Вера Александровна Шахова
Спасти тридевятое и другие приключения Василисы
– Что найти не может, запамятовала, куда спрятала, – Горыныч потихоньку подозвал к себе малыша, поднял на лапе и прижал к груди, нежно поглаживая.
– Эту книгу Василиса у меня забыла в то самое утро, когда пришла сказать, что отправляется в столицу искать украденное зеркало. Уверен, разгадка там. Смотри-ка, а тебя Рыжик не царапает!
– Так я его и мыть не собираюсь. По мне, он и так красавчик.
– Мурк! – ответил котёнок и попытался лизнуть Горыныча в нос.
– Ладно, пошли ко мне, поищем ответы на наши вопросы.
В доме Никиты словно ураган прошёл. Столы, стулья, лавки перевёрнуты, из всех плошек, мешков, сундуков всё вынуто и разбросано, даже глина – и та из корыта вынута да перемята.
– Кажется, кто-то в гостях уже побывал… – опустил на пол котёнка Горыныч.
– И я даже знаю, что искали. Книгу кощееву! Вот только нашли или нет? – почесал в затылке Никита. – Ты уж извини, Горыныч, но мне прибраться надобно.
– Так я помогу. А ты мне заодно про книжку эту расчудесную расскажешь. Чего это она всем понадобилась и откуда взялась?
– Да книжку эту Яге Кощей подарил, когда она его от радикулита вылечила да иглу на бессмертие заговорила. Только вот книжка с норовом оказалась, кусалась да завывала, как выпь болотная. Яга Ваську попугать хотела, а книжка возьми и признай девку. Бабка даже и не поняла, как так получилось, ну а Василиса с тех пор не расставалась с ней ни на минуту. Только и слышно было: книжка то, книжка сё, спала с ней. Под подушку положит, руками подушку обнимет и сопит. Мне Яга рассказывала, что попыталась как-то ночью вытащить, посмотреть, так книжка её за палец цапнула! Странно, что Васька её у меня забыла, а после и вовсе не вспомнила.
Пока Горыныч с Никитой порядок в доме наводили да разбитые плошки собирали, котёнок носился между ними. То одного за штанину в сторону потянет, то другого куснёт, наконец, забрался на стол да как мявкнет!
– Да что с тобой, блохи? – потянул руку к рыжику богатырь, за что получил лапой по пальцам.
Котёнок же, активно кивая головой, подбежал к краю стола и явно звал пойти за собой.
– Так, и куда? – упёр руки в бока Никита.
– Мурк… – ответил котёнок и, соскочив со стола, побежал в сторону сеней. Там в уголочке под лавкой лежала дохлая мышка.
– Ну, мышка. Поймал, молодец! – развернулся уже было Никита уходить, как котёнок преградил ему путь и зашипел, требуя посмотреть на улов поближе.
Вздохнул богатырь, наклонился к мышке – глядь, а из-под половицы слабый свет пробивается, так и не увидишь, если не приглядываться. Приподнял за краешек доску, а там книга лежит, зубами клацает.
– И как её достать? – почесал засвербившую шишку Никита.
– Может, ухватом подцепить? – предложил Горыныч. – Ты как хочешь, Никитушка, а я к ней лапы не потяну. И ты не тяни! Видал, зубы какие? А вдруг она богатырями питается?
– Да кто знает, может, и драконами тоже. Что там Василиса говорила, ну, про ласку?
– То, что доброе слово и кошке приятно?
– А если погладить, то и дракона приручить можно.
– Только, Никита, ты сам её гладь, а я тут на лавочке постою, прикрою тебя. Если книжка на тебя бросится, я сверху на неё прыгну и затопчу.
Котёнок, который всё это время крутился между сапогами богатыря, покачал головой, приложив лапу ко лбу, вздохнул и прыгнул в раскрытую щель. Книжка от неожиданности клацнула зубами, когда почувствовала, как на обложку приземлились рыжие лапы, Горыныч схватился за сердце и с криком «спасай!» вытащил и книгу, и вцепившегося в неё котёнка наверх.
Книга не сопротивлялась и не клацала зубами, котёнок нежно урчал, обнимая книжку за корешок, Горыныч осторожно положил её на стол и потребовал чай с мятой и мёдом для успокоения нервов. Пока Никита разводил огонь да ставил чайник, рыжик тёрся о книжку, а та, высунув от удовольствия язык-закладку, издавала звуки, похожие на всхлипы болотницы, что, видимо, выражало крайнее удовольствие.
– Никит, а ты где котёнка, говоришь, раздобыл? – глядя, как ластится рыжий, прихлёбывал из блюдечка горячий чай Горыныч.
– Да нигде не брал, он сам пришёл, – откусил от баранки богатырь, – я проснулся, а он у меня на подушке лежит, грязный весь, в глине перемазанный. Я его намыл, накормил и себе оставил.
– Кого-то он мне напоминает: рыжий и с характером. Ему бы скалку в руки – и вылитая Василиса!
Рыжий тем временем, о чём-то помурлыкав с книгой, спрыгнул с обложки, и та с тихим звоном раскрылась. Сами по себе перелистнулись страницы, открыв друзьям одно из пророчеств:
«Если в ночь цветения папоротника отразить его огонь вместе со своим отражением в зеркальце заветном, то вся сила цветка перейдёт к смельчаку, и не будет никого по силе равного. Познает герой все языки зверей и птиц, повелевать будет ветром могучим, луной и солнцем, а само время сможет оборотить вспять. И никто не посмеет против него встать, глаз поднять, ибо будет он хозяин всему живому и мёртвому».
– Да неужели Василиса задумала стать владычицей всей земли? – охнул Никита.
– Может, она, когда в трубу упала, головой ударилась? – поперхнулась чаем левая голова Горыныча.
Мяв! – сказал котёнок и в очередной раз покачал головой, приложив лапу ко лбу.
А по раскрытой книге словно волна из серебристых звёздочек прошла, и вылетел бумажный самолётик. Сделав круг над головами друзей, он вспыхнул, описал петлю, образовав огненный круг, в котором из ледяных букв сложилось предупреждение:
«Если силой цветка завладеет тьма, владеть ей землёю тысячу лет, пока окончательно не иссохнут все реки, после чего превратится она в пустоту. Но если найдётся смельчак, что раньше тьмы сорвёт цветок и не попросит ни злата, ни серебра, ни власти, то получит он знания сокровенные, до сих пор в земле спящие».
Как только друзья дочитали послание, рассыпался и горящий в воздухе круг, и ледяные звёздочки капельками опали на стол. А книга захлопнулась и захрапела под охраной рыжего котёнка, тут же положившего на него лапы.
История пятнадцатая
(бабка Аксинья)
– И что делать будем? – повернулись к Никите все три головы Горыныча.
– Василису искать, – буркнул богатырь. – Знать бы только, где. А знаешь что?
– Что?
– А надо дом разыскать, ну тот, в чью трубу ты Василису уронил. Может, там разгадка найдётся?
– А ведь и правда! К Яге возвращаться нельзя, ну, по крайней мере, пока она не вспомнит, кто она такая. А ты дорогу помнишь?
– До того места, где шишку набил, путь найду, а вот дальше…
– О, на том доме флюгер был, – хлопнул себя по центральной голове Горыныч, – на ящерицу с шаром в руках похожий. Жуткий такой, скрипел всё время.
– Такой флюгер на доме бабки Аксиньи есть. Странно, баба она добрая, отзывчивая, это ж она тогда Василисе в ученицы к Яге пойти посоветовала. Может, и нам чего подскажет. Только давай, Горыныч, я по земле, а ты над облаками, чтоб в городе тебя не видно было. А то сам знаешь, паника, стражники, ещё и стрелять начнут. А нам по-тихому всё разузнать надо.
На том и порешили. Книгу кощееву в сумку, сумку Горынычу на шею – нечего с таким сокровищем по площадям шляться. А Никита с котёнком на плече пешком в город к бабке Аксинье направился.
Бабка та не простая была, травница сильная. Сказывали, что по молодости тоже к Яге в ученицы набивалась, да та её не взяла. Так Аксинья до всего своим умом дошла. Только вот на одних отварах много не заработаешь, открыла лавочку в кривом переулке, торговала элем душистым да амулетами. Но слава к ней пришла за предсказания точные. Разложит карты девка, всё что было, что есть, что будет, расскажет. И ведь сбывалось всё! С тех пор много лет прошло, Аксинья состарилась, поседела, сгорбилась, но всё так же шли люди к ней за советом. Никому бабка не отказывала, всем помогала.
Заскрипела дубовая дверь, впустила богатыря в лавочку Аксиньи. Рыжий тут же с плеча Никиты спрыгнул и давай все углы обнюхивать, а после юркнул в темноту за прислонённые к стене боевые щиты, словно и не было его здесь. Осмотрелся богатырь – давно не заходил к Аксинье, с тех самых пор, как от ратных дел отошёл. Всё те же прилавки, на которых под толстым стеклом поблескивают перстни да броши. Наденешь такой перстенёк на палец, повернёшь три раза и окажешься там, где пожелаешь. Да и броши не простые, от вражьих глаз скрывают не хуже шапки-невидимки. Вот только стоимость у них – мечта заветная.
Так и Никита когда-то перед битвой великой приобрёл здесь кольчугу, что ни одним оружием не взять, не пробить. Какую мечту за неё отдал, не помнит, а нагадала ему тогда Аксинья славу да почести. Только что-то они его не радовали, да и в сердце пусто было.
– А вот и ты, Никита-богатырь, ждала тебя, – раздался тихий голос, – проходи, не стой на пороге.
Занавеска у стены отодвинулась, и в комнату вошла старушонка в накрахмаленном чепчике и тёмно-синем платье с искусно вышитыми по подолу тонкой серебряной нитью цветами, поверх платья был повязан кружевной фартук.
– Пойдём, пойдём, – поманила богатыря за собой, – я как раз пироги пеку, чай свежий заварила на яблочных дольках, покушаешь, отдохнёшь, о том, что печалит, расскажешь. А лучше я тебя непростым питьём угощу. Один купец с востока в оплату оставил.
Когда Никита вошёл на небольшую уютную кухню, у него закружилась голова от сладких запахов, что, казалось, пропитали стены, пол, потолок, полупрозрачные вышитые звёздами занавески. Видя, что богатырь покачнулся, Аксинья ловко подвинула к нему табурет, усадила гостя и принялась что-то помешивать в крохотном чугунке.
– Сейчас, сейчас мы всё поправим, – приговаривала она, разливая в чашки только что булькавшую на огне коричневую жидкость.
– Пей, – протянула старуха богатырю чашку, – сейчас полегчает.
Никита сделал глоток, и терпкий вкус лесных трав в неизвестном ему напитке заполнил всё существо. Вот оно какое – блаженство! Наверное, именно такие настои подают на стол царю во время пиров.
Словно сквозь пелену он смотрел, как Аксинья перемалывает в мельнице коричневые зерна, превращая их в запах, что, смешиваясь с другими пряностями, дурманит голову и щекочет ноздри. Но когда старуха выдвинула из мельницы ящичек, стало ясно, что зерна не исчезли, а превратились в коричневый порошок.
Вот Аксинья всыпала порошок в котелок, добавила немного белого сахара, пару крупинок соли, налила холодной воды. Она ничего не говорила. Богатырь тоже молчал. Слушал, как весело потрескивает огонь в очаге. Как за окном шумит ливень, дробно стуча по черепичной крыше, как ветер перепрыгивает с ветки на ветку, качая деревья в предрассветной мгле.
В кухне стоял утренний полумрак. Пламя в очаге мирно потрескивало, едва освещая старую женщину с серебряными кольцами на сухих пальцах. От кофейного запаха у Никиты кружилась голова. Казалось, что одурманивающий запах идёт от самой Аксиньи, словно он пропитал одежду, седые волосы, глаза, сверкавшие в полумраке, как два сапфира. Что-то прошептав, старуха оглянулась на гостя, улыбнулась и на мгновение, как показалось Никите, вновь стала молодой женщиной, но тут же сгорбилась вновь, опустив в чугунок ложку на длинной ручке.
Через секунду перед Никитой на столе стояла белая чашка из тончайшего фарфора, настолько прозрачная, что сквозь стенки просвечивали пальцы богатыря, когда он взялся за чашку. Старуха опрокинула над чашкой дымящийся медный чайник с длинным изогнутым носиком, который обвивала изящная змейка, и словно сама тьма пролилась в чашку, и она выдержала, вынесла дымящийся груз. Богатырь смотрел в черное, как в бездну.
– Это называется кофе, – улыбнулась Аксинья, и осторожно коснулась руки оторопевшего юноши. – Не бойся, пей! – она села напротив, не сводя с него глаз.
Никита осторожно взял чашку за ручку. Наклонился. Глотнул. Неведомый восточный напиток от заплутавшего торговца обжёг губы, растекаясь во рту непривычной горечью, но не противной и гадкой, от которой после хочется почистить зубы, а обволакивающей, влекущей, манящей, словно зефирная тайна, тающая на языке. Богатырь выпил содержимое чашки одним глотком и поднял на старую женщину изумленные глаза. Ничего подобного с ним не происходило в жизни.
После глотка кофе он забыл себя. В буквальном смысле. Он не помнил своего имени, не помнил лица, не помнил, как и почему оказался на этой кухне и что за три одинаковых головы заглядывают в окно и подмигивают всеми шестью глазами. Он стал словно пустой оболочкой, без содержания, без смысла. Будто не он проглотил кофе, а кофе проглотил его, вместе с именем и всей прошлой жизнью.
Перед ним сидела красавица с пронзительно синими, мерцающими в полутьме глазами, седая, с витыми кольцами на тонких пальчиках. Она улыбалась и что-то спрашивала, он кивал и молчал. Аксинья довольно погладила богатыря по руке, встала и вышла.
Воспользовавшись отсутствием хозяйки, на стол тут же запрыгнул рыжий, осторожно, чтобы ничего не задеть, пробежался между чашками и, запрыгнув на плечо Никиты, больно укусил его за ухо. Тот не пошевелился, так и продолжая сидеть с глупой улыбкой на лице. Котёнок перебежал на другое плечо, потрепал за левую мочку уха, перебрался на голову, преобразив лапами причёску богатыря, попрыгал у него на коленях, после чего вновь забрался на плечо, намереваясь во всю глотку мяукнуть другу в ухо. Тут циновка, служившая дверью между лавкой и кухней, вновь отодвинулась, и котёнок спрятался под рубашку друга.
Аксинья поставила на стол искусно инкрустированную шкатулку и вытащила из неё пропавшее зеркальце Яги. Протёрла аккуратно тряпочкой и поднесла к носу богатыря. В этот момент котёнок выскочил из-под рубашки Никиты, куснул за руку старуху, и та от неожиданности выронила зеркальце. Да так удачно, что оно, скользнув по ноге богатыря, упало в его сапог. Аксинья же, не заметив этого, схватила веник и огрела им богатыря, на голове которого танцевал рыжий, пытаясь привести друга в чувство.
– На гуляш пущу негодника! – взвыла Аксинья, когда котёнок вцепился ей в чепчик, пытаясь цапнуть в нос. – Противный блохоносец, слезь с меня! – прыгала она по кухне, пытаясь отцепить с головы воинственного рыжика.
В этот момент Горыныч разбил окно и, схватив Никиту зубами за грудки, вытащил на улицу вместе с котёнком, что в последний момент спрыгнул со старухи и вцепился всеми лапами в штаны пролетающего мимо богатыря. Закинув всех к себе на спину, Горыныч, словно пушечное ядро, взмыл в небо и что есть силы работая крыльями, понёсся прочь от города к своей пещере.
История шестнадцатая
(волшебный пирог)
– А какая она красивая, – блаженно улыбался, сидя на табурете у себя на кухне, Никита. – Волос чёрен, как крыло ворона, кожа белая, словно сливки в лучах рассвета, а какая улыбка! Глянет на тебя – и сердце из груди вынешь, и на край света за ней пойдёшь… Смотрел бы и смотрел, не отрываясь.
Котёнок с Горынычем лишь переглянулись. Что делать с зачарованным богатырём, непонятно. И так пришлось связать по рукам и ногам, чтоб не сбежал обратно к бабке Аксинье, которую он теперь называл не иначе как «свет очей моих» да «услада для слуха».
– Эх, была бы здесь Василиса, – ворчал змей, проверяя узлы на прочность, – придумала бы, что делать с этим влюблённым болванчиком. И где только косы чёрные да глаза синие, как небо, рассмотрел? Вот как его обратно вернуть? Может, сковородкой стукнуть? А что, у Василисы получалось. Где тут у него это девичье оружие?
Горыныч метался по кухне, открывая все ящички и заглядывая в печь в поисках чудо-средства для избавления от чар. Котёнок залез в сумку, оставленную змеем на столе, пошептался с ворчащей в ней книгой и довольно мурлыкнул. Вытащил книгу за корешок на свет, довольно выдохнул и, боднув, столкнул со столешницы. Та шлёпнулась на пол, повернулась вокруг себя, оглядела кухню шестью паучьими глазами, выступающими на обложке. Определив направление, книга направилась к Горынычу, клацая острыми зубами.
– Ай… – подпрыгнул к потолку укушенный за хвост змей, – ты чего дерёшься? Ай-яй-яй! – обежал вокруг стола Горыныч, спасаясь от клыкастой книженции. – Вот сейчас ка-а-а-а-ак дыхну, от тебя даже угольков не останется! Ай! Прекращай кусаться, – он взобрался на лавку, прижимая к груди и поглаживая укушенный хвост, – тебя надо Яге на опыты сдать. Где это видано, чтобы береста на повелителя неба нападала? У тебя наверняка чернильное бешенство. Ай! – подпрыгнул змей от очередной попытки книги достать его зубами.
У Горыныча уже дым из ноздрей пошёл, так хотелось поджарить наглый кусок инкрустированной серебром картонки. Тут соскочивший со стола котёнок подбежал к книге и вновь, боднув её лбом, раскрыл на странице с рисунком оладушек.
«Отвращение от чар», – прочитал Горыныч заголовок. Осторожно, пока рыжий придерживал хвостом страницы, змей спустил одну лапу на пол, потом другую, наклонился и вгляделся в рецепт волшебных оладьев, что возвращают разум и память тем, кто отведал снадобье забвения.
– Думаешь, это оно? – спросил он у котёнка, тот кивнул.
– А не цапнет, если я её обратно на стол положу?
– Мяв! – ответил рыжий, потеревшись о раскрытые странички.
– Ну ладно, – Горыныч осторожно подцепил когтями книженцию и перенёс её на стол. – Ты только не фырчи, я не просто так, я для дела! Мне друга спасти надо. А то гляди, совсем раскиселился.
Книжка развернулась к Никите, подняла вертикально обложку, глянула на богатыря, что с блаженной улыбкой витал в мечтах в заоблачных далях, хмыкнула, крякнула и вновь раскрыла страничку с рецептом.
– Тыква, – громко прочёл Горыныч и потёр лапой переносицу средней головы, – логично! Если своя голова варить перестала, то можно приделать другую, как у Джека. А вообще, надо брать пример с меня и заводить сразу три головы на случай, если одна кружится, вторая спит, то третья всегда соображает! Масло – тоже логично, нужно смазать, чтобы богатырь в коленках не скрипел. Сметана для мягкости характера, мука для отбеливания лица… яйцо… Эх, если у Никиты не припрятано одно, то это будет суровый квест, несушка не отдаст! Даже если её грилем припугнуть. А завидев меня, так со всем насестом сбежит. Эх, была не была, надо в деревню лететь, тыкву искать. Ай! – котёнок, всё это время смирно сидевший на столе, выпустил коготки и дал лапой по пальцам Горыныча, чтобы тот обратил на него внимание. – Ну, чего тебе? Со мной хочешь, в деревню? – рыжий отрицательно покачал головой и спрыгнул со стола на лавку, с лавки на пол, мотнул головой, приглашая змея пройти за ним.
За домом Никиты был разбит огород: кабачки, розмарин, огурчики, нашлась и грядка с круглобокими тыквами. Выбрав самую рыжую, друзья вернулись в дом, где котёнок показал Горынычу ларь с мукой и солью и припрятанные у ледника яйца. А заодно помог змею подобрать красивый фартук с клубничкой на кармашке.
Эх, кто бы видел, как старался змей, натирая тыкву на самой мелкой терке, что только нашёл! Добавил сметанки, сахару, соли, вбил яйцо, сверился с рецептом, хлопнул себя по лбу – чуть про масло не забыл! Тщательно отмерил чайной ложкой масло из семечек подсолнечника: одну в тесто и по две в каждую пасть себе, со ржаным хлебушком. В книжке так и было написано «чтобы оладушки были не плотными, а "ноздреватыми"». Раз масло такой эффект на блинчики производит, то и у Горыныча должны получиться изумительно красивые ноздри! И подумав, змей влил в себя еще по несколько ложек масла.
После этого добавил муки, чуть-чуть порвав мешок, благодаря чему вся кухня стала похожа на берлогу северного медведя. Быстро замесил тесто и разделил на оладушки, положил жариться на большую сковороду. Оставалось самое сложное: запечь кусочки яблок в карамели с кардамоном и орешками.
История семнадцатая
(сурица)
– И зачем это всё Аксинья затеяла? Не понимаю, – уминал оладушки Никита, – я ж ей вроде и так никогда ни в чём не отказывал. Дров нарубить – пожалуйста, корзину с травами из лесу донести – всегда рад! Да чего говорить, я ж сам к Яге ходил, спрашивал, не продаст ли она книгу Кощееву. Аксинья хорошие деньги предлагала, да только Яга книжку эту уже Василисе подарила.
– Я так думаю, – поглаживал между ушами котёнка Горыныч, – прознала она как-то, что Василиса книжку у тебя спрятала, и решила заполучить. Ты ж в таком состоянии был, что на Луну без скафандра готов был улететь, если бы бабка приказала!
– Так в том-то и дело, что не выглядела она старухой, а словно девица молодая да пригожая!
– Давно это было, – начал вспоминать Змей, – я ещё только летать учился, поднялся высоко, не удержали крылья, упал, зашибся. Яга меня выхаживала. Вот в то время Аксинья и появилась у избушки.
Как сейчас помню, только-только ночь светлеть начала, рассвет занимался, проснулся я от сна дурного. Гляжу: во дворе горит костёр жарко, на огне котёл большой, в нём высевки* кипят. Дым в небо не поднимается, по земле стелется, окуривает травы, обнимает деревья. С подветренной стороны девка стоит, в котёл заглядывает, а тронуть боится. Ворон каркнул, оглянулася – красивая, волосы чёрные, змеями по спине к земле спускаются, в глазах словно льдинки застыли, какие синие, сама высокая, стройная, словно королевишна! Яга прогнать её хотела, да та заупрямилась: не пойду, мол, никуда! Привяжу себя косами к крыльцу и буду здесь жить! Бабка и сдалась, добрая она у нас.
– Ладно, – говорит, – так и быть, возьму на месяц к себе, посмотрю, может, и сгодишься на что. Да и трав собрать побольше можно, и ягод лесных запасти. А сейчас надобно сурью доварить, так что помощница не помешает. – Баню натопила, намыла гостью нежданную, накормила, чаем с чагой напоила.
Тогда как раз месяц до большого праздника оставался. До дня солнцестояния. На рассвете девицы да бабы нагишом в поля да в луга побегут, росой умываться. Волшебная сила в ней будет, красоту да здоровье даруют утренние слёзы. А коли потом суряницы испить, то старость не догонит, до ста лет молодухой ходить будешь. Вот её и варила Яга. Не для себя, конечно, там ещё одна тайна была.
Когда время пришло «суряницу сеять»*, бабка её через сито пропустила да на солнце доходить оставила. А второе сито велела Агафье выложить шерстью овечьей, чтоб травяной вар так же процедить, как сварится. Показывала, как донник-траву да хмель с крапивой, с пучком полыни по часовой стрелке мешать, пока трава всю силу не отдаст. А как вода прозрачной станет с зелёным оттенком – процеживать.
Я, пока крыло заживало, вместе с ними отвары смешивал, студил, мёд да сухие ягоды добавлял, для сладости грушу и шиповник клал. Откуда, думаешь, я столько про всё это знаю? Вот с того времени! А главное, в этот вар муки не забыть положить. Три дня постоит, вновь на огонь поставить да дрожжей добавить, перелить опосля в деревянную кадку. Пусть побродит денька три-четыре. А время придёт, кружку молока влить, что день в солнечных лучах грелось, и топлёного масла мерочку.
Опосля на две недели в подпол спрятать для сильного брожения, а там еще меду и заварного хмеля добавить. А через месяц, как раз к празднику, готова сурья будет.
Аксинья всё подмечала. Глаза ледяные, колючие, цепкие. Глянет – аж внутри холодеет. Но зерно ловко шелушила и травки различала. Яга в хлопотах про угощения забыла, что преподнести нужно будет тем, кто до избы её доберётся. Традиция, сам понимаешь, нарушать нельзя. Так Аксинья уж и вареники, и сыр да жареные лепёшки с яичницей на сале приготовила. Любая еда из печи в день солнцестояния силу особую имеет. Поделишься ею – и любую тайну, скрываемую человеком, прознать можно.
А вот сурица защищает от злых сил и болезней. Заговоренное молоко в сочетании с волшебными травами дух человека очищает. А чистый дух чистую судьбу творит. Да и отсутствие похмелья на следующий день хорошо сказывается.
Вот только во всём мера нужна. Как говорится:
«…в золотом котле сурица варится,
ты возьми испей-испробуй сурицы, но помни!
Первая чаша даёт силы,
изгоняет боли, усталость и немощь.
Вторая чаша даёт веселье и вечную молодость,
изгоняет гнетущую старость.
Третья чаша для людей лишняя,
она превращает человека в животное…»
– Не понимаю я тебя, Горыныч, – покачал головой богатырь, – к чему ты это мне рассказываешь?
– А вот к чему! Месяц Аксинья у Яги прожила, во всём угодить пыталась да всё про жар-цвет выспрашивала, что, мол, за цветок такой, когда цветёт, какую силу даёт да где найти. Бабка-то отмахивалась, говорила, что сказки всё это. А как сурица настоялась, обманула Аксинья Ягу, напоила от души отваром. Та и рассказала и про Калинов мост, и как перейти его с помощью зеркальца, и как мёртвого с того края вывести да к земной жизни вернуть. И про то, что просто так всё это не сделать.
Если под своей личиной мост перейти, то стражи нижнего мира, где бы ты после возвращения не прятался, тебя найдут и с собой в мир теней утащат. А чтоб этого не случилось, нужно чужой облик принять, отразившись в осколке зеркала мира. Было такое когда-то очень давно. После разбилось, разлетелось на миллион кусочков, из одного такого кусочка и сделано зеркало Яги. Отразись в нём, прими чужой облик – и считай, ты в безопасности, другого стражники утащат.
– Так, а нужно-то ей это зачем? – не понимал Никита. – В книге говорилось о великом могуществе, а Аксинья уже старая, ну если не считать, что я под чарами молодой её видел.
– То-то и оно. – продолжил Горыныч. – Сурья напиток не простой, тем более, Ягой сваренный! Аксинья-то тоже его за компанию хорошо хлебнула, думала, что это ей силу да молодость на сто лет вперёд даст, вот только забыла она, что третья чаша для человека губительна. Враз поседели косы чёрные, спина согнулась, а кожа покрылась морщинами.
Проявилась под действием сурьи душа девицы, вот только не светлая она оказалась, а чернее тьмы ночи безлунной. Это Яга уже потом только узнала, что был у Аксиньи возлюбленный – чародей Мракоус, тот самый, которого отец твой в бою зарубил. Жестокий, безжалостный чародей губил всё, что не по нраву было, а также тех, кто не желал подчиниться ему да в пожизненное услужение пойти. Вот его и хотела вернуть Аксинья с помощью жар-цвета.
А то, что ещё и власть над всем живым заполучить можно, совсем девку с ума свело. Видимо, с тех пор и охотится и за книгой, и за зеркальцем. Яга-то в тот же день Аксинью прогнала да защитное заклинание наложила, чтоб та и близко к ней да к избе подойти не смогла. Почитай, сколько лет прошло, а нашла ведьма, как бабку обмануть. Зеркальце заполучила, Василису наверняка она похитила да где-то в чулане держит, теперь вот за книгой охотится. Да и тебя наверняка не просто этим заморским питьём напоила, а добавила сурьи хорошенечко так, захотела подчинить тебя, в слуги взять.
*высевки – шелуха, содранная с зерна на мельнице жерновами и остающаяся еще в муке
*суряницу сеять – процеживать сваренную высевку через сито
История восемнадцатая
(спасти Василису)
– Я вот что вспомнил, Горыныч, – Никита ударил себя оладушком по лбу, – я же видел её там, за занавеской! Только странная она была, вот как кукла восковая, и даже не моргала.
– Ты это про кого, Никитушка? – подвинул поближе к богатырю плошку со сметаной змей, а с печёными яблоками, наоборот, отодвинул. Сметана – она, если что, для кожи полезнее будет.
– Да про Василису! Когда Аксинья опоила меня этим зельем своим, я ж решил, что померещилось мне. А вот сейчас думаю, что, может, и нет. Надо проверить!
– А как?
– Вот не знаю. Была бы здесь Василиса, она бы придумала. У неё на всякое баловство и проказы как-то само получается.
Котёнок, что всё это время сидел верхом на книге и внимательно слушал друзей, спрыгнул на сто, подошёл к Горынычу и осторожно потрогал его лапкой.
– Мяу…
– Чего тебе, маленький? Сметанки? – умилился змей и погладил его по шёрстке.
– Фр-р-р, – помотал головой рыжик.
– Молочка, оладушек, творожку?
– Фр-р-р!
– Да разве поймёшь у кошек, чего они хотят? – усмехнулся Никита. – Они ж, как женщины, сто желаний в минуту! И все противоречивые.
Котёнок подскочил к богатырю и как даст ему лапой по пальцам! Отскочил, взъерошился, спинку выгнул, фыркнул, встряхнулся и обратно к Горынычу пошёл, на полпути обернулся и показал Никите язык.
– Так откуда у тебя котёнок? – погладил малыша Горыныч.
– Так рассказывал уже: проснулся, а он вот, рядом лежит, в глине весь. Я отмыл, накормил, себе оставил.
– А не думаешь ли ты, Никитушка, что этот котёнок и есть наша Василиса? Не смейся, погляди внимательнее: рыжий, упёртый, чуть что дерётся, и хорошо, что не сковородкой. Опять-таки, книжка его признала.
– Думаешь, заколдованная? – Никита встал, обошёл стол, остановился рядом с другом и всмотрелся в найдёныша повнимательнее. – Учитывая талант Василисы влипать в неприятности, очень даже может быть! А ну, сказывай, ты Василиса али нет?
Котёнок вздохнул, сел на попу и развёл передние лапы в стороны.
– Это значит да? Нет? Не помню?
Рыжий в очередной раз приставил лапу ко лбу и вновь покачал головой.
– Ну точно, Васька! – обрадовался Горыныч, подхватил котёнка в лапу и на радостях подбросил вверх.
– Ей бы не понравилось, – пробурчал Никита, а котёнок, пойманный Горынычем, радостно обнял его за морду и лизнул в нос.
– Значит, там, у Аксиньи за занавеской, я действительно видел тело Василисы, – задумчиво проговорил Никита. – Теперь всё складывается. Аксинья с помощью зеркальца переместила дух Василисы в котёнка, а сама, когда ей надо, перемещается в её тело и приносит Яге заговорённые пироги.
– Точно! И нам приносила, – подхватил Горыныч. – Эх, знать бы, где Аксинья зеркальце прячет, враз бы на место всё вернули!
Котёнок бросил вылизывать примятую шёрстку, мявкнул, спрыгнул со стола и ловко вскарабкался по богатырскому сапогу, пытаясь лапами что-то достать из-за голенища.
– Что у тебя там? – заинтересовался змей.
– Мать честная, шишки зелёные, вот дела! Да это ж зеркальце Яги! И когда только… ну, Василиса, и когда только успела? – хотел было посмотреть в зеркальце Никита, да котёнок вовремя ему лапами глаза прикрыл.
– И то верно, чего это я? Вот так отразишься и проживёшь всю жизнь котом.
– Мяв!
– Да это я не о тебе, Василисушка. Тебе как раз очень идёт и рыжий цвет, и хвост, и лапы очень даже симпатичные!
Котёнок вновь стукнул себя лапой по лбу.
– Не о том думаешь, Никитушка! Раз зеркальце у нас, значит, Аксинья не сможет больше облик Василисы принимать да Ягу обманывать. А это значит, сойдёт скоро с неё морок. Можно будет рассказать, что на самом деле творится.
– Молодец, Горыныч! – подхватил его мысль богатырь. – Давай так: ты лети к Яге, как очнётся матушка, всё ей расскажешь. А я с Василисой вернусь к Аксинье и постараюсь вернуть нашей красавице её прежний облик.
– Да как же так? Аксинья же враз тебя околдует!
– А я сделаю вид, что сбежал от тебя и влюблён в неё по уши. Мне главное, в дом к ней попасть, на кухню. А там уже разберёмся.