Дикий Носок
Изгнание
Маяк.
«Ах ты, ослозад вислоухий, пусти меня. Пусти,» – изо всех сил брыкался Ефим. Однако изрядное количество выпитого за сегодняшний вечер яблочного вина, кружившего голову наподобие корабельной качки в шторм, и вонючий мешок, надетый на голову, никак не способствовали освобождению. Перекинутый через плечо молчаливого амбала, Ефим мерно раскачивался при каждом шаге и молотил его по обширной спине кулаками. И совершенно напрасно, все равно, что писать против ветра. Сопротивление его постепенно ослабевало, и вскоре руки Ефима безвольно свесились вниз, а из мешка послышалось сначала убаюкивающее сопение, а затем и размеренный храп.
Не проснулся Ефим даже тогда, когда его совершенно бесцеремонно вывалили из мешка на пол. Озадаченный господин в мягких домашних туфлях и полосатом халате с недоумением наблюдал, как выпавший из мешка на пол Ефим свернулся калачиком и подложил под щеку грязный кулак, устраиваясь поудобнее. Подергивая во сне ногой, словно бродячая собака, он зябко поеживался на прохладном мраморном полу, продолжая тем не менее похрюкивать и похрапывать.
«Байсум, кто это? Зачем ты его принес?» – осведомился, наконец, господин у немногословного, шкафоподобного слуги.
«Этот пьяница – иноземец. Он что-то кричал в трактире на своем языке и несколько раз упомянул имя молодого господина. Я принес,» – почтительно пояснил слуга, используя минимум слов, а эмоций и вовсе не проявляя.
«Гимруза, он упоминал имя Гимруза?» – спокойствие мигом слетело с Анастаса. Единственный, нежно любимый сын покинул родину несколько месяцев назад, отправившись в чужеземные края торговать и путешествовать. И до сих пор не вернулся. Корабль тоже не пришел назад. От уважаемого капитана Базура обеспокоенный отец слышал, что Гимруз отправился путешествовать куда-то вглубь страны. С тех пор известий не было. Господин брезгливо потыкал Ефима ногой и велел запереть этого шаврика в какой-нибудь конуре до утра. Байсум почтительно поклонился, не прилагая видимых усилий отволок Ефима в один из погребов, тщательно запер дверь на деревянную вертушку (здесь не хранили ничего ценного, лишь корзины с сушеными фруктами и изюмом, потому и более основательные замки были не нужны) и уселся на пол у двери, намереваясь сторожить иноземца до утра. Поистине, бесценный слуга.
Анастас лишний раз убедился, что право собственности на людей, установленное Единым Богом приносит лишь благо. Кем был бы сейчас Байсум, если бы отец-рыбак не продал его за долги Анастасу ещё мальчишкой? Тоже рыбаком? Или грузчиком в порту, учитывая его физическую силу? Жил бы впроголодь и работал всю жизнь, словно тяжеловоз. Сейчас же он живет в богатом доме, всегда ест досыта, даже иногда ходит на свидания к женщинам или выпить в трактир. Да Анастас просто облагодетельствовал его и получил взамен надежного, словно скала слугу.
После упоминания имени Гимруза начавший было наваливаться сон как рукой сняло, беспокойство снова овладело Анастасом. В опочивальню неслышной тенью сунулась было Радиша. Сморщившись при виде её, как от кислой сливы, хозяин дома махнул жене рукой: «Пойди, скажи, чтобы принесли кукурузных лепешек с сыром и кислого молока». Почему-то волнение вызывало у него зверский аппетит, а кукурузные лепешки с корочкой расплавленного сыра сверху, как нельзя лучше его утоляли.
Радиша уже давно перестала быть любимой женой, и Анастас с удовольствием отослал бы её куда-нибудь, взяв другую. Но Гимруз был очень привязан к матери, равно как и она к нему, поэтому выплакавшая все глаза в разлуке с единственным ребенком Радиша все ещё слонялась по дому, вызывая у него оскомину. Когда-то давно этой женщине хватило нахальства заявить, что это он может быть виноват в том, что после нескольких лет брачного союза у них нет детей, а вовсе не она. Эти слова до сих пор сидели в Анастасе ядовитой занозой. Надо же было придумать такую глупость. Однако годы шли, а дети так и не появились. Потом счастливый случай принес им Гимруза. Радость от появления долгожданного наследника на время даже сблизила их с женой, но ненадолго. Брошенные в сердцах женой слова много лет не давали Анастасу покоя. И он взял в дом молоденькую служанку, сначала одну, через год вторую. Ни одна из них так и не понесла. Разгневавшись, он прогнал обеих. И жену бы прогнал, хоть Бог и не велит, если бы не Гимруз, так был зол на глупую женщину.
Набив живот лепешками так, что стало трудно дышать, Анастас совсем расстроился. Ну вот, теперь и не заснет, будет полночи ворочаться от этой тяжести в животе.
Ефим проснулся, прекрасно выспавшись. Не открывая глаз, пощупал голову. Надо же, почти не болит. И пахнет вокруг так вкусно. Где это он? Недоуменно оглядываясь по сторонам, Ефим видел только плетеные корзины, заполнявшие небольшое подвальное помещение с узким окном и исходившие запахом лета, солнца и фруктового варенья. Сунув нос в одну из них, он обнаружил вяленый белый виноград, в другой – половинки персиков, а в соседней – сморщенные груши. Не задаваясь вопросом, как он попал в такое прекрасное место, Ефим запустил пятерню в ближайшую корзину и набил рот чудесным на вкус виноградом, а карманы – вялеными финиками и грушами.
Его возня привлекла внимание Байсума. Не церемонясь, он вытряхнул мужика из погреба и, подталкивая под зад для скорости, куда-то повел. Ефим ничуть на него не обижался. Сейчас амбал выкинет его из этого чудесного дома на улицу, и он пойдет своей дорогой, а если и получит пару тумаков, то ничего страшного и не такое случалось. С тех пор, как пару дней назад их с Балашом отпустили из башни, дав немного денег и разрешив оставить себе новую одежду, пути их разошлись. Ефим слонялся по трактирам, пропивал обновки и обдумывал несбыточные проекты обогащения. Где был Балаш, он не знал.
Но вышло иначе. Битый час на него орал какой-то важный господин, свирепея с каждой минутой и потрясая перед носом у Ефима то потным кулаком, то куском веревки, то мягкой туфлей, в запале сдернутой с ноги. Проныра уловил лишь несколько знакомых слов, и, пока не услышал имя Гимруз, решительно не понимал в чем дело. Смутно припомнив, что, кажется, говорил о нем спьяну вчера в трактире, Ефим сложил два и два и начал обмозговывать, нельзя ли извлечь из этой истории какую-то выгоду. А пока открывать рот он не собирался, болтаясь в руке молчаливого амбала, как дохлая кошка на дереве. Устав кричать, важный господин закашлялся, повалился в кресло и повелительно махнул рукой слуге. Байсум сгреб Ефима в охапку и отволок в погреб, но, к сожалению, уже в другой. Вместо душистых корзин с сушеными фруктами здесь валялся какой-то хлам: разбитые бочки, треснувшие кувшины, ящики без дна, тачки без колес и прочий мусор, а дверь запиралась основательным замком, ключ от которого Байсум, заперев дверь, торжественно повесил себе на пояс.
Ну что же, не впервой, посижу, подожду. Может какую выгоду выгадаю. С этой мыслью Ефим с удовольствием принялся завтракать сушеными фруктами из карманов. Настроение у него было преотличным. Пахло возможной поживой, и этот запах был ему хорошо знаком, как запах крови охотничьему псу.
Теперь Балаш мог видеть город не только сверху, из башни. Но наслаждаться красотами было некогда. Получив, наконец, долгожданную свободу, юноша растерялся. Куда идти? Где искать Умилу? С чего начать? Не придя ни к какому решению, Балаш просто бродил по улицам, заглядывал в лавки, всматривался в лица проходящих женщин, получая в ответ либо кокетливые улыбки, либо хмурые взгляды. Облазив каждый закоулочек в порту, каждый трактир и ночлежный дом, Балаш приуныл. Оставались ещё дома с портовыми девками. Не может быть, чтобы Умила была там. А если все же может? Думать о таком хотелось меньше всего на свете.
Развеселые девки обитали преимущественно на улочках вблизи порта, поближе к трактирам и основным клиентам – разномастной и многоязыкой моряцкой публике. Оттого и назывались именно так. В их ремесле языковой барьер помехой не был. Сделки купли-продажи совершались во множестве каждый вечер к обоюдному удовольствию торгующихся. Веселые дома, как дешевые, так и дорогие, выглядели однотипно, имея внизу на первом этаже общую залу, где девушки встречались с клиентами, и комнаты наверху, где обирали их в меру своих способностей. Цена на услуги варьировалась и зависела от красоты и свежести девушки, а также жадности хозяина веселого дома. Общим было одно – едкая ненависть и брезгливое презрение большинства девушек по отношению к своим клиентам.
Все утро, пока ночные труженицы отсыпались, Балаш собирался с духом. Когда резные ставни веселых домов распахнулись после полуденной жары, юноша решительно вошел в один из них и сказал, что хочет посмотреть девушек. Через четверть часа он вывалился оттуда красный, как рак, с пылающими щеками и дрожащими руками, с доброй сотней вонзившихся в спину язвительных шпилек. Вслед ему летели пригоршни сладостей и осколки керамической посуды.
А дело было так. Когда Балаш вошел, внизу, в общей зале оказались лишь две припухшие ото сна девицы, лениво развалившиеся на кушетках и с завидным аппетитом поглощавшие засахаренные фрукты с маленьких керамических тарелочек. Ни одна из них не была Умилой.
«Я хотел бы видеть других девушек,» – робко топчась в дверях и запинаясь от смущения, произнес Балаш.
Девицы мигом подобрались, словно кошки, заприметившие неосторожно севшего вблизи воробья. Лень и вальяжность слетели с них, как шелуха с жареных семечек. Вскочив с кушеток и подбоченясь, наподобие пузатых двуручных амфор для вина, девки пошли в атаку.
«Глянь-ка, Таша, какой кавалер привередливый выискался. Чем это мы ему так плохи, интересно, что другие девицы понадобились?» – угрожающе выпятив внушительный бюст и с каждым словом повышая уровень визгливости, проговорила одна из них – формами напоминающая выползающее из чана тесто, в обтягивающем фигуру легкомысленном платье, нарочито спущенном с одного белого, сдобного плеча.
Вторая – белокожая, вся в очаровательных рыжеватых кудряшках, оскалила лошадиные зубы, разом потеряв всю свою привлекательность: «Поди, ещё и яйца то шерстью не обросли. А туда же – девушек выбирать.» На шум закипающего скандала стали подтягиваться и другие любопытствующие девицы. Они свесились с лестницы на второй этаж и, разложив на перилах увесистые груди, стали шумно поддакивать кипятящейся товарке, заклевывая нахального юнца, словно стая галок. Ни одна из них не была Умилой. Решив, что он видел уже всех девушек, Балаш позорно бежал из этого вертепа, прикрывая голову.
Нарываться на подобный прием ещё раз хотелось меньше всего на свете. Поэтому, хорошо подумав, Балаш сменил тактику. В следующий веселый дом он вошел с опаской и увидел примерно ту же картину, что и в предыдущем. Только девиц было три, а щипали они гроздь сочного позднего винограда. Окинув посетителя оценивающими взглядами, какими хозяйки на рынках оглядывают тушки петухов для супа: не стар ли, не тощ, не жилист, девицы приосанились и приняли томный вид. Клиент был молод, пригож и робок. Балаш же закрыл глаза для храбрости и начал говорить.
Говорил он о любви – вещи совершенно немыслимой в подобных заведениях, о пропавшей девушке, о тоске и желании найти её и надежде не найти её здесь. Когда юноша открыл глаза, в зале царила тишина. Уже десяток девиц, невесть откуда взявшихся, смотрели на него широко открытыми глазами, в которых стояли слезы, трогательно всхлипывали и прикладывали к лицу платочки, готовые разрыдаться в любой момент.
«Девочки, давайте поможем красавчику,» – жалобно протянула одна из них, прочие шумно её поддержали. К безмерному удивлению Балаша, девицы развили бурную деятельность и уже через несколько минут разбежались по окрестным улочкам, дабы выяснить, нет ли в других веселых домах подходящих под описание новеньких девушек. Ещё через два часа Балаш точно знал, что где бы не была Умила, она точно не в веселом доме. Девушки оказались такими милыми и заботливыми: накормили Балаша обедом, зашили дыру на рубашке, расчесали деревянным гребнем копну волос у него на голове, при этом безмерно сочувствуя и одновременно радуясь тому, что здесь он своей любимой не нашел. Расстались они, словно лучшие друзья.
Балаш снова оказался там, откуда начинал. Где же искать Умилу? И куда подевался Ефим? То все бегал вокруг, как безголовая курица, а то исчез, будто сквозь землю провалился. Этот проныра мог бы посоветовать что-нибудь дельное. Друзей и знакомых в этом городе у юноши не было. Ну, кроме милых девушек в веселом доме. Быть может, владычица Анаис преуспела больше, чем он, и стражники сумели отыскать Умилу. Решив отправиться к ней прямо с утра, Балаш купил в пекарне пару вкуснейших, желтых, кукурузных лепешек и пошел к маяку.
Это монументальное сооружение манило его с тех самых пор, как он впервые увидел свет маяка с борта корабля. Мощные стены, изъеденные солью, противостоящие волнам и ветрам, внушали невольный трепет и уважение. Водоворот из чаек кружил над ним, сносимый порывами ветра то в одну, то в другую сторону. Море было неспокойно. За пределами хорошо защищенной бухты оно булькало, выплевывая неосторожных медуз и бурые комки водорослей, слизывая с пляжей все, что плохо лежит и так и норовя выплеснуться из берегов. Балаш устроился на камнях, с аппетитом жуя лепешки и любуясь закатом. Закаты здесь были быстрыми. Ещё несколько минут назад солнечные лучи прыгали по крышам домов, окрашивали город в дымчато-розовый цвет, ласкали снизу плывущие облака и вот уже солнце нырнуло в море, спасаясь от внезапно наступившей темноты. В ту же минуту её прорезал свет маяка.
Только сейчас Балаш понял, какую глупость совершил. Море бесновалось уже не только впереди, но и позади высоких камней, на которых он сидел. Прилив, усиленный штормом, медленно, но верно делал свое дело, отрезая юноше путь. Морская вода хаотично билась между ставшими скользкими камнями, накатывая и отступая совершенно непредсказуемо, создавая водовороты, пенясь и шипя, будто змея. Оставаться здесь до утра было нельзя. Неизвестно, на какую высоту поднимется прилив, шторм просто смоет его с камней, словно щепку.
Стоило лишь юноше спустить ноги вниз, покидая свое пока относительно безопасное убежище, как нахлынувшая сбоку волна накрыла его с головой и толкнула в сторону. Изрядно повозив Балаша по камням, наполнив рот, нос и уши, она, наконец, отхлынула, дав ему возможность кое-как вскарабкаться на другой камень и отдышаться. Дождавшись момента, когда поток воды хлынул в сторону берега, юноша соскользнул в воду. И снова не угадал. Его закружило между камнями и затолкало в расселину, потом смыло оттуда и потащило, к счастью, в сторону берега. Бедолаге никак не удавалось зацепиться за какой-нибудь камень и вылезти на него, руки скользили. Только бы не унесло в море. Это верная смерть. Выбравшись, наконец, на четвереньки на плоский камень, юноша оглянулся. В тот же миг стена воды упала на него, словно молот на наковальню, смыла с камня и увлекла куда-то вниз и назад.
Балашу казалось, что он борется за жизнь уже целую вечность. Силы таяли, легкие были полны соленой воды, многочисленные ссадины кровоточили. Море, словно осьминог, скручивало его по рукам и ногам. Попав в очередной водоворот, юноша кружил между камнями, увлекаемый силой потока, пока чья-то сильная рука не выхватила его оттуда, швырнув на ближайший камень. Цепляясь руками и ногами, он постарался забраться как можно выше, отплевался от соленой воды и закрутил головой в поисках своего спасителя.
Умила! Она была совсем рядом, такая же мокрая, ошарашенная и радостная. Сидела, вцепившись в соседний камень. Стоило утонуть, чтобы найти её. Хотя ещё кто кого нашел, скорее уж она его. Благодарить за свое спасение Балашу стоило не только Умилу, но и Руслана. Именно он, озирая окрестности с верхней площадки маяка (надо сказать, что теперь это вошло у него в привычку, мало ли чего еще интересного увидишь) заметил бедолагу. И сразу понял, что дела у него плохи. В обычное время среди этих камней можно было наловить шустрых крабов на ужин или насобирать ракушек, но, прожив у маяка всю жизнь, Руслан хорошо знал, как опасны они в шторм, да еще во время прилива. Ни один местный житель сейчас туда ни за что не сунется, наверняка иноземец. Руслан затормошил отца: «Папа, смотри, там человек на камнях». В неверном свете Луны Назар и Умила едва разглядели силуэт несчастного.
«Эх, пропал, бедняга. Ему оттуда не выбраться,» – сочувственно покачал головой Назар.
А Умила в это время уже сбегала вниз по лестнице маяка, словно сердцем чуяла.
Прижившись в скромном обиталище Руслана с отцом, девушка переняла и их преимущественно ночной образ жизни. Тем более, что днем выходить на улицу Умила опасалась, небезосновательно полагая, что её разыскивают. По ночам она варила немудреную похлебку к завтраку, стирала одежду, учила чужой язык под руководством Руслана. Порой поднималась и на башню маяка.
Вдвоем выбираться из воды было легче. Помогая, подталкивая и вытягивая друг друга, молодые люди вылезли на черный песок и надолго замерли, обнявшись.
Время зимних штормов пришло.
Удар.
«И изюму, изюму не забудь,» – повелительно тыча вслед Байсуму пальцем, говорил Ефим. Перед ним уже стояла глубокая миска с плавающими в жиру и издающими восхитительный чесночный аромат бараньими ребрышками, лежала стопка желтых кукурузных лепешек, которые так вкусно было обмакивать в подливку, и золотился в пузатом горшочке светлый мед, осаждаемый вездесущими, назойливыми мухами. Вот только вина, к глубокому огорчению Ефима, не давали. Простой, никак не украшенный орнаментом кувшин с водой, точный собрат многих разбитых, валяющихся в погребе, приносили каждое утро.
Обстановка в погребе значительно изменилась. Хлам был сдвинут в сторону, освободив место для толстого ковра и мягкой, набитой гусиным пухом подушки, положенных прямо на пол, а также для маленького, низкого столика на кривых ножках, обедать за которым можно было только сидя на полу. Свет и свежий воздух проникали в погреб сквозь маленькое окошко под потолком, куда протиснуться могла бы разве тощая кошка. Ночной горшок с плотной крышкой дополнял обстановку.
Байсум резко обернулся, смерил презренного шаврика недобрым взглядом из-под насупленных бровей и вышел, ничего не ответив. Впрочем, он никогда не отвечал. Но, следуя приказу господина, ежедневно выносил ночной горшок и приносил Ефиму еду с господского стола. Байсум недоумевал. Почему господин Анастас возится с этим недомерком? Он мог бы свернуть его грязную, кадыкастую шею в любой момент или притопить в море, как щенка. Тем более, что кулаки давно чесались. За две недели сидения в погребе этот наглец выторговал себе вкусную еду и мягкую постель, но так ничего и не сказал господину о его сыне. Хотя поначалу Байсум тряс его, как грушу, каждый день, а господин нещадно бил по щекам. Но стоило схватить пленника за грудки чуть посильнее, как шельмец немедленно падал замертво, теряя сознание. Байсум был уверен, что он притворяется. Допрос приходилось прекращать. А убить пройдоху было нельзя, ведь только он знал что-то о судьбе молодого господина Гимруза.
Вернувшись назад с миской сушеного винограда, Байсум шмякнул её на стол с такой силой, что большая часть ягод выскочила и раскатилась по полу. Обглоданные к тому времени Ефимом до блеска бараньи ребрышки подпрыгнули и упали обратно, расплескав жирок из тарелки. Чутко уловив особо мрачное настроение слуги, пленник благоразумно притих, не проронив ни слова до его ухода. А потом шустро подлизал языком капли жира на столе и запустил грязный палец в горшочек с медом. Байсум громко хлопнул дверью, тщательно запер её и, позвякивая ключом на пальце, удалился, не заметив внимательно подглядывающей за ним в щелочку двери своих покоев Радиши.
Стоило лишь амбалу удалиться, как Радиша тихонько скользнула вниз по лестнице. Невозможно сохранить секрет в доме, наполненном слугами, в течении долгого времени, и женщина давно знала, что в погребе муж держит кого-то, кто знает о Гимрузе. Судя по мрачному виду Анастаса (а она хорошо изучила своего некогда любимого мужа за долгие годы их безрадостного брака), было понятно, что он не преуспел. Беспокойное материнское сердце заставляло Радишу идти на отчаянные меры, которые Анастасу точно не понравятся. Но женщине было уже все равно. Единственная радость, счастье и смысл её жизни – сын исчез, пропал без следа в чужой стране. А тот, кто сидит в погребе, что-то знает о нем.
Озираясь по сторонам, женщина тихой мышкой проскользнула к погребу и припала глазом к замочной скважине. Незнакомый человек сидел на полу и причмокивая, вылизывал пальцы, периодически запуская их в маленький глиняный горшочек. Кто он такой? Пытаясь привлечь внимание незнакомца, Радиша поскреблась в дверь. Тот немедленно навострил уши, словно кошка, уловившая мышиную возню за стеной, поставил горшочек на стол и на четвереньках подполз к двери. Его глаз неожиданно возник с другой стороны замочной скважины, с любопытством уставясь на Радишу.
«Кто там? А? Ты кто?» – прошептал узник на незнакомом языке.
При звуках иноземной речи Радиша растерялась. Только сейчас женщина сообразила, в каком затруднительном положении оказалась. И сказала единственное, что пришло ей в голову: «Гимруз».
«Гимруз, Гимруз,» – утвердительно закивал с той стороны узник погреба. Он даже отодвинулся от двери так, чтобы Радиша могла его видеть.
Истосковавшееся сердце матери радостно встрепенулось. Он знает сына. Но как понять, что он бормочет на своем странном наречии? Радиша призадумалась. Не слыша её ответа, Ефим снова припал к замочной скважине и взволнованно зашептал: «Я знаю Гимруза. Я видел его и знаю, куда он поехал». Радиша поняла только имя сына. Что же делать? Как поговорить с иноземцем? Мысли в голове трепыхались, словно птицы в клетке. Она что-нибудь придумает. А пока надо возвращаться. Нельзя, что бы её здесь застали.
Давно жившая в собственном доме словно призрак, Радиша привычно прошла на летнюю кухню, где готовили большую часть года, чтобы не подвергать дом опасности пожара и не умереть от теплового удара подле горячей печи. Располагавшаяся в саду, в некотором отдалении от дома, она была любимым местом Радиши. Здесь она проводила по несколько часов в день: распоряжалась служанками, давала указания кухаркам, часто сама готовила для сына его любимые блюда. Тут было уютно, спокойно и не так одиноко, как в её покоях: шкворчание мяса на тяжелых сковородах, подрумянивающиеся кукурузные лепешки, булькающий чан с абрикосовым вареньем, исходящий столь дурманящим ароматом, что пчелы слетались со всей округи, потеряв чувство самосохранения, крутящиеся под ногами в ожидании подачки собаки, пышущие жаром не хуже печей дородные кухарки в цветастых передниках. Деревянный навес, покоящийся на четырех толстых столбах, защищал кухню от дождя и солнца. Целая батарея безупречно начищенных, сверкающих, медных кастрюль пускала солнечных зайчиков. Здесь для хозяйки было поставлено плетеное кресло с мягкими подушками и подставкой для ног, где она частенько занималась рукоделием.
Муж считал ее обыкновение проводить время на кухне недостойным госпожи, но Радише уже было все равно, что думает муж. Именно на кухню она и пришла поразмышлять. Чтобы поговорить с пленником, ей нужен человек, знающий оба языка, какой-нибудь иноземец – толмач. Где его взять? Круг знакомых Радиши был крайне ограничен. И среди них была только одна влиятельная особа, для которой не составит труда достать и звезду с неба, не то что толмача. Иногда она оказывала Радише небольшие знаки внимания, посылая корзинку сладостей со слугой и осведомляясь о самочувствии всех домочадцев. К ней женщина и отправилась.
«Открывайте, городская стража. Открывайте,» – два молодчика колотили в дверь сначала руками, а потом сапогами. Того и гляди выломали бы ее, если бы испуганный Назар не поторопился открыть. Как и положено мелким чинушам, получившим к исполнению малозначительное дело, стражники напустили на себя вид важный и государственно-озабоченный. Ввалившись в убогую хижину смотрителя маяка аккурат во время послеобеденного сна, они бесцеремонно растолкали спящих.
«Это ты иноземец?» – проницательно ткнул один из них толстым пальцем в Балаша. Тому ничего не оставалось, кроме как согласиться с догадкой стражника.
«Ты пойдешь с нами,» – мрачно предрек второй стражник и подтолкнул юношу в спину.
«Куда? Зачем?» – посыпались со всех сторон бессмысленные вопросы. До ответов стражники, разумеется, не снизошли, оставив обитателей хижины теряться в догадках. На ходу приглаживая растрепавшиеся ото сна волосы, Умила выскользнула из лачуги и последовала за процессией на некотором расстоянии. Она не могла потерять любимого ещё раз.
Какая странная вещь любовь. Как так получается, что еще вчера чужой и ничего не значащий для тебя человек становится тем, без кого ты и дышать то можешь с трудом? Как это произошло? Она и сама не заметила. Как она раньше без него обходилась? Балаш был в её мыслях каждую минуту, словно имел на неё право собственности, как единобожники на людей. А она только рада этому и готова пойти за ним на край света (да собственно, уже пошла). Неужели это происходит со всеми влюбленными? Или только с ней?
Изрядно поплутав по извилистым улочкам и залитым полуденным солнцем площадям, стражники втолкнули недоумевающего Балаша в железную калитку, которая с лязгом захлопнулась у девушки перед носом.
Подперев каменную стену напротив калитки и насупив густые брови, Умила решительно настроилась ждать. Но ожидание оказалось недолгим. Уже через четверть часа из калитки высунулся сначала длинный нос, потом не менее длинное, лошадиное лицо писца, который поманил ее пальцем и поинтересовался именем. Вполне удовлетворенный ответом, он повел удивленную девушку за собой, неторопливо шаркая по дорожке сада туфлями без задников. Старая, приземистая, осыпающаяся башня, мимо которой пролегал их путь, была так похожа на ту, что в красках описывал Балаш, что к концу пути Умила догадалась, куда попала.
Дорожка привела их к старому, увитому плющом, большому двухэтажному дому, выстроенному в виде четырехугольника с тенистым внутренним двориком в центре. Толстые каменные стены сохраняли в доме прохладу даже в сильную жару. Мелодично журчащий фонтанчик в виде стайки резвящихся дельфинов в уютном внутреннем дворе, окруженном крытой галереей, был центром сосредоточения жизни домочадцев. Здесь, шумя, резвились дети, брызгая друг в друга водой, принимали близких знакомых взрослые, устраивались семейные ужины после захода солнца. Здесь оказался и Балаш в компании двух немолодых женщин в богато украшенной одежде.
«Так это Вы Умила? Та самая невероятная девушка, что раскидала двух стражников? И поделом им, лентяям. Рада, наконец, познакомиться, я – Анаис,» – приветливо обратилась к девушке одна из них. Она усадила Умилу на скамью, распорядилась подать фруктовый щербет и, посчитав на этом функции гостеприимной хозяйки законченными, вновь обратилась к юноше, продолжая прерванную появлением Умилы беседу.
«Итак, Балаш, не могли бы Вы оказать мне небольшую услугу? Моей подруге Радише необходимо поговорить с одним из Ваших соплеменников. А Вы уже неплохо знаете наш язык, так не могли бы Вы выступить в роли толмача?» – высказала она свою просьбу. Вторая женщина обеспокоенно ждала ответа юноши. В её больших карих глазах плескалась тревога. Когда-то она, безусловно, была очень милой, но теперь поблекла и как-то вытерлась, словно запыленный и затертый сотнями ног старенький, домотканый половичок у крыльца. Разве можно было отказать им обеим в чем-то?
Анастас в это время прогуливался по тенистой террасе, заложив руки за спину. Пожалуй, впервые в жизни он оказался в такой нелепой ситуации. Как же вытрясти информацию из этого скользкого иноземного ужа? Верный Байсум неподвижно замер у края террасы. Суета и шум у ворот застали врасплох их обоих. С изумлением мужчины наблюдали, как ворота распахнулись настежь и в них въехал искусно украшенный возок одной из владычиц. Спохватившись, Анастас бросился встречать нежданную гостью и совсем уж впал в ступор при виде выходящей из возка собственной никчемной жены. Неужели Радиша знакома с владычицами? Вот так сюрприз. Откуда? Когда успела? Она ведь и из дома то почти не выходит.
Справившись с изумлением и нацепив маску радушия и любезности, Анастас хлопотал вокруг знатной гостьи, словно трудолюбивая пчела вокруг цветка, предлагая мягкое кресло, подушечку для ног, веер из птичьих перьев, освежающие напитки и прочие средства окучивания. Устроившись со всеми возможными удобствами, Анаис вкрадчиво, будто змея, приступила к делу.
«Любезнейший, вижу слухи о Вашем гостеприимстве не лишены оснований,» – благосклонно заметила она. – «Но я хотела бы поговорить с иноземцем, которого Вы приютили в своем погребе. Велите немедля привести его». И последняя фраза прозвучала уже повелительно.
Анастас оторопел. А он то здесь причем? Какое дело владычицам до иноземца? Как гостья вообще о нем узнала? Вид жены, нервно теребящей в руках край тонкого головного платка от солнца, был весьма красноречивым ответом Анастасу. Но делать было нечего.
Повинуясь взмаху руки господина, Байсум спустился в погреб, сгреб в охапку озадаченного внеурочным посещением Ефима и принес его наверх под мышкой, словно куль с тряпьем.
«Ефим!» – хором воскликнули Балаш и Умила. – «Так вот куда ты пропал. Ты все это время был здесь?»
Анаис тоже узнала недавнего сидельца их родовой башни. Ефим сориентировался мгновенно (иначе он не был бы сам собой). Вежливо поклонившись владычице Анаис и немного дурашливо Анастасу (отчего тот насупился, словно обиженный бык), остальных он проигнорировал и замер в подобострастной позе, всем своим видом выражая готовность выполнить любое желание госпожи. Чутье Ефима никогда не подводило. Если здесь одна из владычиц острова, значит история Гимруза интересует и её, а значит – будет чем поживиться.
Анаис не торопилась, внимательно разглядывая Ефима. Подобных хитрецов она навидалась достаточно. Подобострастие, льстивость, корысть, лживость и изворотливость уживались в них с трусостью, ленью и хамством. Гнилая душонка. Получить от них желаемое можно было лишь страхом или золотом. Похоже, гостеприимный хозяин дома Анастас использовал первое и не преуспел. Ну что же, значит она тоже сначала попробует напугать, а уже потом подкупить.
«Скажите-ка нам, голубчик, что Вам известно о местонахождении молодого господина по имени Гимруз?» – спросила Анаис, сделав знак чем-то сильно удивленному Балашу перевести.
