На самодельных носилках из ружей несли десять или двенадцать раненых (среди них был Фаро). Богиня Разума шагала рядом с носилками младшего лейтенанта, сжимая в руке пистолет.
Смит и английские солдаты провожали гренадеров, которые колонной прошли перед двумя рядами солдат в красных мундирах; те отдавали им честь до тех пор, пока они не оказались вне пределов досягаемости турецких пуль.
А Бонапарт, как было сказано, удалился в свою палатку. Он велел принести ему Плутарха и читал биографию Августа; думая о Ролане и его храбрецах, которых в этот час, вероятно, убивали турки, он бормотал, подобно Августу после сражения в Тевтобургском лесу: «Вар, верни мне мои легионы!»
На сей раз ему не у кого было требовать свои легионы: он сам оказался в роли Вара.
Внезапно послышался сильный шум и до него донеслись голоса, распевавшие «Марсельезу».
Чему они радовались и отчего они пели, эти солдаты, в то время как их генерал плакал от ярости и горя?
Бонапарт бросился к выходу из палатки.
Первым делом он увидел Ролана, своего адъютанта Рембо и младшего лейтенанта Фаро, прыгавшего на одной ноге, как цапля: другая была пробита пулей.
Раненый опирался на плечо Богини Разума.
За ними следовали двести солдат, которых Бонапарт считал погибшими.
– Ах! Дружище, – сказал он, пожимая руки Ролана, – а я уже не надеялся тебя увидеть, решив, что ты сгорел в этом пекле… Черт возьми, как вам удалось оттуда выбраться?
– Рембо вам об этом расскажет, – отвечал Ролан, удрученный тем, что обязан жизнью англичанину. – Я не могу говорить: меня слишком мучит жажда, я должен напиться.
Взяв со стола сосуд из пористой глины, в котором вода всегда оставалась холодной, он осушил его залпом, а Бонапарт тем временем отправился к своим солдатам, радуясь их возвращению, тем более что он уже не ожидал когда-либо их увидеть.
XV. УТРАЧЕННЫЕ ГРЕЗЫ
Вспоминая на острове Святой Елены о Сен-Жан-д'Акре, Наполеон сказал: «Судьба Востока заключалась в этой крепостишке. Если бы Сен-Жан-д'Акр пал, я изменил бы облик мира!»
Этот вздох сожаления, вырвавшийся у Бонапарта двадцать лет спустя, дает понять, что должен был он испытывать, когда, признав, что не может взять эту крепость, велел огласить во всех дивизиях армии следующий приказ.
Бурьенн, как всегда, написал под его диктовку:
«Солдаты!
Вы преодолели пустыню, отделяющую Африку от Азии, быстрее, чем арабы. Армия арабов, которая выступила в поход, чтобы завоевать Египет, уничтожена. Вы взяли в плен ее генерала, захватили ее походное снаряжение, поклажу, бурдюки, верблюдов.
Вы овладели всеми крепостями, которые стоят на страже у колодцев пустыни.
Вы рассеяли на поле битвы у горы Табор тьму воинов, явившихся со всех концов Азии в надежде разграбить Египет.
Наконец, после того как с горсткой солдат мы в течение трех месяцев вели войну в сердце Сирии, захватив сорок орудий полевой артиллерии, пятьдесят знамен, взяв в плен шесть тысяч человек и срыв укрепления Газы, Яффы, Хайфы и д'Акра, мы возвращаемся в Египет, ибо пора высадить там десант.
Через несколько дней у вас появится надежда захватить пашу прямо в его дворце, но крепость д 'Акр не стоит того, чтобы терять из-за нее несколько дней, и те храбрецы, которых мне придется здесь потерять, слишком нужны мне ныне для главных боевых действий.
Солдаты! Впереди у нас путь, полный лишений и опасностей. В этом походе мы обезвредили Восток, но, возможно, нам еще придется отражать удары нескольких западных стран.
Вам доведется снова увенчать себя славой в тех краях, и, поскольку в пылу стольких сражений каждый день отмечен гибелью храбреца, новые храбрецы должны прийти на смену погибшим и в свою очередь встать в ряду тех воинов – их немного, – что задают тон посреди опасностей и завоевывают победу».
Продиктовав этот приказ Бурьенну, Бонапарт встал и вышел из палатки, словно желая подышать свежим воздухом.
Обеспокоенный Бурьенн последовал за ним. Обычно события не оставляли на каменном сердце генерала столь сильного отпечатка. Бонапарт взошел на небольшой холм, возвышавшийся над лагерем, присел на камень и долго не двигался, устремив взор на полуразрушенную крепость и море, расстилавшееся перед ним насколько хватало глаз.
Помолчав, он наконец произнес:
– Люди, что напишут историю моей жизни, будут гадать, почему я так долго цеплялся за эту несчастную крепостишку. Ах! Если бы я взял ее, как надеялся!
Он уронил голову на руки.
– Если бы вы ее взяли?.. – спросил Бурьенн.
– Если бы я ее взял, – вскричал Бонапарт, хватая его за руку, – я нашел бы в городе сокровища паши и оружие для трехсот тысяч солдат; я бы поднял и вооружил всю Сирию; я пошел бы на Дамаск и Алеппо; я пополнил бы свою армию за счет всех недовольных; я объявил бы народам об отмене рабства и тиранического правления пашей; я пришел бы в Константинополь с вооруженной силой; я разрушил бы турецкую империю и основал бы на Востоке новую великую империю, которая определила бы мое место в истории, и, быть может, я вернулся бы в Париж через Адрианополь и Вену, уничтожив Австрийскую монархию!
Читатель видит, что намерения Бонапарта напоминали планы Цезаря перед тем, как он пал от кинжалов убийц; поход в Египет был для генерала сродни войне, начатой у парфян; ей было суждено завершиться лишь в Германии.
Победитель Италии был сегодня столь же далек от завоевателя пирамид, как некогда деятель 13 вандемьера был далек от победителя Италии.
Провозглашенный в Европе величайшим из современных полководцев, он пытается, будучи на берегах, где сражались Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь, сравняться с вождями древних времен, если не превзойти их, и он превзойдет их, ибо хочет совершить то, о чем они лишь мечтали.
«Что стало бы с Европой, – вопрошает Паскаль по поводу Кромвеля, который умер от почечно-каменной болезни, – если бы в его утробе не оказалось этой песчинки?»
Как бы повернулась судьба Бонапарта, если бы эта «крепостишка» Сен-Жан-д'Акр не оказалась на его пути?
Он размышлял о великой тайне неведомого будущего, но внезапно его внимание привлекла черная точка между двумя горами хребта Кармель: постепенно увеличиваясь, она приближалась.
Постепенно стало видно человека, и вскоре можно было разглядеть солдата из созданного Бонапартом отряда верблюжьей кавалерии, «с помощью которого он преследовал беглецов после битвы». Он ехал с предельной скоростью, на какую был способен его дромадер.
Бонапарт встал, достал из кармана подзорную трубу и, взглянув в нее, воскликнул:
– Хорошо! К нам прибыли известия из Египта. Он остался стоять.
Гонец тоже его узнал и тотчас же повернул верблюда, который направлялся в сторону лагеря, к холму. Бонапарт спустился вниз, сел на камень и стал ждать.
Солдат, казавшийся превосходным наездником, пустил верблюда вскачь; на мундире всадника виднелись нашивки старшего вахмистра.
– Откуда ты? – закричал охваченный нетерпением Бонапарт, когда решил, что всадник его услышит.
– Из Верхнего Египта, – прокричал в ответ вахмистр.
– Какие новости?
– Плохие, мой генерал. Бонапарт топнул ногой.
– Подойди сюда, – приказал он.
Некоторое время спустя солдат подъехал на верблюде к Бонапарту; животное согнуло колени, и он соскользнул на землю.
– Держи, гражданин генерал, – промолвил гонец, протягивая ему депешу. Бонапарт передал ее Бурьенну.
– Читайте, – сказал он. Бурьенн прочел:
«Главнокомандующему Бонапарту.
Я не знаю, гражданин генерал, дойдет ли до тебя эта депеша, а если послание до тебя дойдет, сможешь ли ты предотвратить катастрофу, что мне грозит.
В то время как генерал Дезе преследует мамлюков в направлении Сиута, флотилия, состоящая из джермы «Италия» и нескольких оснащенных вооружением кораблей, которые везут почти все боеприпасы дивизии, множество артиллерийских снарядов, раненых и больных, была остановлена ветром на высоте Дайрута.
Через четверть часа флотилия будет атакована шерифом Хасаном его трех-четырехтысячным войском. Мы не в состоянии сопротивляться, но мы окажем сопротивление.
Если не произойдет чуда, нам не миновать гибели.
Я опишу в депеше подробности сражения по мере того, как оно будет разворачиваться.
Шериф начал атаку с яростного обстрела; я приказываю открыть огонь; сейчас два часа пополудни.
Три часа. После страшной бойни, устроенной нашей артиллерией, арабы в третий раз возобновляют наступление. Я потерял треть солдат.
Четыре часа. Арабы бросаются в реку и овладевают небольшими судами. У меня осталось лишь двенадцать солдат, остальные ранены или убиты. Я подожду, когда арабы заполнят «Италию», и подорву себя вместе с ними.
Я вручаю эту депешу смелому и ловкому человеку, который обещал мне, если его не убьют, добраться до вас, где бы вы ни были.
Через десять минут все будет кончено.
Капитан Моранди».
– Что же дальше? – спросил Бонапарт.
– Это все, – сказал Бурьенн.
– А Моранди?
– Взорвал корабль, генерал, – ответил посланец.
– А ты?
– Я не стал дожидаться, пока он взорвется, и заранее прыгнул в воду, предварительно тщательно запрятав депешу в кисет; я проплыл под водой до места, где можно было затаиться в густых водорослях. Когда настала ночь, я вышел из воды и на четвереньках добрался до лагеря, подкрался к спящему арабу, заколол его кинжалом, захватил его верблюда и умчался во весь опор.
– Ты прибыл из Дайрута?
– Да, гражданин генерал.
– Без происшествий?
– Если ты называешь происшествиями то, что в меня несколько раз стреляли из ружья или стрелял я сам, так со мной, а также с моим верблюдом случилось немало происшествий. Мы с ним получили четыре пули на двоих: три угодили ему в ляжки, одна – мне в плечо; нас мучила жажда, нас мучил голод; он ничего не ел, а я ел конину. Но вот мы прибыли. Ты здоров, гражданин генерал! Больше ничего не надо.
– А Моранди? – снова спросил Бонапарт.
– Черт возьми! Он сам поджег порох, и я думаю, что было бы нелегко отыскать клочок его тела хотя бы величиной с орех.
– А «Италия»?
– О, «Италия»! Тем, что от нее осталось, не заполнишь и спичечный коробок.
– Ты был прав, приятель, это дурные новости! Бурьенн, ты скажешь, что я суеверен; ты слышал название джермы, которая взлетела на воздух?
– «Италия».
– Ну так слушай, Бурьенн. Италия потеряна для Франции, с этим покончено; мои предчувствия никогда меня не обманывают.
Бурьенн пожал плечами.
– Какую связь вы находите между судном, которое было взорвано в восьмистах льё от Франции, на Ниле, и Италией?
– Я сказал, – произнес Бонапарт с пророческой интонацией, – вот увидишь!
Затем, немного помолчав, он сказал, указывая на гонца:
– Уведи этого парня, Бурьенн, дай ему тридцать таларо и запиши с его рассказа донесение о дайрутском сражении.
– Если бы вместо тридцати пиастров, гражданин, – сказал сержант, – ты велел дать мне стакан воды, я был бы тебе очень признателен.
– Ты получишь тридцать таларо, ты получишь полный сосуд воды и ты получил бы почетное оружие, если бы у тебя уже не было сабли генерала Пишегрю.
– Он узнал меня! – вскричал сержант.
– Таких смельчаков, как ты, Фалу, не забывают; только не дерись больше на дуэли, иначе берегись гауптвахты!
