Петр Ингвин
Сказаниада
Небо постепенно темнело, назревал вопрос о ночлеге. Котеня косился на Ульку и молчал, выражение лица выдавало умственную работу, усиленную и совершенно напрасную, потому что толку от нее не было. Бермята очень осложнил жизнь. А ведь нынешние трудности – только начало, на войне придется жить среди десятков… сотен… тысяч мужчин.
Вопрос, как расположиться на ночь, решила одна фраза Бермяты:
– Я тут одно местечко знаю…
К ночи они добрались до постоялого двора «У Царевны-Лягушки». Крепкий плетень с настежь отворенными воротами окружал конюшню, несколько сараев разного назначения и длинное, сколоченное из больших бревен здание гостиницы, в одной стороне которой располагались комнаты, в другой – харчевня. Где-то за гостиницей вился дымок, в нос ударило растекшимися по жилам приятными воспоминаниями: топилась банька. В целом постоялый двор напоминал хоромы, если убрать качество и красоту и добавить несшееся из половины окон сквернословие.
Свободными оставались только две комнаты. Бермята бросил на стол монету и отправился заселяться в первую из них. Котеня спросил хозяйку заведения:
– Может быть, найдется еще одна комната? Я заплачу.
Стоило взглянуть на хозяйку, чтобы понять, откуда взялось название гостиницы. Толстые губы, выпученные глаза, неохватные телеса в грязном переднике… Истинная Царевна-Лягушка. Впрочем, непонятно, почему «царевна». Щеки свисали, подбородки дрались за честь называться первым, пупырчатая кожа отдавала зеленью и выглядела склизкой и противной, как и висевшая на губах «царевны» плотоядная улыбочка.
Услышав про отселение оруженосца, хозяйка расплылась в удовольствии и хитро подмигнула потерявшимся среди жировых складок заплывшим глазом:
– Желаете провести ночь весело? Устроим. А парнишку отправим к дворне на сеновал.
– Вы меня не слушали? Я спросил об отдельной комнате, а не про развлечения или сеновал. Мой слуга из известной семьи, ему не положено спать с холопами.
Узнав, что развлекаться за отдельную плату гость не собирается, радушие хозяйки испарилось.
– Все занято.
Котеня нашел отведенную для витязя с оруженосцем комнату и открыл дверь, приглашая Ульку войти. Ей подумалось, что лучше бы слуге открывать дверь перед господином, а не наоборот. Она сдвинула брови, Котеня опомнился и вошел первым.
Все, что Улька знала о постоялых дворах – что в них останавливаются на ночь усталые путники, уверяя, что хотят выспаться, а на самом деле пьют, развратничают, играют в азартные игры и по пьяни дерутся насмерть. Так говорила бабушка. Дедушка часто уезжал по работе (или «по работе», как язвительно выделяла интонацией бабушка), и по возвращении его всегда ждал скандал.
Улька впервые увидела гнездо разврата собственными глазами. Лавка для одежды, большая кровать, две маленьких лавки для сиденья, дубовый стол и еще одна длинная лавка у противоположной стены – спальное место слуги. В углу стояли глиняный кувшин с водой и тазик. Из-под кровати выпирал ночной горшок.
Котеня ногой запихнул горшок поглубже и отвел глаза.
– Отхожее место есть во дворе, около конюшни. – Он зажег свечу на столе и указал на кровать. – Будешь спать здесь, а я на лавке.
– Ни за что. На лавке место слуги.
– Ты заигралась. Мы одни, и в такие моменты ты для меня дама.
– Я всегда слуга! Один раз допустим промашку, и нас обоих ждут неприятности!
Котеня тоже повысил голос:
– В таком случае, господин приказывает: ложись на кровать!
Они сцепились взглядами. Каждый считал себя правым. Котеня вдруг покраснел.
– Я хотел сказать… – Теперь на его щеках можно было варить обед, а ушами клеймить скот. – Прости, с языка сорвалось, настоящий мужчина должен думать, что говорит. Как мне заслужить твое прощение?!
– Ложись на кровать, – тоном победителя объявила Улька.
Ужин прошел быстро, разговаривать не хотелось, глаза слипались. Котеня задул свечу. Через проем окна, ставни которого запирались только в холода, заглядывала луна, ее рассеянный свет позволял видеть, но не давал ничего разглядеть. Лучшего не придумать.
– Подними руки! – приказала Улька.
Котеня повиновался раньше, чем осмыслил сказанное. Это хорошо, он тоже чувствует себя неловко и старается во всем слушаться. Оказывается, иногда очень выгодно быть дамой. И приятно.
Она помогла Котене расстегнуть застежки доспехов и снять сапоги, то есть вела себя как добросовестный слуга. Надо привыкать. Стоит на миг забыться, и вместо господина со слугой в одном помещении тут же обнаруживаются молодые люди разного пола, причем у одного из них нежные щеки с усами над мягкими губами и умопомрачительные кубики…
Сзади со скрипом просела кровать. Не оборачиваясь, Улька прошла к дальней лавке и приступила к разоблачению. Котеня клялся не подглядывать, и – можно не сомневаться – сейчас он отвернулся к стенке и накрылся по уши, чтобы старание и честность были видны невооруженным глазом. На всякий случай, Улька резко обернулась и проверила. Так и есть, делает вид, что спит.
На душе почему-то стало грустно, и дальше Улька раздевалась без прежнего колющего нервы задора.
Никогда в жизни на ней не было столько разнообразных вещей. Прежде всего она положила на лавку шлем, сужавшийся в острый шип, который, при случае, тоже мог поработать ударным оружием. Снятая через голову ременная портупея имела пластинчатую стальную защиту и, кроме перевязи с мечом и пояса с кинжалом, несла на себе кожаную сумочку с кремнем, иглой, точилом и прочими необходимыми в пути мелочами. Место для меча, к которому Улька уже привыкла и ощущала как часть себя, она определила в голове лавки – по примеру, как расположил свое оружие «спавший» сосед. Следом отправились крепившиеся ремнями наручи, закрывавшие руки от кисти до локтя, затем состоявшие из трех вертикальных пластин поножи, защищавшие ноги там, где в бою не прикрывали щит и полы доспеха. После этого Улька расстегнула и сбросила тегиляй, стянула сапоги и едва успела юркнуть под служившее одеялом покрывало, как дверь с грохотом распахнулась, и без стука и прочих куртуазных любезностей в комнату ввалился Бермята – без доспехов, босой, в одном исподнем. Улька едва не взвизгнула. Не сразу узнала.
– У них банька натоплена. – Борода Бермяты встопорщилась от предвкушения, глаза блаженно закатились. – Я заплатил, а с тебя банщик. – Он потрепал Котеню по плечу и мельком глянул на Ульку. – Хлипкий, но на двоих силенок хватит. Веники уже на месте.
– Я не… – начал Котеня.
Проще коня заставить пахать задним ходом.
– Возражения не принимаются, уже уплочено.
Бермята вытащил упиравшегося Котеню из постели и почти насильно уволок с собой. Дверь захлопнулась.
Улька тупо моргнула. Сглотнула. Куснула губу.
Ничего не изменилось. Новых мыслей не пришло, а прежняя требовала подчиняться господину, который не придумал причины отказать товарищу. И к чему это приведет?
«С тебя банщик. Веники уже на месте». У себя дома Ульку парила и отхаживала веником мама Лада. Папу тоже, но они муж и жена, им положено. Если же в парилку к витязям войдет Улька…
Время побега, о котором думалось как о чем-то далеком и почти несбыточном, настало. Взгляд заметался по комнате. Нужно забрать все деньги. И побольше оружия, чтобы продать и на полученную сумму жить в поисках Соловья. Жаль, что обучение прервалось в самом разгаре. Знаменитый разбойник не поверит, что Улька что-то может, придется доказывать это делом.
Коней нужно забрать всех. Котеня, конечно, хороший человек, но пока человека не обворуют, каждый хороший. А если в погоню ринется Бермята? Лучше не представлять.
А если ничего не брать? Уехать в тех вещах, что ей купил Котеня. Это может сработать. Но лошадь, оружие и доспехи стоят дорого, он захочет вернуть. Нужно уходить пешком, в мальчишеской одежде, и начинать с того, о чем она думала вчера ночью – устроиться в таком же постоялом дворе…
Снаружи что-то гулко громыхнуло, скорее всего – уронили таз. Раздалась брань Царевны-Лягушки:
– А ну поди сюда! Сымай портки, паршивец! Десять плетей!
– Я не виноват, он мне подножку поста… ай! Не бейте, не виноват я!
– Держите негодника! Двадцать плетей!
Ругать и возня. Свист хворостины. Вскрик.
Улька выглянула в окно. Двое подручных хозяйки опрокинули дворового мальчишку животом на бочку, стянутые штаны топорщились на лодыжках, задранная рубаха открывала спину. На белую кожу с оттяжкой опускалась хворостина, на месте удара в тот же миг вспухала малиновая полоса. Мальчишка выл и дергался, но держали его крепко. Удар следовал за ударом. Вопли боли и плач взахлеб вызывали у тех, кто оказался рядом, только улыбки: ронять таз на гостя нельзя, даже если другой гость поставил подножку. И обвинять гостя в том, что у него веселый нрав, тоже нельзя.
Кажется, идея с подработкой на постоялом дворе не слишком хороша, Ульку со всеми ее ухищрениями раскусят в первые дни. Нужно уходить… куда? Теперь не было даже отдаленного ответа. Простит ли ее Котеня, если она сбежит? Он ушел с Бермятой, значит, решать, что делать, – ей.
Если она уйдет в ночь – хоть пешком, хоть на коне – ее заметят. Как быстро поднимется шум и ее нагонят? И что сделают, когда поймают? Сценка за окном – меньшее, что грозит Ульке. О большем даже думать не хочется. На то, как сделать людям больно всерьез и надолго, фантазия у людей богата.
И что-то в душе не давало уйти. Что-то новое.
Добрые глаза Котени. Они больше не посмотрят на нее. Или не будут добрыми.
Улька вдруг поняла, что не может оставить Котеню. Он в нее поверил. Взял с собой. Учил. Уйти – значит, предать.
Нужно прийти в баню и сделать что-то такое, чтобы ее сразу выгнали. Что именно? Если бы знать…
Она быстро перебинтовала грудь и оглядела себя. Сойдет. Главное, действовать быстро и решительно.
Путь по гостинице прошел как в тумане. Очнулась она только услышав за дверью бани громоподобный голос:
– Мальчики, вы ничего больше не хотите?
Не узнать было нельзя, говорила Царевна-Лягушка.
– Благодарствуем, все замечательно.
После ответа Котени заговорил Бермята:
– Банщика там нашего поторопите.
– Послать за ним?
Голос Котени прозвучал почти истерически:
– Не надо, он сам придет.
– Да когда же? – ворчливо выдал Бермята.
– Скоро. Давай, я…
– Еще чего удумал. Каждый должен заниматься своим делом. Подождем.
В предбаннике Улька лоб в лоб столкнулась с выходившей из парилки хозяйкой заведения. Та не удостоила ее взгляда. «Лоб в лоб» при несравнимом весе отбросило Ульку обратно наружу, будто боднул бык.
Вторая попытка войти прошла удачно, Улька затворила за собой дверь, взгляд пробежался по темному помещению. Веники, ковшики, бадья. Две стопки одежды на лавке. За дверью парилки тек неспешный разговор:
– Это меня телохранитель Кощея научил. Я ему про зверей кое-что важное объяснил, он мне в благодарность правильную работу щитом показал. И знаешь, что сказал по секрету? Кощей меры принял, чтобы война с соседями в нашу пользу окончилась, хотя боги не любят войн. Да-а, Кощей умеет найти подход. Знаешь, как он обманул богов? Он не просил победы, он просто заказал ветер!..
Улька не слушала. Мозг работал с бешеной скоростью. Надо на что-то решаться. Входить нельзя. Не входить тоже нельзя. Котеня ничего и не придумал и бросил дело на самотек. Наверное, он решил, что она сбежит.
Улька открывала рот, чтобы возвестить о себе, и снова закрывала. Рука тянулась в закрытой двери и падала.
Парилка выдаст Ульку с головой. Одежду заставят снять, или вещи намокнут, и тайное станет явным. Чтобы не оказаться в парилке с двумя мужчинами, нужна причина. Срочно сломать себе ногу? Сейчас это спасет, а что делать потом? Кто будет нянчиться с «неуклюжим», потерявшим работоспособность оруженосцем? С Котени станется, он хороший и добрый, для Ульки он сделает все и ради нее отдаст последнее. Но его забота привлечет внимание посторонних. А если еще кто-то проявит милосердие и подключится к помощи «бедному мальчику»? Секрет быстро перестанет быть секретом.
Сломать руку? Проще ошпарить. Коснуться печки или раскаленных камней.
Тогда Бермята скажет, что веник можно держать в другой руке. Ошпарить обе? А как потом жить? Даже не одеться без чужой помощи!
Можно облиться кипятком.
Нельзя. Вдруг Бермята ринется спасать чужого оруженосца и решит натереть чем-нибудь от ожогов?
Тема за дверью успела смениться:
– Хозяйка? Сколько лет ее знаю, всегда такая. Недавно замуж вышла. Молодожен сбежал на третий день. Вообще, бабы, когда им надо, такого наплетут… – Голос Бермяты погрустнел, но быстро вернулся к прежнему тону: – В нашей вотчине один бывший вояка тоже заколдованным прикинулся. В боях потерял руку и ухо, в драке ему нос сломали, от случайного камня глаз вытек. И это только наружные разукрасы. И что? А ничего. Пристал к самой статной красавице, уверил ее, что после свадьбы преобразится в расчудесного принца красоты невиданной… И что ты думаешь? Двадцать лет живут душа в душу, сейчас внуков растят.
Под лавкой из половой доски торчала шляпка гвоздя. Последний шанс. Собравшись с духом, Улька громко возвестила:
– Я пришел!
– Наконец-то, – буркнул Бермята.
Котеня промолчал. Улька боялась представить выражение его лица.
– Вам пару поддать?
– Заходи уже, веники заждались! Котеня, нерасторопного слугу обычно наказывают. Чего молчишь? На твоем месте я бы…
С резким выдохом Улька со всей силы ударила пяткой по гвоздю.
– Ой!
Из стремительно открывшейся двери ударило жаром, оттуда, весь в кубиках и прочем великолепии, выскочил Котеня с круглыми от страха глазами:
– Улька! Что с тобой?!
Из-за него выглянул всклокоченный Бермята. Увиденное заставило пожилого витязя скривиться:
– Не оруженосец, а тридцать три несчастья.
– Случайно. – Улька сидела на лавке с поднятым к груди коленом, с обхвативших ступню ладоней капала кровь. – Гвоздь.
Пол под ней был красным. И руки почти по локоть. Она постаралась, чтобы зрелище впечатлило.
– Попарились называется, – процедил Бермята. Он скрылся в парилке, но и оттуда еще некоторое время неслось бубнящее ворчание: – Я встречал неумелых и неудачливых, но чтобы все соединилось в одном человеке…
Котеня схватил ковшик, промыл рану холодной водой и замотал своей рубахой.
– Тебя отнести? – прошептал он.
– Справлюсь. Уйди.
Котеня сам понимал, что нужно оставить ее одну и сделать это надо как можно скорее. Бермята и без того косится. А если что-то заметит? И быть вот так вдвоем – опасно. Улька чувствовала, как горят уши. Прикосновения молодого витязя вызывали дрожь. И эта его невероятная забота…
Котеня виновато пожал широкими плечами и удалился в парилку. Забыв о боли, Улька с удовольствием проводила взглядом его накачанную спину и забавно курчавые бедра. На душе стало легко и спокойно. Как же здорово, что она не сбежала.
Когда он вернулся из бани в их комнату, Улька уже спала.
***
Утром выехали пораньше. Перевязанная нога не поместилась в сапог, теперь он торчал из сумки позади седла. Верхом на лошадь помог взобраться Котеня. Бермята фыркал, но не вмешивался. У каждого свои причуды. Но выражение лица говорило все, что бывалый витязь думал по поводу тупого неумехи, зачем-то выбравшего путь воина.
То ли вчерашняя баня настроение подняла, то ли сказалось, что утром Бермята чарку медовухи употребил, но в пути он разговорился. Выяснилось, что Бермята Васильевич – известный в столице охотник, главный поставщик дичи при дворе.
– Пасть лучше делать из принесенного морем плавуна, древесина должна отстояться и выветриться. Знаешь, чем пасть отличается от кулемы?
Котеня не просто не знал, он не хотел этого знать, но пребывавшего в отличном настроении охотника не волновали мелочи вроде желаний спутников. После прозвучавшего вопроса Котене и ехавшей сбоку Ульке пришлось выслушать не только про кулему и пасть, но также про капканы, черканы, проскоки, волчий схват, плашки, дуплянки, сжимы, распорки, кляпцы, живоловушки, рожни, петельные самоловы, опадные сети, сали, обметы, тропники, пута, тенета, башмаки и прочие ловушки для зверья. Про башмаки, кстати, оказалось интересно, Улька навострила уши. Медвежьим башмаком называлась выдолбленная чурка с вбитыми снаружи гвоздями. Их острия, торчащие внутри большого отверстия, загибали по кругу чуть вниз, чтобы напоминало перевернутую корону. Получалось что-то вроде круглой зубастой пасти со скошенными вниз клыками, или еще можно сравнить с колесом телеги, если его середину, насаженную на ось, выпилить поперек спиц. Такой башмак клали перед медом и привязывали или приковывали к дереву. Медведь вставлял лапу, а вытащить не давали впившиеся гвозди. Так и сидел, бедный, на привязи, пока за ним не приходили охотники.
«Живодер», – подумала Улька про Бермяту. Звери – они же как люди, с ними надо честно, и если не на равных, то хотя бы дать им шанс.
А словоохотливый витязь уже рассказывал, как приготовить кислую кровь оленя, что чрезвычайно хороша против упадка сил, затем незаметно перешел к заготовке шкур: отмоке, мездровке, мытье, выделке, дублению, жированию…
Незаметно – потому что его никто особо не слушал.
– Без мездрильной колоды шкуру качественно не очистить…
Котеня с Улькой весело переглядывались. Пусть Бермята говорит, это лучше, чем когда он ворчит или с подозрением приглядывается.
Места вокруг показались знакомыми. Сердце громко застучало: за поворотом открылся вид на бабушкин дом. Сарая на берегу не было, на его месте стояла длинная лодка с мачтой. К ней шел витязь, откачавший Ульку после пирожков.
– Егорий! – тоже узнал Котеня.
Он и Бермята развернули коней и помчались к морю.
Одетого в простую одежду Егория опоясывал меч, непослушные волосы стягивала налобная тесьма, непреклонный взор глядел с прищуром, будто примеривался к чему-то. Странно было видеть выскобленный подбородок, что у других витязей в возрасте Егория не встречалось. Даже Котеня, как только пух станет жестче, перестанет его сбривать, ведь борода красит мужчину.
Егорий своим видом доказывал обратное: не борода красит мужчину, а наоборот. Даже с босым лицом, смешном на ком угодно кроме него, Егорий оставался легендарным героем. Хотелось ему подражать. Возможно, Котеня и не станет выставлять свой пух напоказ, когда рядом такой пример доблести без бороды.
Улька огляделась. Почему-то не видно бабушки. Спит? Хорошо, если так. А если отец уже расправился с ней и продал дом? Откуда здесь Егорий? Он мог обидеться на Ульку за кражу и потребовать возмещения. Или он здесь, потому что отомстил отцу за сотворенное с дочкой?
Бабушка так и не появилась, Котеня с Бермятой вскоре вернулись. Улька не нашла сил спросить о бабушке, но едва они поехали дальше, она спросила о человеке, с которым те разговаривали:
– Тот самый Егорий?
Ответил Бермята:
– Доблестный витязь Егорий Храбрый. Человек небывалой души. Думаю, нет в мире таких, кто о нем не слышал. Однажды я имел честь победить его в поединке. О нем говорят как о несравненном бойце, и мне, наверное, просто повезло. Но что было, то было.
– А у меня Егорий Храбрый одно время оруженосцем служил, – в очередной раз напомнил Котеня.
– Что он делает на берегу?
– Собирается к богам за помощью и советом. Надо же, как бывает: человек всем помогает, а своя судьба не сложилась. Как говорится, сапожник без сапог. Но Егорий – человек и воин, каких мало. Его бы нам в компанию…
– Это его дом?
Бермята и Котеня удивленно оглянулись на старый домик с огородом и дружно замотали головами:
– Не-е-ет, вряд ли. Может, родственники у него тут. Хотя, такому человечищу все хорошие люди родственники. Каждый на голубом глазу назовется дядькой, сватом, братом или племянником седьмой воды на киселе, лишь бы прослыть знакомым или как-то еще примазаться к славе героя.
Встреча со знаменитым витязем отвлекла от охотничьей темы, Ульку перемена порадовала. Скакали до темноты, ночевали опять на постоялом дворе, на этот раз без приключений. На следующий день пахнущий смолой и свежим деревом корабль принял их на борт.
Может быть, это и есть счастье – когда огромный мир лежит у ног, и открыты все пути, а впереди – захватывающая невероятная жизнь?
Возможно. Но еще лучше, когда все перечисленное не само откуда-то свалится, а кто-то сильный и надежный положит его к твоим ногам. Улька прислонилась плечом к глядевшему на волны Котене. В лицо летели брызги. Она закрыла глаза.
Ерунда все это, что она сейчас про счастье надумала. Не что-то неопределенное в далекой дали, а волны, брызги и плечо друга рядом – вот что такое счастье.
Глава 4. Двоянский конь
– Живой? – поинтересовался Данила у товарища по несчастью.
– Местами.
Прибившегося к нему молодца звали Чурила Пленкович. До зачисления на службу смазливый парень если чем-то блистал, то отнюдь не воинскими талантами. Впрочем, прошлое каждого оставалось в прошлом, своими подвигами гражданской жизни Данила делиться тоже не собирался.
В корабль их напихали, как грибов в засолку – не продохнуть, один сидит на другом и раздавливается третьим. Пот лил ручьем, дно воняло многолетней гнилью. Все ругались на чем свет стоит, но под взглядом командира брань смолкала: тяготы и лишения службы полагалось сносить безропотно, к нарушителями принимались меры. Оказалось достаточным выбросить за борт одного дебошира, как все успокоились и не обращали внимания даже когда от постоянной качки кого-то выворачивало на соседа.
Пролив, который жители по обе стороны звали морем, миновали меньше чем за день. Постоянный ветер помог. Вот и не верь, что боги в войнах не помогают. Кто так говорит, тот мало даров подносил. При желании ко всем можно правильный подход найти, хоть к людям, хоть к богам.
Высадка прошла без потерь, берег зачистили передовые отряды, теперь противник глядел на прибывавшее войско с городских стен.
После Гевала, где Данила записался в солдаты, Двоя выглядела сверхъестественной. Не верилось, что человек способен выстроить столь мощные стены и башни. Но несокрушимым величественный город-крепость лишь казался, история говорила: неприступных крепостей не бывает, бывают плохие командиры и тупые или трусливые солдаты.
Коня и прочее, что удалось взять из дома, Данила продал, полученное серебро зашил в матерчатый пояс и носил под исподним. Пока сбережений было немного. Но все еще впереди. Став солдатом, он в тот же день получил снаряжение и паек на несколько дней. Оружием служил видавший виды меч с такими зазубринами, что больше напоминал пилу. Паршиво. Но в некоторых случаях даже лучше, если, конечно, применить смекалку. И, надо повториться, только в некоторых случаях. Такой пакости, вызванной жадностью и граничившей с глупостью, враг от противника не ожидает, и можно воспользоваться особыми приемами, которым в детстве Данилу научил дядька, служивший у Кощея гриднем и не вернувшийся после очередного поручения. Правда, если мечи с зазубринами будут почти у всех, выйдет смех, а не битва. При первой же возможности надо обзавестись достойным трофейным оружием.
Щит выдали круглый, ноги под ним оставались открыты. Может, с каким-нибудь всадником махнуться? Сидя верхом, за спиной носить в самый раз. Надо присмотреться и предложить.
Как сообщили солдатские слухи, начальство планировало штурм, когда прибудут основные силы. Корабли с солдатами подходили ежечасно. Для какой-то надобности кроме коней и мясного скота к Двое привезли стадо ослов, сейчас их, упирающихся, спускали по трапу, боясь уронить в морскую воду. Деревянные пирсы не справлялись с нагрузкой, несколько кораблей ждали очереди пришвартоваться, а плоскодонные суденышки, в последний миг подняв весла, под надутым парусом с ходу врезались носом в хрустящую гальку или вылетали на прибрежный песок почти полностью. Далеко впереди, на расстоянии в два полета стрелы, высились городские стены, где развивались кумачовые полотнища с золотым единорогом, справа стояли занятые солдатами и сгружаемыми припасами здания складов, мастерских, бань и харчевен, слева разрушенную в древней войне часть города покрывал ил – многие годы после штормов никто не выгребал воду из заброшенных зданий с потрескавшимися стенами и провалившейся кровлей, оттуда несло затхлостью, и ближайшие солдатские шатры расположили подальше от гиблого места. На месте снесенного палаточного рынка плотники возились с похожими на колодезных журавлей метательными машинами и прочей механикой. Данила со своими знаниями и острым умом мог бы поспособствовать, но отходить от расположения запрещалось. На боевую выучку времени выделялось мало, в основном солдат специально выводили в поле перед стенами города, чтобы враг видел их количество, и устраивали показательную муштру. Основным умением было двигаться в ногу и плечом к плечу в составе «коробки», когда щиты по команде складывались, перекрывая друг друга, в подобие чешуйчатого доспеха, отчего отряд превращался в непробиваемую метательным оружием самоходную крепость. Стало ясно, что щиты у всех одинаковые не по дури начальства, а по предварительному замыслу. И передвижение строем оказалось не прихотью командиров, а средством выживания: в «коробке» и похожих построениях шансов добраться до стены живым было больше, чем даже у скакавшего галопом всадника. Осознав это, солдаты перестали считать строевую подготовку глупостью, а для слаженности использовали воодушевляющие маршевые речевки.
Сейчас, с сотоварищами из таких же крестьян, беглых каторжников и прочих пытавшихся спрятаться от судьбы неудачников, Данила совершенствовал шаг на дороге от берега к запертым городским воротам. Промаршировав до черты, куда могла долететь стрела, строй разворачивался через левое плечо и не менее грозно печатал шаг обратно.
Мимо проезжал воевода, и в ритмичное командирское «Ать-два» вклинивалось распоряжение:
– Ать-два, ать-два. Речевку про воеводу-батяню запе-вай!
Сотни глоток грянули одновременно, сопровождая каждый чеканный шаг громовым выкриком:
– Ве-ди нас, бать! К по-бе-де, бать! Их – тьма, нас – рать! Е-дрить их мать! Враг – рвать! Друг – звать! Глядь – драть! Грош – трать! Квас – пить! Тать – бить! Их мать е-дрить!
Благостное для самомнения зрелище радовало воеводу, но что-то отвлекло внимание, он резко обернулся на осажденный город. Строй мгновенно сломался, все тоже обратили взоры на стену. Поднятое над главной башней полотнище сообщило, что двоянцы хотят переговоров.
Над шатром командующего взвился знак согласия. Солдат отправили в пустовавшие кварталы бедноты – жители оттуда бежали в город, а жечь лачуги воевода запретил под страхом смерти: «Они нам еще пригодятся».
Со скрежетом, распугавшим прибрежных чаек, ворота города приоткрылись. В тот же миг у шатра командующего откинулся полог. Для переговоров с каждой стороны выехало по два человека.
Куприяна узнали по короне, его сопровождал широкоплечий воин в дорогом доспехе. Не иначе как Виктор, старший сын и наследник.
Разговаривать с врагом отправился сам Кощей. Едва он вышел из шатра, раздался дружный многотысячный рев. Личное прибытие Кощея заранее настраивало на победу. Тот, кто в ладах с богами, проиграть не может. Одно его бессмертие чего стоило.
Даниле о бессмертии даже мечтать бессмысленно, на такое подношение даже богачи не могли собрать нужное количество денег. Наверное, Кощею однажды повезло. Или он обманул богов. Или в его договор с богами затесалась какая-то пакость, о которой не говорят – вроде как с тем героем из легенды, что стал неуязвимым, когда его опустили в чан с колдовским раствором. Держали за пятку. Через пятку смерть до него и добралась. Потому что нет в мире справедливости. Как от судьбы не убегай, она все равно настигнет, хоть через пятку, хоть через любое другое, нередко еще более неприятное место.
На войну Кощей прибыл на трех одинаковых кораблях, чтобы никто не мог понять, на каком из них он находится. Боялся покушений? Странно. Он же бессмертный. Вот и подтверждение, что с бессмертием не все так просто, как пытаются представить власти.
Вместе с Кощеем на переговоры отправился новый гридневый голова – Доремир, правая рука и личный телохранитель дракона.
Через полчаса поговорившие стороны разъехались, вернувшийся Кощей поведал об итогах воеводе и командирам, а те пересказали солдатам. В целом выходило следующее: Куприян сожалеет о случившемся, он понимает, какую обиду нанес соседям, и готов искупить всеми возможными способами. К сожалению, Елена Прекрасная, причина раздора, в указанные способы не входила. «Каждый отец мечтает о счастье сына, – со слов солдат, ответил Куприян. – Борис обрел свое счастье, я не имею права ему мешать. Разумные люди и добрые соседи, которые не раз воевали плечом к плечу, должны понимать друг друга». Разумный добрый сосед Кощей в ответ сказал, что все понимает, и вновь потребовал Елену.
Куприян не отдавал не потому, что не хотел. На самом деле он очень хотел, война не нужна никому. Но двойский дракон не мог отдать то, чего у него нет: Елена была в руках Бориса, а тот грозился ее убить. И как ни убеждали его, что если Двоя падет, он все равно останется ни с чем, Борис слов не понимал – у влюбленных разум не работает. В результате два государства не смогли уладить дело миром. Компенсацию за Елену Кощей не принял, посчитал оскорблением. Короче, не договорились.
Командование посовещалось, было принято какое-то решение, по расположениям частей побежали гонцы с приказами. Вскоре выяснилось, что почти всех солдат отправили за дровами. Фруктовые деревья велели не трогать и простой народ не обижать – обычные нормы войны между соседями. Только не учли, что солдаты в батраки не нанимались, они пришли рисковать жизнью за добычу. В садах добычей не пахло, и Данила вместе со всеми рубил все подряд, вплоть до кустиков. Засчитывалось количество ходок, и кто, согласно распоряжениям человеколюбивого начальства, уходил дальше, работал больше.
Другие подразделения сносили дома бедноты. Разбирали и ломали все строения, кроме тех, что стояли ближе к стене, их не тронули – насчет них у начальства имелся какой-то план.
Чурила Пленкович так и держался поблизости от Данилы. То ли родственную душу увидел, то ли от безысходности. А еще бывает, что человеку надо выговориться, тогда сгодится любой, кто согласен слушать. А если еще кивать периодически и сочувственно губы при этом выпячивать, лучшим другом станешь.
Писаный красавец, явный щеголь и волокита, в армию Чурила Пленкович попал тоже не от хорошей жизни. В отношении «выговориться» Данила оказался прав, за работой Чурила в подробностях поведал о печальных событиях, что вынули его из кущ дворцовой жизни и отправили на возможную смерть.
Вначале ничто не предвещало беды, наоборот, все шло так, что лучше не бывает. Судьба вознесла молодого оруженосца, как говорится, из грязи в князи. Однажды обходительного и красноречивого Чурилу заметил дракон и назначил позовщиком на пиры. Это как из солдат сразу попасть в воеводы, был никем – стал всем. Во всех домах, где раньше, заметив Чурилу, рожи кривили, теперь принимали его как дорогого гостя, везде чуть не стелились и обязательно подарки совали, чтобы не забывал и замолвил словечко в нужное время. Не жизнь, а сказка. Но пришел он как-то по обязанностям службы к Бермяте Васильевичу – опытному охотнику и известному в прошлом ратнику. Бермята, как всегда, занимался любимым делом, то есть оказался на охоте. Чурилу приняла его жена, прекрасная Катерина.
