Дикий Носок
Изгнание
Но слишком уж легко, словно … Ромен резко повернул фигуру за плечо. Набитое каким-то тряпьем и тщательно уложенное платье Мизы смялось и бесформенно обмякло, голова – куколь из того же тряпья, прикрытый длинными, черными волосами до сих пор безутешно рыдающей по ним служанки, откатился в сторону. В то же мгновение кто-то навалился сзади, придавив его к полу и скрутил руки. Откуда-то набежало множество ног, которые только и мог видеть злодей, вжатый лицом в пол. Совершенно ошеломленный, Ромен не сопротивлялся. Это была катастрофа. Его провели, как ребенка.
«Ну должны же мы были казнить кого-то утром, не одного, так другого,» – подытожил уже на рассвете произошедшее Домиар. Проведя бессонную ночь в метаниях и подозрениях, к утру они знали не больше, чем несколько часов назад.
«Он так ничего и не сказал?» – поинтересовалась Миза.
«Нет,» – неохотно признал неудачу Домиар. – «На редкость крепкий орешек. Не думаю, что нам удастся выудить из него хоть что-нибудь.»
Кто он такой? В чьих интересах пытался убить Мизу? Действовал ли он один или у него были сообщники? Все вопросы пока оставались без ответов.
«Нужно вознаградить юношу и этого прохиндея – Ефима тоже. Хотя для него и сохранение его жалкой жизни уже достаточная награда. Кто бы мог подумать, что он дерзнет явиться обратно после побега? Я благодарна ему за смелость, что спасла мою жизнь,» – вслух рассуждала Миза. – «Но я возвращаюсь домой. Немедленно. Происходит что-то, о чем я не имею представления. Что-то плохое.»
Ефим блаженствовал. Жизнь снова сделала, казалось бы, совершенно невозможный ещё вчера кульбит. И вот он – вчерашний узник, снова свободен и уважаем. И неважно, что на шее запекшаяся корка крови от железного ошейника, а колени содраны. Главное – живой. Денег вот только не дали, но ничего – это дело наживное. Материальное положение он и сам поправит. Ефим счел за благо убраться с глаз правителя Домиара, и потому отправился со свитой владычицы Мизы обратно в город.
Большую часть обратного пути он проспал в трясущейся телеге, покуда на одном из ухабов у неё не отвалилось колесо. Свита владычицы из-за такой мелочи останавливаться, конечно, не стала. Поэтому в какой-то момент Ефим и Балаш оказались вдвоем посреди дороги со сломанной телегой и смирной гнедой лошадкой, предоставленные самим себе. И только теперь смогли перевести дух.
Мушка ускользнула.
Жилка на виске тревожно пульсировала. Он сделал все, что мог, все, что должен был. Тщательно сплел паутину, предназначив каждой пойманной мушке свою участь. Оставалось только набраться терпения и ждать – самое тяжелое и нудное занятие.
Идомей сидел, уперевшись руками в стол и сжимая локтями лысую голову. Сомнений не было. Угрызений совести тоже. Лишь нетерпение обуревало его сейчас. Прошел час, ещё один. Солнечный свет за окном угас, и ночная прохлада вползла в открытые ставни. Слуга сунулся было в комнату, чтобы зажечь свечи, но тут же с облегчением выскочил прочь, отосланный легким движением руки. Идомей даже через закрытую дверь чувствовал, как он маялся в нерешительности, прежде, чем войти. Свет Идомею был не нужен. Мыслил он кристально четко, как никогда. Но как же томительно ожидание!
Наконец, в коридоре послышались шаги, да не робкие и мелкошаркающие – слуги, а торопливые, едва не сбивающиеся на бег. Идомей открыл глаза. Напряжение достигло пика. Дверь приоткрылась.
«Свечей,» – не оборачиваясь, спокойно приказал Идомей. – «И пригласи гостя.»
Взмокший Хамид примостился на краешке скамьи напротив и, дождавшись пока слуга закрыл за собой дверь, взволнованно зашептал: «Все кончено. Я все сделал.»
«Спокойнее, друг мой. Все хорошо. Ты уверен, что живых не осталось?» – успокаивающе похлопал гостя по руке Идомей.
«Не осталось, я проверил. Корабль почти сразу пошел ко дну,» – заверил Хамид.
Не рассказывать же этому страшному человеку про упрямого сына, которого он так и не смог выставить с корабля. Глупый мальчишка, похоже, влюбился и едва не испортил все дело. Пришлось импровизировать. Не мог же он дать собственному сыну погибнуть. И так принес в жертву новенький, баснословно дорогой корабль. А слуга? Ну так не грести же самому в такую даль. Об этом верховному служителю тоже знать необязательно.
«Я причалил в отдаленной бухте и ялик затопил. Сделал все, как ты велел,» – вновь уверил Идомея Хамид. – «Могу ли я рассчитывать на обещанную награду? Этот корабль обошелся мне в целое состояние.»
«Конечно, мой друг. Конечно. Ты заслужил её,» – с этими словами Идомей принес и поставил перед гостем маленькую деревянную шкатулку.
Хамид с благоговейным трепетом протянул к ней руки и медленно открыл крышку. Завороженный блеском камней, он позабыл обо всем на свете, алчно запустив в шкатулку пальцы. И не заметил, как остановившийся позади него Идомей, вынул из складок одежды длинный, тонкий кинжал и вонзил его гостю в шею, чуть пониже мясистого уха. Тот схватился за него руками и даже успел вскочить со скамьи. Потом упал, опрокинув её на себя. Темная лужа крови быстро расползлась по полу. Идомей поморщился: «Какой беспорядок. А смерть – довольно грязное дело, оказывается.»
Он впервые убил кого-то своими руками. И не ощутил ничего, кроме брезгливости. А появившийся вскоре запах фекалий заставил его отойти к окну. Вытирая платком испачканные руки, на которые попало несколько капель крови, Идомей громко позвал слугу.
«Заверни тело в ковер, вынеси и закопай в саду,» – приказал он обмершему от ужаса слуге будничным тоном, словно речь шла о привычных вещах: подаче обеда или чистке запылившихся сапог. – «Да, и проветри здесь как следует.»
Идомей оставил вжавшегося в стену слугу и вышел вон. Его ждали дела. К утру в городе будет новая владычица – крошка Лили.
Фарух был счастлив. Напряжение, в котором он пребывал несколько томительных дней, спало. Сегодня Лили стало лучше. Её шаловливые глазки вновь заблестели, круглые щечки порозовели и только слабость мешала ей приняться за игры. Но это было поправимо. Напившись вечером молока со сдобным печеньем, Лили спала, подложив ладошки под пухлую щечку.
Фарух любовался девочкой, не в силах оторвать глаз. Кто бы ещё три месяца назад сказал ему, что он потеряет покой и сон, беспокоясь о каком-то ребенке, Фарух ржал бы, как конь, словно над самой убойной шуткой. А сейчас, смотри ка, беспокоится, как настоящий отец.
«Я и есть настоящий отец,» – внезапно осознал молодой человек. – «Это уже давно не притворство, не игра по дядиному приказанию. Я – отец Лили. И я должен о ней позаботиться. Не знаю, какие планы у дяди относительно её, но явно ничего хорошего. Я не могу этого допустить. Она же такая маленькая и беззащитная. Каким идиотом я был, что дал ей дядино зелье. Ведь я мог её убить.»
«Надо спрятать Лили,» – созрела в голове у Фаруха отчаянная мысль. – «Спрятать так, чтобы дядя Идомей не нашел. Мы убежим. Сегодня. Сейчас же.»
Сам безмерно изумляясь своей храбрости (пойти наперекор Идомею – это надо же такое учудить), Фарух лихорадочно соображал: «Вынести Лили из дома спящей или разбудить? Если проснется в самый неподходящий момент и поднимет шум? Этого допустить нельзя, да и подозрительно это – нести спящего ребенка.»
«Лили, детка, проснись,»– легонько потрепал он девочку за щечку. – «Просыпайся, милая, я придумал новую игру.»
Слово «игра» на девочку действовало магическим образом.
«Какую игру?» – не открывая глаз поинтересовалась тоненьким голоском Лили.
«Самую интересную и таинственную игру. Мы с тобой спрячемся ото всех, чтобы нас никто-никто не нашел,» – ответил Фарух.
Малышка распахнула глаза и немедленно прониклась авантюрой: «Даже мама и тетя Анаис?»
«Да детка. Даже они.»
Девочка довольно хихикнула. Игра ей определенно понравилась: «А где мы спрячемся? В саду?»
«Ещё дальше, где-нибудь в городе,» – отвечал на её вопросы Фарух, одновременно завязывая кожаные тесемки её сандаликов и натягивая через голову платьице.
«Только нужно быть тихими, словно мышки, пока не выйдем за ворота. Хорошо?» – приложил палец к губам Фарух и взял Лили на руки.
Девочка с заговорщицким видом радостно закивала в ответ, обвив одной рукой шею мужчины, а другую приложив к губам точь-в-точь, как он.
За ворота парочка выбралась без приключений. К частому присутствию Фаруха в доме все, включая стражников, уже привыкли, поэтому никаких подозрений они не вызвали.
Между тем, как всегда с наступлением вечерней прохлады, улицы города наполнялись публикой. Торговцы не спешили закрывать свои лавки, таверны были полны подвыпивших посетителей, веселые дома широко распахнули двери, не испытывая недостатка в клиентах, уличные артисты начали свои представления на площадях. Мужчине с девочкой на руках затеряться было не сложно. Мушка вырвалась из паутины и ускользнула в ночь.
Малышка была в восторге. Широко распахнув глаза, Лили впитывала в себя краски, звуки и запахи ночного города, словно губка. Она заливисто хохотала над представлениями мимов, уплетала за обе щеки орехи в меду, подражала танцам женщин в разноцветных многослойных юбках, которые были столь широки, что взлетали выше голов их обладательниц в массивных, дребезжащих серьгах и монистах. Лили размахивала хрустящей вафельной трубочкой с вареньем в такт музыке, под которую танцевала дрессированная собачка, когда усталость, наконец, одолела её. Девочка провалилась в сон, прильнув к плечу отца, и жарко засопела ему в шею. Придерживая её кудрявую головку рукой Фарух испытал столь небывало сильный прилив нежности, что у него закружилась голова. Выбираясь из вечерней, безбашенно-хмельной толпы, он прижимал к себе дочь, как величайшее сокровище, и, не замечая застилающих глаза слез, тихонько шептал ей на ушко: «Солнышко моё ясноглазое, лапушка моя.»
Через некоторое время эйфория от собственной безрассудной смелости у Фаруха прошла, и он призадумался: «Куда идти? Где в городе можно спрятаться от всемогущего дяди? Домой, конечно, нельзя. И к матери тоже.» Фаруху хватало ума понять, что не стоит показываться в местах, где он обычно бывал: тавернах, трактирах, лавках. Тогда куда же идти? Решение оказалось неожиданно простым – да туда, где дядя никогда не бывает вследствие то ли брезгливости, то ли телесной немощи. В веселый дом.
Знакомства Фаруха среди веселых девиц были весьма обширны. Клиентом он был щедрым и, что немаловажно, симпатичным. Загвоздка была лишь в том, что сейчас в веселых домах самое горячее время. А значит, надо переждать, пока клиенты не разбредутся, и усталые девушки не останутся одни.
Таша зевнула от души, обнажив лошадиные зубы, и потянулась на постели. Ох, не любит она этих старых мужиков! Елозил, елозил, обслюнявил всю, а толку – кот наплакал. Всего на одну палку запала то и хватило. Ни радости, ни удовольствия. Одно хорошо – за потраченное время, да приложенные ей усилия заплатил не скупясь. Еще немного и можно будет оставить постылое ремесло. Спрятанная под половицей кубышка почти полна. Заведет тогда Таша домик с садом и заживет сама себе хозяйкой. А замуж не пойдет. Ну их, этих мужиков, глаза бы её на них не смотрели. Можно было бы и сейчас уйти из веселого дома, но Таша почему-то все откладывала, медлила, да раздумывала.
Из соседней комнатушки раздавались «охи» да «ахи». Заядлой подружке-товарке – грудастой Груше сегодня достался молчаливый смуглый крепыш, который как вошел в заведение, так и прирос взглядом к её бюсту. Посмотреть и правда было на что. Грушкино богатство выпирало из любого платья, словно подошедшее тесто из кадушки. Смуглый увел её наверх почти сразу, да так и жарил до сих пор без устали. Видать, сильно оголодал мужик. Как бы лишней дырки не протер, жеребец. Да, хвастаться таким кавалером товарка будет ещё долго. Таша даже позавидовала слегка, что не на неё такой охочий запал.
Час был уже предрассветный. Заведение почти опустело. Помятые девушки, позевывая, стирали вместе с румянами и помадами красоту телесную, облачались в застиранные халаты, надевали на босу ногу стоптанные тапочки, гуськом тянулись к отхожему месту в глубине сада, да ложились спать.
Таша не стала зажигать свечу, положившись на лунный свет, собрала в узелок рыжие кудряшки и пошла по известному маршруту.
«Таша, Ташуня,» – негромко окликнули её из кустов.
«Ктой-то здесь?» – спросила девушка, ничуть не испугавшись. – «Ой, Фарушик, а ты чего это? И не заходил давно. Совсем нас забыл. Прячешься? А это кто?»
Нет на свете существа добрее и жалостливее, чем гулящая девка. Бездонны запасы любви и нежности, накопившиеся в ней и не находящие спроса среди клиентов. Ах если бы только была у неё возможность любить! Попавшая в беду маленькая, невинная девочка немедленно была окружена девицами, словно неосторожно высунувшийся из земли червячок стайкой раскудахтавшихся кур, готовой при малейшей опасности для их питомицы превратиться в стаю разъяренных волчиц. Безопаснее места для Лили было не сыскать.
Дом обыскали уже дважды: залезли в каждый закуток, обшарили все сундуки, шкафы и ящики, где теоретически могла бы поместиться маленькая девочка, переворошили целые тюки одежды и прочего тряпья, куда она могла бы зарыться, на кухне заглянули в каждый горшок, распотрошили мешки с зерном и мукой, проверили каждую бочку с вином и кувшин с маслом.
Стражники с фонарями, перекликаясь дурными ото сна голосами, рыскали в саду, заглядывая под каждый куст и даже тыкали палками в заросший лилиями пруд, будто девочка могла сидеть там, словно лягушонок.
Лили бесследно исчезла, а с ней и Фарух.
Все обитатели дома столпились во внутреннем дворике, бесцеремонно поднятые с постелей. Идомей с трехрогим подсвечником в руках лично заглянул в лицо каждому ребенку подходящего возраста, убедившись, что и среди них Лили нет. Переминающийся с ноги на ногу Алан растерянно оглядывался по сторонам. Его вытащили из-за письменного стола, где он с раннего утра переписывал бесценную древнюю рукопись, листы которой стали ломкими и хрупкими от времени, рассыпаясь прямо на глазах. Алан торопился, проводя за столом не только дни, но и большую часть ночей, пока рукопись не превратилась в прах. Нерадивые стражники схватили его так внезапно, что он посадил на страницу огромную кляксу, испортив стройные ряды безукоризненно выписанных изящным подчерком букв бесформенной чернильной лужей. Страница была испорчена. Придется начинать сначала. Крайне раздосадованный произошедшим, Алан выглядел потерянным, будто отбившийся от стаи новорожденный ягненок, окруженный волками. Но, оглядываясь по сторонам, уже начинал понимать, что происходит нечто крайне необычное. Где же Анаис? И почему в доме такая кутерьма?
«О Боже, единый и незабвенный,» – вспомнил Идомей о своем патроне. – «Все планы мои – во славу твою,» – покривил душой он. – «Так помоги, не дай такой безделице, как маленькая девочка, разрушить мои замыслы.»
Патрон не откликнулся. Да Идомей и не ждал, разумеется. Тогда он еще держал себя в руках. Но по истечении двух часов безрезультатных поисков начал впадать в неистовство. Сомнений не осталось. Фарух – это ничтожество, вынес девочку из дома и, видимо, спрятал где-то в городе. Что он задумал? Какую игру ведет? Неужели Идомей так сильно просчитался и недооценил его?
«Что здесь происходит?» – спокойно спросила появившаяся во внутреннем дворике Миза.
Трехрогий подсвечник, глухо звякнув и плеснув лужицами расплавленного воска, упал на землю. Свечи погасли.
«Ну здравствуй, милая,» – Миза опустилась на колени перед малышкой.
Девочка улыбнулась и доверчиво обняла её за шею: «Тетя Миза.»
Веки внезапно потяжелели, и слезы навернулись на глаза. Она не плакала, когда узнала о смерти сестер и племянниц, когда бродила по берегу, куда выбросило немногочисленные, обгоревшие обломки корабля. Тогда Миза еще не осознала масштабы постигшего её несчастья. Умом понимала, но принять не могла. Все цеплялась за напрасную надежду – может быть, кто-нибудь уцелел. Пусть раненый, искалеченный, но живой. И только сейчас, наконец, горе навалилось, словно мельничный жернов – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Лили – все, что осталось от её семьи. Её плоть и кровь, единственная родная душа.
Картина произошедшего уже сложилась в голове Мизы. Слова Фаруха, Навина и безымянного, насмерть перепуганного слуги Идомея свидетельствовали о масштабности заговора. Как слепа она была! Слепа и глупа. Это стоило жизни сестрам и едва не стоило ей самой. Возобновление отношений с Домиаром сделало её слабой и нежной. Она расслабилась, растеклась, как тающее мороженое и теперь пожинает плоды. Довольно. Довольно романтических фантазий и слащавых воспоминаний. Домиар вовсе не такой, каким она его помнила, а точнее во многом придумала. Тогда, в молодости, ослепленной желанием, ей просто не хватало ума понять это. Но сейчас она видит ясно. И расставание с ним вовсе не повергает Мизу в ужас. Её сердце больше не болит. Она излечилась. Какое облегчение! Сколько душевных сил потрачено впустую, сколько боли и отчаяния пережито! Но на этом все. Она будет жить дальше, оплакивать сестер и растить малышку Лили.
В порыве злости на себя саму, Миза выставила из дома Алана – жалкого книжного червя. Достаточно она терпела в доме это ничтожество. Теперь ему уж точно нечего здесь делать.
«Мне больно, тетя Миза,» – капризно заявила девочка, высвобождаясь из её объятий. Но тут же, смеясь, прильнула обратно. Миза с изумлением выслушала щебетание Лили о том, как они с папой играли в прятки и прятались в доме, где много-много добрых девушек без устали играли с ней в разные игры, то и дело вопросительно поглядывая на Фаруха. За время её отсутствия в молодом человеке что-то неуловимо изменилось. Словно бесхребетный слизняк выполз, наконец, из-под камня и обзавелся мощными клешнями.
«Ты пошел против дяди. Почему?»
«Потому что Лили – моя дочь. Я буду оберегать её от всего, а от дяди в первую очередь,» – твердо заявил молодой человек, прямо глядя ей в глаза.
«В таком случае, тебе лучше всегда быть рядом с ней, Фарух.»
Послесловие.
Ула уходила в степь одна. Пряталась в ночи, пробиралась оврагами, чутко вслушиваясь и вглядываясь, чувствуя себя загнанным зверем. Нума так и не оправилась от ран. Перебитая копьем кость торчала наружу, рана загнила, распространяя смертельное зловоние. По ноге поползла чернота. Когда стало понятно, что спасения нет, Нума собралась с духом, обреченно кивнула подруге и закрыла глаза. Ула сломала ей шею быстро, резким движением свернув голову в противоестественное положение. Тело подруги она уложила на вершине горы, оставив его на растерзание хищным птицам, как и подобает.
От Урума вестей не было уже давно. Ула была уверена, что он мертв, но надежда все ещё теплилась в глубине её души робким светлячком. Но лишь до того момента, когда она обнаружила в покинутом человеческом лагере останки убитых мамонтов в огромных ямах. Люди ушли, изгадив все вокруг, покорежив древний лес, оставив после себя зловоние, кучи костей и вытоптанную землю. Ушли не назад, через горы. Ушли вперед, в степь, начав свое победоносное шествие по миру. Больше никто и ничто не помешает им стать его хозяевами. Люди возьмут свое безжалостно и беспощадно. Горе тому, кто попадется им на пути.
Ула не попадется. Она уйдет так далеко, как сможет, чтобы произвести на свет потомство, уже зародившееся в её утробе. И расскажет ему, как страшен зверь по имени человек. Нет никого страшнее в этом мире.
