Дикий Носок
Изгнание
Выслушав накануне доклад главного судебного писца она уже представляла, где можно повеселить публику занятным судебным приговором, но не нашла преступника, которому можно было бы явить милость. Контингент оказался насквозь гнилой: убийцы, воры, душегубы, мошенники. Никакого возвышенно-романтичного юноши, укравшего из лавки травника лекарство для больной матери, кстати, оказавшееся совершенно бесполезным. Мать умерла, не дожив и до суда. Но публика была в восторге. Толпы горожан сопровождали помилованного, когда сразу после суда он отправился на кладбище отдать почившей последний сыновий долг. Или старика, зарубившего топором коварного соблазнителя своей единственной, горячо любимой внучки. Девица, впрочем, дедушкиной преданности не оценила. Едва родив младенца, она подбросила его деду и упорхнула в неизвестном направлении со следующим соблазнителем.
В течении первых трех часов Миза выслушала два десятка истцов и свидетелей и приговорила к смерти двух убийц, зарезавших трактирщика и его жену ради наживы и к работе на гранитном карьере сроком на десять лет трех воров, уже попадавшихся прежде (едва ли они столько протянут, но хоть в городе будет спокойней). А затем решила передохнуть и развлечься, повеселив заодно заскучавшую публику. Вызвав следующего истца, писец заученно доложил суть дела.
Оказалось, что солидный и уважаемый в городе человек – хозяин ломбарда решил жениться. Выбрав невесту себе по вкусу, он договорился с её отцом, что заключит брак в течении года, как только девица достигнет приятных округлостей (надо заметить и так весьма выдающихся, а в некоторых местах, пожалуй, и чрезмерных), поскольку вожделение у него вызывали женщины дородные и необхватные. Дабы дело двигалось как можно скорее, хозяин ломбарда повадился ежевечерне наведываться к будущей жене и подкармливать её всякими вкусностями: маринованными мидиями, сдобными ватрушками, ливерной колбасой и свежайшими сливками. Глядя, как девица с аппетитом поглощает его подношения, он млел и таял от восторга, будто фруктовый лед на солнцепеке. Дело продвигалось вполне успешно. Платья на девице натягивались все туже, грозя лопнуть по швам, соблазнительные складочки рельефно вырисовывались под тканью, пухлые пальчики напоминали связку сосисок. Но через полгода этой идиллии девушка неожиданно и скоропалительно выскочила замуж за другого. Оскорбленный до глубины души хозяин ломбарда требовал от отца девушки возместить ему все средства, потраченные на откорм сбежавшей невесты. Пунцовая от стыда девица и её отец присутствовали тут же.
К тому времени, когда писец закончил, публика уже давилась от хохота.
«Итак, уважаемый, какую же сумму Вы потратили на откорм девушки?» – с трудом сдерживая усмешку, осведомилась Миза и удивленно приподняла бровь, услышав ответ. – «Изрядно, однако. Дороги нынче невесты.»
«Почему же вы сначала не женились на ней, а потом уж начали откармливать?» – вполне резонно спросила она.
«Так ведь не всякая девица способна набрать вес, Ваша милость. Бывает, что всю душу в нее вкладываешь, а она не круглеет. Не в коня корм,» – почтительно и совершенно серьезно пояснил хозяин ломбарда.
Этот ответ вызвал истерический хохот у публики, даже стражники, которым по должности положено быть невозмутимыми, ржали, как кони. Дождавшись, пока все успокоятся, Миза продолжила: «В ухаживании за женщиной, уважаемый, всегда есть риск, что тебе откажут. Именно это с Вами и произошло. Если вы гарантированно хотели получить эту девушку, то стоило сразу на ней жениться. Сейчас же Ваши вложения достались другому мужчине. И поделать с этим ничего нельзя. Увы.»
Велев выставить скрягу за ворота без возмещения ущерба, Миза похвалила девушку за благоразумие в выборе мужа: «С таким скопидомом жизнь Вам была бы не в радость, милая.» Окрыленная похвалой девица облегченно вздохнула. Без сомнения, эта неудавшаяся парочка надолго станет героем городских анекдотов.
Стоило Мизе взмахнуть рукой и в судебном дворе мгновенно установилась благоговейная тишина. Владычица кивнула писцу и тот заученно принялся докладывать суть следующего дела: «Владелец и капитан корабля по имени Базур, отваживающийся совершать плавания к далеким землям, честь и хвала ему за это, привез из последнего путешествия трех пассажиров, обещавших расплатиться с ним за услуги золотыми монетами. Как человек предусмотрительный, капитан удостоверился в платежеспособности клиентов и лишь потом заключил с ними сделку. Но по прибытии в Великий Розовый город Ормуз один из пассажиров тайно бежал под покровом ночи, а двое других заплатить не смогли. Уважаемый Базур просит о возмещении ущерба, а для этого просит Вашу милость утвердить его право собственности на двух иноземцев, присутствующих здесь, дабы они могли отработать свой долг».
Право собственности на людей уже долгое время было камнем преткновения. Для последователей Единого Бога – не очень многочисленной, но весьма состоятельной части горожан, это было вполне приемлемо. И сестры-владычицы вынуждены были разрешить им владение людьми, дабы не портить отношения со столь влиятельной частью жителей острова, но лишь своими единоверцами. Единобожники мягко, но настойчиво, продолжали при каждом удобном случае требовать для себя право собственности и над другими людьми, не являющимися последователями их веры. Как происходило и сейчас. Снова нужно было искать компромисс. Миза призадумалась. А пока она размышляла, велела позвать толмача, чтобы выслушать иноземцев.
Молодой парень с беспокойным взглядом под хмуро сдвинутыми бровями и суетливый масляный мужичонка средних лет были такими же грязными и дурно пахнущими, как и все, кого приводили на суд из ям. Почтительно поклонившись, юноша заговорил первым: «Милостивая правительница, думаю, мы находимся здесь потому, что не заплатили капитану судна. Поскольку платить нам нечем, то я готов понести положенное наказание. Пусть только капитан скажет, где Умила. Я оплачу долг за нее, пусть её отпустят.»
С этими словами молодой человек разжал кулак, продемонстрировав нечто, в него зажатое. Миза кивнула писцу, и тот, поняв желание владычицы без слов, бегом посеменил к узнику.
«Кто такая Умила?» – спросила она.
«Третий пассажир, Ваша милость, молодая девушка,» – пояснил другой писец.
«И где же она?» – осведомилась Миза.
«Она сумела убежать, раскидав двух стражников, когда её вели в зиндан, Ваша милость,» – пояснил, пошептавшись с капитаном корабля, писец.
Брови владычицы удивленно приподнялись, и она с интересом взглянула на Балаша. Надо же, какая самоотверженность, беспокоится о девушке, несмотря на то, что сам находится в столь незавидной ситуации. Её брови так и остались приподнятыми, взгляд застыл, а лицо побелело и превратилось в безжизненную маску, когда она увидела предмет, с поклоном протянутый ей писцом.
Это был перстень. Его перстень. Тот самый, что она подарила ему. На черном камне витиеватыми буквами была выгравирована первая буква её имени.
Потом Миза долго корила себя за то, что не сумела справиться с внезапным потрясением и продемонстрировала дружно притихшим горожанам на трибунах свою слабость. Заставив себя отвести взгляд от перстня, она подавила охватившее её волнение и, с трудом собравшись с мыслями, вынесла приговор: «Казна забирает этих двух преступников для работы на гранитном карьере. Капитан Базур получит возмещение понесенных им затрат. На сегодня все. Можете расходиться».
Воспоминания.
Одного стражника она со всей силы пнула пониже живота, отчего тот охнул и согнулся вдвое, схватившись руками за причинное место. Как будто это могло ему помочь. Второго ударила кулаком в лицо. Судя по хрусту – сломала нос. Привалившись к стене, он закрыл лицо руками и взвыл. Глупцы, даже руки ей не связали. Лишь ржали, отпуская скабрезные шуточки, судя по сальным, бегающим глазкам. Слов чужого языка Умила почти не понимала.
Девушка ловко, как кошка, перемахнула через полутораметровый каменный забор, цепляясь за выступающие камни, и оказалась в чьем-то саду. Не останавливаясь, она пронеслась по саду, будто ветер, оставив справа двухэтажный дом с террасой, и уткнулась в такой же забор на противоположной стороне. Осторожно высунув голову, Умила увидела ещё один сад. Перемахнув и через этот забор, девушка побежала дальше. Увязавшаяся собака заставила её забыть об осторожности и нестись сломя голову. С разбегу преодолев следующий каменный забор, Умила неожиданно оказалась на улице.
Шарахнувшаяся в сторону бабка с корзиной кукурузных початков укоризненно покачала головой и степенно пошла дальше. Двое мужчин лишь вскользь оглянулись на шум. И только мальчишка лет десяти с тележкой, доверху полной дров, разинув рот, смотрел на Умилу во все глаза. Девушка повернулась к нему спиной и спокойно пошла вниз по улице, стараясь успокоить сбившееся дыхание и не привлекать к себе внимания. Мальчишка подался следом за ней. Грохоча своей тележкой по булыжной мостовой и громко шлепая босыми ногами, он явно её преследовал. Груженая дровами тележка, похоже, была очень тяжелой, а высотой едва ли не превышала рост пацаненка, поэтому вскоре он стал отставать. Стараясь привлечь внимание девушки, мальчишка прокричал что-то вслед. Умила лишь прибавила шагу. Мальчишка боролся с желанием бросить тачку и припустить за ней следом. Но ответственность пересилила, что крайне редко бывает в этом возрасте. Пацаненок проводил глазами быстро удаляющуюся фигуру девушки и, тяжело вздохнув, покатил свою поклажу дальше.
В смятении бесцельно побродив по городу и успокоившись, Умила, наконец, собралась с мыслями. Скоро ночь. Она не может остаться на улице или неминуемо привлечет к себе внимание стражников. Нужно уйти за город и переночевать где-нибудь там. Обретя ясную цель, Умила пошла в сторону моря, которое нетрудно было найти по торчащей над крышами домов башне маяка.
До воды девушка добралась уже в темноте. Маленький галечный пляж, примыкал к скалистому мысу, на котором высился маяк. Почти полная луна давала достаточно света, чтобы не сломать себе шею на камнях. Море было спокойно. Волны с тихим шелестом перебирали мелкие камешки на берегу.
Желание непреодолимой силы накатило на Умилу, как одна из морских волн. Она спешно скинула одежду и в чем мать родила вошла в воду. Девушка наслаждалась купанием, плавая, ныряя и неподвижно покачиваясь на волнах. О, какое же это блаженство! Как она мечтала об этом все долгое плавание. На судне запас пресной воды был ограничен, о купании не могло быть и речи. Умила плескалась долго, очень долго, пока не замерзла. Потом, как смогла, постирала одежду. Конечно, стирать надо было бы в пресной воде, но одежда была такой невыносимо грязной и вонючей, что надеть её вновь Умила просто не смогла.
Девушка чувствовала угрызения совести за полученное от купания в море удовольствие. Как она может быть такой счастливой, пусть и совсем недолго, когда Балаша стражники увели неизвестно куда, а её саму тоже ищут? Она одна, в незнакомом городе, знает едва десяток слов на чужом языке и снова в бегах. Умила никак не могла сообразить, что ей лучше делать. Спрятаться за пределами города? Наверное, так меньше шансов попасться. Или, напротив, пойти в город и искать любимого?
Просидев на камнях почти до рассвета, Умила оделась во всё ещё мокрую одежду и свернулась калачиком в надежде немного поспать. Когда она проснулась, солнце стояло уже высоко и припекало вовсю, а неподалеку от Умилы сидел на камнях и весело улыбался давешний мальчишка.
Руслан, как обычно, дежурил ночью на маяке с отцом. И такого интересного дежурства у него отродясь не случалось. Ночью вообще редко происходит что-то любопытное: тихо покачиваются на волнах корабли в бухте, город погружается в темноту, даже надоедливые чайки куда-то деваются и перестают кружить над головой, противно крича. Лишь Луна, да падающие изредка звезды отвлекают его от перелистывания пожелтевших страниц толстой старой книги, по которой отец учит его читать, или бесплодных мечтаний о том, каково это – быть капитаном корабля и ходить в далекие земли, храбро преодолевая трудности.
Когда уставший отец лег прикорнуть и поручил Руслану следить за огнем, парень, чтобы не уснуть, начал считать звезды. Со звезд его взгляд переместился на Луну, потом пробежал по лунной дорожке на воде и уперся в совершенно голую женщину, неподвижно покачивающуюся на волнах. Руслан в изумлении открыл рот. Женщин совсем без одежды ему видеть ещё не доводилось. Чувство, что он делает нечто сладко-запретное заставило его щеки заалеть в темноте, а непонятное пока томление не позволяло отвести взгляд ни на минуту. Так и простоял он полночи у парапета. Хорошо, что отец спал.
В лунном свете он, конечно, не узнал Умилу. Но спустившись утром с маяка, Руслан пошел посмотреть на ночную купальщицу поближе и вот уже битый час, сидя на камне и болтая ногами, ждал, когда девушка проснется. В руке у него было большое, сладкое, осеннее яблоко, которое мальчишка грыз с таким аппетитом, что у Умилы немедленно засосало под ложечкой. Она ощутила, как же сильно хочет пить и есть. Подобно фокуснику, пацаненок вынул из кармана второе такое же яблоко и бросил его девушке. Умила впилась в него зубами так, словно вкуснее в этой жизни ничего не ела, и улыбнулась.
Зашвырнув огрызок в море, Руслан поднялся и поманил девушку за собой. А она просто встала и пошла. Мальчик привел её в единственное место, куда мог привести – в маленький каменный домик, привалившийся одним боком к маяку, где он жил с отцом с момента своего рождения. Пока он, оживленно жестикулируя, рассказывал отцу о фантастическом прыжке Умилы через забор и прочих обстоятельствах их знакомства (о ночном купании, разумеется, умолчал), та переминалась с ноги на ногу у двери, думая, не пора ли ей бежать отсюда.
Назар отнесся к рассказу не без удивления, но вполне спокойно. Жестами он предложил девушке разделить с ними нехитрый завтрак, состоящий из лепешек, свежего мягкого сыра, знакомых уже сочных яблок и кувшина молока. А потом – свою постель для сна. Сам же он с сыном разместился на полу.
Город был великолепен. Выстроенный преимущественно из розоватого камня, он был особенно хорош на рассвете. Когда небо над морем начинало розоветь, подсвечивая туманную дымку на горизонте и стайки пушистых облачков, зыбкий морской туман лениво уползал в море, словно тающее мороженое. Вынырнувшее из моря солнце сначала нежно и мягко облизывало башню маяка и крыши домов, а потом, приподнявшись, распускало во все стороны лучи, словно роскошный павлиний хвост, направляя их в забранные изящными, резными решетками окошки и норовя попасть прямо в глаза разомлевшим ото сна горожанам.
Город начинал просыпаться: поскрипывали на улицах разномастные тележки торговцев всякой всячиной, торопящихся занять лучшие места для торговли; одна за другой открывались резные ставни; позёвывая на ходу, покидали чужие и возвращались в свои постели припозднившиеся любовники; собаки, потягиваясь, лакали воду из луж и начинали утреннюю пробежку по территории, оставляя пахучие метки где положено.
Солнце поднималось все выше, последние ночные тени расползались по подвалам, будто змеи. Легкий дневной бриз высушивал капли росы на нежных бутонах, во множестве усеивающих розовые кусты, изобильно растущие в садах Великого Розового города Ормуз. Город начинал гомонить множеством голосов: смеяться и плакать, кричать и спорить, учиться и учить, сплетничать, рычать от гнева и шептать нежности на ушко. Один за другим гасли ночные фонари, украшающие двери или калитки каждого более-менее состоятельного горожанина. Вычурные, затейливые, причудливой формы ночные фонари являлись визитной карточкой Ормуза. Медные, железные или деревянные, начищенные до блеска, намертво прикрученные к стенам, свисающие с потолка в виде виноградных лоз или стоящие на земле, с одним или несколькими светильниками цветного, прозрачного или матового стекла они являлись предметом гордости своих хозяев и зависти менее состоятельных соседей.
Зажигать фонарь в темное время у своей двери вменялось в обязанность каждому горожанину. Бедняки порой просто выставляли за порог зажженные свечи, накрытые стеклянным колпаком с отверстиями, дабы не случилось пожара, богачи же соревновались в изобретательности, ограниченной только их фантазией и дурным вкусом. Город мог похвастаться фонарем в виде свиной головы из обожженной глины над лавкой мясника, глаза и пятачок которой светились красным светом из-за вставленного туда цветного стекла; сияющим хрустальным парусником над дверью вышедшего в отставку капитана, в котором размещалось полдюжины свечей, свет коих многократно преломлялся и отражался в гранях стекла; уродливо-гротескным, грубой работы черепом у дома могильщика, зубы которого были сделаны из разноцветных камней, а также множеством статуй прекрасных дев разной степени обнаженности, держащих фонарь в руках.
Днем по довольно широким, мощеным булыжником, центральным улицам цокали подкованные копыта осликов и лошадей, разносился запах свежеиспеченного хлеба и жареных каштанов, кричали в порту жадные чайки, кружа над свежим уловом рыбаков.
После полудня город впадал в оцепенение: неподвижно замирали распластавшиеся под кустами блохастые собаки; похрапывали в тени садов или беседок, поудобнее устроив обильные телеса, солидные торговцы, храбрые капитаны кораблей и вороватые чиновники; валялись под заборами уже принявшие на грудь пропащие забулдыги; лениво обмахивались опахалами из птичьих перьев нежные красавицы, соблазнительно раскинувшись на низких кушетках, сбросив с себя лишнюю одежду и оставив в качестве прикрытия нечто совсем уж несущественное, прозрачное и невесомое. Даже вездесущие мальчишки прекращали только им понятную бурную деятельность, предпочитая спрятаться в тени.
Вечером уставшее палить солнце быстро плюхалось в море с другой стороны острова, даря горожанам долгожданную прохладу. На улицы, постреливая глазками, выходили прогуляться состоятельные горожанки, днем оберегающие свою белоснежную кожу от солнца, фланировали отчаянные моряки, позвякивая сверкающими кинжалами, степенно прохаживались в лучших своих нарядах обремененные семенящим следом многочисленным семейством дородные хозяйки. Трактиры заполнялись народом, на городских площадях появлялись фокусники, певцы и музыканты, зарабатывающие себе на хлеб веселящими публику представлениями. Разухабистые портовые девки зазывали клиентов скабрезными шуточками. Выходили на промысел воры и мошенники всех мастей. Жизнь била ключом. Ночью же по улицам выхаживали парами стражники, выискивая лихих людей или их жертв.
Из башни, где были заперты третий день Ефим и Балаш то ли в качестве пленников, то ли гостей, открывался прекрасный вид на город, монументальную башню маяка и море, начинающее закипать белыми барашками волн в преддверии скорого шторма. Ефим, не затыкаясь ни на минуту, твердил о том, что нельзя упустить подвернувшийся им шанс. Знакомство с одной из владычиц этого острова может обернуться для них золотым дождем. Нужно только верно бросить кости.
«Ефим, о чем ты говоришь? Какое знакомство? Мы просто пленники,» – слабо возражал Балаш. Он о шансах не думал. Все его мысли занимала Умила. Где она? Что с ней? Хорошо, конечно, что она сумела сбежать. Втайне он даже гордился тем, как любимая справилась одна с двумя стражниками. Но что она будет делать одна, в чужом городе? Где спрячется?
Выместив свою злость на Ефима в том единственном тумаке, который он отвесил ему дожидаясь суда, Балаш невольно вполуха слушал его, надеясь, что такой проныра, как Ефим, подаст дельную мысль о том, где искать Умилу. Все равно делать было больше нечего. Позавчера им позволили искупаться в выложенном голубой плиткой маленьком бассейне, дали чистую одежду и заперли в этой башне. Подносы с едой утром и вечером приносил молчаливый прислужник, на вопросы не отвечавший. После нервного разговора с владычицей Мизой позавчера вечером никто их более не беспокоил.
Двадцать два года. Двадцать два года она не знала ничего о нем. И все это время держалась и, как оказалось, ждала и надеялась, сама себе не отдавая в этом отчета. Поэтому так больно сейчас. Чуда не произошло. Он мертв. Скорее всего уже очень давно.
О, Маруф! Его озорная, белозубая улыбка с ямочками на щеках и лукавый взгляд бархатистых карих глаз стояли у Мизы перед глазами и сейчас. Он покорил её мгновенно – отчаянный и бесшабашный вор, мошенник и кутила, осмелившийся забраться в их дом с целью чем-нибудь поживиться. Ему досталось её сердце, ей – три месяца ошеломительного счастья, когда она пылала и сгорала дотла, словно факел. Будто предчувствуя, что это сильнейшее чувство будет единственным в её жизни. Потом узнал отец. Он не был тираном и деспотом, вовсе нет. Просто строгим отцом, имеющим вполне конкретные виды на будущее трех своих дочерей. И то, что одна из них понесла невесть от какого проходимца в его планы точно не входило. Гнев отца был стремителен и беспощаден. Маруф сумел удрать с острова лишь благодаря её своевременному предупреждению. И исчез, как оказалось, навсегда.
Миза просидела, запертая в родовой башне, еще полгода, пока не родился ребенок. Его сразу отдали в какую-то семью, так как отец не пожелал видеть его в своем доме. Потом Миза пожалела, что не сделала даже попытки оставить его себе. А тогда ей было все равно. Непрерывно орущий сверток никак не мог заменить ей любимого. Может быть потому, что была слишком юной или потому, что все мысли были заняты пропавшим любовником так, что даже материнский инстинкт не смог пробиться. Так уж сложилась жизнь, что замуж Миза не вышла и детей больше не родила.
После смерти отца именно она взяла на себя большую часть ответственности по управлению островом. Её младшие сестры – Анаис и Руза обладали куда более мягким нравом, чем она и беспрекословно признавали верховенство Мизы. Такая форма правления – триумвират сестер была в Ормузе впервые. И не цари между сестрами взаимопонимание, едва ли была бы возможна.
Анаис – сама тактичность и понимание была верным и вдумчивым советником, надежной гаванью, где можно было вывалить все свои проблемы без утайки и основательно их обмозговать. Любительница собирать старые книги и рукописи, покровительница всякого рода умников и книгочеев, Анаис учредила по всему острову школы для детей любого сословия и без устали курировала их. Денег казне эта деятельность не приносила, но и убытки были невелики, поэтому Миза не возражала. Сама она поголовную грамотность необходимой вовсе не считала. Грузчикам в порту, рыбакам, земледельцам или, скажем, портовым девкам, она вовсе ни к чему.
Руза была более ветрена, легкомысленна и ленива, чем сестры, но обладала уникальной способностью располагать к себе людей. Очаровательная, трепетная, смешливая, с большими, влажными, карими глазами оленя она с неподдельным интересом заглядывала прямо в душу каждого собеседника. Руза была незаменима в деле налаживания дружеских связей и сглаживания острых углов.
Анаис была добропорядочной женой и матерью. Руза семьей себя не обременяла и жила в своё удовольствие. Даже рождение дочери не стало поводом для замужества. Девочка по имени Лили, такая же очаровательная смешливица, как и её мать, была всеобщей любимицей.
В дверь тихонько постучали. Не дожидаясь ответа вошла Анаис:
«Довольно, дорогая. Сколько можно здесь прятаться?»
Анаис приобняла сестру за плечи: «Ведь ты давно предполагала, что он мертв. Просто теперь узнала наверняка.»
«Ты права,» – уткнулась сестре в плечо Миза. Анаис была единственным человеком, которому Миза без стеснения могла показать свою слабость. И, разумеется, она была в курсе той давней любовной истории.
«А где эти люди, что принесли перстень? Все ещё сидят в башне?» – сменила тему разговора Анаис. – «Может быть, мы можем что-то для них сделать?»
«Казна уже оплатила их долг капитану корабля. Надо просто отпустить их на все четыре стороны,» – устало ответила Миза. – «Все равно они толком ничего не знают. Просто нашли старые кости в какой-то заброшенной халупе на болотах.»
«А девушка, которая сбежала от стражников? Наверное, очень необычная девушка, раз смогла сделать это. Я распоряжусь, чтобы её нашли,» – то ли спросила, то ли поставила в известность Анаис.
«Как хочешь,» – пожала плечами Миза. Она все ещё стояла, уткнувшись носом в плечо сестры. Нежный запах фиалок – любимых духов Анаис был едва уловим и неизменен на протяжении последних двадцати лет или больше. Сама Миза предпочитала запахи более тяжелые, насыщенные, обволакивающие и сбивающие с ног на расстоянии. Анаис права, пора прийти в себя, оставить прошлое в прошлом и заняться делами. Но не сегодня.
«Давай устроим сегодня тихий семейный ужин, выпьем вина, обсудим потенциальных женихов для твоих дочерей или ещё что-нибудь столь же бессмысленное,» – предложила Миза. Две девочки-погодки Анаис уже входили в брачный возраст.
«Конечно, дорогая, я уже распорядилась. Мясо на углях почти готово. И даже Алан вылез из библиотеки. Пойдем,» – шутя, подтолкнула Мизу к двери сестра.
Все то она знала наперед, обо всем успевала подумать. Родив двоих детей, Анаис округлилась, раздобрела, приобрела снисходительность во взгляде, вальяжность в движениях и неторопливость в походке. Но внутри, под этой обманчивой мягкостью и податливостью, прятался несгибаемый железный стержень. У Мизы тоже был такой, но он торчал наружу, словно ничем не замаскированный флагшток. Одного взгляда в её сощуренные, холодные глаза было довольно, чтобы понять это.
Алан – муж Анаис был из разряда умников и книгочеев. Опробованные мышами и засиженные мухами пыльные рукописи имели для него куда большую ценность, чем все сокровища мира. В дела государственные он не лез, материальной выгоды в своем браке не искал, проводя дни, скрючившись за письменным столом в библиотеке, словно старый пыльный мешок. Порой Мизе казалось, что и имена своих детей он способен вспомнить не сразу. В глубине души она считала Алана человеком совершенно никчемным, но безвредным. И искренне недоумевала, что сестра в нем нашла. В Алане не было огня, не было жизни, лишь тлеющие огоньки. Но если сестра выбрала эту книжную моль, значит её все устраивает.
Анаис была хозяйкой в их большом доме, со старой, уже обветшавшей родовой башней, обширным садом и купальней под открытым небом. Приземистая, основательная, построенная на века родовая башня сохранилась ещё с тех времен, когда каждая более-менее состоятельная семья обзаводилась такой на случай конфликтов с соседями, вражды или осады. Ещё столетие назад башня была самой высокой в городе, но случившееся землетрясение уменьшило её высоту на треть. Впрочем, многие другие башни его и вовсе не пережили, превратившись в груды камней. Имея запас воды и продовольствия, здесь можно было пересидеть тяжелые времена и успешно обороняться от врагов. Когда-то весь остров был утыкан подобными сооружениями: большими и малыми. Башни росли, будто спаржа на грядке. Не обходилось и без курьёзов. Бывало, что горе-строители возводили башни таким образом, что те немедленно начинали крениться в сторону и рано или поздно заваливались на бок. Продолжаться это замедленное падение могло не одно десятилетие, делая семью – владелицу башни городским посмешищем. Сейчас их осталось немного и по прямому назначению башни не использовались, перестав быть показателями богатства и власти того или иного семейства. В них хранили зерно, золото, держали узников или морили голодом неверных жен.
Анаис настояла на постройке отдельного, парадного дворца с пиршественным и приемным залами, отделанными с показной роскошью мрамором, позолотой и заморскими диковинками. Он был предназначен для приема горожан и иноземцев, праздничных пиров и советов. А дом, по её мнению, должен был оставаться просто домом, уютной гаванью без посторонних глаз. Анаис распоряжалась сворой слуг, кухарок и садовников с ловкостью фокусника, успевая позаботиться о тысяче мелочей, важных для каждого из домочадцев. Никто никогда не сидел без дела, поэтому завтрак был готов всегда, как бы рано Миза не встала, слуга с огромным зонтом уже ждал её на пороге, если день выдался дождливым, лужи на дорожках в саду были засыпаны свежим песком, а к воротам подана крытая повозка. С годами Миза научилась ценить эту незаметную предупредительность. Если бы не Анаис, сестры со временем просто погрязли бы в грязи. Руза к бытовым заботам и вовсе не была приспособлена, а у Мизы голова вечно была забита более глобальными проблемами.
По невозмутимому лицу Анаис никто бы не догадался, что сейчас её терзают противоречивые мысли. Миза только что получила подтверждение тому, о чем давно догадывалась. Её любимый мертв. Быть может, самое время рассказать ей о сыне? Это может подбодрить сестру. Или нет? Хотя она никогда ребенком не интересовалась, но неужели же в ней совсем нет материнского инстинкта? Миза наверняка понимает, что других детей у неё, скорее всего, уже не будет. Может быть захочет увидеть сына? Принять участие в его судьбе? Или нет? Анаис уже давно выяснила в какую семью малыша отдал отец. Ничего плохого с мальчиком не произошло. Он был единственным ребенком в богатой, но ранее бездетной семье единобожников. Вырос избалованным красавцем в любви и заботе. Родители назвали его Гимруз.
