СКАЗ 5 ТАРИЭЛЯ ПЕРВЫЙ РАССКАЗ О СЕБЕ, АВТАНДИЛУ ПОВЕДАННЫЙ
"Я хочу, чтоб со вниманьем ты в рассказанное вник, В то, что я едва заставлю выговаривать язык. От которой стал безумен, безутешен, бледнолик, Та вдали, а я, скорбящий, кровью плачущий, поник.
Всем известно, что царило в Индостане семь царей, Парсадан шесть царств индийских сделал вотчиной своей; Был царящий над царями всех богаче и щедрей, Станом – лев, а ликом – солнце, побеждал других вождей.
Был седьмым царем отец мой, устрашитель вражьих стран. Не таясь, вступал в сраженье мой родитель Саридан. В царство враг войти боялся, был он ждан или неждан, И охотой услаждался царь, удачей осиян.
Но свобода надоела, стало сердце тосковать, Он сказал: "Врагов привык я отражать и поражать, Отовсюду их отбросил, и велик мой пир опять. Что ж, отправлюсь наше царство Парсадану передать!"
И тогда же к Парсадану он гонца послать велел, Поручил сказать: "Ты целым Индостаном овладел; Силу сердца твоего я днесь изведать захотел, Пусть же верной службы слава мне достанется в удел!"
Парсадан веселый молвил: "Пусть на пир все поспешат", Саридану весть отправил: "Славлю бога многократ, Ибо, в Индии мне равный, царь ко мне явиться рад. Приезжай, тебя я встречу, как родитель и как брат!"
Амирбарством и уделом был отец мой наделен; Там амиром-спасаларом амирбару быть – закон. В этой должности высокой славы всей достигнул он. Амирбар царю подобен, только цезарства лишен.
Царь с отцом моим достойным обращался, как с ровнёй, Говорил: "Тебе подобных нет в державе ни в одной". Шел он в бой, – с мольбой о мире шли враги наперебой. С ним настолько я не сходен, сколь со мною кто иной.
Были царь с женой бездетны, труден был их жизни путь, Неутешно горевали, и в тоске сжималась грудь. День пришел, и я родился – день несчастный проклят будь! Царь сказал: "Взращу, как сына, нам не чуждого отнюдь".
Я, четою царской взятый, к царской пышности привык, Для господства был воспитан, чтоб над войском стал велик; Мудрецы меня учили по велению владык. Стал я львиной силой славен, словно солнце светолик.
Сколь померк я, знает это свет мой видевшая там, Мне завидовало солнце, словно сумерки утрам. Все шептали: "Он подобно древу рая, свеж и прям". Днесь я тень того сиянья, прежним преданного дням.
Зачала царица наша, было мне тогда пять лет, Разрешилась дщерью…" – молвил и вздохнул, теряя цвет. Грудь ему Асмат омыла и очам вернула свет. Вновь сказал: "Светлейшим солнцем был тогда же мир согрет.
Я сказал о несказанном, и мала моя хвала, Парсадан развеселился, торжествам пора пришла, И сошлись цари с дарами дорогими без числа. Рать навек даров раздачей осчастливлена была.
Так окончились родины, Стали нас растить вдвоем. Солнца треть она являла и тогда в лице своем. Были мы равно любимы и царицей и царем. Назову я ту, мне сердце заменившую костром".
Чувств лишился витязь юный, вспомнив имя дорогой, Автандил заплакал также, тронут горестью такой, Свет очам Асмат вернула, грудь обрызгала водой. Тариэль промолвил: "Слушай, ныне смерть пришла за мной.
Царской дочери той имя было Нестан-Дареджан. Был царевне семилетней богом ясный разум дан, Облик, лунному подобный, был чудесно осиян. Даже сердцу из алмаза не стерпеть подобных ран!
В бой вступить я мог, она же взоры нежила, созрев. Царь гордился, для правленья в ней помощницу узрев. Был отцу обратно отдан я, стройнее всех дерев, Не однажды, словно кошка, был растерзан мною лев.
Царь для дочери особый приказал построить дом. Безоар, рубин и яхонт заменяли камень в нем; Брызгал розовой струею водомет перед дворцом, Где жила та дева, сердце мне спалившая огнем.
День и ночь к ней из курильниц вился ладан голубой. То она сидела в башне, то сходила в сад густой; И Давар, вдове каджетской, что была царю сестрой, Дочь свою отдал в ученье он, владеющий страной.
Во дворце парча повсюду взор узорностью влекла, Там росла для нас незримо эта роза из стекла; Лишь Асмат и две рабыни знали дверь, что к ней вела. Как взращенным в Габаоне станом там она росла.
Парсадан меня, как сына, лет пятнадцать опекал, Был я с ним все дни, меня он даже спать не отпускал; Силой льву, красою солнцу, станом пальме равен стал, На полях и на арене всех похвал я достигал.
В поле промаха не зная, била дичь моя стрела, А с охоты на арену в мяч игра меня влекла, После игр на пир веселый шел с друзьями без числа; Но теперь меня та дева с милой жизнью развела.
Мой отец ушел из мира, смертный час его настиг. Царь индийский омрачился, всех утех лишенный вмиг. С облегченьем те вздохнули, что дрожали, как тростник. Каждый враг отвык от плача, каждый друг в слезах поник.
Целый год я находился в черной келии одной, И, горюя днем и ночью, позабыл я свет дневной; Чтобы вывести из мрака, от царя пришли за мной, Он велел: "Прошу, как сына, Тариэль, расстанься с тьмой.
Мы ведь больше сожалеем, был он с нами наравне". Подарил мне сто сокровищ, траур сжечь велел в огне, Сан пожаловать отцовский Парсадан изволил мне: "Тариэлю амирбарство в нашей отдано стране".
Я огнем горел, горюя о родном отце своем, Но из мглы меня исторгли слуги царские силком. В честь мою назначен праздник был царицей и царем, Далеко навстречу вышли, как родители, вдвоем.
Ими был, как сын, посажен я поближе к их местам, И поведали, что надо мне защитой быть царям. Попытался отдалиться, стал от робости упрям, Но цари не отступились, Амирбаром стал я там.
Много лет прошло, о многом я забыл, судьбой гоним, Труден мне рассказ подробный. Витязь, верь словам моим! Мир изменчивый и лживый в злых делах неутомим, На меня упали искры, высекаемые им".
СКАЗ 6 ТАРИЭЛЯ РАССКАЗ О ТОМ, КАК ВПЕРВЫЕ ОН ПОЛЮБИЛ
После долгих воздыханий он рассказ продолжил свой: "Помню я, с охоты доброй возвращались мы домой, Царь сказал мне: "Дочь увидим", руку взял мою рукой. Удивляюсь, что дышу я, вспоминая день былой.
Турачей велел властитель отнести в покой ее. Дичь забрал я, отправляясь на сожжение свое; Жизни долг платить я начал, стало грозным бытие. Сердце каменное ранит лишь алмазное копье.
Краше радостного рая сад расцвел передо мной: Птицы там сирен искусней пели в зелени густой, Водоем многофонтанный брызгал розовой водой; В башню вход был занавешен тяжкой тканью золотой.
Знал я, царь хотел царевну уберечь от всех очей, Я остался пред завесой, он вошел в покои к ней; Ничего не мог я видеть, слышал только шум речей, Был приказ: у амирбара взять в подарок турачей.
Подняла Асмат завесу, заглянул я в то жилье, И узрел ее, и в сердце мне ударило копье. Турачей Асмат просила, тело вспыхнуло мое. Горе мне, с тех пор не гаснет жар, палящий бытие!
Но исчезло то светило, что светило для светил!" Он не снес воспоминанья, пал без чувств, лишенный сил. Плач Асмат и Автандила эхо долгое будил: "Ах, зачем врагоубийца длани грозные сложил!"
Грудь ему Асмат омыла, вновь глаза открыл герой, Время долгое молчал он с сердцем, скованным тоской, Сел, заплакал, и смешались слезы с черною землей; Крикнул: "Множит боль и ужас отзвук радости былой!
Пробавляется ничтожным, кто влеком к мирским вещам, Под конец дарит измену этот мир, любезный нам. Жизнью сей непокоренным мудрецам хвалу воздам, Слушай дальше, если дух мой не взовьется к небесам.
Турачей Асмат я отдал и дошел до забытья, Там упал и обмер, сила изменила мне моя; А когда очнулся, слышал – громко плакали друзья, Окружив меня, как будто те – пловцы, а я – ладья.
Во дворце на пышном ложе я лежал, как неживой. Царь с царицей неутешно горевали надо мной, На своих щеках ногтями след чертили кровяной. Маги званые сказали, что сражен я сатаной.
И лишь только я очнулся, чуть коснулся свет очей, Царь воззвал: "Ты жив, о сын мой, слово вымолви скорей!" Не разжал я уст и вздрогнул, как безумный средь людей. Снова я упал и обмер, кровяной лия ручей.
Все ученые смущались тяжким недугом моим, Все в руках Коран держали и читали над больным, Я не слушал их, болтали, будто – бесом одержим, Был три дня в бездушном теле тот огонь неугасим.
Лекаря, дивясь, решили: "Знаем мы, чем болен он: Не томим ничем лечимым, но тоскою истощен. Зачастую, как безумный, гнал я выкриками сон; Царских слез росой обильной был я щедро окроплен.
Так, ни жив ни мертв, лежал я во дворце три дня без сил. А потом господь сознанье мне внезапно прояснил, Догадался я, несчастный, отчего мне свет не мил, И терпения у бога всемогущего просил.
Я сказал: "Создатель, сжалься над повергнутым рабом, Превозмочь мученья дай мне, позаботься о больном, Здесь любовь свою я выдам, отведи меня в мой дом". И железным стало сердце, закаленное творцом.
Я привстал. Ко мне ходили люди царские гурьбой, И царю они сказали: "Встал без помощи больной. Властелин вбежал в волненье с обнаженной головой, Он творца прославил громкой, люди – тихою хвалой.
Дали мне испить чего-то, отхлебнул я влаги той И промолвил: "Государь мой, тело вновь сошлось с душой". Захотел я дол изъездить вдоль излучины речной; Привели коня, и сел я, и поехал царь со мной.
Мы пробрались по долине, долгий видели поток, К дому царь со мной доехал, я вступил на свой порог: Дома вновь предался власти прежних болей и тревог, Прошептал: "Приблизься гибель, я от жизни изнемог!"
И от слез неосушимых стал шафрана я желтей, Думы сердце рассекали, словно тысячи мечей, Вратарем, вошедшим в спальню, уведен был казначей; Думал я: что знает этот или тот? И ждал вестей.
"Раб Асмат", – "Впустите!" – было приказание дано, Тот вошел с письмом любовным, странно было мне оно, Усмехнулся: как другою будет сердце сожжено? Мог ли эту заподозрить? Мне ли это суждено?
Изумился я: чем вызван дерзкой женщины призыв? Если буду несговорчив, то, невеждою прослыв, У нее, отняв надежду, злобный вызову порыв. Мой ответ на то посланье был любезен и красив.
Проходили дни, и сердце всё жесточе пламень жег. В поле шли войска для игрищ, я ж, веселью чуждый, слег; Во дворец не шел; врачами наполнялся мой чертог; И долги земные начал я уплачивать, как мог.
Но врачи не помогали, стал мне белый свет не бел, И никто не мог заметить, что в огне я пламенел, Тяжесть крови усмотрели, царь мне руку вскрыть велел; Разрешил я, чтобы спрятать рой застрявших в сердце стрел.
Так лежал со вскрытой жилой я, сжигаемый огнем. С чем вошел мой раб, я взором вопросил его о том, "Раб Асмат пришел", Велел я, чтоб его впустили в дом, Осудив ее за дерзость в помышлении своем.
Вновь пришлось отдать вниманье неманящему письму, В том письме желанье встречи было видно по всему; Я в ответ: "Пора возникнуть удивленью твоему, - Призовешь, и я поспешно приглашение приму".
Сердцу молвил: не откройся, хоть печали натиск лют! Ведь индийцы амирбара, ими правящего, чтут, И меня они осудят, если слухи к ним дойдут, И по всей стране прохода мне тогда уж не дадут.
Человек явился царский, объявил: "Царь вести ждет; Кровь пустил ли? – вопрошает, преисполненный забот", Я ответил: "Руку вскрыл я, улучшенье настает, К блеску царскому из мрака будет весел мой приход".
Я к царю вошел, он молвил: "С этих пор всю боль забудь". Дал коня мне, тетиву же не дозволил натянуть; В небо ястребов пустил он, турачей сковала жуть, В поле лучники усердно славословили наш путь.
А когда пришли с охоты, царь затеял славный пир С неустанным пеньем хора, с ликованьем арф и лир; Драгоценности швырял он тем, кто немощен и сир, Одарил и приглашенных, и немолчно певший клир.
Тосковал я, не терпевший ни притворства, ни лганья, Вспоминал, ярилось пламя, содрогалась грудь моя; Взял ровесников к себе я, любовались мной друзья, - Чтобы скрыть страданья, праздник я устроил, скорбь тая.
Тихо на ухо сказал мне мой домашний казначей: "Дева спрашивает, можно ль амирбара видеть ей? Хоть чадрой лицо закрыто, но видна краса очей". Я сказал: "В опочивальню отведи ее скорей".
Встал я; те, что пировали, повскакали второпях, Я сказал: "Вернусь немедля, оставайтесь на местах", Заходя к себе, поставил копьеносца при дверях. Обязал к терпенью сердце, волю всю свою напряг.
В дверь вошел я, Вижу, дева пала наземь, Я смущен. Слышу: "Истинно, да будет этот час благословлен". Я дивился: кто ж содеет пред возлюбленным поклон? Тихо села бы, коль ею навык страсти обретен.
Я взошел на возвышенье; в отдалении, одна, Та на край ковра присела, уважения полна, Я промолвил ей: "Приблизься, раз любовью зажжена". На слова скупясь как будто, не ответила она.
Наконец проговорила: "Ныне стыд мне сердце жжет: Ты подумал, что предпринят мой для этого приход? Но теперь твоя же скромность мне надежду подает; Недостойна и не знала я божественных щедрот.
Я сознание теряю, правит страх моей душой: Ведь направлена к тебе я солнцеликой госпожой; Эта царственная смелость подобает ей одной, Вот письмо от повелевшей мне беседовать с тобой".
СКАЗ 7 ПЕРВОЕ ПИСЬМО НЕСТАН-ДАРЕДЖАН К ВОЗЛЮБЛЕННОМУ
Я узрел письмо той девы, что казнит, огнем одев; Солнца луч писал: "Ты рану скрой, мучения стерпев: Обмирание и мленье только вызовут мой гнев. Я в уста Асмат влагаю речь мою к тебе, о лев.
Эти обмороки, слезы я за службу не сочла, Соверши ты для любимой небывалые дела. Многолюдная Хатайя нашей данницей была; Нам терпеть не должно ею причиняемого зла.
Я иметь хотела мужем лишь тебя, желанный мой, - Дело давнее сказалось только нынешней порой; Из светлицы я узрела: обезумел ты, герой; Всё слыхала я оттуда о случившемся с тобой.
Верь словам моим правдивым, не печалься ни о чем И, нагрянув на Хатайю, там прославь меня мечом. Не терзай напрасно розу слез томительных ручьем! Я рассеяла твой сумрак, споря с солнечным лучом".
СКАЗ 8 ПЕРВОЕ ПИСЬМО ТАРИЭЛЯ К ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
Тут Асмат уже со мною говорила без тревог. Ясность радостей несметных мой наполнила чертог; Я дрожал в самозабвенье, сладкий трепет сердце жег. И шафран в хрусталь и лалы превратить я снова смог.
Положил я пред очами дорогие письмена И ответил: "Можно ль солнцу одолеть тебя, луна? Бог свидетель, что не будешь мною ты огорчена. Ах, живу я или умер, или это грезы сна?"
Я сказал Асмат: "Отвечу то, что сердце изречет: Доложить осмелься: солнце, мне ниспослан твой восход, Ведь меня ты воскресила, указала мне исход, Сослужу тебе я службу, не отвергну я забот".
Та сказала: "Мне царевны повеление гласит: Пусть ко мне его прихода здесь никто не проследит, Увлеченного тобою сохранять он должен вид; Пусть по совести поступит, чтобы не было обид!"
Мне понравился столь мудрый девы царственный совет; Даже солнцу стал угрозой огневой ее расцвет, Мне досталась от любимой не обида, а привет. Ах! В лучах ее терялся полдня яростного свет!
И каменья дорогие в чаше подал я Асмат; Дева молвила: "Не надо, всем довольна я стократ". Лишь одно взяла колечко небольшое, наугад: "Пусть оно на память будет, не хочу других наград".
И ушла Асмат, из сердца моего копье изъяв, Тьму надежда осветила, я почуял счастье въявь, И к пирующим вернулся для питья и для забав; Одарил друзей, веселый, – веселее стал их нрав.
СКАЗ 9 ПИСЬМО, К ХАТАЙЦАМ НАПИСАННОЕ, И ОТПРАВЛЕНИЕ ГОНЦА
Я послал с письмом в Хатайю человека моего, Написал: "Царю индийцев мощь дарует божество; Царь покорное любое насыщает существо: Кто проявит непокорство – пострадает оттого.
Вы, наш брат, не пожелайте стать причиною скорбей, Сей приказ прияв, придите к нам по-братски поскорей; А когда не поспешите – звон услышите мечей, Берегитесь, чтобы кровью не окраситься своей".
С тем послал я человека. Стал я сердцем веселей И, воскреснув, услаждался снова в обществе царей. Одарял меня в то время мир изменчивый щедрей; Ныне я, лишась рассудка, мерзок даже для зверей.
Я хотел уйти скитаться, но потом огонь утих, На пирах я появлялся средь ровесников моих; Но желаний разрастанье отравляло радость вмиг, Мной печаль овладевала, белый свет казался лих.
Как-то раз домой вернулся я из царского дворца, Вспоминал ее, не спалось, реял свет ее лица; Я письмо держал во мраке, сладко грезя без конца, Тут рабу сказал привратник о прибытии гонца.
"Раб Асмат". Велел я в спальню провести его живей. Был я призван той, что в сердце мне всадила сталь мечей. Мне во мгле блеснула радость, легче стал мне груз цепей; Взяв с собой раба, поехал, чтоб увидеть свет очей.
Неприметно в сад безлюдный я пробрался без помех, Вдруг Асмат пошла навстречу и промолвила сквозь смех: "Шип я вырвала из сердца, и дождешься ты утех. Подойди! Увидишь розу, что цветов прекрасней всех".
Тяжкий занавес с усильем кверху вздернула Асмат, Засверкал престол, большими бадахшанами богат, - Там сидела та, чей солнце ослепит внезапный взгляд. Черных двух озер сверканьем был я, замерший, объят.
Долго я стоял, Безмолвно восседая предо мной, Дева сладостно смотрела, словно был я ей родной, Подошла ко мне служанка, пошептавшись с госпожой: "Уходи, невмочь сегодня ей беседовать с тобой".
Мне Асмат открыла выход, снова занавес подняв; Произнес я: "Мир мгновенный, я познал твой низкий нрав; Исцеляя, ты готовишь для принятия отрав, Пустоту приносишь сердцу, нежной грезой истерзав".
Но Асмат, когда мы с нею проходили сад густой, Прошептала: "Уходящий, не терзай себя тоской И, закрыв калитку страха, двери радости открой: Та безмолвием спасалась от смущенья пред тобой".
Я сказал ей: "Врачеванья от тебя, сестра, я жду, - О, не дай с душой расстаться, удали мою беду; Посылай почаще письма, не покинь меня в саду; Знаю, ты не будешь скрытной, в письмах правду я найду".
Я в слезах уехал, чуя в сердце трепет огневой, Угасить не смог я в спальне неусыпный пламень свой, И хрусталь и лал в безумье облекая синевой, Предпочел я ночь и утра не желал, полуживой.
И пришла пора вернуться из Хатайи вестовым; Лишь заносчивые речи там пришлось услышать им: "Мы не трусы, крепостями не бедны и постоим! Кто такой ваш царь, и как он господином моим стал?"
СКАЗ 10 ПИСЬМО ЦАРЯ ХАТАЙЦЕВ К ТАРИЭЛЮ, В ОТВЕТ НАПИСАННОЕ
"Тариэль, к тебе посланье начертал я, царь Рамаз. Удивился я, увидя твой предерзостный приказ. Как ты звал к себе владыку, победившего не раз? Никаких посланий больше не хочу иметь от вас!"
Прочитав письмо Рамаза, я велел созвать войска. Рать индийская, как чаща звезд небесных, велика. Шли войска из мест окрестных, шли ко мне издалека, Наполняя поле, скалы, лес и дебри тростника.
Все пришли без промедленья и предстали предо мной, На смотру я любовался их доспехов красотой, Чудной удалью, с которой перестраивался строй, Быстротой коней и славной хорезмийскою броней.
Черно-красный стяг я поднял, извещая воевод, Что назавтра выступленье, лишь светило дня взойдет, Но подумал: без свиданья как судьба нас разведет? С лучезарной не увидясь, как отправлюсь я в поход?
Я пришел домой в раздумье, полный горестных тревог, Ливнем слез неудержимых сердце скорбное разжег, Говорил: "Благоприятным и теперь не стал мой рок; Коль схватил рукою розу, что ж сорвать ее не смог?"
Раб вошел, и мне досталась утешенья благодать: От Асмат письмо вручил он; быстро я сломал печать И прочел: "Желанным солнцем ныне призванный опять, Лучше ты приди, чем дома на судьбу свою пенять!"
Взволновал меня чрезмерно новый знак ее щедрот; Я пошел, едва стемнело; снова в сад открылся вход, И Асмат, как и впервые, появилась у ворот; Улыбаясь, объявила: "Льва луна в чертоге ждет".
И вошел я в дом красивый, где терраса не одна; В очи хлынула оттуда блеска белого волна. Там, за занавесом сидя, вся в зеленом, та луна Мне открылась одинока, огнеока и стройна.
Я вошел и перед нею стал поодаль у ковра; Проясняться стало сердце, омраченное вчера. Та придвинула подушку, лучезарна и добра, Открывала и скрывала лунный лик ее игра.
Приказала: "Амирбара пригласи присесть, Асмат". Та подушку положила у источника услад; Злой судьбе противореча, сел я, радостью объят. Как, слова ее промолвив, я из жизни не изъят?
Изрекла: "Уход безмолвный пал, как снег, на цвет ланит, И, от солнца отлученный, изменил цветок свой вид. Вижу я, в твоих нарциссах долгих слез роса дрожит. Мне пред взором амирбара быть стыдливой надлежит.
Хоть стыдливость пред мужчиной деве следует, но я Наихудшее познаю, муки смертные тая; Улыбалась я, но в сердце ощущала сталь копья; Знаешь сам, тебе сказала всё прислужница моя.
С той поры, как поделились этой тайной мы с тобой, Знай, тебе не изменю я и за гранью гробовой! Это слово я скрепляю ныне клятвой роковой: Коль солгу, пускай утрачу этот мир и мир иной.
На неверную Хатайю ты направь свое копье И вернись ко мне с победой, если даст господь ее. Буду света ждать, в разлуке проклиная бытие. Мне отдай навеки сердце и возьми себе мое!"
Я ответил: "Для тебя я брошусь в бурный вихрь огней! Мне дозволив жить, убийцей ты не сделалась моей; Значит, ты, подобно солнцу, станешь светом для очей! На хатайцев я обрушусь льва могучего грозней.
Чем меня ты удостоишь, то земным не входит в часть. Ты, нежданная, – как милость, что спешит с небес упасть, Озаряя, не дозволишь сердцу в сумраке пропасть. Буду твой, пока не скроет плоть мою могилы пасть".
Я над книгою поклялся; дорогая в свой черед Страшной клятвой подтвердила, что себя мне отдает: "Если мне любовь другая кровь когда-нибудь зажжет, Да убьет меня всевышний, да замкнет небесный вход!"
Мы для нежных слов остались время некое вдвоем; Сладко яства мы вкушали за беседой, а потом Уходить настало время, встал я с горестным лицом, Надо мной ее мерцанье звездным ширилось венцом.
Трудно было мне покинуть облик тот, хрусталь и лал. Обновился мир. Я много новых радостей познал. Блеск, эфир объявший, мнилось, только мне принадлежал. Ныне дивно, что в разлуке стал я сердцем тверже скал.
Утром, выехав, велел я затрубить во все рога. Не исчислить, сколько войска ополчил я на врага; Всех направила в Хатайю, для войны, моя рука. Потекла по бездорожью войск бесчисленных река.
Так в хатайские пределы за отрядом шел отряд. Вдруг навстречу раб Рамазов вышел, робостью объят, Передал мне он посланье, услаждающее взгляд: "Ведь волков хатайских даже ваши козы поедят".
Получил я от Рамаза ряд невиданных щедрот; Царь писал: "Пусть меч твой острый смерти нас не предает! Нерушимую присягу принесет тебе народ И к тебе с детьми своими и с имуществом придет.
Днесь повинную приносим мы, сгорая от стыда; Коль простишь, то войск несметных не вводи в страну тогда, Чтобы небо не обрушил бог на наши города; Крепость в дар прими, с дружиной небольшой войди туда".
Но сказали мне визири на совете боевом: "Амирбар, ты млад, мы седы, оттого сказать дерзнем, Что не раз измена сладким изъяснялась языком. Берегись, или хатайцы умертвят тебя тайком!
Ты с храбрейшими отправься, мы даем тебе совет, Пусть войска неподалеку за тобой идут вослед; Коль не лгут хатайцы, клятву пусть дадут не делать бед, А когда не покорятся, не прощай творящих вред".
Я решил, что не напрасно так судил визирей ряд, Поручил сказать Рамазу: "Я, прочтя письмо, был рад. Жизнь ты выбрал, а не гибель, от не знающих преград; Я иду к тебе без войска, малый взяв с собой отряд".
Триста юношей храбрейших мой составили конвой; Войск несметность я покинул, им отдав приказ такой: "Всюду следуйте за мною, втайне, той же стороной, Вас на помощь позову я, если встретят нас войной".
Шли три дня, потом с хатайским снова встретились гонцом, Им богатых одеяний дар чудесный был несом; Речь Рамаза передал он: "Солнца блещущего ждем! Знай, даров подобных много амирбару поднесем!
Изреченное правдиво от начала до конца! Тороплюсь навстречу свету Тариэлева лица; Твой приказ я выполняю; не узришь во мне лжеца; Наша встреча будет слаще встречи сына и отца".
Мы, уйдя оттуда, стали на привал, под сень дерев, И опять пришли посланцы, сладко льстили нараспев; В дар ведя коней ретивых, что блестели, раздобрев, Говорили: "Царь возжаждал повидать тебя, о лев!"
Он сказал: "Тебе навстречу я иду со всем двором, Завтра утром я увижу солнце в облике твоем". Тех посланцев задержал я под раскинутым шатром, Обласкал их и устроить на ночлег велел потом.
Не приходится за добрым делу доброму пропасть. Из послов один прокрался, чтоб к ногам моим припасть, Он сказал: "Должник твой вечный, жажду выплатить хоть часть, Я тебя отдать не в силах лютой гибели во власть.
Знай, отцом твоим взращенный, начинаю эту речь. Про измену я разведал и пришел предостеречь. Страшно думать, что решили розы щек земле обречь. Всё я выскажу, дослушай до конца и не перечь!
Ты не верь напрасно людям этой ласковой страны: Ведь стотысячная скрыта рать с одной лишь стороны, Со второй же тридцать тысяч на тебя напасть должны. Если ты упустишь время, то мгновенья сочтены.
Выйдет царь, спеша увидеть всем желанный облик твой; Тайно в латы облачится рать, сокрытая листвой, Пыль вздымая, окружая, отовсюду выйдут в бой. Руки тысяч, коль ударят, верх одержат над тобой".
Я сказал тому, чьим словом был сей умысел раскрыт: "Дар получишь, если недруг Тариэля не сразит; А теперь вернись к уснувшим, Пусть никто не проследит. Если я тебя забуду, богом буду я забыт".
Эта весть от приближенных мной была утаена, Будь что будет. Всем советам одинакова цена. Но к войскам людей послал я, хоть дорога и длинна, Дал приказ: "Пройдите быстро горы, пропасти без дна".
Утром я сказал посланцам: "Да услышит царь Рамаз: Мы идет к нему навстречу, пусть и он встречает нас". Я до полдня без боязни шел на смерть, и взор не гас. Где я скроюсь, коль захочет рок приблизить смертный час?
На хребет горы вступая, в поле пыль увидел я, Крикнул: "То расставил сети царь Рамаз, вражду тая! Всё же меч мой их настигнет, пригвоздит удар копья. Над моим затихшим войском загремела речь моя:
"Братья, ныне нас изменой род хатайский встретить рад. Ваша твердость не уступит, не отступите назад. За царя в бою погибших души на небо летят. Приготовьтесь! Не напрасно ведь мечи у вас висят!"
Надевать скорей доспехи был приказ мой громовой. Быстро в латы облачася, снарядилось войско в бой; Строй построив, устремился я с большою быстротой. В этот день удары сеял меч над вражеской толпой.
Враг заметил, что в доспехах мы идем, не для забав, Мне отдал гонец посланье, от Рамаза прискакав. Царь писал: "Не злой, а добрый мы выказывали нрав, Но, как видно по доспехам, род ваш злобен и лукав".
Передать велел я: "Вижу ваших мыслей злую тьму, Все затеи ваши зная, говорю – не быть тому! Подходите и сразимся по закону своему! Я на вас для истребленья ныне руку подыму!"
Возвратился к ним посланец – с чем прислали бы опять? Дым поднялся: этим знаком приглашая выступать, Из-за двух прикрытий сразу вышла их двойная рать, Строй сомкнулся многорядный, но меня им не сломать.
Взял копье и шлем надел я, к бою жаркому готов, Возбужденный сильной жаждой истребления врагов; Поле быстро перерезав, доскакал до их рядов; Вид построенного войска был недвижен и суров.
Я приблизился. "Безумец!" – мне кричали их войска. К чаще копий устремился, точно в заросль тростника, Поразил копьем тяжелым и коня и седока; Хоть копье мое сломалось, сталь меча была крепка.
Бил я, коршун, куропаток, расшибал врага врагом; Я из конных и неконных воздвигал холмы кругом; Мною брошенный вертелся воин вражеский волчком. Их войска передовые истребил я целиком.
Подошли и остальные, завязался бой большой; Где ударю – строй расстроен; на седло в той сече злой Я разрубленного вешал переметною сумой. Вскачь летел, враги бежали, чтоб не встретиться со мной.
Ввечеру их караула со скалы раздался глас: "Поспешайте! Небо снова грозно глянуло на нас! Пыль, клубясь, до нас доходит, чтобы каждый взор погас. Истребит нас без остатка рать несметная сейчас".
То войска мои, что мною взяты не были с собой, Шли всю ночь, когда известье им доставил вестник мой. Долы, заросли и горы захлестнул бойцов прибой; Грозно грянули литавры с громозвучною трубой.
Всё узрев, хатайцы в страхе разбежались второпях; Мы прошли войной долины, воцарились в тех местах; Я с коня Рамаза сбросил, с ним сразился на мечах, Все войска его пленил я, не добил разбитых в прах.
Был настигшими бегущий неприятель окружен, С лошадей их посшибали и забрали всех в полон, Вместо сна пришла к неспавшим ночь, похожая на сон, А плененным, и здоровым, и больным – достался стон.
Отдохнуть мы захотели от губительных забот; Длань мою отметил раной той неистовый поход. Для хвалы и созерцанья приходил ко мне народ, Говоря, что слов достойных языку недостает.
Всей доступной людям славы мне досталась благодать. Те меня благословляли, те хотели целовать; Воспитавшие героя стали знатные рыдать. Мной разрубленных увидя, там давалась диву рать.
Разослал бойцов, чтоб каждый, дерзок, яростен и смел, Волю полную имея, всей добычей овладел; У искавших крови нашей, кровь я выточил из тел; Крепостей врага не руша, взять без боя повелел.
Объявил Рамазу: "Видно, в злых делах ты несравним. Ныне пленный, оправдайся, постарайся стать иным, Сдай все крепости по счету, допусти свободно к ним, А иначе сей проступок я причту ко всем иным".
Отвечал Рамаз: "Я ныне всех бессильней и бедней. Одного лишь царедворца мне оставь из свиты всей, Чтобы мог его послать я к гарнизонам крепостей, И тебе отдам я в руки всё, что есть в стране моей!"
Я дозволил, и поехал царедворец по стране, И привел он гарнизоны, передавшиеся мне; Сдали крепости· Хатайя в той раскаялась войне, И несметностью сокровищ я пресытился вполне.
Я вошел в Хатайю, чтобы обозреть ее кругом, И ключи от всех сокровищ принесли, бия челом. Повелел я: "Да вернется каждый житель в мирный дом". Равный солнцу, всех простил я, не спалив своим огнем.
Рассмотрел я по порядку дань, доставшуюся нам, Тех сокровищ непомерных обозреть нельзя очам; Шарф и платье обнаружил удивительные там; Взорам собственным не веришь даже если видишь сам.
Я не мог понять искусства, что с волшбою наравне; Ткань не видана такая ни в одной земной стране; Не ковровой, не шелко́вой эта ткань казалась мне, Точно выкована кем-то, точно спаяна в огне.
Для пресветлой предназначил я наряд чудесный тот. Для царя дары собрал я, не жалеющий забот; Нагруженных кладью мулов и верблюдов десять сот Я послал к нему с известьем, что удачен был поход.
