СКАЗ 15 ПОВЕСТЬ О НУРАДИНЕ-ПРИДОНЕ, КОТОРОГО ТАРИЭЛЬ ВСТРЕТИЛ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ
Ночь проездив, я увидел на прибрежии сады, Близость города являли в скалах выбоин ряды. Избегать людей старался я под бременем беды, В чаще отдыха искал я, несший тяжкие труды.
Под деревьями уснул я; те рабы вкушали хлеб; После встал, теряя силы, обращая сердце в склеп. Не узнал ни лжи, ни правды, от растерянности слеп. Слезы землю оросили, натиск горести окреп.
Крик послышался, взглянул я: вижу – витязь молодой, Разъяренный болью раны, объезжает брег морской: Сабли рдеющий обломок сжав могучею рукой, Всё кому-то угрожает и врагов зовет на бой.
Моего коня ты видишь; он сидел тогда на нем; Словно бурный ветер мчался, оглашал поля кругом. Я раба послал вдогонку в жажде встречи с удальцом; Поручил спросить героя: "Кто же дерзок был со львом?"
Моего раба не слушал этот бешеный ездок. Я на лошадь – и вдогонку, хоть он был уже далек. Крикнул: "Стой! Я тоже буду ко врагам твоим жесток!" Он взглянул, остановился; вид мой витязя привлек.
Вопросил творца тот витязь: "Как столь стройный тополь взрос?" После мне сказал: "Отвечу я теперь на твой вопрос. Бескольчужный, натерпелся я изменничьих угроз, Львами стали, кто доселе обращались мною в коз".
Я сказал: "Постой, не сетуй, здесь под сень дерев сойдем; Не попятится отважный от разящего мечом"· Он пошел со мной охотней, чем любимый сын с отцом, Я дивился, видя нежность в ратоборце молодом,
Раб мой, лекарем служивший, перевязку сделать мог; Безболезненно из раны острие стрелы извлек. И спросил героя: "Кто ты? Кто с тобою был жесток?" Рассказать он согласился, зазвучал речей поток.
"Кто ты будешь? С чем сравню я твой печальный, гордый вид? Что тебя, о тополь, сушит, или что тебя казнит? Что покрыло белизною лепестки твоих ланит? Бог зачем светильник гасит, что, зажженный им, горит?
Недалек отсюда город, где на царство я воссел. Нурадин-Придон мне имя, Мулгазар мне дан в удел. Там, где вы остановились, царства нашего предел. Край наш, малый, но богатый, и теперь не оскудел!
Моего отца и дядю разделил когда-то дед. Остров на море мне в долю предназначен с давних лет, Но теперь захвачен дядей, чьи сыны творят мне вред: Больше места для охоты мне, ограбленному, нет.
Нынче вышел на охоту, увидал морскую гладь; Не хотел с собой на остров я большую свиту брать, И войскам своим велел я возвращенья ожидать; А сокольничьих с собою взял на остров только пять.
Островной косы достигли, берег тронуло весло. Я своих не остерегся и подумал: что за зло? Если воины трусливы, безразлично их число. Хоть кричал я на охоте, к нашим эхо не дошло.
Чада дядины, не помня, что Придон из их семьи, На отряд мой покусились в безрассудном забытьи И, меня опережая, обнажив мечи свои, Чтобы путь мне перерезать, сели в быстрые ладьи.
Увидал я блеск металла, клич военный услыхал. Быстро прыгнув на галеру, громозвучно я вскричал. В море встала предо мною вражья рать, как бурный вал, Повалить меня пытались, но пред ними я не пал.
Сзади войско появилось, больше первого втройне, Отовсюду обступили, но привычен я к войне. Все приблизиться боялись и стреляли в спину мне. Меч могучий мой сломался, и колчан иссяк вполне.
На коне я спрыгнул в волны и уплыл, неудержим, Неприятели, галеру окружив кольцом сплошным, Всех людей моих убили, я же тщетно был гоним; Вспять быстрейших обращал я, обращая взоры к ним.
Да грядет судьба, что людям их создателем дана! Долг отдам я, коль угрозам будет мощь моя равна; Станет жизнь их днем и ночью одинаково черна, Воронье на пир покличу-станет прахом их страна". -
Взволновал меня тот юный львиной яростью своей. Я сказал: "К чему поспешность? Ты сдержать себя сумей! Я пойду с тобой, те люди не сберут своих костей; Распадутся в прах, увидя нас, двоих богатырей.
Не сегодня расскажу я повесть мрачную мою; Если будет время, после ничего не утаю". Он вскричал: "Ты возвращаешь блеск и радость бытию, И отныне до кончины жизнь тебе я отдаю".
Мы вошли в его столицу. Город был красив, но мал. Все войска его встречали, каждый грудь свою терзал, Обнажал чело и пеплом в знак печали посыпал, Целовал края одежды и меча его металл.
Я им также полюбился, полюбившийся ему, И хвалу мне воздавали: "Солнце, ты рассеешь тьму!" Шло сверканье отовсюду, взор на что ни подыму: Всё в парче, богатство было там заметно по всему.
СКАЗ 16 ПОМОЩЬ ТАРИЭЛЯ ПРИДОНУ И ПОБЕДА ИХ НАД ВРАГАМИ
Зажила рука, окреп он для доспехов и коня, На корабль взошли отряды, снаряжением звеня, Лицезреть отрадно было храбрецов при свете дня. Как отмстил воитель юный, ты услышишь от меня
И враги надели шлемы. Доносился шум большой: Лодок восемь, или больше, появилось предо мной. Я переднюю повергнул, не ушел никто живой; Раздробил ее пятою, прекратил их бабий вой.
Я настиг ладью вторую и рукой за борт схватил. В море вверг ее с бойцами, безрассудных утопил; Лишь на бегство к побережью остальным хватило сил. Кто увидел – удивился, похвалил, не осудил.
Мы на твердь сошли. Помчалась вражья конница на нас, Но для них творец в несчастье обратил сраженья час. Поражал врагов нещадно Нурадин и в этот раз, Был, сияющий как солнце, ослепителен для глаз.
И с коней двух братьев скинул острой саблею Придон. Кисти рук он отрубил им, забирая их в полон, Вместе пленников связал он, жаждой мести распален. Смех в войсках его раздался, в стане вражьем – плач и стон.
Отступающие быстро мы рассеяли войска, Ниспровергли укрепленья, простоявшие века; Нами взятая столица стала грудою песка, И была добычи тяжесть непомерно велика.
Всех сокровищниц печати в этот день сломал Придон. Злые родичи героя понесли большой урон, был в отмщение их кровью берег моря окроплен. Бога славили за то, что я столь стройным сотворен.
Мулгазар наполнил шумом наших воинов приход, И молитвенной хвалою нас приветствовал народ. Восхищаясь, горожане оказали нам почет, Говорили: "И доныне с ваших дланей кровь течет".
Звали все царем Придона, а меня – царем царей, Мне кричали: "Всеми нами, как рабами, ты владей!" Только я не улыбался средь ликующих людей, И не ведали те люди грустной повести моей
СКАЗ 17 ПРИДОН РАССКАЗЫВАЕТ ТАРИЭЛЮ ИСТОРИЮ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН
Поохотиться однажды мы поехали вдвоем, На хребет поднялись горный, в море вдавшийся углом. Говорил Придон: "Однажды проезжая здесь верхом, Нечто странное узрел я в отдалении морском".
Рассказать его просил я, и поведал мне Придон: "На охоту я поехал. Конь мой черный закален: На волнах он – словно утка, в поле – словно сокол он. Я отсель следил, как ястреб рассекает небосклон.
Часто очи в даль морскую обращал я с этих гор, Был отмечен точкой малой моря блещущий простор. Бег ее, едва заметной, удивительно был скор, Распознать ее старался мой упорствующий взор.
Зверь диковинный иль птица мчится по морю, как бес? Нет, корабль подъемлет крылья многоскладочных завес. Широко глаза открыл я, видя чудо из чудес: В паланкине облик лунный краше всех семи небес.
Два раба на сушу вышли, словно дьяволы черны, Деву высадили. Вижу: косы чудной толщины Обрамляют белый облик бесподобной той луны. Светом взора страны света были все освещены.
Тело радость окрылила, боль и дрожь вложила в грудь, Розу неба полюбил я, в ней увидел жизни суть. Вознамерился к светилу в тот же миг направить путь. Разве даст мой конь умчаться от него кому-нибудь!
Тростников свистящих трепет я прорезал второпях, Те почуяли чужого и растаяли в очах; Я достиг волны. В закатных, еле видимых лучах Уходящая терялась, обратив меня во прах".
Задрожало сердце, сжалось, жгучий выслушав рассказ. Ослабев, с коня упал я, проклиная мир сто раз. В кровь ланиты истерзал я, слезы хлынули из глаз. Я сказал: "Ее ты видел! О, срази меня сейчас!"
И, страданьями моими несказанно поражен, Заключив меня в объятья, утешал как мог Придон; Обласкал меня, как сына, и унял немолчный стон, Снегом слез своих жемчужных угасил мой пламень он.
"Ах, зачем поведал это я, безумием тесним!" Я сказал: "Не плачь! Слезами мы тоски не истощим. Мне пылать осталось, был я лучезарною любим. Всё скажу тебе, раз хочешь быть товарищем моим".
Рассказал я, что содеял злого рока произвол. Он ответил: "Как безумец, я с тобою речь повел. Ты, высокий царь индийский, для чего бы ни пришел, Одному тебе пристали и чертоги, и престол.
Тело пальмы бог возвысит, стан прекрасный укрепит, Удалит стрелу из сердца, хоть сначала грудь пронзит; С неба милости нахлынут, гром гремевший отгремит. Горе в радость обратится, возвратится цвет ланит".
Во дворец, грустя, вернулись двое с горестью одной, Я сказал: "Ты щит единый, обретенный в мире мной, Бог тебе не уподобил освещаемых луной. Я твою изведал дружбу, и не надо мне иной.
Подарило небо друга не имевшему друзей, Помоги же мне, страдальцу, речью мудрою своей! Посоветуй, как добиться приближенья встречи с ней! Если здесь не сыщем средства, вдаль поеду поскорей!"
Он сказал: "Сулил мне счастье царь заоблачных глубин, И пришел меня утешить ты, индийский властелин! Знай, иных утех вовеки не захочет Нурадин! Для служенья предстоящий раб твой верный я один.
Этот город – путь идущих отовсюду кораблей И прилежный собиратель всевозможных новостей. Здесь расспросим о лекарстве против немощи твоей. Если бог того захочет, станет жизнь твоя светлей.
Мореплавателей славных мы повсюду разошлем, Светозарную пусть сыщут, о которой слезы льем. Потерпи, уйми пыланье в сердце горестном своем! Позабыть заставит радость о страдании былом".
И, созвав людей тотчас же, он пришедшим дал завет: "Корабли вы снарядите, оплывите белый свет, Лучезарную найдите, чтоб очам вернула свет, Бедствий тысячу вкусите, а не семь иль восемь бед!"
Он из гаваней окрестных моряков отправил в путь, Приказал: "Ищите всюду, чтоб разведать что-нибудь!" Было счастьем ожиданье, и вздохнула легче грудь. Дни бессолнечных веселий я хотел бы зачеркнуть!
На престол в своих палатах посадил меня Придон И сказал: "Я ошибался и поднесь не умудрен, Как почтить того, кто вправе занимать индийский трон? Величавостью твоею кто не будет покорен?"
Срок истек, и возвратились те искатели вестей, Но напрасно исходили тьму нехоженых путей, Ничего не разузнали, не разведали о ней. Неуемный ливень снова заструился из очей.
Я Придону молвил: "Снова испытанье мне дано! Должно выговорить слово, хоть и горькое оно. Без тебя и днем и ночью одинаково темно. Ныне радости лишен я, сердце с горем сращено.
Мне в неведенье тяжелом пребывать не станет сил, И поэтому прошу я, чтоб меня ты отпустил". Услыхав, Придон заплакал, ливнем поле оросил, Молвил: "Мир отныне станет мне, царящему, не мил".
Хоть колена преклоняли все войска передо мной, Но, не внемля их моленьям, я простился со страной; Обнимали и лобзали умолявшие с тоской: "Оставайся и господствуй! Мы рабы твои, герой!"
Я сказал: "Разлука с вами нелегко дается мне, Но без милой нет веселья в самой ласковой стране. Я изменником не стану той украденной луне, Не поддамся увещаньям, доносящимся извне!"
Был тогда мне конь подарен Нурадином дорогим, Он сказал: "Ты, солнцеликий, станом с тополем сравним, Знай, останешься доволен иноходцем вороным; За горячность и ретивость будет он тобой любим!"
Проводил меня скорбящий, слезный дождь одел холмы. После долгих поцелуев, застонав, расстались мы, Все войска рыдали громко, в этой горести прямы. Как родные, разлучились, обретая бремя тьмы.
И опять искать я начал счастья, взятого в полон, Все края земли изъездил, обозрел со всех сторон, Но нигде ее следами взор мой не был озарен. Уподобился я зверю, тщетной страстью разъярен.
И, размыслив, что напрасно буду в поисках упрям, Возомнил найти забвенье в приближении к зверям; С увещаньем обратился я к Асмат и двум рабам: "Знаю, горя и страданий причинил я много вам·
Но теперь меня оставьте и спасайтесь кто куда, Позабудьте слезы наши, что струятся, как вода!" Люди выслушали это и сказали мне тогда: "Отмени приказ жестокий. Да минует нас беда!
Нам иного господина да не даст вовеки бог. Да позволит нам всевышний у твоих остаться ног, Чтобы ты, прекрасный тополь, возвышаясь, взоры влек. Как влагает бессердечье в сердце благостное рок?"
Отослать рабов не смог я, внял молящим их словам, Обиталища людские опротивели очам; Где зверей жилища были, останавливался там. Всё покинул, протоптал я путь по долам и горам.
Вот пещерные жилища дэвов мерзостной гурьбы, Завоеванные мною после яростной борьбы. Были дэвами убиты в схватке той мои рабы. Вновь познал я вероломство злого мира и судьбы.
С той поры я здесь уныло увядаю, милый брат, Убегаю в поле, плачу, забываюсь, тьмой объят. Об утраченной со мною плачет верная Асмат. Мне отрадна только гибель, жизни больше я не рад.
В чудном образе тигрицы прозреваю я ее, Оттого я взял у зверя одеяние свое. Эта женщина то плачет, то берется за шитье. Раз пронзить себя не властен, что ж острил я острие?
Ту достойно не прославишь, не родившись мудрецом. Об исчезнувшей мечтаю, истомясь в краю чужом. С той поры звероподобен, и, живущий со зверьем, Кроме гибели у бога не прошу я ни о чем".
Разорвал безумный розу, лепестки кровоточат, И хрустальное обличье раздробил жемчужный град. Автандил рыдает рядом, влажен стрел гишерных ряд. На коленях умоляет, утешает их Асмат.
Тариэль промолвил другу, полюбившему его: "Я тебе доставил радость, не имея ничего. Рассказал я, как терзало злого рока торжество, А теперь иди навстречу блеску солнца своего!"
Автандил сказал: "В разлуке станет жизнь еще страшней: Если я с тобой расстанусь, хлынут слезы из очей. Не разгневайся, прекрасный, правду выслушать сумей, Для возлюбленной ты гибнешь, оттого не легче ей.
Если врач, хоть самый славный, поражен болезнью злой, То, познав врача другого, он недуг откроет свой, Все мученья изъясняет, ощущая дрожь и зной. Знай, советчик наилучший для чужого – лишь чужой.
Слушай! Мудро, не безумно, говорю тебе сейчас: То, что враз нельзя запомнить, надо выслушать сто раз. Разве доброе содеет распаленный, разъярясь? Я теперь хочу увидеть ту, что заревом зажглась.
Поспешу я убедиться в том, что ею я любим, Доложу ей всё, что слышал, не займусь ничем другим. Если бога почитаешь, увещаньям верь моим! Заключим союз навеки, дружбу клятвой утвердим.
Дай мне клятву, что отсюда не уедешь в край иной, И клянусь, что никогда я не пожертвую тобой! Возвращусь к тебе, играя жизнью бренною земной. Да поможет бог умерить мне жестокий пламень твой!"
Тариэль сказал: "Как близок ты чужому бытию! Жаль тебе меня покинуть, словно розу соловью. Как же я тебя забуду, тополь, выросший в раю? Дай мне бог еще возросшей высоту найти твою!
Если снова, тополь стройный, ты вернешься к чужаку, Сердце в поле не ускачет, словно серна к ручейку. Если лгу я, гнев небесный на себя да навлеку! Только лик твой светлый сможет разогнать мою тоску".
Расцветая, обменялись этой клятвою святой Зори пламенных рубинов, славных слова красотой. Так друг друга полюбили, опаленные судьбой, Два товарища прекрасных были вместе ночью той.
В скорбном сердце Автандила лютый пламень не утих; Рассвело. Поцеловались. Час пришел разлуки их. Тариэль с душой угрюмой грани горестей достиг. Автандил с челом склоненным исчезал меж трав густых.
Тут Асмат за Автандилом со скалы спустилась вслед, Увядала, как фиалка, повторяла свой завет, На коленях умоляла: "Возвращайся к нам, спаспет". - "Кроме вас кого я вспомню? – прозвучало ей в ответ. -
Возвращусь без промедленья, не забуду к вам дорог; Лишь бы снова не покинул он угрюмый свой порог. На два месяца уеду, не продлится этот срок, Если даже растерзает сердце любящее рок".
СКАЗ 18 ВОЗВРАЩЕНИЕ АВТАНДИЛА В АРАВИЮ
Он, оттуда отдаляясь, стал от смерти недалек, Превратил в скребницу руку, расцарапал розы щек; Звери кровь его лизали – так он был к себе жесток. Долгий путь ездою быстрой укорачивал ездок.
Автандил туда приехал, где оставил он войска. Увидали, распознали, стала радость велика; Шермадина известили: "Прискакал издалека Тот, без коего была бы пышность пиршества горька".
Шермадин к нему помчался, приложил уста к руке, Целовал, и слезы счастья уподобились реке; Говорил: "Ужель положен въявь предел моей тоске? Разве я достоин видеть облик твой невдалеке?"
Господин рабу ответил и лицом к лицу припал: "Небесам хвала, коль счастлив ты, достойный всех похвал!" Пали ниц пред ним, и лучших, удостоив, он лобзал. Всюду люди веселились. Ликовал и стар и мал.
Автандил вошел в готовый для его приема дом; Лицезреть его собрались обитавшие кругом, Сел он, трапезу возглавил, схожий с пальмовым стволом. Дня наставшего отрадность не расскажешь языком.
Он поведал Шермадину всё увиденное им, Как нашел того героя, что, как солнце, несравним; И ресницы задрожали, подступили слезы к ним. "Без него дворец – лачуга", – молвил видевшийся с ним.
О делах своих поведал Шермадин ему потом: "Никому не рассказал я об отбытии твоем". Целый день он пробыл дома, отдыхая за питьем, А когда рассвет забрезжил, в путь отправился верхом.
Место пиршества покинул он, желанный для очей. Шермадин к царю помчался с вестью светлою своей, Кончил путь десятидневный в продолжение трех дней: "Переспорившую солнце хочет лев узреть скорей".
Он послал сказать: "Ты, царь наш, горд, возвышен и велик; Со смирением и страхом молвит рабский мой язык: Об исчезнувшем не знал я, устыдился и поник, А теперь могу поведать, ибо в тайное проник".
Восседавшему во славе властелину ратных сил, Всей Аравии владыке раб усердный доложил: "Диво-юношу нашедший к вам приехал Автандил". Молвил царь: "Узнал я ныне то, о чем творца просил!"
Той, не знающей затменья, Шермадин сказал, вошед: "Пред тобой предстанет ныне с вестью светлою спаспет". Ею, сладостнее солнца излучающего свет, Был он, с близкими своими, в ткани яркие одет.
На коня воссел властитель, встретить славного спешит; Вновь возрадовался витязь, чей подобен солнцу вид, И волненье увлажняет гладь стеклянную ланит. Царедворцев радость встречи озаряет и пьянит.
Автандил царя встречает и спешит сойти с коня, Ростеван его лобзает, за провинность не виня. Во дворец они въезжают, вид сияющий храня, Радость всех обуревает, повстречавших солнце дня.
Перед солнцем солнц склонился юный воин, лев из львов, Тут хрусталь, гишер и розу разукрасила любовь. Тем, чей блеск светлее света, не пристал домашний кров, Надлежало бы воздвигнуть им дворец из облаков.
Все на празднество собрались, полилось вино рекой, По-отцовски Ростеваном юный встречен был герой. Снова розы засверкали, окропленные росой. Царь для собранных рассыпал перлы щедрою рукой.
Кончен пир, уходят гости, опьяненные вином; Лишь визири остаются с Автандилом и царем, Рассказал спаспет о трудном испытании своем И о странном незнакомце стал рассказывать потом:
"Не дивитесь, что о нем я буду тягостно вздыхать; Лишь краса светил небесных красоте его под стать. Он в безумие ввергает всех дерзающих взирать. Увядающую розу терний злых терзает рать".
Кто несчастье в мире стерпит? Он лишен терпенья сам. Стал хрусталь с шафраном сходен, а тростник сродни шипам. Автандил о друге вспомнил, волю дал своим слезам, Здесь рассказывая повесть, им услышанную там.
"Витязь, взятую у дэвов, обратил пещеру в дом, И его луны служанка там находится при нем. Сделав платьем шкуру тигра, не нуждается в ином И теперь не видит мира, пожираемый огнем".
Досказал внимавшим чутко он рассказ печальный свой Про не знающего равных, ослеплявшего красой, Увлеченные рассказом отмечали похвалой: "Славы большей не бывало! Из героев ты герой!"
Повесть выслушав, отраду ощутила Тинатин, Проходил сей день отрадный в быстрой смене яств и вин. С Автандилом возле спальни повстречался раб один, Доложил: "С тобою встречи лучезарный чает крин!"
И, к любимой поспешая, юный воин засиял, Лев могучий, что со львами злые дали разделял. Был жемчужиною мира нежно радующий лал, Но для сердца он на сердце всё же сердце променял.
Словно солнце на престоле возвышалась Тинатин, Орошенная Евфратом пальма пламенных равнин. Был гишером изукрашен бело-розовый рубин. Смолкну. Пусть ее прославят все философы Афин!
Та, прекрасная, спаспета посадила пред собой; Озарялись два светила нежной радостью одной. Их беседа веселила. Дева молвила: "Открой, Сколько горя перенес ты в долгих поисках, герой!"
Молвил: "Если исполняет мир мечтаемое, верь, Вспоминать уже не должно прежних болей и потерь. Отыскал я тополь стройный, мне в Эдем открылась дверь; Он лицом подобен розе, цвет теряющей теперь.
Угнетенный статный тополь, он вздыхает тяжело И твердит: "Хрусталь утрачен, остается мне стекло. Нас, двоих скитальцев, пламя равносильное сожгло". Рассказал, с безумцем бедным в жизни что произошло.
Все страданья трудных странствий перечислил перед ней. Как желанного достигнул – говорил еще грустней. Тяготит того, как зверя, приближение людей; Скорбный, с тиграми блуждает вдоль безрадостных полей.
Нет хвалы, его достойной; он сиянием одет; Для людей, его узревших, больше нравящихся – нет. Юный облик мучит взоры, словно солнца жгучий свет. Гаснет роза, и ланиты обрели фиалки цвет.
Всё, что слышал, знал и видел, рассказал он дорогой: "Как в берлоге тигр, в пещере поселился тот герой, С ним служанка пребывает, умаляет пламень злой. Ах, на муки обрекает всех живущих мир земной!"
Повесть чудную услышав, успокоилась она; Просветленный лик явила восходящая луна И сказала: "Что на это я ответствовать должна? Чем же тягостная рана может быть исцелена?"
Он ответил: "Двоедушный в ком доверие найдет? В день условленный приеду я к достойному забот; Я тобой ему поклялся, солнце, полное щедрот. В ожиданье он сожженью ныне сердце предает.
Друг пусть другу верно служит, не щадя себя ни в чем; Должно сердцу быть для сердца и дорогой и мостом; От влюбленного влюбленный проникается огнем. Все отрады безотрадны мне, грустящему о нем!"
Солнце молвило: "Свершилось, внял господь моей мольбе: Ты с победою вернулся и любезен стал судьбе. Насаждаемое мною чувство выросло в тебе, И мое окрепло сердце, ослабевшее в борьбе.
С человеком, как погода, поступает мир земной: То обрадует лучами, то обрушится грозой. Горе в радость обратилось, луч блеснул передо мной. Если в мире есть отрада, для чего дружить с тоской?
Вижу: данная тобою клятва истинно крепка. Другу предан ты на деле, и разлука с ним горька, Отыскать лекарство надо, хоть задача нелегка; Но уедешь ты, и солнце облачится в облака".
"Горе с близостью твоею возросло, – сказал спаспет, - Чтоб замерзшему огреться, дуть на воду толку нет. Кто свои целует вздохи, истомясь, теряет цвет. Если я с тобой – беда мне, без тебя – не счислю бед.
Горе мне, коль буду брошен на сожжение в простор. Ныне целью стало сердце, стрелы бьют его в упор, Потому две трети блеска потерял цветок с тех пор. Больше скрыть нельзя страданий, распознает правду взор.
Внял я сладостным реченьям; этот мир теперь не лих, Знаю я, с шипами роза, но зачем встречать лишь их? Будь мне светом неущербным, чтоб огонь во мне утих, Дай мне что. – нибудь на память, ради всех надежд моих!"
Витязь юный, сладкогласный, средоточие красот, С лучезарною царевной речь почтительно ведет. Дева жемчуг подарила совершившему поход. Этой радости создатель полноту да ниспошлет!
Сладко витязю гишером овевать рубинов гладь Или тополь возле пальмы посадить и поливать, Налагать лучи на зрящих, на незрящих – тьмы печать. Разлученному с любимой остается горевать.
Созерцание друг друга наслажденьем было им. Автандил простился, вышел, вновь отчаяньем казним; Солнце плачет, слезы льются, хлещут ливнем кровяным, Стонет: "Кровь мою вкушая, этот мир неумолим!"
В грудь себя ударил витязь, лег синяк близ синяка. В сердце любящее входит нестерпимая тоска; Солнце землю затемняет, заходя за облака. Омрачающая душу с ней разлука нелегка.
Кровь и слезы бороздили белизну его ланит. Молвил: "Бывшее защитой солнце больше мне не щит, Как ресницы те пронзили сердца гордого гранит?! До свидания с любимой мир для радостей закрыт.
Был вчера в эдеме тополь насажден и орошен, А теперь кинжалом острым я безжалостно пронзен. Истязаемое сердце взято пламенем в полон. Все дела земного мира лишь бессвязный, лживый сон".
С причитаньями такими молодой скакал храбрец; Стан красивый изгибался, стал шафрановым багрец. Расставаньем омрачилось озаренье двух сердец. Облекается лишь в саван жизнь мирская под конец.
Он вошел в опочивальню, лег, печалью опален; Только мыслью неотступной он с возлюбленной сращен. Как под снегом луг зеленый, цвет лица теряет он, - Увядает куст цветущий, с ликом солнца разлучен.
Ненасытное людское сердце проклято судьбой, В жажде ласки все терзанья выносящее порой, Сердце, удержу не зная, страсти отдано слепой, И над ним ни смерть не властна, ни сильнейший царь земной.
Те сердечные от сердца сердцу высказав слова, Снял с руки подарок солнца витязь, видящий едва; Перлы белые, как зубы дорогого существа, Приложил к устам, и слезы обагрили очи льва.
На заре приказ прислали: "К нам немедленно скачи!" Не сомкнув очей, помчался расстилающий лучи. Толпы шли его увидеть, суматошно-горячи. Царь собрался на охоту. Затрубили трубачи.
Все натешились охотой и вернулись во дворец; Всех вельмож ввели с войсками, всякий принят был стрелец. В зале, к пиршеству готовой, сел в веселье царь-отец. Отзывался чанг чагану, затмевал певца певец.
Спасалара сын за чарой разговаривал с царем, И уста казались лалом, зубы – молнии огнем; Рядом правящие были, дальше – воинство кругом; Все далекого героя вспоминали за питьем".
Он пришел с тяжелым сердцем, слезы по полю текли. Перед взором ходит солнце, мирно спящее вдали. Он то встанет, то приляжет, сон виденья унесли. Чьи сердца внимали просьбам и терпенье обрели?
Лежа в спальне, стонет: "Сердцу нет надежды в мире зла, В отдалении отцвел я, ты в эдеме расцвела; Очи видящих сияют, а незрящих мучит мгла. Наяву не удостоишь, хоть во сне бы ты пришла!"
Причитал прекрасный витязь, чья тревога глубока: "Да протянется терпенье, словно мудрости река, От несдержанного сердца да отвяжется тоска, День узревший должен видеть и ночные облака!
Не спеши распасться, сердце, обрати себя в алмаз! Жить, служа своей любимой, благороднее в сто раз. Пусть твои страданья станут незаметными для глаз. Ведь любви не подобает выставляться напоказ".
