Дикий Носок
Изгнание
Но куда пойти? Где спрятаться? Иноземцы плохо знают город и едва ли смогут их найти, разве, что случайно наткнутся. А Азар? Быть может он уже прекратил искать? Так и не придумав ничего лучше, беглецы отправились к единственному родному Умиле человеку – старухе Будур. Впрочем, девушка называла её не иначе, как бабушка, с любовью и нежностью. Балаша перспектива близкого знакомства с ней пугала не меньше, чем встреча с йоргом. А уж когда она узнает, что он сделал ребенка её единственной внучке, то только Умила и сможет спасти его от старухиного гнева.
Куда делся Ефим не знал никто.
Домик старухи Будур и Умилы располагался в тени скалы, как раз с той стороны, где её не огибала река. Небольшой и уютный, обычно он был окружен заботливо обихоженными цветниками. Цветы любила и разводила Умила. С её «легкой» руки все вокруг цвело и благоухало. Без неё лишь жалкие остатки роскоши – разросшиеся, не подстриженные вовремя, цветущие кусты жасмина распространяли удушливый аромат. Заниматься цветами у старухи Будур не было ни сил, ни желания.
После исчезновения внучки она потеряла покой и сон. Существовала изо дня в день по давно заведенному графику и жила одной лишь надеждой, что Умила вернется. Обнять бы ее хоть напоследок. Упрямая девчонка, никогда с ней не было никакого сладу. Насупит брови, сожмет кулачки и, ругай – не ругай, все равно сделает по-своему. Даже если и глупость какую. Уж если вбила себе в голову, что хочет увидеть йоргов, то непременно и сделает это. А Будур уже так стара: ходить тяжело, колени будто окаменели и не гнутся; дышать тяжело, и как бы глубоко она не вздохнула, воздуха всегда не хватает, и она задыхается; перед глазами словно белесая пелена, она силится разглядеть что-нибудь сквозь неё и не может. Поэтому пришлось оставить ремесло. Того и гляди отрубишь себе палец. А вот со слухом у неё пока все в порядке. Поэтому, когда далеко за полночь в окошко тихонько поскреблись, она мгновенно открыла глаза.
«Бабушка, бабушка. Это я, Умила,» – шептали за окном.
Но это открыть глаза она могла мгновенно, а вот на то, чтобы спустить ноги с постели и добраться до окна, требовалось время и немалое. Превозмогая боль в коленях, Будур накинула поверх ночной сорочки шаль и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, припала к окну. Заметив сгустившуюся тень, Умила зашептала с удвоенной силой: «Бабушка, открой дверь. Это я, бабушка».
Едва не задохнувшись, Будур бросилась к двери. Умила ворвалась в открытую дверь, волоча за собой кого-то ещё, тихонько закрыла её и только потом бросилась на шею бабушке. В темноте (а она не успела зажечь ни лампы, ни даже свечи) Будур не разглядела, кого привела с собой долгожданная внучка. А та висела у нее на шее и плакала, и все говорила, говорила: «Бабушка, я так соскучилась. Знала бы ты, где я побывала за это время. Я так устала постоянно бежать и скрываться. Нельзя никому говорить, что мы здесь. У нас скоро будет ребенок. Я ужасно боюсь, бабушка».
При этих словах охватившая бабку эйфория лопнула, как мыльный пузырь. Взяв внучку за плечи, она слегка встряхнула её, чтобы прервать поток слов, и грозно осведомилась: «Какой ребенок? От кого?»
«От него, бабуль. Это Балаш,» – легкомысленно кивнула Умила в сторону двери.
Сначала Будур аккуратно поставила внучку в сторонку, потом коротко замахнулась и отвесила знатную оплеуху незнакомцу, жавшемуся у двери, отчего тот охнул и сел на пол, и лишь затем зажгла свечу, чтобы рассмотреть его. Держась рукой за щеку, на неё с опаской смотрел обалдевший парень. Даже пелена перед глазами не помешала ей узнать развязного недотепу, что едва не сшиб её как-то на лестнице.
«Ах ты, щенок …,» – замахнулась Будур вновь, но на руке повисла Умила. Потом внучка вновь обвила руками её шею и заговорила, на сей раз упрямо и требовательно: «Нет, не надо, бабуль. Я его люблю. Не трогай его. Обещаешь? Бабушка?»
«Ну хорошо, хорошо. Вечно ты вьешь из меня веревки,» – неохотно согласилась грозная старуха. Балаш перевел дух. Кажется, обошлось. Самое страшное позади. Если сразу не убила, то, наверное, и не убьёт. Хотя посматривает из-под своих кустистых бровей недобро. Ох недобро.
Родственные узы.
Домиар снова хандрил. Жизнь шла по накатанной колее, не предвещая никаких сюрпризов. Он был на вершине мира, среди облаков, и стремиться ему было совершенно некуда. Съездить разве на охоту с прирученными соколами? Да нет, лень. Или прокатиться по рыбацким деревням на побережье? Ходят слухи, что они приторговывают солью в обход его монополии. Впрочем, и это тоже не стоит его внимания. Можно послать Азара. Желая выслужиться, он будет землю носом рыть.
Сыном Домиар был разочарован. Он возлагал на него столько надежд, но Азар не сумел преуспеть ни в одном порученном деле, тем самым разрушив грандиозные планы отца. Он смог поймать чудище-йорга, но не сумел привезти его в город. А каким триумфом для Домиара могло бы стать плененное мифическое чудовище. Тогда никто не смог бы поставить его величие и превосходство под сомнение.
Азар не смог разузнать секрет взрывного порошка у иноземца. Да еще по недомыслию сделал так, что теперь и узнавать то было не у кого. Концы в воду спрятал и то неумело. Он даже не смог поймать подавшуюся в бега парочку, словно рок какой-то над ним висит. Да ещё и этого прохиндея Ефима упустил. Домиару казалось, что он основательно напугал проныру, ан нет. Жадность оказалась сильнее страха. Вот уж правду говорят в народе: «Хочешь сделать дело хорошо – сделай его сам».
Поначалу, вернувшись в город после своего провала, сын вел себя тише воды, ниже травы. Но потом снова вернулся к привычному образу жизни: слишком много вина, женщин, веселых попоек и озорных проделок. Домиар в молодости тоже аскетом не был, брал от жизни все, что подворачивалось. Это сейчас положение правителя накладывает на него определенные обязательства. Да и годы берут свое. Кутить хочется всё меньше, а спокойно посидеть у огня, размышляя о жизни, все больше. Неужели так и подкрадывается старость: скукой, ленью и ничегонеделанием? Мягкое кресло, кувшин вина, трущийся об ноги мурчащий кот, некстати одолевшая зевота – все это затягивало, словно зыбучие пески.
Нужно взбодриться. Пнув потерявшего бдительность кота и выплеснув остатки вина из чаши в огонь, Домиар решительно поднялся и пошел в покои дочери. Кениша – вот она нечаянная радость в его жизни. Как так случилось, что он, всю жизнь считавший детей лишь неизбежным злом, прилагавшимся к желанному трофею – красивой женщине (отчего трофей, надо заметить, становился куда менее приятным, сильно теряя в красоте и приобретая матримониальные планы на совместное будущее) души не чает в одном из них, да ещё девочке – существе и вовсе бесполезном?
Дочь радовала глаз своей красотой, согревала душу объятиями, заставляла чувствовать себя живым. В её покоях царила суета. Гомон нескольких девичьих голосов то и дело прерывался взрывами смеха. Несколько девушек замерли при его появлении, словно стайка разноцветных птичек, застигнутая врасплох на вишневом дереве, когда ягоды поспели. Побросав цветные тряпки, они шустро упорхнули в сад, хихикая и жеманясь на ходу.
«Отец, смотри,» – закружилась перед ним на цыпочках Кениша. Нечто невесомое, цвета нежной сирени, расшитое мелкими жемчужинами обволакивало её стан, струилось по ногам, летело вдогонку. Подобные наряды носили женщины на его родине. Богатые женщины.
«Правда, красиво?» – глаза дочери восторженно сияли. Сколько нарядов нужно женщине, чтобы чувствовать себя счастливой? Сотня? Две? Даже если у неё они есть, сто первый наряд все равно сделает ее счастливой еще раз. С Кенишей это правило работало на все сто.
«Откуда эта красота, милая?» – утвердительно кивая, поинтересовался Домиар. Дочь он любил, но золота в руки ей благоразумно не давал, оплачивая все, что ей приглянется сам, справедливо предполагая в Кенише мотовку и транжиру.
«На днях приплыли торговцы. Ну те, у которых полосатые паруса. И среди них есть женщина. Представляешь, отец, женщина!» – изумление Кениши было непритворным. Конечно, в городе было предостаточно женщин, державших лавочки и магазинчики. Домиар допускал, что по достижении определенного возраста, когда наивность, свойственная юности, улетучивалась вместе с красотой, женщины становились вовсе не глупее своих мужей. Но пуститься в плавание через море? О таком он слышал впервые.
«Она прислала мне подарки и приглашение зайти в её лавку. Посмотри, только женщина могла так тщательно подобрать наряд: и платье, и туфли, и жемчужное украшение для волос,» – Кениша старательно демонстрировала ему обновки. – «Я хочу к ней пойти. Ты ведь не против?» Дочь подластилась к нему хитрой лисичкой, заглядывая в глаза. При виде её лицо невольно смягчалось в улыбке. Разве можно было отказать Кенише в такой малости, как новые наряды?
Присылать подарки правителю города – было негласным правилом для серьезных торговцев, желающих спокойно и свободно торговать в его городе, и уж, конечно, для иноземных. У них любой товар был не дешев. Тонконогие, своенравные красавцы – кони, оправленные в серебро зеркала, тончайшая, струящаяся, прохладная и приятная на ощупь в любую жару ткань – все подносилось с выражением признательности и надежды на взаимовыгодное сотрудничество. Мелочь, а приятно.
На прошлой неделе Домиар получил поистине роскошный, достойный его подарок. В день прибытия в город иноземцы умудрились сбить и затоптать насмерть старого хранителя рукописей. Погибшего под конскими копытами старика было не жаль, последнее время он изрядно досаждал Домиару, настойчиво и бесцеремонно требуя ремонта в башне, служившей хранилищем книг и рукописей. Нужно подыскать ему более покладистого преемника. Семьи у хранителя рукописей не было, а потому компенсацию за его смерть иноземцы принесли правителю города (а кому же ещё?), присовокупив к ней извинения и просьбу оставить двух слуг, управлявшим злополучным возком, для наказания самим иноземным торговцам. Маленькая деревянная шкатулка, обитая внутри бархатистой тканью, была наполнена сияющими прозрачными камнями. И это была уже не мелочь. Он хорошо знал цену таким сверкающим камням. Их находили на острове у подножия горы, в руслах ручьев и речушек, стекавших с неё. Искусно ограненные, они ценились много дороже жемчуга.
Именно ценность подношения и вызвала у Домиара пристальный интерес к происшествию. Что такого пытаются замять иноземные торговцы? Уж точно не смерть под копытами старика хранителя. Со слов зевак он знал, что с места происшествия бежали трое. Кто такие? Зачем они были нужны иноземцам? Куда делись? Пока эти вопросы оставались без ответов.
День прошел в пустоте и праздности. Вечерняя прохлада застала Домиара в саду, в излюбленной беседке, увитой виноградом. Солнце уже село и легкий морской бриз поменял направление, унося с суши на море дым множества печей, где готовился ужин. Домиар лениво хлопнул в ладоши, призывая слугу. Но вместо него в беседку опасливо сунулась чья-то лохматая голова, вслед за ней просочилось и тело. И вот уже перед изумленным правителем предстал Ефим собственной персоной.
«Приветствую вас, правитель,» – робко и сконфуженно произнес он.
«Ефим, ты?» – захохотал во весь голос Домиар. – «Как тебе наглости хватило сюда явиться?»
Приободренный таким приемом, Ефим приосанился: «Хочу рассказать Вам одну историю, интересную историю.»
«Да неужели,» – все еще смеясь, Домиар взмахом руки отослал прибежавшего слугу. – «Ты как сюда пробрался? Начни свою историю с этого.»
«Это совсем неинтересно, скучно и банально. В отличии от истории, что я хочу Вам рассказать. Точнее продать,» – вкрадчиво продолжил Ефим.
«И чего же ты хочешь за неё?» – поинтересовался Домиар, прекрасно зная ответ.
«Вы знаете. Спокойной жизни, никого преследования и мою должность обратно,» – давно заготовленной фразой ответил Ефим.
«Ну, это ты лишка хватил. О должности и речи быть не может. А насчет остального подумаю. Стоит ли твоя история того?» – с сомнением спросил Домиар.
«Стоит, стоит,» – уверенно заверил его собеседник. – «Так обещаете? Никакого преследования? Я могу жить спокойно?»
Выдержав паузу, во время которой у Ефима под пристальным взглядом правителя душа ушла в пятки, он сказал: «Хорошо, обещаю. Рассказывай.»
Приободренный Ефим подсел поближе: «Помните ли вы молодого иноземного торговца по имени Гимруз? Ну того самого, из-за которого у меня возникли э … проблемы?»
«Ты так это называешь?» – хохотнул Домиар.
«Я думаю, помните. С ним еще случилась … неприятность, когда он отправился на охоту с Азаром. Страшное чудище – йорг убило и молодого господина, и всю его свиту,» – не обращая внимая на реплику правителя, продолжил Ефим.
«Печальная история и не очень достоверная. Вот и его мать не поверила. И приплыла в город с целью отомстить за смерть своего единственного сына,» – подвел итог проныра.
«Мать? Та женщина-торговец, что прибыла недавно,» – мозаика в голове собеседника сложилась. Он больше не смеялся. И выводы сделал совсем неожиданные для Ефима.
«Это ты был в возке, который сбил двух человек насмерть на прошлой неделе?»
«Я,» – коротко сознался незваный гость.
«Кто еще двое? Те, кто помог тебе бежать после охоты на йорга – Балаш и его девка?» – проницательности правителя можно было позавидовать. – «Значит, они тоже в городе.»
Домиар рывком приподнялся и схватил Ефима за грудки: «Ремни, связывающие чудовище, были разрезаны. Кто это сделал? Кто его отпустил? Ты?»
«Нет, нет,» – в ужасе затряс головой проныра. Сейчас, как никогда, он понимал, что его жизнь висит на волоске. – «Это Балаш и Умила. Это они».
«Но зачем?» – недоумевая, отбросил Ефима от себя Домиар. Тот лишь пожал плечами в ответ.
«Так наш уговор в силе? Могу я рассчитывать на спокойную жизнь?» – осмелев, после продолжительного молчания спросил он.
«Да. Проваливай, как пришел,» – махнул на него рукой правитель, погруженный в свои мысли. История и правда оказалась интересной. Очень интересной. Размышлял Домиар долго, позабыв и об ужине. Слуги не решались нарушить его уединение, но кружили неподалеку, словно стая акул, ожидая заветного хлопка в ладоши.
«Итак,» – подводя итоги, рассуждал Домиар. – «Поскольку Балаш, Умила и особенно Ефим, у которого язык без костей, были пленены матерью Гимруза, то она точно знает, как погиб её сын и кто его убил. Значит возможны два пути: откупиться или убить. Первый предпочтительнее. Но люди, и совершенно точно женщины, потерявшие единственного ребенка и одержимые жаждой мести, бывают на редкость несговорчивы. Стоит попробовать, конечно, прежде чем принимать радикальные меры. А пока Кенишу не стоит выпускать из дома. О посещении лавки женщины-торговца и вовсе речи быть не может. Нужно приставить к девочке охрану и разрешить подружкам пожить здесь, чтобы она не скучала. И предупредить Азара, дабы был осторожней и осмотрительней.»
Домиар, наконец, хлопнул в ладоши, призывая вышколенных слуг.
Поскольку товар у иноземных торговцев был сплошь дорогой и редкий, а покупатели – людьми солидными и платежеспособными, то лавки их располагались не на самом торге, а на прилегающих тихих улочках. Здесь не толпились дородные хозяйки с корзинами, полными овощей, не верещали фермерские поросята в деревянных клетках, не расхваливали свой товар на все лады продавцы пирожков с ливером, луком и грибами. Деньги любят тишину.
Улочки благоухали заморскими ароматами, тихо позвякивали серебряной посудой, шуршали дорогой кожей тонкой выделки, поблескивали россыпью жемчужин. С поклоном приветствовали дорогих покупателей торговцы, раздвигали тяжелые портьеры, предлагали мягкие подушки и освежающие напитки, вкрадчивыми, убаюкивающими голосами нахваливали товары. Домиар бывал здесь множество раз. Но его появление, как всегда, вызвало переполох. Каждый из торговцев старался лично поприветствовать правителя города, но женщины среди них не было.
Миза ждала Домиара со вчерашнего дня, когда отправила подарки его дочери. И была хладнокровна, как приготовившаяся к нападению змея. Пасть уже была открыта и ядовитые зубы обнажены. Осталось дождаться незадачливую мышку. Сунувшийся в комнату взбудораженный слуга доложил, что мышка прибыла. Осмотрев товары в других лавках (Миза точно знала, что лишь для вида), он осведомился, где же лавка торговца-женщины, о которой он наслышан и с поклоном был препровожден туда.
Вот он – решающий момент. Конечно, Миза не собиралась вонзать кинжал ему в грудь прямо сейчас. Это было бы глупо и недальновидно. Она намеревалась льстить и угождать, дабы войти в доверие, приблизиться настолько, чтобы точно знать, как нанести самый болезненный удар. Раздвинув тяжелые занавеси, Миза вошла в лавку из задней комнаты, нацепив на лицо радушную улыбку. Да так и замерла, оскалив зубы, с гротескной маской на лице.
Пусть в черных волосах появились седые пряди, стан уже не так строен, а плечи поникли, но глаза – черные, бархатистые, с лукавым прищуром, пусть и в окружении сеточки морщин, ничуть не изменились.
О, Маруф, – давняя любовь и боль.
Предыстория.
Предыстория есть у каждой истории. Предыстория Домиара началась двадцать два года назад, за несколько месяцев до того, как он бежал с острова, спасаясь от гнева отцы Мизы. Тогда его звали давно забытым и похороненным именем Маруф, и был он вором, мошенником и прожженным циником. Таким, впрочем, и остался.
Неудачная вылазка в богатый дом закончилась для него неожиданным знакомством. Девушка умудрилась неслышно подойти к нему сзади и приставить кинжал к шее. Он в этот момент обшаривал выдвижные ящички пузатого шкафчика на гнутых ножках, держа в одной руке огарок свечи. Добыча была неважной: цветные ленты для волос, салфетки с ажурной вышивкой, бусы из мелких ракушек, коробочки с душистым розовым порошком, мазями и кремами и прочая девичья дребедень. Столь же красивая, сколь и бесполезная. Не продать.
Укол кинжалом заставил Маруфа замереть на месте. Струйка крови сбежала по шее, перевалила через ключицу и расплылась на рубашке темным пятном. Стоя на коленях перед выдвинутыми ящиками, он лихорадочно соображал. Если это хозяин дома, то почему просто не проткнет его? Чего ждет? Не хочет пачкать ковер? Маруф скосил глаза и попытался повернуть голову, чтобы рассмотреть хозяина.
«Дернешься, убью,» – сурово пообещал ему тонкий девичий голосок.
О, как! Это всего лишь девчонка. Незваный гость расслабился. Глупая. Раз уж застала вора, то стоило бежать и звать на помощь, а не приближаться к нему самой. Молниеносно извернувшись, Маруф одной рукой схватил изящную девичью кисть, держащую кинжал, а другой – тонкий стан девушки и повалил её на пол. Она все-таки успела полоснуть его кинжалом по шее, но совсем чуть-чуть, неглубоко, прежде чем тот выпал из её руки. Маруф зажал девушке рот рукой, опасаясь криков и воплей. Но девчонка молчала, лишь обжигала его злым и горячим, словно угли в костре, взглядом. А она была хороша. Маруф даже залюбовался. Тонкие брови вразлет, бездонные, полыхающие гневом глаза, высокие скулы, две толстые черные косы, лежащие на ковре, будто извивающиеся змеи. И не робкого десятка, что она тут же и доказала, вонзив мелкие блестящие зубки в его руку.
«Ай,» – отдернул руку Маруф, придерживая хозяйку на полу своим весом.
«Отпусти,» – хладнокровно потребовала девчонка.
«Орать не будешь?» – спросил он.
«Нет,» – замотала девушка головой. Она встала и чинно оправила платье, черные косы сползли вниз и упали на бедра. Только часто вздымающаяся грудь выдавала её волнение. Маруф бесцеремонно оглядел её наглыми глазами, какими осматривал обычно девок в веселых домах, перед тем, как выбрать одну. Он определенно чувствовал себя хозяином положения. А оно было презабавным.
«Кто ты такой? Как тебя зовут?» – спросила она, тоже разглядывая гостя.
«Я Маруф – вор и похититель сердец,» – дурашливо поклонился он в ответ.
«Как ты сюда пробрался? В саду стражников, будто блох на собаке».
«Пробрать можно куда угодно. Вот выбраться бывает сложнее. Ты назовешь мне свое имя?».
«Миза,» – нерешительно ответила девушка и принялась зажигать свечи в массивном медном подсвечнике. Отразившись в зеркале, многочисленные огоньки осветили комнату. И вовремя. Огарок свечи как раз расплавился в руке у Маруфа, обжигая горячим воском пальцы.
«Почему ты воруешь? Ты … голодаешь?»
Впору было расхохотаться. Если бы не опасность привлечь внимание, Маруф бы так и сделал. Наивное дитя, выросшее в богатом доме, в холе и неге. Похоже, ее представления о жизни были весьма далеки от реальности. Стоит ли рассказывать ей, что деньги ему нужны на девок, вино и веселую жизнь? Пожалуй, нет.
«Не всем повезло родиться у состоятельных родителей. У меня вот вообще никаких нет,» -пояснил он.
«Я могу тебе что-нибудь дать, что можно продать,» – предложила Миза.
«Не стоит, красавица. Я не пропаду,» – великодушно отказался Маруф. – «Но буду признателен, если отвлечешь стражников, чтобы я спокойно убрался отсюда».
Девушка послушно вышла на балкон, хлопнула в ладоши, привлекая внимание стражников и вполне правдоподобным, испуганным голосом сказала: «Мне кажется, я кого-то видела. Вон там. Нет, дальше, за башней». Когда ретивые служаки рванули в указанную сторону, Маруф бесшумно перевалился через перила балкона и исчез в ночи. Но ненадолго. Через несколько дней Миза вновь обнаружила незваного гостя в своих покоях. Так и завязался их скоротечный роман.
Для Мизы Маруф был человеком из другого, настоящего мира, от которого отец тщательно ограждал их с сестрами: дерзкий, искрометный, обаятельный, нахальный, много повидавший. Смесь эмоций переполняла её: любопытство, страх, предвкушение, вожделение. Мизе казалось, что она приручила дикого тигра и он послушно ходит в её покоях на задних лапах. Каждый раз, когда она видела лукавую улыбку Маруфа и завитки курчавых волос у него на груди, в животе у девушки щекотало так, как бывает лишь на самых высоких качелях, когда в наивысшей точке захватывает дух и кажется, что сейчас или птицей в небо, или камнем вниз.
Маруф поначалу забавлялся. Богатая девочка была наивна, юна и неопытна, но быстро показала свою истинную натуру. Через пару месяцев Миза превратилась в требовательную и ревнивую любовницу. В собственницу, дикой кошкой бросавшуюся на него, если он не показывался дольше пары дней. Эта связь уже начинала тяготить Маруфа. Всепоглощающая страсть, которую питала к нему Миза, ему была не по силам. Она пригибала молодого человека к земле, словно мельничный жернов на шее. К тому же скоро неизбежно должно было возникнуть осложнение, от которого характер у женщин обычно портится, а собственнические аппетиты растут. Маруф понял: надо делать ноги.
И надо же такому случиться, что он едва не был пойман стражей в саду у дома любовницы, возвращаясь с очередного свидания. Потерял бдительность. Насовав тумаков самым шустрым стражникам, Маруф сумел вывернуться и удрать. Но был выслежен. Если бы не насмерть перепуганная служанка Мизы, которая нашла его в таверне той же ночью и передала повеление бежать и прятаться, глотал бы он пыль на гранитном карьере до конца жизни (там весьма непродолжительной). Шутка ли, совратить девицу из такого знатного рода.
За широкой, белозубой, обаятельной улыбкой Маруфа скрывалась крысиная душонка: жестокая, беспринципная, заскорузлая, имевшая обостренное чутьё на опасность. А потому, не дожидаясь рассвета, Маруф украл лодку и, покидав туда кое-какие, также наспех украденные припасы, как был – сильно навеселе, пустился в плавание вокруг острова. Он был зол: на себя, на любовницу, на её влиятельного отца, на неудачно сложившиеся обстоятельства, которые теперь вынуждают его бежать и прятаться где-нибудь на другой стороне острова. Глупость свою он осознал уже на следующий день: одно из весел лодки оказалось треснутым и вскоре сломалось, прикрыть голову от полуденного зноя оказалось нечем, вода кончилась уже к вечеру, а непривычные к тяжелой работе руки покрылись лопнувшими мозолями. Но самым ужасным оказалось то, что он никак не мог подгрести к берегу. Никогда не выходивший в море в качестве моряка, Маруф не знал, что с морскими течениями бессмысленно бороться, их надо уметь использовать.
Зато это хорошо знал Домиар. Суденышко, на котором они с Самирой и ребенком бежали с острова, подальше от разгневанного мужа было куда как крепче украденной Маруфом рыбацкой лодки, имея даже небольшой парус. Ловко маневрируя, они подобрали собрата по несчастью, подивившись, насколько его история похожа на их злоключения и предложив отправиться с ними за море. Дух авантюризма у человека всегда крепчает, если дома ему того и гляди начнут поджаривать зад на сковородке. Терять путешественникам было нечего, и они отравились навстречу приключениям.
Но оказалось, что это только читать о приключениях увлекательно и интересно, когда устроишься на диване с мягкими подушками, кружкой горячего молока и корзинкой сдобного печенья. Переживать самому – другое дело. Жара, жажда, слезящиеся глаза, потрескавшиеся губы, волдыри на коже от солнечных ожогов, протухшая, болотного цвета на вид и на вкус вода, постоянно хныкающий ребенок, копящееся раздражение и перепалки между мужчинами, грозящие перерасти в потасовки, от которых их удерживали лишь остатки благоразумия.
Грести было бесполезно. Течение, словно бурная река, несло их вдоль далекого берега. И куда-нибудь несомненно вынесло бы, не случись злополучного шторма. Подобного ужаса и бессилия Маруф не чувствовал больше никогда в жизни: ни до, ни после. После того, как сломалась матча, мгновенно унеся с собой в бушующее море и загодя сложенный парус, Маруф свернулся на дне лодки вокруг её обломков и стал ждать смерти. Суденышко прыгало вверх и падало вниз, кружилось, будто детский волчок, вода заливалась и выливалась, почти потерявший рассудок молодой человек бился о борта, а смерть все не приходила. Он не обращал внимания, а может и не слышал, на крики Домиара, одной рукой вычерпывающего воду, а другой – придерживающего Самиру с ребенком. Он не видел, как смыло за борт Самиру. Домиару не хватило сил удержать их обоих, только сына. После чего и он бросил сопротивление, пытаясь лишь не дать ребенку вывалиться за борт. Только каким-то чудом суденышко не развалилось на части, закончив этим нашу историю, но даже принесло путешественников к берегу столь близкому, что, позабыв о сварах, мужчины принялись дружно грести руками и, совершенно обессилев, добрались-таки до долгожданного берега.
Маруф с трудом разлепил воспаленные веки и перевернулся на спину. Все тело невыносимо болело. Похоже, он отключился сразу, как выбрался на сушу. Сколько же он проспал? Неважно. Он жив. Жив. Маруф сел. Светало. Море плескалось в двадцати шагах: ласковое и обманчиво безмятежное. Свирепое чудовище, прикинувшееся домашним котенком. Домиар и малыш лежали неподалеку. Маруф долго смотрел на спящих. Внезапно Домиар дернулся во сне и резко открыл глаза, будто животное, почувствовавшее опасность. Мужчины смотрели друг на друга, словно два злобных хорька. Домиар тяжело поднялся и вплотную подошел к Маруфу, ткнув его в грудь пальцем: «Это все ты. Все из-за тебя. Трус».
Слово обожгло, словно удар хлыста. Нестерпимо.
«Самира погибла из-за тебя, жалкая мокрица,» – распалялся Домиар. – «Ты должен был вычерпывать воду, бесхребетная тварь».
Он наступал, толкая Маруфа в грудь и начиная кричать. Единственный раз Маруф проявил трусость и совсем не хотел, чтобы ему об этом напоминали. А Домиар – единственный
свидетель его малодушия. Маруф размахнулся и ударил противника в лицо. Тот от неожиданности упал, но тут же подскочил и с разбега воткнулся головой ему в живот. Мужчины упали на землю и покатились кубарем, остервенело убивая друг друга. Боль потери, отчаяние, злость и ненависть сплелись в клубок. Выжить мог только один. Победила ненависть.
Маруф отполз от бездыханного противника назад на четвереньках и утер рукой окровавленный рот. В пылу схватки он потерял единственную ценную вещь, что у него была – перстень, который намеревался продать, обустраиваясь на новом месте. Но даже не заметил этого. Совсем рядом на земле сидел мальчонка и молча, широко открытыми глазами смотрел на него.
Что заставило его взять мальчишку с собой, а не бросить подыхать на песчаном берегу: угрызения совести или остатки человечности, проснувшаяся жалость или намерение извлечь какую-то пользу? Как бы то ни было, до ближайшей рыбацкой деревушки они добрались вместе.
Чем только не занимался Маруф, сменивший имя и обосновавшийся в городе, в последующие годы: воровал лошадей (дело рискованное, поймают – убьют), торговал разбавленным вином (занятие проще пареной репы, но, если переусердствуешь – набьют морду), сбывал краденый скарб к своей немалой выгоде и прочее. Занятия криминальные, но доходные. Так и сколотил некоторый капитал.
По настоящему счастливым случаем стало для него знакомство с будущей матерью Кениши. Женщины, независимо от сословия, семейного положения, возраста и достатка, всегда тянулись к нему, как мотыльки на свет горящего светильника. Обжигались и разочарованно разлетались в стороны, а иной раз и сгорали. Не способный на глубокое, сильное чувство Маруф пользовался тем, что само шло в руки, не привязываясь ни к одной из них. Очередная потерявшая голову обожательница оказалась дочерью столь состоятельных родителей, что пренебрегать ей не стоило. Судьба мошенника совершила головокружительный кульбит, и, женившись на девушке, он разом превратился из мелкого жулика в известного, состоятельного горожанина с легким налетом респектабельности на свином рыле.
Известность и сыграла с ним злую шутку. Пьянствуя, по старой привычке, в таверне с дружками Маруф увидел призрака, чье имя он носил уже несколько лет.
«Это ты,» – бросился к нему заросший, оборванный мужик, в котором с трудом можно было узнать Домиара. – «Где мой сын? Что ты с ним сделал?»
«Проспись, друг,» – мгновенно сориентировавшись, обратил все в шутку Маруф и бросил призраку монетку. – «И опохмелись за мой счет.»
Но призрак не исчез, дожидаясь Маруфа за углом таверны на свою беду.
«Извини, но нам обоим в этом городе не жить,» – без долгих разговоров воткнул ему под ребро нож Маруф, бросив тело там же. – «Надеюсь, теперь ты точно сдох.»
В остальном жизнь была прекрасна. Маруф с азартом охотничьей собаки принялся добиваться единственного, чего у него ещё не было – власти. И преуспел.
