Tony Lonk
Pandemonium Трип
Когда целебные практики с ногами подошли к концу, ведьма принялась за ожоги, охватывающие большую часть его тела. Безжалостно отодрав въевшиеся в кожу остатки одежды, она сразу же склонилась над ранами и начала тихо нашёптывать что-то на известном только ей языке. Эти странные манипуляции длились дольше, чем вправка ног, и ей приходилось несколько раз начинать всё заново, возвращаясь к тем участкам, над которыми она уже шептала.
Применив на нём все свои умения, ведьма приказала Адаму лежать до рассвета. Каким-то волшебным или обычным ведьмовским способом, она выровняла и успокоила его дыхание. Дышать по особой технике, было одним из главных её условий, после сурового приказа не двигаться до тех пор, пока не прокричит первый петух. Тихое, несколько ленивое дыхание должно было помочь ему сохранять нужное внутреннее состояние ради того, чтобы его внешнее состояние стало хоть сколько-нибудь нормальным.
Перед тем, как скрыться во тьме зарослей Блуднища, она дала таинственное напутствие, которое Адам забыл, но не навсегда, и вспомнил его только тогда, когда понял, что в своё время зря не прислушался к поистине пророческим словам.
– Мне жаль тебя, мальчик. – по-доброму произнесла она. – И ты себя пожалей. Но только сегодня. Потом у тебя не будет на это права. Ты родился заклеймённым. Это твой дар и одновременно наказание. У тебя два пути. Оба трудные. Добрый и злой. В тебе самом поровну добра и зла. Никогда не отрицай ни одно, ни второе. В любом случае, тебе не удастся избежать страданий. Я не знаю, каким ты будешь. Выбор за тобой. Сделав выбор в пользу определённой стороны, ты потеряешь свободу. Свободны те, кто не выбирают.
С первыми криками петухов, Адам медленно пошевелил одной ногой. Страшной боли больше не было. Не без труда, ему удалось подняться и сделать несколько осторожных шагов. Чудом, поймав удачу за хвост, приободрённый и полон надежд на лучшее, он медленно пошёл к домику. Там, он принялся детально рассматривать каждый дюйм своих повреждений. К его огромному удивлению, ожоги выглядели не так страшно, а боль в тех местах постепенно унималась. Себя нового – без волос, бровей и ресниц, он воспринимал с отвращением. Остатки его обгоревшей одежды затерялись в Блуднище – к домику он шёл почти голым. От него разило едким запахом гари и жжёных волос. Положение казалось непоправимым, но упрямый мальчишка не сдавался.
Пока все, и даже Мазафакер, мирно спали, Адам закрылся в ванной комнате. Первым делом, он взял ножницы, чтобы состричь оставшиеся волосы. Эта задача далась ему на удивление быстро. Он умело орудовал ножницами, но действовал всё так же – превозмогая боль. Для второго дела, от него требовались отвага и терпение, и об этом он, конечно же, не знал.
Ему не терпелось смыть с себя ужасный запах, вызывающий приступы тошноты. Нетерпение столкнулось с невозможностью. Он не мог подставить поражённые участки кожи под проточную воду. Немного подумав, неваляндер вспомнил кое-что из прежней жизни бок о бок с Воваджи. Решить неразрешимую проблему могла обычная чистая тряпка. Как нельзя кстати, ему на глаза попалось небольшое полотенце, оставленное для него же заботливой мамой, о которой он не переставал думать ни на минуту. Имея всё необходимое, Адам принялся смачивать полотенце в тёплой воде и осторожно протирать своё истерзанное тело.
Как бы он не старался – запах бил в нос с той же интенсивностью, что была до обтираний. Усердные действия с мокрым полотенцем оказались бесполезными, только усугубляющими положение. Когда боль и разочарование оказались сильнее его недетского упорства, мальчик сдался.
Утром, раньше обычного, словно чувствуя что-то неладное, Мария пришла поздороваться с сыном, но комната Адама была заперта изнутри.
– Что у тебя случилось, сынок? – спросила она.
– Ничего, мам. Просто я не в настроении. – быстро ответил Адам, пытаясь выдумать оправдание собственному поведению, что было для него нетипичным.
– Почему?
Тут Адам выдал то, чего сам от себя не ожидал:
– Просто Нона меня не любит, а вот я её очень люблю и мне от этого грустно.
Мария молчала. Впервые она не знала, что ответить сыну.
– Мам, можно я сегодня побуду один, и не буду выходить из своей комнаты? – попросил Адам, продолжая следовать нетипичной линии своего поведения. – Всего разочек, мам.
Просьба сына, вызвала у Марии странное и несколько крамольное чувство облегчения. Отсрочка серьёзного разговора о тонкостях любви казалась единственно верным решением. Она была согласна отойти в сторону на один день.
– Хорошо, милый. Пусть будет по-твоему. – сказала она. – Я принесу тебе завтрак.
Возможно, настоящая мать не должна была оставлять своего сына наедине с его грустью. Возможно, настоящая мать должна была вмешаться и сразу же всё решить. Мария доверяла сыну, который никогда её не подводил по-серьёзному. Она была не настоящей, но хорошей матерью.
5
Мазафакер страдал. Его терзали неизвестно откуда взявшиеся муки совести, пробуждающие в нём человечность. Внутри него боролись две личности: обиженный Кассий, в котором сохранилось немного добра и жестокосердный Мазафакер, уже давно одержавший верх над всем его существом. У горящего хлева, таинственный незнакомец, он же Туфон, пытался вытащить из тёмных глубин его личности именно Кассия, но на страже его заточения нерушимо стоял Мазафакер. Страдания Мазафакера стали следствием того, что Кассий всё-таки услышал Туфона и пытался проявиться. Именно Кассий крепко держал плеть, безжалостно стегая всё своё тело. Неосознанно, устроив себе нечто вроде самоочищения, он высвобождался от внутреннего отпечатка содеянного им злодеяния путём переживания особых мучений.
Учинённый им пожар испугал его гораздо сильнее, чем Адама. Скорее, его пугали собственные перспективы в свете последующих событий. С каждым новым ударом, он выбивал из себя страхи, сожаления, сомнения, вину. Так он уступал главенство Мазафакеру. Мазафакер не хотел быть виноватым, и в своей картине мира всю вину он возлагал на Адама, маму и бабушку, не по-детски осознавая, что реальная вина была закреплена исключительно за ним.
Продумав наперёд свою подлость, он всё же забыл уделить внимание возможным последствиям и тому, как ему придётся объясняться перед остальными. В его голове крутилось множество отговорок, но ни одна из них не годилась. Раз за разом, он представлял себя перед матерью, бабушкой и Марией. Раз за разом, Мазафакеру не нравилось то, что ему выдавало собственное воображение. Он выглядел трусом, говорящим очевидный бред. Удар за ударом, он жестоко наказывал в себе труса. Затем, последовали наказания за всё остальное. Последняя очередь отводилась Мазафакеру-предателю, ведь в их дружбе с Адамом оказалось гораздо больше настоящего, чем притворного с его стороны, и это вынуждало его вновь наказывать себя, но уже за то, что он дружил со своим единственным врагом искренне. В его сознании и эмоциях царил хаос, а это означало, что с той дурно пахнущей сущностью, о которой говорил Туфон, никто не совладает.
Как бы то ни было, Мазафакеру удалось разобраться с внутренними терзаниями, загнать Кассия обратно в тёмные глубины собственной личности, и, в конце концов, сладко уснуть. Угревшись в кровати, он решил, что всё умное придумается и сделается утром. Стресс, боль и усталость клонили его ко сну.
Посмотрел бы кто на этого мальчика в тот момент, когда он мирно спал, правда о нём показалась бы подлой клеветой. Он лежал на боку, подложив обе руки под щёку. Его губы сжались в милый бантик, а нежные веки и длинные чёрные ресницы, скрывали уже давно ставшие недобрыми глаза. В часы сна, Мазафакер был подобен ангелу.
Утро не стало для него добрым. Мазафакер проснулся с жуткой головной болью и тревожными ожиданиями. Выйдя из своей комнаты, он услышал, как Адам говорил матери о своей любви к Ноне. В чудесное спасение «ссыкливого слабака» было трудно поверить. Данный итог развёрнутой им кошмарной истории не сулил ему ничего хорошего. Нервно и наспех, он принялся разбирать в уме варианты всевозможных наказаний, которые определит для него мать, или, что было бы худшим случаем, бабушка. В те минуты, его настигли странные чувства. Это была тревога и страх потерять Адама, как и людей, которых он продолжал считать родными. Внезапно, он искренне пожалел о своём поступке. На смену желанию всё разрушить пришла мечта о том, чтобы всё восстановить.
Комната Адама была заперта. Решить вопрос жизни и смерти Мазафакера нужно было немедленно. Не оставалось иного выбора, кроме как вести переговоры через дверь. Такой способ коммуникации оказался интересен им обоим.
– Касаемо того, что произошло вчера. – осторожно начал Мазафакер. – Ты типа прости меня.
Адам молчал. Затянувшаяся тишина таила в себе неизвестность. Неизвестность таила в себе угрозу. Угроза таила в себе реализацию худшего. Мазафакер напрягся. Его настигла паника, в разгар которой он всегда выдавал непрерывный и часто несвязный словесный поток, чего очень стыдился, но в тот критический момент ему было не до стыда.
– Я тупо испугался пожара и убежал. – продолжал он не сдерживаясь. – Бля, я был уверен, что ты умер. Мне было страшно подойти близко. Я побежал домой и молчал, чтобы меня не наказывали за то, что мы туда пошли. Мы же курили. Кто-то бросил бычок, и оно блять загорелось. Наверное, ты бросил. Я всегда тушу бычки. Но меня это не спасёт. Я типа всегда виноват блять. Всегда! Я думал, что они меня увидят дома и типа подумают, что ты сбежал туда сам. И типа меня не накажут. Бля, даже не знаю, как типа жить дальше. Ну, а ты чё? Не обоссался? Ты на меня обижаешься?
– Нет, не обижаюсь. – ответил Адам.
Его слова дарили надежду тому, кто её не заслуживал. Это качество стало отличительной особенностью Адама на протяжении всей его жизни.
– Ты расскажешь им касаемо того, что мы вместе туда ходили? – спросил Мазафакер, полагаясь на ту самую надежду.
– Нет, я ничего не расскажу. Мне и самому не хочется лишних неприятностей.
Вопрос жизни и смерти Мазафакера решился в пользу жизни. Без полноценного раскаяния и искупления, он получил желанное облегчение.
– А ты типа в порядке? – спросил он, уже чуть громче.
– Типа да.
Тогда, Адам так же искренне боялся потерять друга. Он был готов взять всю вину за их поступок на себя. В его поведении всегда просматривалась горячая готовность пожертвовать собой ради других. Даже в том случае, если бы ему досталось больше ударов, ограничений и лишений, чем остальным. Мазафакеру повезло иметь такого друга. Будущее не раз будет давать ему возможность проявить ответное благородство. Будущее покажет, какой выбор он совершит.
Услышав то, что освобождало его от мук совести, которые ему не удалось из себя выбить, и от куда больших неприятностей, висевших над ним подобно карательному топору над шеей средневекового преступника, Мазафакер бросил пару пустых отговорок, почему он не может остаться под дверью подольше, и, радостный, убежал на улицу. Там, без его контроля, бегали местные пацаны, которых предстояло обучить азам бандитского образа жизни.
Адам остался один. Он ничего не делал и ничего не хотел. Ему было грустно и страшно. Время для того, чтобы перевести дух, отдохнуть и набраться сил, ограничивалось одним днём. Корнелия и Камилла постоянно спрашивали у него, почему он не выходит. Их внимание было назойливым и подчас агрессивным, несмотря на то, что Мария пыталась отвлечь беспокойных женщин и взять основной удар их негодования на себя. Помимо этих усложнений, срочно требовалось придумать правдоподобное и убедительное объяснение для мамы на тот случай, когда она увидит то, каким он стал. Ожоги исчезали, но его внешний вид всё равно был обезображен. Оставалась последняя надежда, в которой нуждался уже он сам. Эту надежду дарила Мария, а вернее её любовь, понимание и всепрощение.
Мария не подозревала о том, что обычный на первый взгляд день на самом деле был роковым. Корнелия и Камилла злились на неё неизвестно за что, и уже к вечеру демонстративно избегали с ней встреч. Они постоянно перешептывались, заговорщически прячась то в комнатах, то в саду. Их явно увлекла какая-то идея – женщины не могли скрыть собственного нетерпения. Мария полагала, что в таком поведении подруг проявляется обыкновенная усталость от их с Адамом компании, и начала подумывать об отъезде.
С приходом ночи, её охватила тревога. Это не был страх относительно чего-то определённого. Он не был связан с конкретным человеком или событием. Он был связан с условностью. Неведомые вероятности будущего пугали её неизвестно как, неизвестно чем, и неизвестно за что. Она не могла уснуть, и всячески пыталась отогнать любые мысли о плохом. Привычный способ борьбы с бессонницей не подействовал, а только усугубил неприятное состояние. Мария начала усиленно перебивать бессознательные думы осознанными планами на новый день, главным образом – о разговоре с сыном, во время которого тот должен был поделиться историей своей неразделённой любви. Но все её усилия оказались напрасными. Мудрые мысли не лезли в её голову. План никак не складывался.
В момент, когда от неудержимого натиска напряжения ей хотелось заплакать, кто-то медленно приоткрыл дверь в её комнату. Мария сразу же узнала своего полночного гостя. Её всегда умиляло то, как неумело, но старательно к ней подкрадывался сын. Тихонько, на цыпочках, Адам продвигался в сторону большой кровати, где можно было спрятаться от мира под огромным и тяжёлым одеялом. Он пытался спастись от того же, что в тот вечер мучило его мать.
Плохие предчувствия бывают даже у маленьких детей. Только начинающие познавать свой мир, они не могут найти объяснений всему непонятному и неприятному – тому, что им приходится переживать, ощущать, пытаться осмыслить и в результате окончательно теряться. Они всячески ищут убежища у старших – тех, кто, как кажется, могут всё понять и решить. Испуганным детям нужно всего лишь живое тепло и ласковое прикосновение любимого человека. Две волшебные штучки, которые работают даже со взрослыми.
Помимо плохих предчувствий, Адама мучила совесть. Со своим чувством вины он не мог бороться подобно Мазафакеру, поскольку ему пока были неизвестны подобные механизмы. Мальчик пытался нести взрослую ответственность за свой глупый поступок, скрытность, и, главным образом, ложь, которую он не мог контролировать. Его обезображенная внешность отбрасывала всяческие возможности найти правильные слова, способные хоть как-нибудь украсить положение. Отыскав покой рядом с матерью, он отважился раскрыть немного правды, чтобы добыть контроль над ложью, без которой, по его мнению, нельзя было обойтись.
– Мам. – осторожно произнёс он, понимая, что мать не спит.
– Да, солнц. – как всегда ласково ответила Мария.
– Я тебя подвёл.
– Я так не думаю.
– Правда. Подвёл.
Не принимая слова сына всерьёз, Мария принялась успокаивать Адама, нежно поглаживая его спину, накрытую толстым одеялом. Она чувствовала, что его трясёт.
– Расскажи, что случилось и мы разберёмся.
– Можно, я не всё тебе расскажу? – чуть слышно, боясь отказа, спросил Адам.
– Можно.
Мария не лукавила. Она доверяла сыну и хотела, чтобы он доверял ей в будущем не меньше, чем в ту минуту.
Почувствовав облегчение, Адам не стал ничего говорить. Он быстро включил прикроватную лампу и показался матери в своём новом испорченном облике.
– Я ничего не расскажу об этом, мам. – сразу же, серьёзно и с абсолютной верой в силу своего слова заявил Адам.
Увидев ожоги, Мария замерла. Вспоминая, сколько телесной боли перенесла она и её родные, женщина понимала, какие мучения терпит её ребёнок. Вместе с этим, вспомнился их утренний разговор и нежелание Адама выходить из комнаты. Она сразу же всё поняла. Её солнц страдал уже тогда.
Понимая, что будет дальше, Адам начал плакать и пытаться успокаивать то ли мать, то ли самого себя. С ним случилась истерика.
– Мне уже не больно, мам. Честно! – кричал он. – Сначала было больно, но я смог перетерпеть. Эти штуки быстро заживают. Клянусь! Ты помнишь, как быстро проходят мои болячки?! Ты же помнишь?!
Мария осторожно обняла Адама. Правда действительности оказалась убийственной для её лучших представлений о жизни. Она впервые усомнилась в себе, как в матери. Оказавшись в опасном положении, сын не пришёл к ней, а прятался, словно он не ожидал с её стороны ни любви, ни поддержки, ни спасения. Её истерика была на подходе.
– Нужно что-то делать, солнц! – сказала она. – Нужно ехать в больницу! Сейчас же!
– Нет! Поехали утром! Я не хочу тут быть! Я хочу домой!
– Нужно в больницу!
Услышав это, Адам вскочил с кровати и побежал к двери, в надежде заблокировать выход.
– Нет! Поехали утром! – кричал он. – Или…хотя бы ещё немного подождём! Мне, правда, не больно!
Не поддаваясь слёзным уговорам, Мария осторожно увела Адама в сторону и побежала собирать чемоданы. Словно в бреду, она металась из комнаты в комнату. Её мысли спутались, а действия носили хаотичный порядок. Потеряв контроль над собой, она забыла об осторожности.
Во время вечернего купания, Мазафакер всегда проливал на пол жидкое мыло и оставлял возле ванны небольшую лужицу. Мария перестала помнить об этом ровно тогда, когда подбегала к ванной комнате. Мазафакер не изменил своей привычке. Мария поскользнулась, и дальнейший ход событий остановился на неопределённое время.
Ход событий восстановился. Мария пришла в сознание и первым ощущением ясности стала боль – у неё опять была сломана ключица. Ей хотелось просто лежать и плакать, однако она не смогла выдавить из себя даже жалкую, никому не нужную, слезинку. У неё не было ни права, ни времени на то, чтобы в сласть пожалеть себя и ждать чуда, в которое она никогда не переставала верить.
Жизненно необходимое чувство осторожности вернулось к ней вместе с сознанием. Имея негативный опыт, она знала, как помочь себе – при ней всегда была личная аптечка со всем необходимым как раз для таких случаев.
Добывая лёд из холодильника, она на минуту задумалась о том, слышали ли её падение Корнелия и Камилла. Они не пришли к ней на помощь и не выходили из своих комнат, когда в помощи уже не было необходимости. Это означало одно из двух: они либо ничего не слышали, либо не хотели слышать. Подруги стали ненавистны ей, как и злосчастный домик в деревне, на который возлагалось так много надежд. Нужно было срочно уезжать.
Зайдя в комнату к сыну, она увидела то, чего не могла понять. По привычке, обняв её подушку, Адам сладко спал, словно с ним не произошло ничего скверного. Его кожа видоизменилась и обрела другой цвет – близкий к здоровому. Многие раны затянулись, а оставшиеся выглядели не так пугающе. Не изменились только места с проплешинами на голове. На её глазах случилось подлинное чудо. Прежние мысли о том, что её мальчик не такой, как другие, обрели фактическое подтверждение. Желая большего, Мария начала верить, что Адам физически неуязвим.
Сладкий сон счастливого ребёнка прервался на самом приятном моменте. Тяжесть места, в котором они оказались, словно в ловушке, становилась невыносимой. Мария не собиралась медлить.
Они пытались сбежать из домика незаметно. Прощаться, а уж тем более объясняться с подругами у Марии не было никакого желания. В свою очередь, Камилла и Корнелия были не готовы прощаться со своими гостями и решительно требовали объяснений. Подобно вышибалам, они забаррикадировали выход. Мазафакер прятался за дверью своей комнаты. Он примерно понимал, что могло произойти дальше.
Чувствуя себя хозяйкой положения, Корнелия приблизилась к Адаму. С первого взгляда на мальчика, она обратила внимание, что с ним что-то не так. Большая красная кепка закрывала верхнюю половину его лица. Пытаясь спрятаться от назойливых взглядов, Адам опустил голову вниз, но это только подстегнуло Корнелию со всем присущим ей напором добиваться правды. В приступе остервенения, она схватила Адама за подбородок, подняла его голову и грубо сбросила кепку, а затем, дёргая и поворачивая его в разные стороны, она изучала каждый участок повреждённой кожи с головы до ног. С истерическим криком, она задавала Марии один и тот же вопрос: «Что ты с ним сделала?!».
Мария пыталась включиться в борьбу за сына, но силы были неравны. На стороне Корнелии были физическая мощь, агрессия и здоровые конечности. На стороне Марии были отчаяние и немощь.
– Мы слышали, как он плачет! – истерично, точно как мать, кричала Камилла.
Она почувствовала, что настал удобный момент для её вмешательства, и подключилась к конфликту, который уверенно контролировала Корнелия. Вдвоём, они сливались в страшную силу.
Адам с ужасом наблюдал, во что обернулась его глупая ошибка. Пытаясь всё исправить, он кричал свою правду, которую никто не слышал:
– Отстаньте от мамы! Это я виноват! Я сам во дворе покалечился!
Вмешательство Адама ещё больше разозлило Корнелию. Именно в тот момент, кто-то невидимый и очень умный нашептал ей на ухо мысль, которая мгновенно выстроилась в идеальный план. События складывались как раз удачно. Они с дочерью получили единственный шанс, который не могли упустить. С вызовом, глядя на Марию, она спросила:
– А ведь чужого ребёнка не жалко, правда? Это, как игрушка, что легко досталась. Не выстраданное воплощение мечты. Вроде желанно, но не так уж и ценно. Да?
– Я не понимаю о чём вы. – ответила Мария, прекрасно понимая, о чём идёт речь.
Её взяла оторопь от одной только мысли, что их разговор слышит Адам.
С первых слов, Камилла верно уловила направление мысли Корнелии и тихо отступила в сторону, чтобы сделать важный звонок.
– Ты, Мария, получила нечаянное и незаслуженное тобою счастье. – продолжала Корнелия, явно упиваясь моментом. – Это счастье создала моя дочь. Я верну то, чего лишила Камиллу десять лет назад, и ты не будешь стоять у меня на пути.
В присутствии Адама, Корнелия выложила историю его появления на свет и подмены, изменившей всю его жизнь. Не скрывая подробностей, его настоящая бабушка смаковала каждый момент совершённого ею поступка. Адама жестоко поражала правда. Марию жестоко поражало то, что в интонациях Корнелии не прозвучало ни намёка на раскаяние. Словно загнанный зверь, она предприняла последнюю попытку спасти себя и сына, но за дверью вместо такси стояла полицейская машина.
Под прикрытием благодетели, чужие люди издевались над Адамом. Они изолировали его мать, словно опасную преступницу, оставив мальчика один на один с горем, которое невозможно было вынести. Как когда-то в больницах, он стоял почти голый и напуганный, пока его осматривали, фотографировали и заставляли его отвечать на мерзкие вопросы. Он молчал и терпел. Все его мысли были о матери и всё, что он мог тогда произнести, было одно единственное слово – «мама». Закрыв руками лицо, он представлял глаза Марии – самые красивые и добрые из всех, что он видел.
Забытый всеми, в своей комнате тихо плакал Мазафакер. Пытаясь подставить другого, он подставил самого себя. Его хрупкому миру пришёл конец.
Новый мир стал общим для мальчиков. Любовник Камиллы принял активное участие в деле по лишению Марии родительских прав. Его стараниями Адам вернулся в родную семью. Одинокая и из-за этого поверженная, Мария подверглась позору, унижению и лишениям. Её мир оказался таким же хрупким, как и её тело. Её мир был разрушен до основания. Сломанные кости рано или поздно срастаются. Жизнь ломается навсегда.
Насильственное насаждение счастья набирало новые обороты. Чужие ему люди требовали от Адама любви. Их натиск был прямо пропорционален ответному сопротивлению. В его чувствах по отношению к ним не нашлось места для любви – он оставался преисполненным злобой и отторжением ко всему, что было с ними связано. Новый дом казался ему тюрьмой с надзирателями, не спускающими с него глаз. Первые месяцы, он предпринимал попытки побега, и, желая спасения, направлялся туда, где был его настоящий дом. С момента, когда полицейские увезли Марию из загородного домика, он видел её только во снах. Там, в любимом дворике, где всё напоминало о Воваджи, его встречала злобная соседка, что испытывала по отношению к нему особенную неприязнь. Словно цепной пёс, она не впускала его в подъезд, повторяя то, что он не хотел слышать.
«Мария тут больше не живёт».
Он смотрел на плотно занавешенные окна в надежде увидеть хотя бы маленький знак. Упорные бдения длились часами, но надзиратели всегда знали, где его можно было найти, и каждый раз забирали Адама ровно за минуту до того, как в окне его комнаты загорался свет.
