Дикий Носок
Изгнание
Готовый к вопросу Ефим немедленно начал юлить и крутиться в ответ. Ни слова не понимавшая владычица обратила вопросительный взгляд на юношу. Но с тем происходило что-то странное. Он был смущен, растерян, озабоченно шептался о чем-то с подругой и, наконец, решился.
«Госпожа Анаис, мы с Умилой знаем о судьбе Гимруза и можем рассказать. Мы были там, когда…» – сказал Балаш и запнулся. Ему было больно и страшно от того, что сейчас его слова принесут в этот дом горе и смерть, разрушив зыбкое спокойствие и навсегда убив надежду когда-нибудь увидеть сына, которую ещё питают эта блеклая женщина и вальяжный господин. А она – хозяйка дома, словно почувствовав нечто ужасное, уже хватала его за руки и тревожно, просительно заглядывала в глаза, повторяя единственное слово: «Гимруз». И надеялась, и боялась. Балаш собрался с духом, взял женщину за руки, прижал их к своей груди и произнес, глядя в глаза: «Он мертв, госпожа. Гимруз мертв».
Радиша забилась у него в руках, словно птица, безмолвно хватая ртом воздух. Потом завыла по-звериному, колени её подломились, и женщина опустилась на пол, бережно поддерживаемая юношей. Анастас с безумным взглядом стоял, тряся головой, будто потерявшись во времени и пространстве, а потом неловко завалился набок, словно вся левая половина тела вдруг отказалась служить ему. Так оно и было. Внезапный удар лишил его способности двигаться и говорить, но не чувствовать. Вся невысказанная, невыстраданная боль потери так и осталась с ним, запертая внутри на то недолгое время, что отпустил ему его милостивый Единый Бог.
За начавшейся суетой, беготней слуг, криками и плачем никто не обратил внимание на то, как помертвело лицо Анаис. Она так и не сказала Мизе о сыне, пока тот был жив. Что же ей делать теперь, когда он умер?
Око за око.
Дежавю. Они снова сидят в старой башне, только теперь втроем. Им приносят любую пищу, какую они пожелают, сладости и даже вино, но обольщаться не стоит. Они снова в плену. Кончится ли это когда-нибудь? Их жизнь – это череда пленений и побегов. А они – игрушки в руках сильных мира сего. Не стоит обманываться любезностью и добросердечием Анаис. В случае необходимости она может быть также безжалостна, как Домиар. В этом Балаш был абсолютно уверен. Где бы найти такое место, чтобы спрятаться от всех и спокойно жить вдвоем с Умилой?
Ефим поначалу ныл и обзывал его простачком, не способным разыграть выгодной карты. Потом успокоился и, судя по лукавому виду, начал обдумывать новую каверзу. Этот человек был неистощим на выдумки. Он был, как сорняк, прорастающий везде и всюду, пролезающий во всякую щель, цепляющийся за жизнь каждым побегом и благоденствующий на любой помойке, где любое другое растение давно бы погибло. Умение приспособиться к любой ситуации позволяло ему выживать и даже устраиваться со всем возможным комфортом. Порой Балаш завидовал этой его способности.
О, как она любила эти минуты затишья перед бурей, когда все вокруг замирает! Черная туча уже угрожающе нависла над городом, почти погасив дневной свет. Сильные порывы ветра, предшествующие ей, уже закрутили маленькими смерчами пыль и мусор на мостовых, осыпая ими торопящихся спрятаться под крышами горожан, и стихли. Птицы уже смолкли и попрятались, даже собаки разбежались, ища укрытие. В воздухе появился тот особенный запах, что бывает только во время грозы, и она вдыхала его полной грудью, пьянея от каждого вздоха. Первые капли упали в придорожную пыль, мгновенно превращаясь в комочки грязи. И, наконец, вода обрушилась стеной, омывая, очищая, обновляя, возрождая к жизни. В том числе и её. Потому что сейчас Миза чувствовала себя лишь кучкой пыли в водовороте, которую уносит неизвестно куда.
Сын. У неё есть сын. Был сын. Теперь он мертв. И она не знала, что с этим делать. Миза нечасто вспоминала о ребенке, которого родила от Маруфа. Весь запас любви и нежности, отпущенный ей, достался мужчине и сгорел дотла, когда он исчез. Так уж получилось. А ребенок? Отец, наверняка, позаботился о том, чтобы он жил, по крайней мере, в достатке. Оказалось, что еще и в любви. Она не знала его и ни разу не видела больше, кроме той ночи, когда родила. Тогда почему же ей так больно, словно у неё оторвали руку? Миза пыталась отгородиться от этих чувств, но они наползали и липли, будто намокшая глина на каблуки туфель.
Она сидела на траве в саду, закрыв глаза и подняв лицо к небу. Струи дождя заливали его. Тугой пучок волос раскрутился, и они упали на спину черной змеёй. Хоть бы дождь никогда не кончался! Но такие грозы обычно недолги. Анаис стояла у окна, с тревогой наблюдая за сестрой. Никогда не поймешь, что у неё на уме. А с годами Миза становилась все более циничной и «непробиваемой». Вот и сейчас, после тяжелого разговора, сестра молча ушла в сад.
Миза была спокойна, разговаривая с иноземцами о Гимрузе (сложно было даже мысленно произнести его имя). Они не знали, кто он для неё, поэтому говорили свободно. Миза с любопытством выслушала о взрыве каменной дамбы в ущелье (использовать порох подобным образом на острове ещё не пробовали, насколько она знала), с недоверием – о чудовищах-йоргах, коих на острове отродясь не водилось, с острым, каким-то болезненным интересом об Азаре и его отце – правителе города Домиаре и равнодушно пропустила мимо ушей историю странствий иноземцев до того дня, как они оказались на острове.
«Я не знаю, почему Азар убил его. До этого момента казалось, что они, напротив, подружились. Они вместе пили вино и смеялись, празднуя удачную охоту и пленение йорга. И вдруг Азар вонзил кинжал ему прямо в грудь. Гимруз умер мгновенно, а стражники перебили почти всю его свиту, кроме старика, владеющего секретом взрывающегося порошка. Теперь я думаю, что дело было именно в нем – в порошке,» – закончил свой длинный рассказ Балаш.
Дело было в порохе. Разумеется, в порохе. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться. Этот секрет стоит любых смертей. И убийца – лишь послушный исполнитель воли своего отца.
«Почему же он не убил Вас?» – спросила Миза, почти наслаждаясь стыдом и смущением на лице собеседника.
«Мы подыграли ему, чтобы остаться в живых,» – признался парень.
«Благоразумно, весьма благоразумно,» – с издевкой похвалила его владычица.
«А теперь расскажи мне о правителе Вашего города,» – требовательно продолжила она.
«Домиар,» – ненадолго замялся и все же решился юноша. – «У Вас много общего. Он такой же прагматичный, рассудительный, холодный и … беспощадный,» – Балаш старался тщательно подбирать слова, но другого все же не нашел. Миза усмехнулась. Портрет был так себе, но разве может быть иным правитель города? Иначе его просто сотрут в порошок.
«А ещё хитрый, изворотливый и вероломный. Домиар ловко умеет использовать слабости других,» – вклинился в разговор второй иноземец.
«И какие же слабости есть у него самого?» – спросила владычица.
«Кениша – его дочь. Он любит её и во всем потакает. А больше, пожалуй, никаких, госпожа,» – ответил ей юноша.
«Дочь, разумеется, юна и прекрасна?» – скорее утвердительно, нежели вопросительно поинтересовалась Миза.
«Конечно, госпожа,» – подтвердил её догадку Балаш, поймав ревнивый взгляд Умилы. Разговаривать с владычицей было тяжело. Словно видя его насквозь, она колола его вопросами по самым больным и неприглядным местам, будто сапожным шилом.
«Ну что ж,» – поднялась Миза, вполне удовлетворенная результатами беседы. – «Вы мне ещё понадобитесь, а потому будете и дальше пользоваться моим гостеприимством в этой башне».
«Госпожа, позвольте нам выходить в город. Ведь бежать нам все равно некуда,» – бросился ей в ноги с просьбой Балаш.
Снисходительно усмехнувшись и не удостоив его ответом, Миза повернулась и ушла. Юноша ей понравился, но не настолько, чтобы доверять ему. Он был прав, конечно, деться с острова в период зимних штормов им некуда. Но самодурство – прерогатива каждого человека, облеченного хоть какой-то, даже самой незначительной, властью. А уж если ты – владычица острова, то, о чем вообще говорить? Пусть посидят в башне, целее будут.
Едва шаги Мизы стихли на лестнице, необычно спокойный и сосредоточенный во время беседы Ефим со всей силы стукнул себя ладонью по лбу и закрутился на месте: «Думай. Думай, болван».
Молодые люди с удивлением воззрились на него: «Ты чего, Ефим? О чем думать?»
«Зачем она приходила? Зачем расспрашивала об этом Гимрузе? Что ей на самом деле надо?» – вслух размышлял Ефим, нервно меряя шагами комнату.
«Хотела знать, как и почему умер её соотечественник,» – недоуменно пояснил Балаш.
«Простачок ты парень, таким и помрешь. Какое ей дело до каждого умершего на чужбине соотечественника, даже если он из богачей? Нет. Здесь что-то личное. Какая-то тайна. Никак не пойму. Но это обязательно надо разнюхать. Обязательно,» – азартно рассуждал Ефим.
Владычица размышляла много дней. Благо, торопиться было некуда. Зимние шторма не позволяли выйти в море и давали время собраться с мыслями. Похоже, коалиции с единобожниками не избежать. В свое время Миза выторговала у них секрет изготовления пороха в обмен на разрешение права собственности на людей, но лишь на своих единоверцев. И теперь изо дня в день, не упуская ни единой возможности, словно застарелая зубная боль, они настойчиво просили (пока просили) распространить это право и на прочих людей. Миза сопротивлялась. Идея собственности на людей не нравилась ни ей, ни Анаис, ни даже Рузе. Но единобожники, в основном, деловые люди. С ними всегда можно поторговаться.
Последователи Единого Бога появились на острове несколько поколений назад. Приплыли на многочисленных кораблях неизвестно откуда, поселились обособленно и построили дом для своего Бога с диковинной высокой четырехскатной крышей. Тогда их было всего несколько сотен человек: черноволосых, темноглазых, в непривычных длинных одеждах и с намотанным на голове полотном. Вновь прибывшие брали в жены местных женщин, поселение быстро росло и вскоре слилось с Великим Розовым городом (тогда гораздо менее великим, но таким же розовым), став его частью. Для Единого Бога был построен новый дом, ещё более высокий и куда более вместительный. Его островерхая крыша, выкрашенная в ярко-синий цвет и украшенная позолоченными изображениями солнца, возвышалась над плоскими крышами городских домов сродни башни маяка. Как поселенцы умудрялись договариваться со своим Богом оставалось загадкой. Он был невидим и неосязаем. Да был ли вообще? Многие сомневались. Впрочем, Единый Бог вел себя спокойно: никому не мешал, в городские дела не вмешивался. Лишь заставлял своих последователей дважды в день: на рассвете и закате плюхаться на колени. А потому скоро перестал вызывать любопытство у горожан. Других Богов на острове не водилось, как-то не прижились.
Мизу (как и её отца до неё) этот вопрос не занимал. Единобожники были людьми работящими, оборотистыми, богатели сами и приносили изрядный доход городу. Основой благосостояния вновь прибывших были корабли: вместительные, округлые, более торговые, нежели военные. Рискуя жизнями, они ежегодно отправлялись в странствия к разным берегам торговать, а порой и грабить иноземцев. Отваги им было не занимать, ведь море ежегодно забирало свою дань человеческими жизнями. И все же единобожники предпочитали торговать, видя в этом основу своего материального благополучия и влияния, а не воевать. Секрет пороха они привезли откуда-то издалека и берегли, как зеницу ока. Их, наверняка, сильно озаботит тот факт, что теперь секрет известен не только им. И они захотят вернуть назад сведущего в этом человека.
У неё же цели иные: правитель города Домиар, его убийца-сын Азар или красавица-дочь Кениша. Кто-то из них поплатится за убийство её сына.
Око за око.
Единобожники.
Родина единобожников лежала далеко на юго-востоке от острова и в недавнем прошлом была истинным раем на земле: буйно-зеленым, влажно-жарким, плодово-обильным и домом для тысяч людей.
Пустыня пожрала ее за несколько столетий, откусывая кусок за куском, словно праздничный торт, пока не приперла выживших к морскому берегу, не оставив людям другого выхода, кроме как бежать. Бежать без оглядки, спасая детей и бросив родные очаги на произвол судьбы.
Поначалу люди пытались бороться, откапывая заносимые песком селения, сооружая вокруг садов и источников воды заборы из глиняных кирпичей. Но разве можно остановить песок? Он вездесущ, ветроносим, неистребим, проникает в любую щель, забивается даже в нос, не позволяя дышать свободно. Тонкие песчаные струйки, обманчиво безобидные, просачивались в дома, насыпались холмиками, хрустели на зубах. Песчаные змейки ползли к источникам воды и душили их в своих объятиях. А когда погибал источник и засыхали деревья вокруг него, погибало и селение, и людям приходилось уходить прочь со всеми чадами, домочадцами и прочей скотиной.
Жадно проглатывая источник за источником, селение за селением, пустыня наступала неумолимо, как морской прибой. Она несла с собой сухие, жаркие ветра и песчаные бури, коварных скорпионов и ядовитых змей. Любовно обихоженные сады чахли на глазах, выжигаемые беспощадным солнцем. За что оно так ополчилось на людей? В конце концов, в их владении осталась лишь узкая прибрежная полоса, и она уже не могла прокормить всех. Как умилостивить злое солнце – причину всех бед человеческих?
Кому из людей первому пришло в голову поклониться светилу и попросить милости доподлинно неизвестно. Эта идея просто витала в дрожащем от жара воздухе и попала на благодатную почву. Со временем то тут, то там стали обнаруживаться коленопреклоненные люди, просившие солнце стать милосерднее. Делать это удобнее было на закате или на рассвете, когда солнечный диск прятался в туманной дымке и не прожигал молящего насквозь – от макушки, до пяток. Так и повелось. Ряды молящихся множились, как на дрожжах. Сами моления, это уж, как водится, немедленно стали обрастать суевериями и традициями, не имеющими ни малейшего отношения к сути действа. Так появились длиннополые, свободные, белые одежды и покрытая особым образом свернутой тканью голова (что, надо признать было весьма практично в изменившихся климатических условиях), сложенные определенным образом руки и устоявшийся порядок произнесения слов.
Вскоре появились и предприимчивые люди, лучше всех сведущие в тонкостях обрядов и на этом зыбком основании желающие возглавить и упорядочить ширящийся процесс молений. Не без личной выгоды для кошелька и авторитета, конечно.
Однако же, время шло, пустыня по-прежнему наступала, а пригодная для жизни людей полоса съеживалась, как намокшее полотно. Дабы предупредить возникающие роптания, предприимчивые люди решили их возглавить, заявив, что утренних и вечерних молитв недостаточно, чтобы умилостивить грозное солнце. А надобно построить огромной высоты дом, откуда молитвы будут попадать к божеству напрямую, без помех и точно будут услышаны. Поначалу люди были озадачены таким поворотом событий. Нужно всего лишь построить дом? И проблема волшебным образом разрешится? Но когда человек в отчаянии, он легко поддается самообману и самовнушению. А толпой и того проще.
Стройка закипела. Будучи знатными мореходами, солнцепоклонники привозили из далеких краев древесину удивительной прочности и красоты, каменные плиты причудливого рисунка на срезе, золотые самородки для строительства и внутреннего убранства божественного жилища. Два десятка лет люди, будто муравьи, копошились на строительстве. За это время песок поглотил окраинные селения и вплотную подступил к единственному оставшемуся городу. Но люди жили надеждой и были слепы своими ожиданиями.
Предприимчивые люди, вставшие во главе поклонения светилу, однако не были так слепы и глупы. Их вера, не обремененная фанатизмом, была более практична. Их Родина была обречена, это совершенно очевидно. И постройка Божьего дома ничего не изменит. Нужно искать себе новую Родину. К тому времени, когда до большинства членов их недалекой паствы стало доходить, что молитвы во вновь построенном Божьем доме не оказывают ровно никакого влияния на наползающую стену песка, у них уже был готов новый план: покинуть это проклятое побережье и искать спасения на далеком острове – месте, по описаниям немногих очевидцев-мореплавателей, исключительно щедром и благодатном.
Загвоздка была лишь в том, что корабли, пусть и весьма многочисленные, вместить могли не всех, а само собой, в первую очередь людей влиятельных и состоятельных с чадами и домочадцами, из оставшихся брали молодых и сильных юношей и девушек. Обреченные остаться выли и рвали на себе волосы, но, за неимением злата, попасть на корабли не могли. Пытаясь спасти хотя бы своих детей, они предлагали их в вечное бесплатное услужение отъезжающим, лишь бы те взяли их с собой, заложив тем самым первый камень в институт права собственности над людьми. Стон и плач оставленных стояли над гаванью на рассвете в день отплытия.
Проплывая мимо некогда родных берегов спустя десятилетия, единобожники видели лишь унылую безжизненную пустыню и островерхую крышу напрасно построенного Божьего дома, одиноко торчащую из песка.
Как ни странно, Единый Бог успешно пережил все катаклизмы и, хотя не выполнил того единственного, для чего его придумали люди, сумел прочно укрепиться в их головах, надежно устроившись на человеческих страхах, сомнениях и терзаниях. Он щедро одарял молящихся эфемерными надеждами, но и только. Но, похоже, людям и этого было довольно, потому как число его последователей росло, новенький Божий дом блестел островерхой крышей, а паства дружно, как подкошенная, падала ниц на рассвете и закате.
Предприимчивым служителям Единого Бога этого тоже было достаточно. Но недолго. Обустроившись на новой Родине (а остров оказался изобильнее и благодатнее самых нескромных мечтаний), они принялись деятельно и неустанно наращивать свое влияние среди коренных островитян. Когда Боги вырастают, они становятся атеистами. Если и не сами Боги, то их служители точно. И важнейшими для них становятся материи вовсе не духовные, а самые что ни на есть материальные.
Надо заметить, что контингент служителям Единого Бога попался плохо поддающийся чужому влиянию. Местные жители надобности в богах не испытывали, поскольку процветали и благоденствовали и без посторонней помощи. Поэтому залежалый божественный товар сбывался с большим трудом, так и оставаясь, по большей части, в пределах общины. Да и владыки острова и Великого Розового города Ормуза оказывались, как на подбор, людьми здравомыслящими, практичными, в мифические материи не верящими. А реальности божественного вмешательства в жизнь служители Единого Бога предъявить так и не смогли.
Ну что же, не мытьем, так катаньем единобожники продолжали гнуть свою линию. Особо лакомым куском было для них право собственности на людей. Право же, с экономической точки зрения идея чрезвычайно многополезная. Поколение детей, отданных погибающими родителями в вечное услужение, заложило основу процветания общины единобожников в целом. Дабы не лишиться такого чудесного преимущества оборотистые служители единого Бога сначала повелели отдавать в собственность невинных жертв или их родственников пойманных и изобличенных преступников, а следом – злостных должников или членов их семей в уплату долга. Таким образом, община всегда была обеспечена гребцами для кораблей, скотниками для скотных дворов, сборщиками урожая и прочими, чей труд был тяжел, грязен, неоценим.
Загвоздка была во владыках острова. Они не лезли в дела общины единобожников, позволяя им вариться в собственном котле. Но расплескиваться вареву не давали, держа крышку котла плотно закрытой. Рано или поздно, это должно было закончиться взрывом. Крышка котла уже подрагивала и вспучивалась, с трудом удерживая накопившийся пар. Нынешняя владычица – Миза (её сестер в расчет можно было не принимать) своей неуступчивостью, колючестью и несговорчивостью стояла у служителей Единого Бога словно кость в горле.
Мечты.
Застоявшийся за зиму корабль скрипел и ворочался, неповоротливо маневрируя в бухте, словно медведь в берлоге. Широкие спины гребцов мерно раскачивались взад и вперед в такт ударам глухого корабельного барабана, поднимая и опуская весла в воду. Еще ни одна кровавая мозоль не испачкала весло, ни одна струйка пота не сбежала с виска, ни одна чайка не нагадила на безупречно отдраенную палубу.
По выходу из бухты капитан дал команду, и полосатые паруса запузырились на ветру. Корабль дернулся и, постепенно набирая скорость, пошел вдоль берега. Уплывал вдаль чудесный город розоватого камня, цветущие сады и башня маяка, с которой провожал глазами корабль Руслан. Позади распускались паруса других кораблей каравана. Все до одного принадлежали единобожникам.
Мизе капитан Базур любезно уступил свою каюту (единственную на судне). Балаш, Ефим и Умила вновь расположились прямо на палубе под открытым небом. Все бы ничего, но в этот раз морская болезнь начала мучить Умилу ещё в бухте и не отпускала все путешествие, даже при малейшей качке.
После того, как караван проскочил узкий пролив, течение подхватило корабли и потащило вправо, словно они были щепками в бурном весеннем ручье. Гребцы получили возможность отдохнуть и Байсум растянулся на скамье, закрыв глаза и подставив лицо пока еще ласковому солнышку. После недавней смерти Анастаса Байсум жил, как выброшенная на улицу домашняя собачонка. Нет, из дома, конечно, его никто не выгонял, и он слонялся по нему целыми днями, как неприкаянный. Хозяйке не было до него никакого дела, как, впрочем, ни до чего вообще. Она почти не покидала покоев молодого господина Гимруза, тихо сходя с ума среди его вещей. Помыкавшись какое-то время, Байсум вспомнил о море. Вспомнил, как будучи мальчонкой, выходил на рассвете с отцом на рыбалку и был счастлив, когда морской ветер бросал соленые брызги ему в лицо.
Недолго думая, Байсум отправился к капитану Базуру, у которого бывал раньше вместе с хозяином, и попросился на корабль. Принимая во внимание его габариты, медвежью силу и, поистине, верблюжью выносливость, такому гребцу были бы рады на любом корабле. Капитан Базур снизошел даже до того, чтобы лично уладить все формальности с прежней хозяйкой Байсума, получив право собственности на него за совсем уж смешную сумму.
Ефим своего бывшего тюремщика углядел сразу. Да и сложно было не заметить необъятную спину этого гиганта, ворочавшего весло легко, будто зубочистку.
Ефима распирало. Тайна обжигала внутренности, ворочалась внутри, словно осьминог в горшке, так и норовя выплеснуться, просочиться наружу сквозь малое отверстие. Впору было зашить себе рот. Если тайной грамотно распорядиться, то можно обогатиться до конца дней. Нужно подумать, хорошо подумать. Ефим мечтательно улыбался своим мыслям: купить дом с садом, обязательно крытый черепицей и с высоким крыльцом; завести тонконогого иноземного коня, хотя ну его, коня, мороки с ним много; может быть, даже жениться. Хотя и это тоже ни к чему. Когда он будет при деньгах, любая девица будет рада скрасить ему вечерок. Проверено. Грезы Ефима порхали, словно райские птицы, перелетая с ветки на ветку.
Единый Бог был милостив к своим последователям, и плавание проходило спокойно. Ласково поглаживая лежащую у него на груди голову измученной морской болезнью Умилы, Балаш грезил о доме. Как же он, оказывается, соскучился по возвышающейся над городом, будто гигантский корабль, скале, по теплому, шершавому камню ступеней, ведущих наверх, по запаху винограда и жужжанию пчел за окном, по шуму реки и доносящемуся снизу смеху прачек. Что же будет, когда они приплывут? Владычица отпустит их? Какую судьбу она им уготовила?
Миза грезила о правосудии. Мечтала она, впрочем, так же рационально, как и жила. Скорее просчитывала и прогнозировала. Прогуливаясь по палубе, Миза краем глаза посматривала на молодых людей. Парень трогательно поддерживал девушку, пока она безвольно свешивала голову за борт, убирал с лица рыжеватые волосы. В какой-то момент Миза остановилась рядом и ободряюще улыбнувшись, сказала: «Ничего, милая, это скоро пройдет. Как раз, когда живот начнет расти».
Умила охнула и в ужасе вскинула на неё испуганный взгляд, а потом виновато посмотрела на любимого. Недоумевающее выражение лица юноши постепенно становилось осмысленным, затем – ошеломленным.
«Живот? Какой живот? Погоди, ты …, ты… У тебя будет ребенок? У нас, то есть?» – наконец выговорил он под оглушительный хохот владычицы.
«Давно я так не смеялась. Милая, этот секрет не из тех, которые можно утаить. Уже скоро все станет очевидно. Хотя этот глупец мог ничего не замечать ещё пару месяцев,» – заметила она.
Изумление юного недотепы развеселило Мизу и надолго обеспечило хорошим настроением. Интересно, на что он рассчитывал, ложась со своей дикаркой? Неужели не думал, что от этого рождаются дети? Она с любопытством разглядывала незнакомые берега: где-то скалистые, где-то пологие, поросшие деревьями и безлесные, утыканные домишками рыбаков и чернеющие свежевспаханными полями. Благодатный край, много пахотной земли. Отсюда торговцы привозили на остров хорошее зерно. Цветущие вишневые деревья, окутанные бело-розовыми облаками, делали пейзаж весьма живописным. Пляжи с желтым песком выглядели диковинно и нарядно.
Мутная, бурная река, по берегам которой и раскинулся город, впадала в море и баламутила изумрудную воду, вынося взвесь глины, песка и разного мусора. Так всегда бывало в конце весны – начале лета, когда в горах таял снег. Миза покинула корабль днем, прикрыв лицо капюшоном легкой шелковой накидки. Не спеша прокатилась по городским улицам на покладистой лошадке, с жадным любопытством оглядывая людей, на первый взгляд мало отличающихся от её подданных, если не считать того, что все мужчины поголовно носили штаны, и строения, красные черепичные крыши которых ничуть не походили на плоские крыши домов островитян, служившие, по сути ещё одним этажом в домах. После наступления вечерней прохлады на крышах можно было устроиться на ночлег, ловя каждое легкое дуновение ветра, назначить свидание девушке или даже принять гостей. Завершила владычица путешествие в доме, который торговцы-единобожники много лет назад выкупили под свои нужды. Ценность представлял собой не дом, который был вскоре сломан, но обширный участок в черте города, который обнесли основательным забором и устроили внутри нечто вроде постоялого двора с комнатами для торговцев, клетушками для слуг, складами товаров и таверны, где аккуратные и приветливые женщины из местных готовили еду, разливали вино и за некоторую плату скрашивали досуг изголодавшихся по женской ласке иноземцев. Портовыми девками господа торговцы брезговали, оставляя их матросам и слугам.
Нашим беглецам родной город не удалось увидеть ни днем, который они провели в трюме, ни ночью, когда покинули судно в свете факела, в закрытом возке, основательно закутанные в плащи. Их путь вполне предсказуемо закончился бы там же, если бы не одно досадное для их тюремщиков происшествие.
Хранитель рукописей сегодня засиделся допоздна. Молодой человек, которого ему определили в помощники (возраст все же брал свое), оказался чрезвычайно исполнителен, предан и трудолюбив, но на редкость бестолков. Кажется, именно о таких говорят: «Заставь дурака Богу молиться, он весь лоб расшибёт». Он с испугом смотрел на старика, когда тот разражался очередной гневной тирадой по поводу его глупости, мечтая превратиться в юркую мышку и забиться под пол. Ведь хранитель сам велел вымести и вымыть пыль из каждого закоулочка, а теперь едва ли не охаживает его палкой по спине за то, что он протирает мокрой тряпкой книги и свитки. Неужто ему невдомек, что от них, этих самых книг вся пыль и берется? А накануне ругался, когда помощник кормил остатками хлеба голубей с рук. Мол, не приваживай сюда этих летающих крыс, они гадят на книги. В общем, жизнь у помощника была не сахар. Но, поскольку за работу ему полагалось жалованье, пусть и весьма скромное, то он намеревался во что бы то ни стало удержаться на этом месте.
Бережно поддерживая склочного старика под руку и зевая во все горло, так как время было уже позднее, он сопровождал хранителя рукописей домой этим вечером. Возможно именно поэтому и прозевал появление быстро мчащегося крытого возка. Хранитель трепыхнулся было у него в руках, будто придушенный лисой петух в последней попытке спастись, но силы были не равны. Молодой человек держал его за локоть на редкость крепко и добросовестно.
Лошадь налетела сначала на старика, смяв его, словно лист бумаги, потом на его оторопевшего помощника. Этот был значительно крепче, но тоже не устоял, оказавшись, в конечном итоге, под лошадиными копытами. Продолжая по инерции движение, возок въехал в каменный забор, тянувшийся вдоль улицы и, оторвав боковую стенку, опрокинулся на бок. Испуганная лошадь, оборвав упряжь, понеслась по улице, сопровождаемая криками и воплями горожан. Вслед за ней, в безнадежной попытке догнать, припустили и двое слуг, которым была поручена доставка пленников.
Несмотря на поздний вечер, вокруг места происшествия немедленно начала собираться толпа зевак: жадных до зрелищ и равнодушных к чужой беде. Участь погибших вызывала у собравшихся разные чувства: от нездорового любопытства, когда человек, ещё минуту назад такой же двигающийся, мыслящий и говорящий, как ты, превращается в фарш из костей, мяса и мозгов, в ничто, которое не ждет дома вкусный ужин, кувшин вина и старая, ворчливая жена; от облегчения, что этот кошмар случился не с тобой или кем-то из твоих близких, и тебе не нужно отскребать мозги с мощеной камнем улицы, устраивать сожжение тела и поминальный ужин, то есть всячески суетиться, а можно просто развернуться и пойти домой; до мелькнувшего на краткий миг сочувствия у не очерствевших ещё душой, мало битых жизнью и людьми: впечатлительных юных девушек, сердобольных женщин или стариков, богатых скорее душевно, нежели материально, уже чувствующих приближение неизбежного конца и для себя.
Под удивленные вопли зевак из сломанного возка показалась окровавленная голова. Покрутившись в разные стороны и мгновенно оценив ситуацию Ефим (разумеется он, кто же ещё) на четвереньках выбрался из возка и, пошатываясь и держась руками за стены, быстро-быстро посеменил прочь, в очередной раз бросив на произвол судьбы товарищей по несчастью. Балаш очнулся через несколько секунд после его бегства и бросился приводить в чувство лежащую без сознания девушку: «Умила, очнись! Очнись скорее. Ты в порядке? А ребенок? Нужно бежать. Сможешь встать?» Выбравшись кое-как из разломанного возка, молодые люди, не медля ни секунды, удрали с места происшествия, перемахнув через забор в чей-то сад под смех и улюлюканье вездесущих мальчишек.
