СКАЗ 11 ПИСЬМО ТАРИЭЛЯ К ИНДИЙСКОМУ ЦАРЮ, ПОСЛЕ ПОБЕДЫ НАД ХАТАЙЦАМИ НАПИСАННОЕ
Написал я: "Царь, да будешь ты счастливей всех царей! Мне хатайцы изменили, но прияли тьму скорбей; Потому вестей отправить я не мог к тебе скорей. Привезу добычу, пленных и царя Хатайи всей".
Так в Хатайе всё устроив, к возвращению готов, Все сокровища унес я из Рамазовых дворцов; Мне верблюдов не хватало, и навьючил я волов; Я желаемое сделал, славным стал среди бойцов.
Увлечен был царь хатайский мною в Индию, в полон, И пошел ко мне навстречу Парсадан, покинув трон; От его похвал безмерных был я, радостный, смущен, Развязал и мягкой тканью обвязал мне руку он.
Царь на площади раскинул не один большой шатер, Говорить со мною жаждал, не видавши с давних пор. Был веселый пир затеян в тех шатрах, что он простер; Видел я перед собою полный ласки царский взор.
На пиру мы ночь сидели, радость шла тоске взамен; Поутру, покинув площадь, городских достигли стен. Царь велел: "Войска сберите. Этот день для нас блажен. Вы покажете сегодня нам хатайцев, взятых в плен".
Я к царю привел Рамаза, с трона свергнутого мной, Был он принят Парсаданом, словно сын его родной. Верноподданным я сделал покривившего душой. Так выказывает храбрость благородную герой.
Пленный был, как гость, обласкан, принял царь его тепло. Слово царское хатайца исцеляло, а не жгло. На заре меня позвали. Молвил царь, подняв чело: "Враждовавшему доныне, я теперь прощаю зло".
Я ответил: "Как прощает нас владыка неземной, Так прости того, чьи силы уничтожены войной". Царь велел ему: "Прощенный, ты отправишься домой, Но себя таким позором ты вторично не покрой".
Был Рамаз обложен данью в десять тысяч серебром; Шелк, парчу, атлас он взялся присылать еще притом; Царь одел его и свиту – засияли в золотом. Был плененный не задержан, награжден за зло добром.
Благородный, пред владыкой он склонился, прошептав: "Бог изменника заставил изменить свой низкий нрав, Страшной казнию казните, если стану вновь лукав". Смолк Рамаз и удалился, всех своих с собою взяв.
Царский раб ко мне явился, передал приказ такой: "Я три месяца томился и не виделся с тобой, Не вкушал я дичи, в поле убиваемой стрелой. Если ты не утомился, приходи, воитель мой".
Там увидел я гепардов и псарей большую рать, Столько соколов сидело, что нельзя и сосчитать. Вышел царь вооруженный, солнцу ясному под стать; Было радостно владыке стан мой статный созерцать.
От меня таясь, тихонько царь сказал жене своей: "Тариэль, с войны пришедший, так желанен для очей! Озарит он даже сердце, что темней густых ночей. Не откладывая, надо дело сделать поскорей.
Без тебя обдумал это, но узнай и ты о том: Так как дочери в наследство Индостан мы отдаем, Да увидит пальма рая, кто судьбою к ней ведом. Во дворце встречайте обе, как с охоты мы придем".
Поохотились мы в поле, обошли подножье гор, Много ястребов пускали, много соколов и свор; Лишь окрестностей ближайших совершили мы обзор, Не сыгравши в мяч, обратно понеслись во весь опор.
С крыш разубранных и улиц люди зрели облик мой, После долгого похода я в одежде вырезной Красовался бледной розой, чей расцвет омыт росой. Чувств лишался каждый зритель, так хорош я был собой.
Был хатайский шарф чудесный украшеньем удальца, И вокруг сердца безумных волновались без конца. Царь сошел с коня. Вошли мы в двери царского дворца. Оробел я от сверканья лучезарного лица.
Был оранжев солнцеравной огневеющий наряд, И прислужницы стояли позади, за рядом ряд. Дом и улицу лучами осыпал слепящий взгляд, Средь кораллов красовался жемчугов блестящий ряд.
Длань моя повязкой белой перевязана была. Встала Индии царица и навстречу мне пошла. Словно сыну, не жалела поцелуев без числа, Говорила: "Разве может враг сразить тебя, орла!"
Был посажен с ними рядом, и досталась радость мне; Солнцеликая – напротив; сердце дрогнуло в огне. Друг на друга наши взоры набегали в тишине; Отведешь глаза – и снова жизнь со смертью наравне.
Мощи собственной приличный пир устроил властелин. Кто бы вспомнить мог такое изобилье яств и вин! Чаша каждая сверкала, бирюза или рубин, И царем отпущен не был даже пьяный ни один.
Там усладам беспредельным был я предан, близкий к ней; Только встречусь с нею взглядом, затихает вихрь огней; Хоть скрывать безумье должно сердцу в обществе людей, Что блаженней созерцанья обольщающих очей?
Замолчать цари велели музыкантам и певцам; Мне сказали: "Сын любезный, несказанно сладко нам, Что тебя имеем ныне мы на зависть всем врагам. Ты достоин восхваленья, это каждый видит сам.
Хоть должны одеть на славу мы защитника царей, Но одежды не найдется здесь прекраснее твоей; Сто сокровищ в дар прими ты, свет, желанный для очей, И, пред нами не стесняясь, что желаешь, то и сшей!"
Сто ключей от ста хранилищ поднесли в подарок мне; Поклонился я державным, равным солнцу и луне, И меня облобызали дорогие всей стране; Всех осыпали дарами побывавших на войне.
Снова сел владыка славный, стали пить и петь кругом, Снова пиршество продлилось и веселье за столом. Пир оставила царица вместе с кончившимся днем. Мы до часа сна беспечно услаждалися вином.
А потом большие кубки стали тяжкими для нас. Разошлись. В опочивальню я направился тотчас. Стал беспомощен, плененный, пламень яростный не гас. Утешала только память о спасительной для глаз.
Раб вошел в мои покои с вестью радостной такой: "Видеть вас желает дева, белой скрытая чадрой". Догадался и вскочил я, от смущенья сам не свой, - То Асмат ко мне явилась, по веленью дорогой.
Ради властного светила и рабыне был я рад. Ниц упасть я не дозволил, быстро обнял я Асмат; Усадил с собою рядом эту вестницу отрад И спросил: "К себе пришла ли пальма, нежащая взгляд?
Расскажи о ней, иного мне теперь не перенесть". Та ответила: "Услышишь речь правдивую, не лесть. Друг на друга вы глядели, не могли очей отвесть; Вновь Нестан меня послала о тебе доставить весть".
СКАЗ 12 ПИСЬМО НЕСТАН-ДАРЕДЖАН, К ВОЗЛЮБЛЕННОМУ НАПИСАННОЕ
От Асмат письмо я принял, мне писало пламя дня: "Чистоту воды алмаза в светлом облике храня, Статным станом красовался ты, пришпоривший коня. Ах, недаром так обильно слезы льются у меня!
Мой язык тебя прославит, бог его обогатит. Коль покинешь, то погибну я без жалоб и обид. Для тебя гишер и розы блеск небесный да взрастит. Твоему, о солнце, лику мой приличествует вид.
Знай, не тщетно слезы лились, не бесплодные они! А теперь уйми стенанья, скорбь от сердца отгони! Увидать тебя стараясь, люди ссорятся в тени. То, чем лоб твой был окутан, для меня ты сохрани!
Подари мне тот хатайский шарф, что так тебе идет, Чтоб твоей красы прикрасу я надела в свой черед. Сей браслет надень ты, если дар мой радость принесет! Для тебя рассвет подобный пусть вовек не рассветет!""
Тариэль заплакал, дрогнул, страшным пламенем задет, Молвил: "Вот он дар любимой, с дорогой руки браслет". Драгоценность снял, которой и цены на свете нет, Приложил к лицу и обмер, как мертвец, утратил цвет.
Так лежал подобно трупу иль тому, кто обречен Дланью мощной, поразившей грудь нагую с двух сторон. Взяв кувшин, Асмат, чей облик был истерзан, искажен, Вновь струей воды смывала с Тариэля страшный сон.
Вздрогнул юноша, увидев, что повергнут в прах герой, Дева камень просверлила жгучей слезною струей, Льву сознанье возвратила, угасив огонь водой. Молвил он: "Я жив, хоть кровью вновь упился мир земной".
И привстал он, побледневший; озираясь, он утих. Облик розы, прежде алый, белизны теперь достиг. Говорить не мог он долго и не мог смотреть на них; Этой жизни ужасался вновь оставшийся в живых.
Он сказал: "Хотя мой разум затемнен судьбою злой, Доскажу, что испытал я со своею госпожой. Рад в тебе увидеть друга повстречавшийся с тобой. Удивляюсь, как не умер я, от мук полуживой!
Я в Асмат сестру увидел, возвратившую мне свет, И когда письмо прочел я, мне дала она браслет. Дар тот на руку надел я и отдарок дал в ответ: Снял с чела тот шарф, имевший искрометно-черный цвет.
СКАЗ 13 ПИСЬМО ТАРИЭЛЯ К ВОЗЛЮБЛЕННОЙ, В ОТВЕТ НАПИСАННОЕ
Написал я ей: "О солнце, к твоему припав лучу, Сердце я пронзил, и смелость стала мне не по плечу. Ослеплен твоим сияньем, весь от страсти трепещу, За нежданное блаженство чем тебе я отплачу?
Ты с душой не захотела разлучить меня вполне, Столько блеска не бывало ни в одном прошедшем дне. Твой браслет надев на руку, не погибну я в огне; Всех отрад прошедших слаще радость нынешняя мне.
Шарф, который ты просила, я спешу тебе послать. Посылаю также платье, что одной тебе под стать. Не покинь меня, больного, вспомни скорбного опять. Лишь тебя одну хочу я в мире этом почитать".
Вышла дева, и, улегшись, впал я скоро в забытье, Вздрогнул я, во сне увидя солнце жгучее свое. Лишь проснулся, всё исчезло. Мерзким стало бытие. Так провел я ночь, не слыша даже голоса ее.
Рано вызванный к державным, чуть забрезжила заря, Ко дворцу я устремился, нетерпением горя: Там нашел я трех визирей, и царицу, и царя. Усадили тут же рядом и меня, богатыря.
Изрекли: "Изнемогая, обрели мы седину, Время старости настало для утративших весну. Нам наследник не дарован, мы имеем дочь одну; Но не тужим, вместо сына озарит она страну.
Для нее теперь, как должно, мужа доброго найдем, Свой престол ему оставим, воплотим наш образ в нем, Власть над царством предоставим, нам да будет он щитом, Чтобы враг на одряхлевших не обрушился с мечом".
Я сказал: "Не скрыть от сердца, у достойных сына нет, Но достаточно надежды в ней, затмившей солнца свет. Вам в зятья отдавший сына будет радостью согрет. Сами знаете, что делать. Что скажу еще в ответ?"
Сердце обмерло, услыша об утрате неземной. Я подумал: не поставишь им преграды никакой. Царь сказал: "Хорезмшах правит Хорезмийскою страной, Если он отдаст нам сына, кто сравнится с ним другой?"
Что давно свершили выбор, говорил их каждый знак. Так слова согласовали, переглядывались так; Не дерзнул я прекословить замышлявшим этот брак. Сразу в прах я превратился, поселился в сердце мрак.
И царица подтвердила: "Хорезмиец славный нам Сына даст в зятья, который не под стать ничьим сынам". Я поспорить не решился о желательном царям, Согласился я, и день тот жизнь рассек мне пополам.
И в Хорезм пошел посланец взять наследника в зятья. "Без царевича, – сказали, – наша Индия – ничья. Дочь у нас одна, как солнце, украшенье бытия. Ничего не опасаясь, дай нам сына для нея!"
Человек привез, вернувшись, много платьев, покрывал; Хорезмийский шах воспрянул, просиял, возликовал, Приказал сказать: "Стремленью бог свершенье ниспослал! Нам желанна дочь такая, что превыше всех похвал".
Вновь послали за желанным хорезмийским женихом, Поручив просить: "Идите и не медлите, мы ждем!" Наигрался в мяч, устал я, отдохнуть вошел в свой дом. Беды сердце обступили, стал богатый бедняком.
В грудь свою клинком ударить я, не медля, был готов. Раб Асмат вошел, и снова стал я весел и здоров; Взял письмо, прочел: "Стан пальмы, цвет невянущих садов, Днесь тебе повелевает: поспеши прийти на зов!"
К саду быстро подскакал я, бурной радостью объят, И увидел – там, под башней, трепеща, стоит Асмат, И невысохшие слезы на щеках ее дрожат. Ни о чем не вопрошал я, всё сказал печальный взгляд.
Первый раз Асмат при встрече так была невесела, Смех былой она забыла, из очей глядела мгла, Мне и слова не сказала, слезы чистые лила, Старых ран не исцелила, много новых нанесла.
Больше в сердце упованье не сияло ни одно. В башне занавес открылся, точно в божий рай окно. Я вошел, увидел солнце, стало больше не темно. Сердце сразу озарилось, но растаяло оно.
Упадал на ту завесу блеск безрадостных лучей, Был, накинутый небрежно, златотканый шарф на ней; Возлежащая в зеленом, божьих гроз была грозней. Обливали слезы очерк огнемечущих очей.
Так над бездною тигрица огневзорая лежит. Был блистательнее солнца пальмы властвующий вид. Сесть Асмат мне предложила, был я зрелищем разбит. Встала грозная во гневе, перлы падали с ланит.
Объявила: "Удивляюсь, как явился во дворец Ты, предатель и изменник, преступивший клятву лжец? По достоинству заплатит за дела твои творец!" Я сказал: "Непониманьем скован слов твоих ловец.
Если правды не постигнем, объясненья не найдем, Обвиненный, я с причиной обвиненья не знаком". Вновь сказала: "С вероломным мне беседовать о чем? Я по-женски обманулась и теперь горю огнем!
Хорезмийцу отдана я, это знаешь или нет? Дал на то и ты согласье, приглашенный на совет. Ты свою нарушил клятву и служения обет. Я, оставленная, страшный на тебе оставлю след!
Помнишь, как стенал, слезами омывая ширь полей, Как лежал ты, окруженный целой ратью лекарей? Что же может быть в мужчине этой лживости гнусней? Знай, отвергшего отвергнуть я смогу еще больней!
Кто великим и обильным Индостаном ни владей, Я владычицей пребуду, не останусь без путей! Не бывать тому. Ступай же ты в ловушку лжи своей! Мысли все твои подобны самому тебе, злодей!
На изгнание из царства, знай, ты мною осужден; Коль посмеешь ты остаться, будешь тут же умерщвлен. Равной мне не сыщешь, даже тронув дланью небосклон!"" Речь свою прервал прекрасный и опять заплакал он.
Молвил: "Я обрел надежду, возвращенный бытию, Вняв речей ее горячих возмущенному ручью; Но над бездною безумья я теперь опять стою. Что ж ты, мир непостоянный, пьешь так долго кровь мою!"
Я привстал, Коран открытый в изголовии нашед, Восхвалил творца, а после – расстилающую свет, Ей дерзнул сказать: "О солнце, свод небес тобой согрет! Ты меня не убиваешь, я одно скажу в ответ.
Если сказанное мною будет низкой клеветой, Пусть разгневается небо и сокроет светоч свой! Некривящего душою правосудья удостой!" Соизволившая слушать мне кивнула головой.
Я промолвил: "Коль нарушил я зарок, что мною дан, Божий гнев да покарает оскорбившего Коран! Для меня чужой не станет облик солнцем, пальмой стан. Коль копье пронзит мне сердце, как я жить смогу, Нестан?
На совет меня позвали, хоть жених, угодный им, Для тебя давно был выбран, в царских помыслах таим. Неучтиво было б спорить с повелителем своим. Я сказал себе: покорствуй, будь пока невозмутим!
Как дерзнул бы я перечить, если даже Парсадан Позабыл, что без владельца не остался Индостан, Что лишь мне он весь подвластен и иным не будет дан. Коль прибудет соискатель, то себя введет в обман.
Я решил – необходимо средство тяжкое весьма: Не спасешься в этом деле изворотами ума. Зверем по полю блуждал я, поселилась в сердце тьма. Отдана ты мной не будешь, не украв себя сама!"
Обратил я в рынок башню, за любовь я душу дал. Дождь утих, что прежде розу непрерывно заливал. Улыбнулся войско перлов окружающий коралл. "Как могла я так подумать, – голос ласковый сказал. -
Нет, не верю, чтоб изменой ты ославился, герой, Чтобы господу за щедрость не был верным ты слугой, Помолись, чтоб дал тебе он власть над Индией и мной. Мы на трон воссядем вместе полновластною четой".
Всю жестокость угасила, состраданьем смягчена, Мир собою осенила, словно светлая луна, Разрешила сесть мне близко, вновь безоблачно-ясна. "Стих огонь, меня сжигавший", – тихо молвила она.
Приказала: "Кто разумен – от поспешности далек: Надо здраво поразмыслить и спокойно встретить рок. Царь вспылит, коль ты не пустишь хорезмийца на порог. Спор ваш Индию рассек бы и пустыней стать обрек.
Только впустишь хорезмийца, обвенчают деву с ним, Мы расстанемся навеки, радость в траур обратим; Победителями станут, от печали мы сгорим, Не позволю сделать перса я наперсником своим".
Я сказал: "От сей женитьбы бог его да отвлечет! Только станет мне известен персов в Индию приход, Покажу себя пришельцам, с ними вмиг свершу расчет, Ни один из них обратно невредимым не уйдет!"
Та в ответ: "Природы женской не хочу менять ни в чем, Потому не допущу я, чтоб лилася кровь ручьем. Войск чужих не истребляя, жениха срази мечом! Правый суд плоды рождает и на дереве сухом.
Сделай так, мой лев, сильнейший из живущих ныне львов: Жениха убей, подкравшись. Не прибавь к нему рабов, Не закалывай несчастных, словно мулов и коров. Удержи свою десницу, тяжела невинных кровь!
Жениха убей, а после ты царю дерзни сказать: "Я не дам презренным персам наше царство пожирать. И ни драхмы не позволю им из Индии отдать. Покорись, иль в прах твой город я сумею разметать!"
Перед ним не уподобься ты несчастным женихам; Нежеланием женитьбы больший вес придашь словам, И с надломленною выей умолять начнет он сам. Я тогда твоею буду, блеск, дарованный очам!"
Эту речь дослушав, мудрость я нашел в ее словах, И врагам своим сулил я моего меча размах. Я поднялся. Хоть склонялась та с улыбкой на устах, Не дерзнул желанный тополь ощутить в своих руках.
И, промедливши немного, я ушел, огнем объят. Щедро слезы проливая, предо мною шла Асмат. Так единой стала радость, боль – сильнее во сто крат. Я оглядывался часто, не спешил, бредя назад.
Человек пришел и молвил: "Хорезмиец к нам грядет!" Но не знал жених, что будет роковым его приход. Этой вестью царь индийский услаждался без забот, Мне сказал он: "Приходи же, ныне празднествам черед!"
Объявил он: "День сей будет для меня утешным днем. Свадьбу праздновать мы станем, как достойно, с торжеством; Мы сокровища для свадьбы отовсюду соберем, Всё раздарим! Ведь не стану я, владетельный, скупцом!"
Я послал людей повсюду совершить сокровищ сбор. И жених приехал также, не медлителен, а скор. Вышли встретить хорезмийцев наша рать и царский двор, Войск, собравшихся в долине, не вмещал ее простор.
Царь велел: "Шатрами площадь разукрасьте, взяв шелка, Отдохнет наш гость, прибывший в Индостан издалека. Пусть пойдут ему навстречу царедворцы и войска, Ты же встреть его в чертоге, и достаточно пока".
Там на площади поставил я шатров атласных строй. Зять приехал, день, казалось, был не пятницей страстной. Выход начался придворный, поразрядный, не простой, И войска навстречу вышли многостенной пестротой.
Я к закату утомился от обязанности той, Так меня ко сну клонило, что вернулся я домой. Раб Асмат с посланьем новым появился предо мной: "Пальме стройной непременно надо свидеться с тобой".
Я с коня не слез, поехал, поспешил что было сил, Всю в слезах Асмат я встретил, о причине вопросил. Та сказала: "Кто ж, с тобою встретясь, щек не оросил? Обеляемый пред милой, вновь себя ты очернил".
Мы вошли, и сдвинул брови на лице светила гнев, Мир, как солнце, та царевна озаряла, заалев; Объявила: "Что же медлишь, бранный день узревший лев? Лучше скройся, если предал, к тайне нашей охладев!"
Огорчился и воскликнул, быстро выйдя от нея: "Обнаружится сегодня, кто возжаждал, коль не я! Девой послан в бой, как будто ослабела длань моя!" Я домой пришел, убийство в быстрых помыслах тая.
Сто рабов тогда собрал я, и в порядке боевом, Оседлав коней, за город мы поехали тайком. Я в шатер вошел: царевич там лежал, объятый сном. Я убил его без крови, не рубил меча мечом.
Я полотнище палатки острой сталью раздвоил, Гостя за ноги схватил я, головой о столб хватил. Плач нежданно пробужденных всю долину огласил. Я, в кольчугу облаченный, поскакал что было сил.
Доносился крик погони, хорезмийцев дикий вой. Изрубить пришлось мне многих, устремившихся за мной. В город собственный, высокой опоясанный стеной, я сокрылся, не затронут ни единою стрелой.
Вестовому приказал я: "Все войска собрать на сход: Каждый, кто помочь захочет, пусть ко мне сюда придет!" Появлялся неприятель темной ночью у ворот, Но, узнав меня, спешил он защититься в свой черед.
Встал я в час, когда ночное небо стало розоветь. Царь устами трех визирей мне изволил повелеть: "Ты, взращенный вместо сына, мой воспитанник, ответь, Для чего мое веселье ты заставил потускнеть?
Почему невинной кровью запятнал ты царский дом? Если дочь мою хотел ты, почему молчал о том? Почему покрыл кормильца несмываемым стыдом, Почему же не подумал ты о дряхлом и седом?"
Передать ему велел я: "Царь, я тверже, чем гранит! Оттого огонь смертельный жизнь мою не прекратит. Должен печься лишь о правде, кто порфирою покрыт, От меня желанье брака ваша мысль да отстранит!
Знаем, сколько в Индостане и дворцов и тронов есть, Все повымерли владельцы, вам досталась власть и честь. И того добра наследник, что пришлось вам приобресть, Днесь лишь я один по праву на престол могу воссесть.
Отстою права! Клянусь я в этом вашей добротой! Сыном бог не одарил вас, только дочерью одной; Если трон отдать чужому, что же будет взято мной? Меч возьму я, коль на царство сядет в Индии иной!
Вашей дщери не ищу я и не стану женихом. Здесь хозяин я! Другому не царить в краю моем! Кто забрать мое захочет, распростится с бытием! В этом деле не нуждаюсь я в содействии ничьем".
СКАЗ 14 ТАРИЭЛЬ УЗНАЕТ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН
Отослав послов, остался я от мук полуживой; Ничего о ней не зная, убивал себя тоской. Встал на стену, что воздвигнул я над ширью полевой. Головы не потерял я, устрашаемый судьбой.
Двое пеших показались, к ним я кинулся бегом; Раб и женщина предстали, я узнал ее с трудом: То Асмат, с облитым кровью, изменившимся лицом, Больше мне не улыбаясь, шла безмолвно за рабом.
Обезумел, растерялся, размышлять едва я мог; Крикнул издали: "Что с нами? Кто же счастье наше сжег?" Прерываясь от рыданий, голос горестный изрек: "Почему на нас, несчастных, небосвод обрушил бог?"
Подошел я, вопрошая: "Что за горе принесла?" Дева снова зарыдала, снова слезы пролила, Бед своих десятой доли рассказать мне не могла, Грудь ее алела кровью, что с ланит ее текла.
Наконец проговорила: "Слушай правду, свет очей! Как тебя утешу ныне, так меня ты пожалей: Не давай мне жить на свете! О, внемли мольбе моей, Коль спасешь меня от жизни, станешь господу милей.
Слух дошел, что хорезмиец умерщвлен твоей рукой; Царь вскочил, от боли дрогнул, словно раненный стрелой, Громко звал тебя, и стража понеслась к тебе домой; Но ни с чем пришли те люди, что ходили за тобой.
Доложили: "В доме пусто, видно, он пустился в путь". Царь сказал: "Не удивляюсь происшедшему ничуть: Дочь любя мою, дерзнул он поле кровью захлестнуть. Как увидятся, не могут друг на друга не взглянуть.
Головой клянусь: Давар я уничтожу без суда, Сети дьявола раскинуть приходившую сюда. Чем ее околдовали эти твари без стыда? Коль прощу ее, да буду проклят господом тогда!"
Редко клявшийся, поклялся царь своею головой; Исполнял всегда немедля он зарок ужасный свой, Потому служитель некий, услыхав о клятве той, Всё тотчас поведал тетке, достигавшей звезд волшбой.
Так Давар, сестре владыки, молвил этот божий враг: "Царь главой своей поклялся превратить тебя во прах". Та сказала: "Я невинна, видит бог на небесах, И расстанусь я с душою не у брата на глазах".
Как при вашем расставанье, облик розы был пунцов, Был на ней тобою данный тот сверкающий покров. И Давар заголосила, – я таких не знала слов: "Блудодейка, ты нас губишь, но и твой удел суров!
Для чего ты приказала жениха убить, змея? Чтоб за кровь его безвинно пролилась теперь моя? За твои проделки брат мой надо мною судия, Но твоей злодейской страсти помешать сумею я!"
И за косы потащила ненаглядную она, Беспощадно избивала, став лицом, как ночь, темна. Дева ей не отвечала, лишь стонала, смятена. Я была ей бесполезна, страха дикого полна.
Ведьма удержу не знала в озлоблении своем. Черноликие, как бесы, два раба явились в дом, Принесли с собой носилки, не сказали ни о чем, Солнце, взятое под стражу, усадили с торжеством.
Быстро к морю устремились, и пропало пламя дня. Ведьма взвыла: "Кто камнями не побьет теперь меня?! Ныне казни я избегну, лишь сама себя казня!" Закололась и упала, жизнь погибшую кляня.
Диву дайся, что дышу я, не пронзенная копьем! Поступи как подобает с известившей о таком. Лев, избавь меня от жизни! Гибель будет мне добром!" Из очей ее молящих слезы падали дождем.
Я сказал: "За что я должен убивать тебя, сестра? Госпоже твоей подвластный, я хочу тебе добра, Ныне в море отправляться за исчезнувшей пора!" Сердце в горе стало тверже, чем гранитная гора.
В жар и дрожь меня бросало; говорил я сам с собой: "Умертвив себя, помочь я не сумею дорогой. Лучше в поисках объехать неоглядный круг земной. Час настал, и кто захочет, пусть последует за мной!"
На коня я сел, увидел юных сверстников отряд, Удальцов, со мной возросших, на подбор, сто шестьдесят. Вслед за мною поскакали, стройно выстроившись в ряд; С ними к морю я примчался, морем горести объят.
На корабль я сел, желая вдалеке искать вестей, Не оставил без осмотра проходящих кораблей; Ничего я не разведал и с ума сходил по ней, Стал я богу ненавистен, стала боль еще сильней.
Целый год не расставался я с пустыней водяной. И во сне мне не являлся ее видевший земной! Все повымерли, погибли люди, бывшие со мной. И сказал я: "Не дерзаю спорить с богом и судьбой".
К берегам я возвратился, больше плавать я не мог, Не внимал ничьим советам, одичал и изнемог. Растеряв людей, лишь горе нестерпимое сберег. Вряд ли вынесшего столько человека бросит бог.
Два раба с Асмат остались от моей прислуги всей; Вразумлять меня старались, но страдал я всё сильней. Даже равной весу драхмы вести не было о ней, Плач казался мне отрадой, кровь сочилась из очей.
