СКАЗ 38 КАК ФАТМАН ПРИВЕЛА НЕСТАН-ДАРЕДЖАН К СЕБЕ И ПОВЕДАЛА О НЕЙ УСЕНУ
Я взяла красу, которой славословия не льстят; Перед ней, чтоб не узрели золотых лучей каскад, Опустила я свободно подымающийся плат, От ресниц метель подула, на рубины падал град.
Так вошла в мой дом та пальма, что в эдеме взращена; В пышно убранных палатах поместилася она, И была моею волей ото всех утаена. Для услуг дала я негра и входила к ней одна.
Эта дева удивляла поведением своим, День и ночь из глаз бежавший был поток неистощим; Лишь на миг она смолкала, вняв молениям моим. Как я жить могу в разлуке, предаваясь мукам злым!
Перед ней алмазным ливнем был всегда залит ковер, И гишеровые копья закрывали скорбный взор; Чащи черные черпали черноту больших озер, И просвечивали перлы сквозь коралловый раствор.
Не могла я выбрать время для расспросов и речей. Если спрашивать пыталась: "В чем причина скорби сей?" То в ответ она безмолвно изливала слез ручей, Из людей никто не стерпит боль, доставшуюся ей.
И постель и одеяло отвергала та луна, Одеянья и покрова не снимала и для сна; Ей подушку заменяла лишь рука ее одна, После сотни просьб лишь каплю съесть решалася она.
Описать должна подробно я сверкавшее на ней; Хоть видала я немало самых редкостных вещей, Тот покров казался чудом и для опытных очей, Бархат мягкостью являл он, панцирь прочностью своей.
Так она довольно долго этот радовала дом. Я старалась, чтобы с тайной муж остался незнаком; Порешила: коль узнает, разболтает он о том; То входила к ней, то снова выходила я тайком.
Я подумала: "Но как же, ничего не рассказав, Мне искать ей утешенья, развлеченья и забав? Если муж о ней узнает, обнаружит злобный нрав, Как сокрою свет, что солнце затмевает, засияв?
Что одна я делать стану с нарастанием огня? Лучше мужу повиниться, подозренья отгоня. Перед тем да поклянется, что не выдаст он меня, Не захочет он погибнуть, страшной клятве изменя.
Я его расположила нежной лаской, добротой, Объявила: "Если хочешь знать о редкости одной, Поклянись, что никому ты не откроешь тайны той". Он сказал: "Пускай о скалы я ударюсь головой!
Что поведать пожелаешь, не скажу я никому: Ни завистнику, ни другу, ни владыке своему". И, открыв Усену тайну, объявила я ему: "Ты за мною следуй к солнцу, разгоняющему тьму".
Лишь вошли в покои девы мы с особого крыльца, Вопросил Усен, увидев уязвлявшую сердца: "Из чего и кто содеял странный свет ее лица? Если то земли творенье, пусть прогневаю творца!"
Я сказала: "Это призрак иль земное существо, Кроме сказанного мною я не знаю ничего. Спросим, кто она, откуда и скорбит из-за кого? И ответить соизволит, если сердце не мертво".
Мы вдвоем вошли бесшумно, уважения полны, Доложили ей: "Светило, мы тобою сожжены; О, поведай, в чем лекарство для тускнеющей луны? Несравненные рубины чем в шафран превращены?"
Слыша нас или не слыша, дева уст не разняла, Не показывались перлы, роза связана была. Извивающихся змеек перепутались тела; Затесненное драконом солнце сковывала мгла.
Эта дева не внимала нашим трепетным речам, И сидела как тигрица, притаившаяся там, Снова хлынувшие слезы уподобились ручьям. "Я забыла всё! Уйдите!" – вот всё сказанное нам.
Возле плачущей мы сели, зарыдали вместе с ней, Но, о сказанном жалея, не нашли иных путей. Умалить едва смогли мы возрастание огней, И от наших угощений отказался свет очей.
Муж сказал: "В ее сверканье всех печалей жар угас. Как же смертный поцелует пламя щек и солнце глаз? От нее вдали страданье возрастает в сотни раз. Если дети мне дороже, пусть умрут они сейчас!"
От нее уйдя нескоро, свой мы прокляли удел, Был приход пределом счастья, а уход – всему предел. Близ нее мы забывали суету торговых дел, Нам сердца источник света сетью крепкою одел.
СКАЗ 39 СООБЩЕНИЕ О НЕСТАН-ДАРЕДЖАН, УСЕНОМ ЦАРЮ СДЕЛАННОЕ
Ночь и день чередовались, много дней прошло потом. Объявил Усен: "Давно уж не видался я с царем: Не мешало бы с дарами мне поехать в царский дом". Я сказала: "Зла не вижу я в желании твоем".
Взял он перлы и рубины. Я, спеша предостеречь, Умоляла: "Опасайся ты придворных бражных встреч! Если ты о ней расскажешь, то вонзишь мне в сердце меч!" Клятву дал: "Не выдам тайну, пусть глава скатится с плеч!"
Пировал страны властитель той веселою порой, Был Мелик-Сурхав с Усеном связан дружбою большой; Принял царь подарки друга, усадил его с собой. Ах, насколько опрометчив и смешон купец хмельной!
Много выпил царь с Усеном, стала речь их не строга. Позабыл Усен о клятве, честь ему не дорога. Что тому Коран и Мекка, кто нечистому слуга! Не идет вороне роза, не идут ослу рога.
Обратился царь к Усену, опьяневшему вполне: "Где каменья ты находишь, неизвестные в стране? Где найти рубины, перлы, даже меньшие втройне? Всех сокровищ для оплаты, видит бог, не хватит мне!"
Отвечал Усен с поклоном: "Всё тебе подчинено, О светило дня, тобою бытие озарено. Всё Усеново именье, всё богатство – чье оно? Я нагим рожден из чрева, мне царем добро дано.
Не пристало снисхожденье к незначительным дарам. Что каменья? Солнце мира для царевича отдам, Этим делом несомненно угожу я господам, И еще приятней станет ваше царствованье вам!"
Ах, опору веры, клятву, без стыда нарушил он! Рассказал царю о деве, озарявшей небосклон. Так пирующий властитель был купцом увеселен, Привести ее велел он; слово царское – закон.
Я была в своих покоях, не томил меня недуг. Царской стражи предводитель на пороге вырос вдруг. С ним, как водится, явилось шестьдесят дворцовых слуг, "Нечто важное случилось", – я сказала сердцу вслух.
Слово царское промолвил предводитель стражи той: "Преподнес Усен владыке свет затмившую красой, Приведи скорее деву, уведем ее с собой!" Тут гора повергла гору, небо пало надо мной.
Я спросила с удивленьем: "Что за деву надо вам?" Был ответ: "Царю подарен лик, подобный небесам!" Не могла я прекословить смертью дышащим словам, Не могла ни приподняться, ни сидеть остаться там.
Я вошла, сидела дева светозарная в слезах; Ей сказала: "Видишь, солнце, мы у злой судьбы в сетях. Надо мной нависло небо, порождающее страх: Царь забрать тебя желает. Я повергнута во прах".
Та сказала: "Что дивишься ты несчастиям сестры? Ведь судьба меня терзает с незапамятной поры. Было б дивным измененье роковой ее игры, Для меня привычны горя и несчастия дары".
Слезы, падая, казались перлов крупных чередой. Позабывшая различье между счастьем и бедой, Встала дева без боязни, словно тигр или герой, И окуталась поспешно ей протянутой чадрой.
Я в сокровищницу нашу несравненную вошла, Перлов царственных набрала, сколько вынести могла; Равной ценности селенья ценность каждого была. Опоясала я ими древо света и тепла.
Я сказала: "Эти перлы никогда не повредят", И увел мое светило царских воинов отряд. Царь узнал, навстречу вышел. Били бешено в набат. Шла прекрасная безмолвно, устремляя долу взгляд.
Всё росла и расширялась любопытных череда, Перед их напором стала стражи твердость не тверда. Созерцанием пришедшей наслаждавшийся тогда, Ей сказал властитель: "Солнце, как попало ты сюда?"
Тут кругом все заморгали, нестерпимый пламень жег. Молвил царь: "Я, много знавший, был от знания далек. Кроме бога всеблагого кто б увидеть это мог? Кто влюблен в нее, в безумье вдаль ускачет без дорог".
Он расспрашивал светило, усадив его с собой: "Кто ты, чья ты и откуда снизошла ты в город мой?" Но уста не раскрывались бело-розовой зарей, Что бестрепетно сидела со склоненной головой.
Не привлек вниманья девы ни один его вопрос: Знать, поток иных раздумий далеко ее унес. Жемчугами не сверкали лепестки сомкнутых роз. Изумляла созерцавших доводившая до слез.
Царь сказал: "Что можно думать о безмолвии таком? Есть на это два ответа: истомленная огнем, Дева думает всё время о возлюбленном своем И ни с кем иным не может молвить слова ни о чем.
Иль возвышенная мудрость небесами ей дана, Горе горем не считает, радость – радостью она; Для нее беда и счастье – сказка чудная одна; Мысль ее на крыльях белых в синеву устремлена.
Дай царевичу, о боже, над врагами торжество И заставь светило это встретить радостно его! Может быть, немое станет говорящим существо. Пусть грустит луна без солнца здесь до времени того".
О царевиче скажу я: хорошо сражался он, Был отважен и прекрасен, добронравен и умен, Сокрушал тогда он в битвах силу вражеских племен. Для него отец готовил блеск, сжигавший небосклон.
Нарядили то светило, что затмило рой планет, И каменья засверкали, расточая яркий свет, Был из цельного рубина на чело венец надет. И прозрачные кристаллы украшали розы цвет.
Царь велел: "Украсьте спальню озарившей высоту!" И из золота литого ей поставили тахту. Проявил владыка славный, как достойно, доброту - Усадил собственноручно светозарнейшую ту.
Девять евнухов призвал он, стала стража у дверей; Сел за пир, как подобало, царь, рожденный от царей, И Усену дал подарки, злата чистого ценней. Били громко барабаны, пели трубы трубачей.
Длился пир. И было ими много выпито питья. Дева сердцу говорила: "Не легка судьба моя; Ах, кому себя предам я, страсть единую тая? Чтобы этого избегнуть, что должна содеять я?
Пусть ланит розоподобных красота не отцветет, Может быть, мне даст победу царь заоблачных высот. Если разум не померкнет, кто же сам себя убьет? Мудрость мудрому поможет уцелеть среди невзгод".
После евнухов созвало и сказало пламя дня: "Поступаете вы глупо, несогласную храня. Понапрасну ваш властитель счел невестою меня, Понапрасну и кимвалы надрываются, звеня.
Не гожусь я вам в царицы, предстоит мне путь иной, Нет, моим не станет мужем ваш сверкающий герой! Прекратите уговоры, неизменен жребий мой, Мне остаться в этом доме не положено судьбой.
Никогда не соглашусь я, заколю себя ножом, И властитель вас, конечно, повелит казнить потом. Лучше перлы вы возьмите, те, что в поясе моем, Скрыться дайте мне возможность, отпустив меня тайком".
Перлы белые достала озарявшая дворец, Из граненого рубина с головы сняла венец И сказала: "Всё возьмите, не черня своих сердец, - Мне свободу возвратите, не забудет вас творец!"
Те схватили украшенья, что прекрасная сняла; Своего царя забыли, так их жадность разожгла; Тайно вывести решили ту, что солнечно-светла. Посох дьявольского корня – злато – деет много зла!
Никогда отрады злато златолюбцу не дает; Лишь со скрежетом зубовным в землю алчущий сойдет; Злато входит и уходит, всё не сходится расчет; Жадность к миру дух привяжет, отвлекая от высот.
Раб, один из одаренных, снял наряд презренный свой, Дал в него переодеться одарительнице той. В зале музыка гремела, ход избрали потайной, И луна осталась полной, не проглоченной змеей.
Вслед и евнухи исчезли, проскользнувшие тайком. Лучезарное светило постучалося в мой дом, Вышла я, луну в объятья заключила с торжеством. Не вошла она в жилище, хоть просила я о том.
Изрекла: "Я откупилась, отдала твои дары. Милосердная, да будут небеса к тебе добры! Дай мне лошадь поскорее, дай умчаться до поры, Иль вернет меня властитель, чьи служители хитры!"
Я в конюшне отвязала наилучшего коня, Село весело светило, не вздыхая, не стеня. Так на Льва садится солнце ярко блещущего дня. Я посеяла, но жатва ускользнула от меня.
Потемнело. Слух пронесся. Стражи кинулись кругом, Тесно город оцепили и ко мне ворвались в дом. Я сказала: "Если солнце в доме спрятано моем, Уличенная, да буду я наказана царем!"
Не нашли и устыдились, и пропал беглянки след. С той поры дворец горюет, и нигде улыбки нет. Фиолетовый все носят, вместо пурпурного, цвет, И не радует державу золотого солнца свет.
Но пока прерву я повесть об источнике услад, Расскажу об угрожавшем, что пучиною объят. Я была его козлицей, стать он козлищем был рад. Мужа трусость опозорит, а жену распутный зад.
Не нашла я счастья в муже, неприглядном и худом. Чачнагир же, витязь юный, был в монарший принят дом; Хоть любила, не ношу я ныне траура по нем; Кровь его мне, ненасытной, показалась бы вином.
Обезумев, я до слуха чачнагира довела, Как явилась дева-солнце, как лисицею ушла. Он грозил разоблаченьем, посулил немало зла. Для меня он труп, не больше! Ах, как я себя спасла!
Он со мной, бывало, споря, не стыдился угрожать. Пригласив тебя, не знала, что приедет он опять. Сообщил он о желанье в нашем доме побывать; Я гонца к тебе послала, чтобы ты вернулся вспять.
Не поехал ты обратно и лучом ворвался в дом; Он вошел, и вы нежданно в доме встретились моем, Потому была я в страхе и охвачена огнем. Смерти мне желал он сердцем, а не только языком.
Ко двору, когда б не умер, он явился бы опять, Разъяренный, поспешил бы обо всем он рассказать; Царь рассерженный велел бы дом Усена разметать И, детей пожрать заставив, вслед за тем казнил бы мать.
Знай, за то.тебе заплатит вседержитель всеблагой. Ты меня от взгляда змия спас могучею рукой. Ублажать отныне буду нрав судьбы уже не злой: Гибель мне не угрожает, и смеюсь я над бедой".
Автандил сказал: "Об этом есть и в книгах мудрецов: Разъяренный друг страшнее самых яростных врагов - Не доверится такому, кто не вовсе безголов. Но не бойся, умерщвленный не войдет под этот кров.
После бегства светлой девы разве не было вестей? Умоляю, расскажи мне всё, что знаешь ты о ней!" Та ответила, потоки изливая из очей: "Освещавшее долины скрылось полчище лучей!
О судьба, ты лжешь бессменно, твой прообраз – сатана, В чем твоя измена скрыта и отколь идет она, Где схоронена тобою несравненная луна? Где ни будь, везде бесцельность мира этого видна".
СКАЗ 40 РАССКАЗ ФАТМАН О ПЛЕНЕНИИ НЕСТАН-ДАРЕДЖАН КАДЖАМИ, АВТАНДИЛУ ПЕРЕДАННЫЙ
Изрекла Фатман: "Всю землю озарявшая ушла, Жизнь, которую случайно для себя я обрела; С той поры я изнываю, душу сковывает мгла, Из очей неистощимых слезы льются без числа.
Дом и дети мне постыли, жизнь казалась вечным злом, В полусне я горевала, и во сне, и перед сном, А Усен, клятвопреступник, представлялся мне лжецом; Подойти ко мне не смел он и с опущенным лицом.
Как-то раз я проходила мимо стражи. Был закат. Дом узрев странноприимный, я помедлила у врат. Вспоминала то светило, чьи огни меня казнят, Клятву каждого мужчины проклинала много крат.
Некий раб и три сопутных забрели в наш славный град. У раба наряд был рабский, у других – простой наряд; За гроши питья и пищи накупив, уселись в ряд, Пили, ели, толковали, хохотали нараскат.
Я внимала, говорили: "Веселимся мы и пьем, Но меж нами каждый знает очень мало о другом: Кто, зачем, куда, откуда и каким идет путем. Пусть же каждый без утайки всем объявит о своем".
Пересказывали вести, как давно заведено, Молвил раб: "О братья, небом провидение дано! Я собрал для вас алмазы, вы же сеяли пшено: Восхвалю свое известье, ибо лучшее оно.
Я слуга царя, что правил всей Каджетскою страной, Но однажды царь великий был сражен болезнью злой, Вдов и сирот утешитель удалился в мир иной, А царевичи царевой опекаемы сестрой.
Дулардухт – жена, но сердцем неподатливей камней; Рать ее неуязвима, а сама разит людей. Как сыны Росан и Роди, два племянника у ней, Ныне власть ее простерлась над Каджетиею всей.
Мы узнали, что за морем умерла ее сестра. Омрачились царедворцы, и никто не ждал добра. Кто доложит о покойной, что пришла ее пора? Раб Рошак был старшиною всех служителей двора.
Он сказал: "На плаче этом я не буду, хоть убей. На разбой пойду в долины я с дружиною своей, Возвращусь обогащенным, не промешкав много дней, Провожать пойду царицу, о сестре поплачу с ней".
Он созвал своих подручных, мы сошлись к нему на зов; Из пришедших он с собою взял отборных сто рабов. По ночам подстерегали, днем ловили мы купцов, Караваны разоряли, изрубив проводников.
Так однажды ночью темной мы блуждали, сея зло; Неожиданно равнина озаряется светло. Мы сказали: "Неужели солнце на землю сошло?" Пораженные, болтали всё, что в голову взбрело.
Что зарей одним казалось, то – луной другим очам; Рассмотреть вблизи желая, приближались мы к лучам; Окружить спеша сиянье, растянулись по полям, Глас, из блеска исходящий, обратился властно к нам:
"Кто вы, всадники? Хочу я слышать ваши имена! Я послом в Каджети еду! Сторонитесь от меня!" Но, услышав, приближались мы, молчание храня; Перед нами оказался всадник с обликом огня.
Взор был молнии подобен, пересекшей небосклон; Был сияньем беспредельным сумрак ночи освещен, Был тенистый строй гишерный блеском перлов озарен, Но звучал сердито голос, хоть прекрасен был и он.
Обратились мы к светилу дружелюбным языком. Ложь открылась – это солнце вовсе не было рабом, В нем мы женщину узнали, подобрались мы тайком И пленить дерзнули солнце, обступив его кругом.
Вновь ее мы попросили: "О себе поведай нам. Чья ты, кто ты, в местность эту по каким пришла путям?" Но в безмолвье пребывала волю давшая слезам. Блеск драконом поглощен был, и тоскливо стало нам.
От сомкнутых уст прекрасной не дождались мы вестей: Кто она, какой бездушный обманул ее злодей? Не поведала, в досаде, нам истории своей, Взором, аспиду подобно, цепенящая людей.
Нам Рошак велел: "Не смейте вы светлейшей докучать; Дело дивного светила очень трудно изъяснять; О судьбе царицы нашей люди могут лишь мечтать, Ибо ей дарит создатель всё, что может удивлять.
Эта девушка нам богом вечноблагостным дана; Отведем ее к могучей, осчастливит нас она, Если скроем, то, конечно, обнаружится вина И позорными навеки станут наши имена".
Мы с Рошаком согласились, прекратился этот спор; Все отправились в Каджети с освещавшею простор; Больше к ней не обращались, и не ранил разговор Застилавшему слезами ослепительный свой взор.
Я сказал тогда Рошак: "Отпусти меня пока, Я заеду в Гуланшаро и вернусь наверняка". Разрешил он. "В граде этом у меня лежат шелка, Захвачу их и не медля догонять помчусь войска".
Был рассказ раба приятен для внимающих людей, Слезы лить я перестала, стало на сердце светлей; Я узнала каждый признак той, что всех надежд милей, Успокоилась немного от нечаянных речей.
Привела того раба я, усадила пред собой, Повелела: "Повтори-ка мне рассказ чудесный свой!" И вторично рассказал он о беглянке молодой. Умиравшая в мученьях, снова стала я живой.
Я тотчас же обратилась к черным двум моим рабам, Что, волхвуя, становились недоступными очам, И в Каджети их послала, чтоб они, не медля там, Всё разведали о ясной и скорей вернулись к нам.
Через трое суток ими я была извещена, Что царице, в путь спешащей, огнеликая дана; От людей теперь сокрыта несравненная луна И помолвлена с Росаном, малым юношей, она.
"Мы на ней Росана женим, – Дулардухт велела так, - Не до свадьбы нам сегодня, торжествует в сердце мрак; Возвратившись из-за моря, я устрою этот брак". В замке евнух охраняет красоты небесной знак.
Чародеев знаменитых увезла она с собой, Ибо долгий путь опасен и враги готовы в бой; А войска ее остались за оградой крепостной, И, отплывшая, не скоро приплывет она домой.
До сих пор столица каджей неприступною была; Посредине их твердыни возвышается скала, А в скале – проход, идущий от подножья до чела, Где таится та зарница, что губительно светла.
У дверей прохода вечно стражи грозные стоят. Там дозорных десять тысяч, имениты все подряд; По три тысячи охраны у троих каджетских врат. Сердце, с миром бессердечным как союз твой не разъят?"
Эти новости услышав, солнцеликий Автандил Отцветающую розу снова ярко расцветил; Полный радости великой, небеса благодарил, Разузнав, куда сокрыли то светило из светил.
"О, любимая, – сказал он, – видно, я тобой любим, Грусть развеяна рассказом увлекательным твоим, Но давай беседу нашу о Каджети мы продлим! Каждый каджи бестелесен, как же станет он земным?
Я скорблю о полоненной, и палят меня огни, Только что ей смогут сделать бестелесные одни?" Та ответила: "От сердца ты сомненье отгони! Каджи – люди, а не бесы, хоть враждой полны они.
Люди каджами зовут их потому, что этот род На высотах достигает волхвования высот, Всем вредит и досаждает, недоступный для невзгод. Тот ослепшим возвратится, кто на каджей нападет.
Чудеса они являют, поражают слепотой, На ладьи врагов бросают злых смерчей свистящий строй, По волнам шагают смело, воду делают сухой, Знойный полдень затемняют, освещают мрак ночной.
Потому так называют окружающие их, Хоть они не бестелесны, вроде всех людей земных". Благодарность изъяснил он: "Мой огонь теперь утих. Стало на сердце светлее от чудесных слов твоих".
Автандил, рыдая, славил побеждающего тьму: "С благодарностью безмерной я дары твои приму. Ты, никем не изъяснимый, не доступный никому, Боль нежданно исцеляя, внял моленью моему".
Вседержителя он славил за услышанный рассказ, Но Фатман возревновала солнцеликого тотчас. Не перечил распаленной притягательной для глаз: Покоряясь, целовал он целовавшую не раз.
С Автандилом этой ночью, лежа, тешилась она, Хоть в объятья неохотно им была заключена; Ведь мерещилась герою аравийская луна, Обезумевшее сердце до утра не знало сна.
Слезы витязя стремились докатиться до морей, И корабль гишерный плавал в черном омуте очей. Витязь думал: "Кто владеет ныне розою моей? Я – как ворон на навозе, хоть рожден как соловей".
Мог растрогать даже камни плач рыдавшего тайком, И затоном стало поле роз, обрызганных дождем. Услаждалась, ликовала с ним лежащая вдвоем: Ворон, розу обретая, стать захочет соловьем.
На заре пошел купаться лучезарный светоч стран; Благовонья и одежды поднесла ему Фатман, Много платьев подарила, не один дала тюрбан: "Как угодно одевай же, без стесненья, статный стан!"
Он подумал: "Я сегодня о себе не умолчу! Одеяние торговца променяю на парчу". И оделся витязь в платье, подходящее к мечу, Красоту свою умножил, уподобился лучу.
На обед к Фатман тогда же приглашен был Автандил, Разукрашенный явился, весел сердцем, полон сил; Он любовницу вельможным одеяньем удивил. Улыбаясь, объявила: "Ты мне взоры усладил".
Изумленная, безмерно восторгалась красотой; Но, украдкой усмехаясь, говорил себе герой: "И доныне я не понят этой женщиной смешной". Он терпел ее объятья. Разве был исход иной?
Пообедали, расстались, поскакал домой спаспет; Задремал, хмелен и весел, в шелк и золото одет; Только к вечеру проснулся, по полям рассыпал свет, Пригласил Фатман: "Один я, никого со мною нет".
Лишь вошла, от изумленья перед ним упала ниц: "Ах, убьет меня, алоэ, это полчище зарниц!" Усадил ее поближе блеск, не знающий границ, И на рощу роз упала тень от хижины ресниц.
Автандил сказал: "Быть может, словом сердце разобью, Задрожишь, почуяв новость, словно в руки взяв змею. Лишь теперь тебе откроюсь, ничего не утаю; Знай, гишеровые стрелы пронизали жизнь мою.
Ты решила: он торговый возглавляет караван. Знай, мне все войска вверяет царь великий Ростеван, Многих ратей предводитель, я ношу спаспета сан, Мне открыты арсеналы в городах аравитян.
Я в твоей надежной дружбе совершенно убежден. Дочь царя лицом хрустальным озаряет небосклон, И ее сверканьем нежным я расплавлен и сожжен, На чужбину ею послан я, хранивший царский трон.
Я разыскиваю ныне деву, бывшую с тобой; Ту луну ища повсюду, обошел я круг земной, Льва я видел, что блуждает ради бедствующей той, Сам себя уничтожая нескончаемой тоской".
О своих скитаньях долгих рассказал ей Автандил И о том, кто стан прекрасный в шкуру тигра облачил: "Для неведомого мужа ты – бальзам, источник сил, И осушишь ты ресницы цвета вороновых крыл.
Сделай так, Фатман, чтоб витязь огнеликий не угас. Мы поможем вспыхнуть снова солнцам, гаснущим сейчас; Люди все, узнав об этом, славословить будут нас. Может, вновь соединятся разлученные не раз:
Колдуна ко мне пришли ты, пусть в Каджети он пойдет, Наши новости доложит солнцу в облаке невзгод; Совершить нам подобает всё, что дева изберет. Если бог того желает, мы низвергнем тьмы оплот".
Изрекла Фатман: "Отрада мне создателем дана, Весть, услышанная мною, лишь бессмертию равна!" Мага, черного как ворон, привела тотчас она, Повелев: "Спеши в Каджети, где скрывается луна.
Днесь узнаю, сколь полезна для меня волшба твоя, Из моей пронзенной жизни устрани ты острия, Солнцу, жаждущему вести, дай целебного питья!" И ответил тот: "До завтра всё узнать сумею я".
