Дикий Носок
Изгнание
Пробка вылетела.
Едва только мартовские коты оккупировали крыши, определившись с дамами сердца, а небо сбросило осенне-зимнюю серость, полиняв до ярко-голубого, как в городе началось хаотичное, на первый взгляд, движение. Цокали по булыжным мостовым свежеподкованные, тщательно отобранные лошади, краснели от натуги кузнецы, спешно заканчивая выполнять заказы городского правителя, позвякивало начищаемое оружие, солилась в бочках рыба, изрядно сдобренная перцем для пущей сохранности, вялились ломти мяса, становясь тонкими и твердыми, вроде сапожной подошвы, так что никакие черви не смогли бы его прогрызть.
Городские мальчишки, потеснив любвеобильных котов, просиживали целыми днями на крышах самых высоких домов, до слепоты вглядываясь в морской простор. Дело в том, что первому, принесшему долгожданную весть, полагалась награда лично от Домиара. Высматривали они полосатые паруса. И когда, наконец, углядели, то горохом посыпались с крыш и, толкаясь локтями, ватагой, наперегонки понеслись по улицам, пугая ослов, собак и в панике жмущихся к стенам хозяек. К правителю их, конечно, не пустили, но горстью мелких монет одарили, бросив её в толпу мгновенно передравшихся мальчишек.
К вечеру у горожан буквально рябило в глазах от многочисленных полосатых прямоугольников иноземных парусов. Такого количества кораблей гавань вместить не могла, и они рассыпались по всем мало-мальски подходящим бухточкам в округе.
Ещё через два дня в мастерскую мастера Горада пожаловала целая делегация иноземцев в традиционных длинных белых рубахах. Пока они осматривались по сторонам, толмач, посланный сопровождать их, немедля приступил к делу.
«Кто здесь мастер Горад?» – зычным голосом спросил он и, небрежно поклонившись вышедшему мастеру, продолжил. – «Правитель Домиар просит тебя продать этим высокочтимым господам столько легких возков и телег, сколько им будет надобно.»
«Но у меня нет свободных возков, я делаю их только под заказ. Все, что Вы видите, уже продано и имеет своих хозяев,» – покачал головой Горад.
«Поскольку дело не терпит отлагательств, то заплачено тебе будет вдвойне. И, боюсь, отказаться ты не можешь,» – сурово закончил толмач. Было понятно, что спорить с ним, все равно, что писать против ветра. Гораду оставалось лишь развести руками.
Иноземцы рассыпались по двору, осматривая возки. Балаш наблюдал за ними из сарая, с удовольствием вслушиваясь в язык и вспоминая знакомые слова. Настолько увлекся, что не заметил, как один из них прошмыгнул в сарай и ласково почесывает за ухом сидящую на верстаке кошку. Кошка жмурилась и урчала. Юноша приветливо улыбнулся незнакомцу. Через несколько минут благодушное настроение Балаша исчезло без следа.
После того, как гости выбрали, что им требовалось и заплатили щедро, не торгуясь, толмач заявил: «Правитель Домиар требует также, чтобы один из твоих помощников по имени Балаш сопровождал иноземцев в пути, дабы без задержки чинить возки в случае надобности.»
Умила от этой новости поначалу вспыхнула, будто сухое сено. Глаза её сверкали и метали молнии. Глиняный кувшин, печально тренькнув, осыпался грудой осколков, пролетев над головой вовремя пригнувшегося Балаша и врезавшись в стену. И только зашедшаяся криком испуганная дочь, чутко уловившая настроение матери, немного остудила её воинственный пыл. Малышка Рада могла творить с матерью поистине чудеса. Любое раздражение, усталость, недосып Умилы уходили на второй план, стоило лишь дочери улыбнуться. Так случилось и сейчас. С момента рождения дочери Балашу пришлось смириться с тем, что теперь в системе ценностей жены его место было чуть повыше кошки. Совершенно неожиданно для него Умила стала слепа и глуха ко всему, что не касалось ребенка и в то же время требовательно-эгоистична. Её не заботил никто и ничто вокруг, только дочь: её сон, аппетит, красные пятна на ручках или высыпания на щечках. С этим молодому отцу пришлось смириться. Он, словно медведь, залег в спячку и пережидал, ведь когда-нибудь это помешательство должно кончиться? И Умила снова станет прежней – милой, заботливой, преданной.
Предстоящая экспедиция сулила Балашу немало опасностей: быть убитым йоргами, разорванным дикими зверями или зарезанным слугами Домиара. Только успевай уворачиваться. А значит, нужно подготовиться как следует: раздобыть оружие, запастись провизией и инструментом.
Возки иноземцев, из соображений безопасности, как было сказано юноше, двигались в самом конце длинного обоза, толстой, ленивой змеёй выползшего из города в один прекрасный день рано поутру. Где-то далеко впереди, окруженные многочисленной свитой, красовались Домиар и Миза, бодро рысили сытые лошади зубоскалящих стражников в лихо заломленных назад шапках, тяжело катили телеги с провиантом, понукаемые молчаливыми мужиками, бренчала походная кузня.
Что это за соображения безопасности, Балаш понял на четвертый день похода, когда по недосмотру нерадивого возницы, одна из телег попала колесом в яму. Дернувшаяся по инерции вперед лошадь благополучно своротила колесо, телега накренилась на бок и тяжело осела. Из вороха сена выполз на землю деревянный ящик, при виде которого иноземцы дружно побледнели, заголосили, бросились врассыпную и залегли за кустами, словно испуганные зайцы. Оцепеневший возница так и замер на облучке телеги, хлыст в его руке ходил ходуном. Очень медленно он сначала скосил вытаращенные от страха глаза в сторону, а потом и повернулся. Ящик, как ни в чем не бывало, лежал в мягкой, дорожной пыли. По прошествии некоторого времени из-за кустов показались обмотанные по иноземному обычаю головы с настороженными лицами. Ещё немного погодя они осмелели настолько, что потихоньку приблизились к телеге, осторожно взяли ящик и перенесли на обочину, подалее от людей и лошадей.
Балаш наблюдал за всем произошедшим из придорожной канавы, куда его повалил тот самый чужестранец, что давеча гладил кошку в сарае. Представился он Роменом, был неназойлив, услужлив и дружелюбен, в отличии от державшихся настороженно соплеменников. Конечно, юноша уже понял, какая опасность угрожает им всем и был признателен за помощь. Чтобы он мог спокойно починить телегу, ту пришлось полностью разгрузить. Учитывая осторожность, с которой это делалось, они надолго застряли на дороге и сильно отстали от обоза. Догонять его на ночь глядя не стали, решив заночевать здесь же, а утром отправиться в путь пораньше.
Именно по вечерам, растянувшись на земле и потягивая носом в сторону аппетитно побулькивающей мясной похлебки, можно было спокойно подумать или помечтать, уставясь в звездное небо. И чем более приближались они к Радужным горам, тем чаще Балаш возвращался мыслями к своему «старому знакомому» – йоргу. Прошло два года с момента их последней встречи. Интересно, где он? По-прежнему живет в горах? Удивительно, но страха при мысли о нем Балаш уже не испытывал. Большинство спутников юноши также сидели или лежали на земле, давая отдых усталым ногам, кое-кто уже дремал, лишь Ромен колдовал над котлом, добавляя в варево какие-то заморские порошки и травки, отчего то становилось духовитым и наваристым. В этом новый знакомец оказался большим мастером.
Маленький камушек нырнул в траву рядом с юношей. Немного погодя уже целая россыпь камушков гневно и нетерпеливо посыпалась сверху ему на грудь и живот. Что такое? Балаш привстал и удивленно закрутил головой. Камушек покрупнее вылетел из-за деревьев и впечатался молодому человеку прямо в лоб. Ага! Ну теперь хоть понятно, в какую сторону надо идти. Балаш всмотрелся в темноту. Вроде бы ветки колыхнулись, а может и нет. Темно, хоть глаз выколи. Сделав вид, что отправляется в кусты по естественной надобности, парень не спеша пошел в сторону, провожаемый внимательным взглядом карих глаз.
Ефим будто из-под земли вырос. Хватая за руки и обнимая старого знакомого, словно и не расстались они прошлым летом почти врагами, он жарко зашептал в ухо: «Здорово, парень. Это я – Ефим.»
«Ты живой ещё? Не поймали?» – дружелюбно поинтересовался Балаш. Сердиться на плута долго он не мог, потому как был вовсе не злопамятен.
«Не, не споймали. Да куда им, головастикам пучеглазым,» – хвастливо заявил Ефим.
«А здесь то ты что делаешь?»
«Да как же,» – возбужденно зашептал Ефим. – «Такое дело грандиозное. Интересно же. И пожива наверняка хорошая будет.»
«Тебе бы только пожива. Уносил бы ты отсюда ноги, Ефим, пока тебя никто не заметил. Целее будешь,» – посоветовал Балаш.
«Да им сейчас не до меня,» – беспечно отмахнулся тот. – «А я потихоньку, позади обоза. Вы так медленно ползете, что я и на своих двоих успеваю.»
«Ну, как знаешь,» – пожал плечами Балаш и пошел обратно. Ефим зашуршал кустами в противоположную сторону.
Черная тень отделилась от дерева, минутку постояла в задумчивости и бесшумно двинулась в сторону костра.
До Радужных гор обоз добрался без происшествий и надолго встал лагерем у их подножия, пока две сотни разведчиков искали наиболее удобный путь через горы. Древние горы были не очень высоки, пологи и изобиловали ущельями. Время, вода и ветер сгладили острые пики, обрушили неприступные утесы, сточили непримиримо торчащие, каменные зубы. Радужные горы напоминали дряхлого старика с клюкой, похваляющегося былой молодецкой удалью. А потому относительно удобный проход вскоре был найден.
В горах люди двигались совсем иначе. Сначала по близлежащим склонам и вершинам будто муравьи расползались разведчики, внимательно оглядывая все доступное пространство, следом за ними гуськом по ущельям тянулись основные силы, а потом вели навьюченных ослов и лошадей. Телеги и возки по понятным причинам пришлось оставить в предгорьях, планируя использовать их для перевозки добычи на обратном пути.
Люди были настороже, ожидая нападения каждую минуту, а потому при появлении йоргов растерялись лишь на мгновение. Но тут же спохватились и осыпали чудовищ тучами стрел и копий. Монстры успели швырнуть в человеческий муравейник несколько обломков скал, убив и покалечив десяток людей и лошадей, но и только. Йорги были не глупы и предпочли скрыться. Увы, силы были не равны и превосходство явно было не на их стороне.
К следующему нападению, случившемуся уже ночью, люди основательно подготовились. Вскоре после полуночи, в самую непроглядную темень с горы сошел обвал, завалив и похоронив под тоннами камней полдюжины горящих на дне ущелья костров – приманок. Не успела ещё осесть пыль, а эхо раскатами грома прокатиться между скал, как раздался зычный голос: «Зажигай!» Через минуту на противоположном склоне ущелья запылали десятки костров и множество горящих стрел перекинулись через него огненным мостиком. Огромные силуэты чудовищ растерянно заметались на гребне горы напротив, страшный рев сотряс ущелье. Утыканные пылающими стрелами, будто гигантские ежи, йорги бесславно покинули поле боя. Человеческая хитрость и коварство выиграли и эту схватку.
Балаш слышал и грохот обвала, и рев раненых йоргов издалека, находясь по-прежнему в самом конце обоза. Сердце у него защемило непонятно от чего: то ли от радости, что не смогут убить их йорги, то ли от жалости к поверженным чудовищам. Последним, похоже, сильно досталось, потому как исчезли они надолго.
Человеческая гусеница медленно, но уверенно ползла через горы, виляя по ущельям, перебираясь через осыпи и обвалы, теряясь на время в густой тени скал и вновь выныривая, словно из-под земли. Причудливая красота древних гор нимало её не волновала, будучи отдана на откуп немногим романтикам, поскольку проку от неё не было никакого. Взобравшись на последний, совсем невеликий хребет, разведчики вздохнули с облегчением – больше не придется сдирать кожу на локтях и коленях, прыгая по горам, словно горные козлы. Внизу, покачивая макушками, зеленел лес, чуть дальше разлилось, слепя глаза, сияющее на солнце озеро, а совсем вдали темная зелень светлела, переходя в бурное разнотравье весенней степи. К озеру гусеница и направилась, прогрызая себе путь через столетия нехоженый лес.
Люди окружили безмятежное озерцо, расчистили берега от кустарника, порубили деревья на дрова, пустили стреноженных лошадей пастись на свежую траву, запалили костры, набили диких гусей и уток, устроив настоящий переполох в сильно поредевших стаях, покуда те не сообразили улететь, частым гребнем прошлись с сетями по озеру, наловив жирной, непуганой рыбы, загадили испражнениями лес на сотни метров вокруг. Устроились по-хозяйски.
Атака.
«Я не смогу,» – неуверенно проговорил Урум, с сомнением глядя на пасущихся невдалеке исполинов. Бурые холмы, покачивая загнутыми бивнями, медленно плыли в высокой траве.
«Конечно сможешь. Я чувствовал силу твоего внушения на себе, когда ты пришел ко мне. Ты силён, Урум. Не обращай внимания на их размеры, это не важно. С ними будет проще, чем с нашими сородичами,» – уверенно сказал Гурун, кивнув в сторону мамонтов. В отличии от Урума, он наблюдал за ними спокойно, хладнокровно выбирая подходящих.
«Вот те два, около деревьев,» – наконец определился он. – «Они подойдут. Молодые, глупые.»
Выбранные им исполины были ростом со взрослого мамонта, но порывисты в движениях и суетливы. Отсутствие степенной вальяжности и выдавало издали их возраст.
Вообще-то, это была идея Улы. Ей о подобном рассказывал старик Муун, который знал все на свете. Великан Гурун подхватил идею с энтузиазмом, а Урум колебался. Шутка ли, взобраться на мамонта? До настоящего момента молодой йорг пытался заставить действовать по своей воле разве что белок. Однажды, правда, внушил непреодолимый ужас оголодавшей волчьей стае, что преследовала его в заснеженном лесу. Но мамонты? Если ничего не выйдет, гиганты просто растопчут их, словно муравьев.
Было совершенно очевидно, что в прямой стычке с людьми йоргам не выстоять, тех было слишком много, а их коварство и изобретательность поистине безграничны. Урум со стыдом вспоминал, в какой панике и ужасе бежали они от людей, осыпавших их дождем из огненных стрел. Чувствуя запах собственной горелой шкуры и пока ещё не осознавая боли, он, яростно рыча, словно животное, вырывал вонзившиеся в тело стрелы. Нужно было придумать что-то ещё – другой способ не дать им проникнуть за пределы Радужных гор, и Ула придумала. Йорги все ещё залечивали раны и ожоги, мощные тела пестрели горелыми проплешинами, будто у старых, больных собак. Да и чувствовали они себя не лучше. Нума и вовсе лежала в горной пещере с раздробленной костью бедра, в которую угодило копьё. Ула оставалась с ней, облегчая страдания подруги, как могла.
«Подождем до заката, они не уйдут далеко. В темноте мы сможем ближе подобраться незамеченными,» – растянулся на земле Гурун. Колеблющийся Урум последовал его примеру.
Новый мир, открывшийся за Радужными горами, был удивителен своей первозданностью и представлялся любознательному человеку, коим и был Балаш, наподобие толстой книги, каждая страница которой таила нечто чудесно-неизвестное. Чтобы не упустить ничего интересного, он напросился в один из отрядов разведчиков, разосланных в разные стороны на расстояние трех дней пути от лагеря у озера.
Отряд, в котором состоял Балаш, направился прямиком в степь. Она была точь-в-точь, как на полуострове: весенняя, цветущая, дурманяще-душистая. За одним исключением – животные. Такого обилия и многообразия пасущихся стад Балаш не видел никогда: дикие лошади (маленькие, злые и лохматые), свирепо и настороженно поглядывающие исподлобья на незнакомцев туры, горбоносые антилопы с причудливо закрученными рогами, изящные, тонконогие газели, едва выглядывающие из травы влажными, карими глазами и (диво-дивное) величаво вышагивающие исполины с чудовищной величины бивнями. Мелкие птички покачивались, сидя на их выгнутых спинах, чувствуя себя в полной безопасности на этой высоте. Прежде юноша видел изображения гигантов только в старых книгах, но, конечно, те не могли передать той мощи, которой веяло от них. Повстречав мамонтов впервые, весь отряд благоговейно замер на почтительном расстоянии. На полуострове ни мамонты, ни туры не водились. Может быть, не могли перебраться через горы, а может быть, люди давно истребили и съели их. Здесь степь могла прокормить всех.
Отряд уже возвращался и находился в одном дневном переходе от озера. Не привыкший к столь долгим и интенсивным переездам верхом Балаш за последние пять дней совершенно отбил себе зад. Поэтому с лошади слезал скрючившись, как старый башмак, и даже к утру не чувствовал себя отдохнувшим. К счастью, сегодня была не его очередь готовить похлебку и можно было завернуться в плащ и немного подремать в ожидании ужина.
Лежа в некотором отдалении от костра он уже почти заснул, когда внезапно понял, что земля под ним дрожит. Ничего не понимая, юноша приподнялся и закрутил головой в разные стороны. Непонятный гул и дрожь нарастали. Испуганные лошади сбились в кучу и беспокойно заржали, прядая ушами. Потом в ужасе оборвали привязи и бросились врассыпную. Что-то огромное, сопящее и сотрясающее землю заслонило звездное небо и надвинулось на юношу. Балаш едва успел перекатиться в сторону, как колоннообразная нога опустилась точно на то место, где он недавно лежал, впечатав в землю и его плащ, и скинутые сапоги. Следом за ней и вторая нога сделала то же самое. Массивная туша проплыла мимо, обдав юношу резким, звериным запахом. И прежде, чем она затоптала костер, он успел увидеть загнутые внутрь бивни и низко опущенную голову второго зверя. А ещё Балаш мог бы поклясться, что верхом на гиганте, словно на лошади, сидел йорг. Юноша решил, будто ему привиделось – настолько невероятно это было. Крики боли и ужаса раздались у костра, вслед быстро удаляющимся мамонтам. К счастью, они проследовали дальше, не останавливаясь, словно и не заметив, каких бед натворили.
А бед мамонты натворили немало. Двух разведчиков они затоптали насмерть, ещё одному раздавили ноги так, что к рассвету тот скончался в страшных мучениях. Остальные остались живы и невредимы лишь каким-то чудом. Найти и поймать удалось только половину лошадей, потратив на это весь следующий день. Остальные, вкусив запретной свободы, видимо, присоединились к стадам диких собратьев. Запалив следующей ночью в полном молчании погребальный костер, на рассвете удрученные произошедшим разведчики отправились в путь.
В лагере, разбитом вокруг озера, царила праздность. В ожидании возвращения разведчиков делать было решительно нечего. Служивые валялись у костров и травили байки, которые становились тем более неправдоподобными, чем большим количеством вина были запиты. Рыбалка и охота давали обильную пищу людям, для лошадей было в достатке свежей травы и воды. Йорги не давали о себе знать уже много дней, и служивые расслабились, преждевременно бахвалясь окончательной победой над чудовищами.
Ромен пробирался между кострами, аккуратно переступая через протянутые ноги, валяющиеся седла и заплечные мешки, через кучи птичьих перьев, рыбьи потроха и прочий смрадно воняющий мусор. На чем-то таком мерзко-склизком он и поскользнулся, свалившись на мирно дремавшего стражника местного правителя и ненароком опрокинув котел с малоаппетитным, судя по запаху, варевом, из которого наполняла миски целая компания стражников.
«Эй, осторожней! Смотри, куда прешь. Глянь, что натворил,» – тут же раздались возмущенные вопли. – «Вот я тебе сейчас…»
Пострадавший, тот самый, что ещё минуту назад хмельно дремал у костра, вскочил и схватил Ромена за шиворот, намереваясь как следует проучить разиню. Тот даже не сопротивлялся – жалкий человечек.
«Оставь, Гром. Я его знаю,» – остановил его другой стражник по кличке Макар-большеног. – «Это личный повар иноземной владычицы Мизы. Потом проблем не оберешься.»
Обладатель звучного имени скривился, как от зубной боли. Кулаки у него давно чесались и боевой запал горел, выпустить бы пар, но благоразумие взяло вверх.
«Ладно, иди. Но ты разлил нашу уху. Сваришь нам новую, раз уж ты повар,» – отпустил он обидчика. Это предложение было шумно поддержано всей компанией.
«Конечно, конечно,» – облегченно вздохнув, залебезил иноземец. – «Сегодня же сварю.» И быстро засеменил прочь, бросив на компанию на прощание цепкий, холодный взгляд.
«Странный он какой-то,» – глядя ему вслед задумчиво проговорил Макар. – «Вроде испугался, а глаза спокойные и холодные, словно у рыбы.»
«Не принесет нам ухи, к рыбам и отправится,» – угрожающе заявил Гром.
Ромен, между тем, добрался до цели своего путешествия – шатра владычицы Мизы. Войдя, он церемонно поклонился и осведомился, что будет угодно госпоже на ужин.
«Ах, Ромен, Вы такой кудесник, что с тех пор, как Вы у меня служите, я не ела ничего не вкусного. Пусть будет рыба. Та, что вы запекли на решетке, с соусом из кислых лиловых ягод, была очень хороша,» – беспечно отмахнулась Миза.
Во время всего похода госпожа пребывала в неизменно прекрасном настроении, невзирая на тяготы пути. Поговаривали, что это связано с частыми визитами в её шатер правителя Домиара, кои нередко затягивались и до утра. Что ж поделать, женщина есть женщина. Даже Миза.
Ромену оставалось лишь ещё раз поклониться и удалиться. Ведь помимо ужина для владычицы у него появилось и другое дело. Конечно, должность личного походного повара Мизы была весьма удобна, ведь теперь он получил свободный доступ к ней и мог приближаться, не вызывая подозрений. Запас специй и сушеных трав, предусмотрительно захваченный им из дома, оказался очень кстати. Однако, яд теперь использовать было нельзя, иначе на него первого и пало бы подозрение. Нужно придумать что-нибудь другое. А применение яду найдется.
К вечеру один за другим стали возвращаться разосланные во все стороны отряды разведчиков. Вести были прекрасные: плодородные земли, речушки, сбегающие с гор и теряющиеся в степи, изобилие дичи, тучные пасущиеся стада. И все это богатство ничьё – ни людей, ни йоргов, оно ждет хозяина – только приди и возьми. Лагерь оживился. Разведчиков – героев дня растащили по бивуакам и замучили расспросами. Ждали последний отряд.
Ночь выдалась теплой и безветренной, как и все предыдущие. Среди ночи Макар-большеног проснулся от резкой боли в животе, будто ножом полоснули. И сразу утихло. Рядом, лежа на спине и раскинув руки в разные стороны, оглушительно храпел Гром. Сейчас его имя подходило здоровяку, как никогда. Гром умудрился так набраться к вечеру, что уснул, не дождавшись ужина. Макар снова задремал. Но через некоторое время, вынырнув из тревожного сна, скрючился и застонал. Ощущения были такие, словно его заживо потрошат, как курицу для супа, вонзив в живот огромный мясницкий нож. Макар с трудом поднялся и, пробираясь между спящими, поковылял подалее в кусты. Когда наступило долгожданное облегчение, он утер выступивший на лбу холодный пот и в изнеможении оперся о дерево. Руки дрожали, сердце колотилось, слабость в членах была такая, что не хватало сил не то что вернуться к костру, а даже сделать и шагу. В тот момент, когда в живот снова воткнулся острый нож, Макара ясно, словно вспышка молнии, озарила мысль: «А ведь это иноземный повар. Он подсыпал нам что-то в уху, которую принес, подлая собака. Не зря он мне сразу не понравился.» Умные мысли зачастую приходят к нам слишком поздно, поэтому поделиться своей Макар уже ни с кем не мог, живот скрутило так, что он свернулся на земле калачиком и тихо скулил, подыхая в луже собственных испражнений.
Гром очнулся от богатырского сна, едва начало светать. Проспав не менее восьми часов кряду, он чувствовал себя превосходно. Осушив первым делом целый бурдюк с водой (после обильных возлияний почему-то всегда сушит глотку), он ополоснул заспанную рожу остатками воды и огляделся по сторонам.
Лагерь напоминал поле боя. Вокруг потухших или слегка курившихся костров вповалку лежали спящие тела: укутавшиеся в плащи до самого носа и в одних рубахах, свернувшиеся калачиком и бесстыдно раскинувшиеся, храпящие на разные лады, что создавало вокруг озера постоянный, несмолкаемый гул, наподобие пчелиного улья.
Второй насущной потребностью Грома после утоления жажды было отлить. Оставив плащ, бурдюк и даже оружие у потухшего костра, Гром поднялся, соображая, в какую сторону направиться, чтобы не вляпаться в кучи чужого дерьма. Надо сказать, что с каждым днем эта задача становилась все сложнее. А покуда он раздумывал, внимание его привлек аппетитный запах. Исходил он от котла, на дне которого плескались остатки какого-то варева. Гром повел носом и завистливо подумал: «Надо же, какой ужин пропустил. Небось тот иноземец принес. Ишь как пахнет то – не по-нашему.» Вылакав остатки варева прямо через край, он удовлетворенно крякнул и пошел в лес по ставшей теперь совсем уж неотложной надобности.
На давнего своего кореша – Макара-большенога Гром вышел, услышав неподалеку слабый стон.
«Эй, друг, да ты тоже перебрал,» – с неожиданной теплотой в голосе проговорил он, опускаясь на корточки рядом с ним. Обычно опьянение до полного выпадения в осадок и потери человеческого облика было его прерогативой. Макар же – человек семейный, ответственный и осторожный никогда не бросал его таком состоянии на произвол судьбы, отчитывая за неумеренное пьянство поутру. А потому видеть его в таком непотребном виде в луже испражнений было совершенно удивительно. Впрочем, с кем не бывает.
Макар-большеног был лет на десять старше Грома и взял новичка под опеку, когда того приняли в стражники. Кличку свою, приклеившуюся намертво, как банный лист, получил он оттого, что сапог его размера при выдаче ему обмундирования стражника сыскать не смогли, уж больно длина и широка была стопа. Человек рассудительный и степенный, он пользовался заслуженным авторитетом среди товарищей и даже у начальства, умея малой кровью останавливать пьяные драки и распределять дежурства так, что почти никому не было обидно. На таких надежных, основательных, пусть кто-то даже скажет простых, мужиках мир и держится. Своей инерционностью они не дают всякого рода реформаторам и революционерам пинать его из крайности в крайность, уравновешивая, будто гири на ногах.
Макар снова застонал. Только сейчас до недалекого грубияна Грома стало доходить – что-то здесь не так. Приятель был белее полотна, холоден, как лед, полуоткрытые, сухие губы посинели, будто он наелся жимолости, он держался за живот, свернувшись в клубочек, и стонал. При похмелье все бывает иначе, уж Гром то знал.
«Макар, что с тобой?» – испуганно затормошил он лежащего.
Далеко не сразу, но тот открыл глаза, хотя мутный взгляд никак не мог сосредоточиться.
«Гром? Это ты, Гром?» – едва слышно прошептал он. – «Ничего не вижу.»
«Да, да. Я сейчас. Отнесу тебя в лагерь. Лекаря…,» – засуетился Гром.
«Кончаюсь я,» – тоскливо зашептал Макар. – «Иноземец…»
Как ни туповат был Гром, но, когда осознал, что могли означать последние слова умирающего, холодок пробежал у него по спине. Встав на четвереньки рядом с другом, он быстренько засунул два пальца себе в рот так далеко, как смог. Это сработало. Вылаканная недавно со дна котелка жижа хлынула обратно. На всякий случай Гром совал два пальца в рот так долго, пока после мучительных спазмов из желудка не полилась желто-зеленая, едкая слизь, а после и вовсе ничего. Когда он закончил, Макар был уже мертв, безмятежно глядя в небо мутно-голубыми глазами с красными прожилками полопавшихся сосудов.
«Я тоже умру? Или не умру?» – в панике думал Гром. – «Я же все сблевал. Да и было в котле немного – на самом донышке. И во мне совсем недолго.»
От страха мужик даже не мог понять: болит у него что-нибудь или нет.
«Иноземец,» – вдруг стукнуло ему в голову. – «И почему я его тогда не убил? Вот убил бы, и ничего бы этого не было.» Логика была поистине железная.
Гром рывком вскочил на ноги. Когда он точно знал, что нужно сделать, то действовал, как настоящий солдат – быстро, без раздумий и промедлений, с напором разъяренного быка. Оставив тело приятеля в лесу, Гром решительно зашагал в лагерь напрямую, продираясь через изрядно помятые и без меры удобренные за последние дни кусты и пиная ни в чем неповинные шишки.
Выбравшись из леса, Гром дернулся было по направлению к шатрам иноземной владычицы, да остановился в недоумении, пристально вглядываясь в стелящийся над озером утренний туман. Из тумана со стороны степи в полной тишине быстро надвигались два огромных, бурых холма. Грому казалось, будто они плывут над землей, словно летающие шары, наполненные горячим воздухом над костром. Но ровно до того момента, как они добрались до лагеря.
«Шмяк,» – сочно хрустнуло и булькнуло раздавленное человеческое тело под массивной ногой.
«Шмяк,» – лопнуло ещё одно, словно гнилое яблоко упало на мостовую и расползлось неаппетитной, коричневой кучкой.
Оцепенев от нереальности происходящего, Гром не мог сдвинуться с места. И только первый раздавшийся вопль ужаса привел его в чувство. И совсем уж полной неожиданностью для мужика было понять, что вопль этот – его.
Между тем холмы, да не холмы вовсе, а чудовища, размером с гору, не сбавляя скорости топтались по лагерю, кружились на месте, мотались из стороны в сторону, стараясь подавить как можно больше народу. Их огромные уши развевались на бегу, словно флаги, а рога длиной со взрослого мужчину, росшие почему-то внизу морды, повинуясь движению головы, раскидывали в разные стороны все, что попадалось: людей, лошадей, припасы, навесы от дождя и прочее. Но самым удивительным было другое – на шеях чудовищ сидели йорги.
Гром спрятался за самое толстое из оказавшихся поблизости деревьев – не менее чем столетнюю ель и уже оттуда, из относительно безопасного места, наблюдал за происходящим. В лагере царил хаос. Вопли боли и ужаса накатывали волнами по мере продвижения чудовищ. Обезумевшие от страха лошади носились по лагерю, внося свою лепту в число человеческих смертей и увечий. Спросонья люди не понимали, что происходит, куда бежать, с кем сражаться. Кто-то хватался за оружие, другие – за собственные портки. Многие были пьяны и гибли во сне. Расползавшийся от озера клоками туман цеплялся за кусты и мешал сориентироваться даже тем, кто держал в руках оружие и готов был действовать.
Момент для атаки был выбран идеально.
