Вера Александровна Шахова
Спасти тридевятое и другие приключения Василисы
На том и порешили. Змей Горыныч в лес полетел, в избушку к Яге, а Никита-богатырь в город отправился, Василисе прежний облик возвращать.
Как увидала Аксинья Никиту у своего порога, аж чуть в пляс не пустилась, так обрадовалась гостю. А богатырь ей ручки целует, в глаза преданно заглядывает, клянётся в любви и верности. Но чародейка всё ж решила подстраховаться, не стала в этот раз заморский напиток варить, а сразу своего вару, на основе сурьи, подала. Если Яга варила на пользу да силу людям, то Аксинья добавляла дурман-траву. И в этом сочетании нет у человека сил противостоять злу, всё, что прикажут, сделает. Но и богатырь не прост, сам улыбается, а напиток в рукав льёт, другим рукавом утирается и к ногам старухи припадает.
Подняла Аксинья его с колен, на стульчик посадила, смотрит: совсем стеклянный взгляд у богатыря, значит, подействовала её ворожба. И велела чародейка богатырю идти за Калинов мост, в царство Кощеево. Найти жар-цвет, что в его землях спрятан, и принести ей. И никому про её задание не сказывать, а коли встанет кто на пути, того не жалеть. Кивает Никита, слушает, запоминает.
– Но прежде всего, – продолжает Аксинья, – к Яге зайди. Дам я тебе кувшин молока, в котором трёхглазая лягушка икру сметала. Кто его выпьет, заснёт навеки. Не важно – человек, дух или богиня-мать – никто его не добудится.
Как только отлучилась чародейка за кувшинчиком, Никита тут же за занавеску шмыгнул. И точно, не показалось ему: сидит на стульчике тело Василисы, ни живо, ни мертво, как манекен какой, только тёплый. Достал из-за пазухи котёнка да зеркальце, котёнок на плечо Василисе прыгнул и давай мордочкой ей в нос тыкаться. Никита зеркальце перед ними держит, сам отворачивается от греха подальше.
Словно пыльца с лица девушки осыпалась, очнулась Василиса, обрадовалась, что вновь в своём теле очутилась, чуть в ладоши не захлопала, да вовремя её богатырь остановил. Сунул в руки уснувшего котёнка и на дверь указал. Девушка потихонечку из дома выскользнула, благо покупатель как раз в лавку зашёл, и Аксинья не удивилась, что колокольчик звякнул. Попросила мужичка подождать, а сама к Никите, в кухне её ожидающему, вернулась. А тот сидит, улыбается, наглядеться на чародейку не может. Всучила старуха ему кувшин, спросила, всё ли запомнил, и выпроводила.
История девятнадцатая
(жар-цвет)
Яга бродила по избе, гладила печь, вздыхала, глядя на голые, без пучков трав, стены, что-то бормотала под нос и искоса поглядывала на притихшего на лавочке Горыныча. Почесала затылок, махнула рукой и полезла в печь. Оттуда на изумлённого гостя посыпались чугунки, котелки, веники, корешки, книжки, сковородки, метёлки. Наконец, тяжко отдуваясь, вновь показалась Яга, поманила Горыныча пальцем – нечего, мол, отсиживаться в гостях, помоги. И вместе они вытянули ступу.
– Ух, пять минут посидим, и буду порядок наводить. Посмотри, не видать Васьки с Никитой?
– Не видать, матушка Яга. Давай подсоблю, чего надобно?
– Сиди, только лапы на лавочку закинь и глаза прикрой, утерянное возвращать буду. Это дело пыльное, а ты, насколько я помню, мышей боишься, хоть и был котом неделю.
– Так я ж не против, – забрался на скамью Змей, поджав под себя лапы и хвост, – ты вот лучше скажи, как Аксинья про жар-цвет прознала? Его ж уже тысяча лет как Кощей в своём царстве прячет. А люди и подавно за сказку принимают.
– Как-как, а вот так! Я ей сама рассказала, давно ещё, когда она ко мне в ученицы напросилась. А теперь, видимо, и способ нашла, как у Кощея его забрать. Только сама идти за реку Смородину боится, Никиту опоила, зачаровала. Ну ничего, лиха беда начало, мы тоже не лыком шиты.
– А как она узнала, что именно у тебя спрашивать-то надо? Мало ли ведуний да колдунов разных.
– Прав, немало, да шарлатанов ещё больше. А Мракоус был не просто колдун, с тёмными силами знался, хотел весь мир под себя подмять. Тоже жар-цвет искал, да не дался ему цветок.
Долго сидел Горыныч на лавке, поджав под себя лапы и вспоминая, как было удобно сворачиваться клубочком, пока котом был. Да и сметаны перепадало по три крынки за сказку. Может, и права была Яга, когда предлагала змею навсегда котом остаться? Вот только хвост. Прекрасный шипастый хвост, от которого Горыныч просто не мог отказаться! Хотя если кот может быть трёхголовым и синего цвета, почему у него не может быть шипастого хвоста? И красиво, и практично, и для защиты подходит. А сейчас, даже уменьшившись максимально, приходится в стенку вжиматься, пока по избе Яги вихрями носятся чугунки, сковородки, травы, баночки с засушенными мышиными лапками. Да и живые мыши тоже, что до этого жили в подполе и теперь были рады вернуться в родную норку.
Скатерть-самобранка, пролетая мимо Змея, чихнула в его сторону связкой баранок, что ожерельем опутали шею. Из чудесного ларца выпали сапоги-скороходы и, словно шапки, нахлобучились на две крайние головы. Расхулиганившаяся метла смахнула в сторону Горыныча кружевную юбку, а пучки пыжника легли пушистым воротником.
– Ух ты, к карнавалу готовитесь? – воскликнул Никита, открыв дверь в избушку.
– Это Яга порядок в доме наводит, а я пытаюсь не мешать! – выпутываясь из юбки и снимая с голов сапоги, пробурчал змей.
– Вот и не мешай! – стукнула по полу пойманной метлой Яга, и вещи, что до этого хаотично летали по избе, заняли свои места. – Вот и хорошо, вот и правильно, – удовлетворённо поправила в левом углу небольшую паутинку, чьи нити часто шли на штопку временных дыр.
– Пчхи! – закрыла рот ладошкой Василиса от осыпающейся серебристой пыли, что, коснувшись пола, превратилась в красивейшую циновку.
– Вот и пропажа нашлась! Давайте все за стол, – скомандовала Яга, – совет держать будем.
– Ой, вкусно-то всё как, – усаживаясь на лавку, облизнулась Василиса. – По-другому не умеем, – отозвалась скатерть, – бери пироги, пока не остыли, завтра сама печь будешь. А у меня выходной, за условия работы в стрессовых ситуациях!
– Ох, это не в тебя злая ведьма вселялась! – фыркнула девушка, за что тут же получила струйкой горячего чая из чашки в нос.
– Ладно, хватит баловаться! – беззлобно прикрикнула Яга. – Думать будем, как с Аксиньей поступить. Разошлась она не на шутку, теперь-то уж точно не остановится.
– А что тут думать? Превратить её в жабу и всех дел! Не впервой, чай, – хмыкнул Никита.
– Али забыла, как это делается? – поддакнул Горыныч, уминая пирог со сливами.
– Я-то помню, а вот ты забыл, как лягушек в болоте вылавливал да за царевен выдавал? – улыбнулась Яга.
– Ой, а зачем это? – удивилась Василиса.
– Как зачем, – рассмеялась Яга, – молодцев уму-разуму учить. Им всем царевен подавай да полцарства в придачу, а у нас всех царств три раза по девять и плюс половинка. На всех царевен не наберёшься. Вот мы и придумали, как удаль молодецкую в правильное русло направить. А для этого схитрить пришлось.
– Ага, – поддакнул Горыныч, – я в болоте лягушек десять наловлю, Яга к ним короны из колокольчиков приладит, и вот тебе, молодец, девица заколдованная. А чтоб расколдовать, надобно доброе дело сделать: колодец выкопать, лес посадить, поле вспахать да урожай собрать. Опять- таки удаль свою молодецкую показать, защитить землю русскую от ворога. Тогда много кто на наши земли покушался, мы с Ягой да Кощеем едва поспевали отбиваться. Тогда и появились богатыри в помощь, стали на защиту.
– А лягушки? – не унималась Василиса.
– А что лягушки? – пожала плечами Яга. – Я в деревне сироту какую подберу, в баньке попарю, накормлю, напою, в печь посажу.
– Ox, – прикрыла ладошками рот Василиса, – да неужто правду говорят! И ты в пироги детей закатывала, а после на их косточках за воротами кувыркалась?
– Тьфу на тебя, поганка рыжая! И как только язык-то повернулся такие гадости старушке говорить. Учишь тебя, учишь, а всё ни уму, ни разуму! – заворчала Яга, подливая кипяток в чашку.
– Ты чего, – ткнул девушку в бок богатырь, – не знаешь, что ли?
– Чего не знаю? – шепнула Василиса в ответ.
– В печь не для еды, в печь для здоровья сажают! – поднял указательный палец вверх Горыныч.
– Возьми ещё пирожок, – улыбнулась змею Яга. – А ты слушай, да
повнимательнее, – повернулась к Василисе старуха.
Это ещё издревле повелось: если дитё хворое родится или судьба у человека несчастливая, то его следует перепечь. Это как поменять всю историю жизни. Печь не зря в народе матушкой зовут – она новую жизнь даёт, а все болезни от человека забирает. Скажу я тебе одну из историй старинного обряда «перепекание».
Жили на Руси особые женщины, ведуньями их звали, что значит – жизнь ведающие, знающие. То мои ученицы были. Ни на ключ, ни на засов двери домов их не запирались, из трубы всегда дым шёл да хлебом пахло. На окошке обязательно кошка сидела, на двор смотрела да усы намывала. За порядком следила да гостей созывала, пока хозяйка травы разные, корешки в лесу собирала, сушила, снадобья всевозможные варила, на здоровье да на счастье заговаривала.
Бывало, возвращается ведунья из лесу, а её уж гостья на пороге дожидается:
– Прости, матушка, – кланяется в пояс ведунье молодая мать, – помоги ребёночка на ножки поставить. Хилой уродился. Заставила меня свекровь через коромысло перешагнуть, когда ещё на сносях была. Вот мой Егорушка горбатым и уродился. Да и здоровьем слаб, на порожке сидела, нити резала.
Посмотрит ворожея на мать, на дитя глянет, глаза совсем чёрными сделаются. Видит: молодая девка, а жизнью уж как мешком пыльным пришибленная. Одна у неё отрада – дитятко, и за тем уже тени-стражники стороны подлунной идут. Стоит мать с ребёнком на руках, не шелохнётся. Только слышит, как сердце в груди стучит, словно резвый конь секунды копытом отстукивает. Что скажет ведунья? Откажет? Поможет?
– Ступай домой, – наконец опускает взгляд ворожея, – дам я тебе травку, под порог положишь, зерно в подол себе зашьешь, а младенцу в люльку корешок положишь. Сама же приходи через три дня, как раз ночь полной луны будет. Бельё новое надень, а в юбку, в которую пшено зашьешь, корешок да траву узлом завяжи. Свекрови слова против не говори, а ко мне со своей матерью приходи. Но не позднее, как петухи спать уйдут.
Три дня, лишь солнечные лучи начнут небо золотить, уходит ведунья в лес травы собирать, пока роса не сошла. Три дня из лесных источников воду носит. С трёх ручьёв надо воды в вёдра набрать, как вода течёт, нельзя против течения ведро опускать. До дома несёшь – ни слова сказать, ни звука произнести, пока в общую бочку не сольёшь. Да ни капли не пролить.
Как первые вечерние петухи прокричат, замесить тесто из ржаной муки, на трёх водах чертополох настоянный в тесто добавить да на две части разделить. И берёзовыми поленьями печь затопить.
Как вторые петухи пропоют, заходят в избу две женщины, в платки укутанные. У одной на руках дитё малое. Ведунья его распелёнывает, на стол кладёт, водой омывает, травами обтирает.
Мать тесто раскатывает да дитя своё, как в пелёнки, запелёнывает. Лишь для носика да глазок дырочки оставляет. Ведунья велит старшей женщине вокруг дома по ходу солнца ходить да в окно заглядывать, сказывает, что у дочери спрашивать. А сама мальца на лопату для хлеба сажает, верёвкой из трав привязывает да в печь засовывает. Берёзовые поленья уж прогорят к тому времени, печь не жарит, а тепло идёт нежное, духовичное.
Шепчет ведунья слова заветные, простому человеку неведомые, а бабка вокруг дома три раза обходит, в окно заглядывает и спрашивает:
– Чего ты, дочка, делаешь?
– Хлеб, матушка, пеку, – отвечает молодица. Ведунья хлебный куль с малышом из печки вытащит, в окно покажет да заново травами перевяжет.
– Ну пеки, пеки, да не перепеки, – ответила ей бабка, и вновь три круга
вокруг дома идёт. А ведунья ребёнка вновь в печь сажает.
Полночь глухая пробьёт, луна за тучами скроется, три раза ребенок в печи побывает. Распеленает его ведунья. Корочки ржаные матери отдаёт, собакам скормить, а сама за дверь выходит, к окну подходит да вопрошает:
– Кто в доме есть?
– Я Матрёна, дочь кузнеца, жена кузнеца, мать кузнеца.
– А боле никого?
– Не одна я, матушка, не одна. Прицепилась хвороба, горе-горькое.
– Так выкини его ко мне, – тянет руки в окно знахарка.
– Да не могу, – отвечает молодая мать, – в сыне сидит. Как же я родную кровь кидать буду?
– Ты печь топила?
– Топила.
– Хлеб пекла?
– Пекла.
– Так продай хлеба.
Протягивает в окно три копейки ведунья. Мать ей на лопате дитя и подаёт. Снимает рыжая дитя с лопаты, в тряпицу заворачивает да вокруг дома идёт.
Пока ведунья ребёнка на руках носит, молодая мать вновь печь разжигает, да, как научила ведунья, юбку, в которой зерно зашито да трава с корнем узлом завязаны, в печь бросает и сжигает. А после вторую часть теста берёт, на четыре угла кланяется да со своей матерью до дома идёт.
Утро раннее, петухи поют, солнышку радуются. Ведунья малыша матери несёт. А та для свекрови лепёшки печёт. Печёт да молчит. Свекровь вокруг неё ходит, под нос бурчит. То не так да это не эдак. Кусочек от лепёшки отломит, в рот положит, скривится, но не выплюнет, проглотит. Смотрит – а невестка-то и не так плоха. И шьёт, и вяжет, ей поперёк слова не скажет. И сына её любит, всегда приголубит. Пойдёт, сундуки отопрёт, кружево достанет да невестке подарит. Поняла, значит, что зря невестку со свету сживала, не враг она ей, а дочка названная.
Тут и ведунья придёт, малыша отдаст. Полную корзину яиц за него примет, поклонится и дальше отправится. Другим поспешать помогать надо. Пелену с глаз снимать, учить песни петь да жизнь любить. А чему отвары трав не помогут – завсегда судьбу перепечь можно. Лишь бы человек хороший был…
– Ой, – всплеснула руками Василиса, – так это что ж, напридумывали всё, что ты, бабушка Яга, детей откармливаешь и ешь? А на самом деле спасаешь, получается? И взрослых так перепекать можно?
– Отчего ж нельзя? – усмехнулась Яга. – Людям в любом возрасте помощь понадобиться может. И мне от этого тоже польза, то колодец с живой водой почистят, то дымовую трубу переложат, а то и крышу подлатают. Главное, душа должна быть у человека живая. А то знаешь, разное бывает, и без души тела живут.
– Так а с лягушками-то что? – спохватилась Василиса, заслушавшись историей про перепекание.
– Как что? Те молодцы, что поумнее, ещё во время испытаний в наших красавиц влюблялись, И уже не важно им было, что девка сирота, и про царевен наших, в лягушек якобы заколдованных, не вспоминали. Я таким во всём помогала, ибо им любовь важнее, чем полцарства и все богатства мира, становилась. Этим парам я оберег из жар-цвета на свадьбу дарила, чтоб жили не тужили да свет с добром в мир несли.
Ну а те, кто пытался обманом да силой бездумной победить, кому власть да нажива глаза застилали – вот те и выбирали из лягушек, кто их
принцесса есть. По условию, трёх лягушек мог молодец поцеловать, да если ни одна из них в девицу не обратится, значит, уйти должен не солоно хлебавши. А как лягушка девушкой станет, если она и есть лягушка с рождения? Молодцы силятся, угадывают, цалуют, а они квакают да комариков языком ловят.
– А как же та, ну, которую Кощей украл? – выдохнула Василиса.
– Да сказка всё это, – отхлебнула из блюдца Яга, – мы сами с Кощеем
её придумали, для особо упрямых. Тогда ещё царь Берендей попросил проверить силу да смекалку наследника, а заодно и невесту ему хорошую подобрать. Вот мы и расстарались.
– А как же жар-цвет? Вот ты, Яга, говоришь, что обереги из цветка дарила. А в народе давно говорят, что сказка это и нет никакого цветка, – не сдавалась Василиса в надежде услышать ещё одну интересную
историю.
– Что ж, раз уж ввязалась ты, девка, в эту историю, так и быть, расскажу, как оно на самом деле было.
История двадцатая
(жар-цвет)
Давно это было, во времена старых богов. Полюбил Семаргл-защитник солнечного престола Купальницу прекрасную, добрую богиню летних ночей. И хоть была их любовь выше самого неба и глубже океана, не могли быть они вместе, так как защитник солнца не имел права отлучаться от светила ни на миг. Но однажды Семаргл сбежал-таки к своей возлюбленной, и с того самого дня (дня осеннего равноденствия, двадцать первого сентября) ночь постепенно начала удлиняться, побеждая день.
Вскоре у Купальницы и небесного воина родилось двое детей, которых назвали Кострома и Купала. На день их рождения Перун-громовержец преподнес детям брата подарок – цветущий папоротник, заключив в него часть своей силы. Цветок уронил на землю семечко, дав возможность прикоснуться к великой силе любому, кто не побоится выйти из дома ночью и отправиться в самую глухую часть леса за час до грозы, в воробьиную, или рябиновую, ночь, когда ветер приносит первые раскаты грома, а воздух плотный, знойный, пахнущий травами.
Смельчак, желающий раздобыть цветок папоротника, должен взять с собой нож и скатерть. Найдя жар-цвет, нужно разостлать под ним белую скатерть и дождаться поры цветения. Как только цветок с треском раскроется, необходимо мгновенно срезать его и, укрыв себя и цветок скатертью, принести домой, ни разу не оглянувшись назад. Кто бы не окликал, кто бы не звал, не умолял и плакал, какие бы сокровища не сулил. Обернёшься – уснёшь, а цветок скроется и уже никогда в жизни тебе не покажется.
А ведь жар-цвет распускается всего на один миг, озаряя дремучий лес своим ярким светом. Между листьями, похожими на крылья орла, поднимается цветочная почка. В полночь она с треском раскрывается, и появляется огненный цветок, озаряя всё вокруг, при этом раздаётся гром и сотрясается земля. Человеку, одолевшему страх перед самим собой, своими слабостями, завистью и ленью, и овладевшему цветком папоротника, подвластны все тайны и чары. Одаривает цветок хозяина удивительными знаниями: понимать язык всех живущих на земле, в том числе животных и птиц, видеть тайные клады и открывать всевозможные замки. Учит магии и открывает тайны природы. Завладевший цветком становится самым могущественным на всём белом свете, повелителем жизни и смерти. Сам жар-цвет одновременно служит темному и светлому
миру.
Принеся цвет домой, человек должен разрезать себе ладонь и в образовавшуюся ранку вложить чудесное растение, соединиться с ним.
– А как же в народе говорят, что цветёт цветок только на Ивана Купалу, в день летнего солнцестояния? – прервала рассказ Василиса.
– Да мало ли чего говорят, – усмехнулась Яга. – Перунов огнецвет и в другие ночи найти можно, если знать, когда искать, и иметь добрые помыслы. Злому да двуликому цвет не даётся, вот и идут на всякие ухищрения такие, как Аксинья, чтоб заполучить силу несметную.
– А я слышала, – не сдавалась Василиса, – что именно злые силы стерегут цветок и никого к нему не подпускают!
– А злые силы это я с Горынычем, да? – рассмеялась Яга, а Василиса лишь смущённо пожала плечами. – От своих страхов бежит человек, от лени, зависти, злобы да склочности.
Я тебе так скажу: если человек сердцем чист и цветок ему для добрых дел нужен, то опасаться ему нечего, некому будет у него за спиной свистеть да пугать. А ежели кто из жажды наживы, власти да корысти ради – вот тогда берегись, свои же грехи догонят. Вот только догадались нехорошие люди, что жар-цвет не просто так им в руки не даётся, оттого и стали кто хитростью, кто силой, а кто и угрозами засылать ребятишек на поиски цветка. Чего им только не сулили, каких богатств не обещали, да по большей части всё равно с пустыми руками ходоки возвращались. Не простой цветок, заговоренный!
Но тысячу лет назад злой чародей Мракоус заполучил амулет из стеблей жар-цвета. Правда, никто не знал, чем это обернётся. Я тогда впервые взяла в ученики мальчишку Егорку, показалось хорошей идеей. Его ко мне мать принесла, упал с дерева, зашибся сильно, уж почти не дышал. Месяц я его выхаживала, травами отпаивала, сказки сказывала. Проникся мальчишка, телом выздоровел, а вот душа к тайне потянулась. Уговорил и меня, и родителей со мной в лесу остаться. И то сказать, смышлёный был, на лету всё схватывал. Нарадоваться не могла на его доброту да отзывчивость ко всему живому. А уж как хорош стал, когда вырос, глаз не оторвать! Даром, что я ему мать заменила, так и то едва устояла. Уж подумывала хранителем лесов его сделать, как стала замечать, что хоть и голубые у него глаза, чистые, как небо, а холодом веет, как от снегов лютых. Раньше жёлудь в землю воткнёт – дубрава вырастает, а сейчас к дереву руку поднесёт, так оно от него в другую сторону клонится.
Решила я ему последнее испытание устроить. Дождалась, когда папоротник зацветёт, набрала стеблей, подсушила, перевязала шерстяной нитью, заговор сотворила и отдала Егорке как талисман на удачу. Мало кто знает, вот только такой оберег в обе стороны работает. Доброму человеку сил прибавляет, тайны всего мира открывает, чтоб нёс он свет и добро всему живущему. А если у человека душа тёмная, завистливая, власти желающая, то познает он силу неба и ветра, дождя и грозы, кипящую, яростную власть над всем живым. Вот только счастья ему эта власть не принесёт, истончится тело, как осенний лист иссохнет.
– И что? – не выдержала Василиса, прервала рассказ Яги. – Неужто не
сработало? Не прознал амулет, что злой человек его носит?
– Сработало, – вздохнула Яга, – проявилось истинное лицо Егорушки. Хорошо я его тайнам да ворожбе обучила, сама и попалась. Ловко отводил ученик мне глаза. Нет, всё так же и лицом красив, и станом строен да ладен, вот только глаза тёмные стали, как ночь безлунная. А от улыбки
его целое поле ромашек засохло.
– Ox, – вновь прервала Ягу Василиса, прижав к груди руки.
– Да не перебивай ты, – ткнул её локтем в бок Никита, – на лучше
мятный леденец, от нервов хорошо помогает.
– Почуял Егор силу невиданную, – продолжила Яга, – заговорил на всех языках, прознал про все клады да сокровища, что под землёй спрятаны, ощутил власть над всем живым на земле. И взыграла тёмная сторона, захотел над всем миром властвовать и всеми царствами владеть. Поддался тьме Егор, не стал с ней спорить, поглотила она его разум, дала новое имя – Мракоус, что значит «наследник тьмы». И нашептала ему тьма души, что тело его в опасности, пока амулет на нём, а как снимет его, про всё забудет, как младенец разумом станет. Испугался Мракоус, хотел в лес бежать, да я не дала. Заточила его в яме глубокой. Тяжко было смотреть, как погибает Егор, да нельзя иначе. Разум его злым огнём горел.
Но разве всё предусмотришь? Нашептал ему амулет, как спастись можно, тут и знания все, что я ему дала, пригодились. Призвал Мракоус тварей ползучих, принесли они ему корни трав заветных да на своих хвостах из ямы вытащили. Я едва амулет успела с его груди сорвать, как он змеем обернулся да в высокой траве скрылся. Где он прополз, землю выжгло. Долго шла я по его следу. Знание чар помогло ему выжить. Тьма, завладевшая им, скрыла Мракоуса от моего взора. Долго я о нём ничего не слышала, решила, что всё-таки погиб. А через много лет поползла темень по земле, закрывая собой небо, иссушая землю. Вышел Мракоус из сумрака, только не тем юношей, что я его помнила, а воином-чародеем. И было у него только одно желание, одна цель: жар-цвет заполучить.
Много тогда всего случилось. Много городов погибло, а ещё больше под его покровительство переметнулось, но служить тёмному властелину не так уж и сладко оказалось. У меня своя армия собралась. Защищали как могли наши земли, не допуская зла. Да только что с людей взять? Не помнят добра. И здесь много нашлось тех, кому посылы о вечной жизни в богатстве да довольстве голову вскружили. Вот тогда собрались мы, все хранители земли русской, и решили спрятать жар-цвет там, куда живым хода нет, а ушедшим без надобности.
Но и про этот план прознал Мракоус. Есть в году три ночи, что рябиновыми зовут. Сорви цветок в одну из них – непобедим станешь. Первая приходится на конец весны (как раз когда зацветает рябина),
вторая на середину лета (когда плоды рябины начинают вызревать), а третья на конец осени, когда плоды уже полностью созрели.
В первые две ночи не вышло у Мракоуса цветок заполучить. Все, кого он за ним посылал, с дороги воротились, кто в чаще заплутал, а некоторые и вовсе так наших представлений испугались, что вовек зареклись злу служить.
В третью ночь решил Мракоус сам за цветком идти. Тут и вышел у нас бой страшный не на жизнь, а на смерть. Чтоб цветок спасти, все три ночи Кощей с Мареной должны были обряд проводить, чтоб с собой в подземное царство унести. И пока они ворожили, мы с Мракоусом сражались. А становилось его всё больше и больше. Налепил он из глины созданий, как две капли воды на него похожих, и наделил силой физической. А поди, найди среди тысячи одного настоящего!
Ох, и страшная ночь вышла. Небо тучами заволочено, молнии в землю бьют, деревья надвое расщепляют, траву поджигают, всё вокруг грохочет, гремит, сверкает, и не поймёшь, кто где и с кем сражается. Но нам-то важнее было не подпустить Мракоуса к цветку. Укрыла я поляну чарами, запутала дорожки, да разве скроешь огонь цветка? Лопнула почка, громыхнуло так, что земля подпрыгнула, осветил жар-цвет всё вокруг, словно солнышко ясное. Углядел злодей, где пройти-то можно, как ураган понёсся, всё выжигая на пути. Я стеной воды на пути встала, так он волшебный ковш в меня кинул, тот самый, из которого великий океан вытек. Лесом путь преградила – он гребешок достал. Горой выросла, так у него и скатерть оказалась, разложил перед собой, и путь ему ровный стал. И то сказать, с одной стороны горда – хорошо научила, с другой тоска – такой талант во мраке тонет.
Вот тут-то я и смекнула, что раз силой не остановить, надо хитрость применить. Призвала в помощь Морок. Закружили, задурманили, всё, что вокруг горело, вмиг цветами стало. А поди, разбери, какой из них настоящий. И сам Мракоус, и всё войско его тут же растерялось, давай жар-цвет хватать. Тянут руки, рвут стебли, а в ладонях одно головешка тлеет.
Пока прислужники Мракоуса по лесу да лугам в мороке носились, богатыри всё это глиняное войско и перебили. А Мракоус хитрее оказался, понял, что дурачу его, быстро смекнул, как найти настоящий цвет. Сам огнём обернулся, да немного не успел. Это я долго рассказываю, а цветок быстро отцвёл, семена на землю высыпал. Только и увидел Мракоус, как всё до последнего зёрнышка, каждый лепесточек, что с цветка опал, в белую скатерть собрали Марена с Кощеем и провалились в царство подземное, туда, куда живым хода нет, и жар-цвет с собой унесли.
С тех пор и ходит по земле легенда про чудо-цветок, который никто больше не видел, только сказки про него сказывал.
История двадцать первая
(бой)
– Ox, – догрызла леденец Василиса, – страсти-то какие! А что Мракоус, тоже провалился или делся куда?
– Три дня мы бились, – продолжила рассказ Яга, проверяя угольки в самоваре, – три дня весь мир был укрыт от солнечного света тяжёлыми сизыми облаками, что висели кроваво-красными, лиловыми и фиолетовыми огнями. Метал Мракоус огромадные сферы огня и энергии в попытках расколоть твердь земную да заполучить цветок. Дрожала земля, поднимались горы, упираясь вершинами в тучи, и вновь
рассыпались в прах. Трескалась твердь земная, и из неё поднималась вода огненная, опаляя всё вокруг.
– Тебе меня не остановить! – кричал Мракоус перекрывая грохот рассыпающихся камней. – Я велик и могуществен! Никто не смеет вставать на моём пути! Верни мне цветок, и я сохраню тебе жизнь! За мною будущее! Мир принадлежит мне!
– Ага, – хмыкнул Горыныч, – тоже мне, тёмный властелин выискался, – и тут же замолк под суровым взглядом Яги.
А она продолжила:
– Мне пришлось создать купол и накрыть им лесную поляну, на которой мы бились, чтобы не позволить выйти за её пределы ни мне, ни Мракоусу, ни нашим чарам, которыми мы сражались. И те, что за чертой остались, тоже к нам зайти не могли, хоть об их жизнях я не тревожилась. Если бы я погибла – Мракоус остался бы под куполом, не позволяющим ему выйти наружу, и мир был бы в безопасности.
Вот только я собиралась выйти победителем из этой хватки. Мальчишка, конечно, вырос в сильного мага, достойного противника, но я – Яга! И да покроюсь я вся веснушками, если позволю своему ученику меня превзойти!
Пока я чары купола плела, пропустила силок, почуяла только, как сжимаются невидимые пальцы на моём горле, душит Мракоус, хохочет, верит в лёгкую победу. Пролилась водой, вытекла из смертельной схватки, выросла стеной за его спиной, обрушилась всей яростью океана да заклятье зимы применила. Заледенел Мракоус, да видно, ярость его кипела так сильно, что растопила лёд раньше, чем я успела разбить его на мелкие кусочки. Только моргнула, как рыжая вспышка ударила в лицо, подняла над землёй, швырнула к стене купола да припечатала к моему же плетению. Ох, и разозлилась я тогда! Смотрю – из осыпавшихся мелких льдинок Мракоус острые лезвия собрал, уже в меня летят. Едва заклятие щита успела прошептать да руку вперёд выставить. Только разжала кулак, чтоб от щита обратно всё отрикошетило – он уже коброй обратился, поотскакивали от жёсткой чешуи ножи ледяные. А глаза красным светятся, с зубов слюна ядовитая капает, головой купол подпёр, хвостом в стену упёрся. А мне что-то в бок упёрлось, да больно так. Я руку за спину – а там гусли!
Что ни говори, а чудеса и с нами случаются. Как в стену угодили, не знаю, только бросила я их под ноги, точнее, к хвосту Мракоуса, как они сами заиграли. А кому играют – тому не устоять, плясать будешь, пока не свалишься! Ох, он и змеем извивался, и волком прыгал, и великаном камни швырял, и огнём гусли жёг, в результате под землю загнал, замолчали гусли, а сам Мракоус на колени рухнул, сил у него поубавилось. Мне это передышку дало, сплела я заговор на маленькое зеркальце, растянула его во весь рост, чтоб отражалось не то, что снаружи, а то, что изнутри человека делается, вся душа его, будь то светлая или тёмная. Да и разбила его на миллион кусочков!
Закрутился вокруг Мракоуса кокон из кусков магических зеркал под разными углами, отражая всю тьму, что жила в нём. Бьёт Мракоус зеркала огненным мечом, а раны да ожоги на его теле проявляются. Я вокруг кружусь, не давая ему из зеркального лабиринта выйти. Измотала его, опутала чарами, да не усмотрела, не поняла, что за браслет из бересты на его руке сплетён.
Есть в мире такая магия, которую ничто победить не может. Любовью зовётся. Вот только не все её в добро используют. Так и Мракоус воспользовался чистотой да наивностью девичьей любви. Тогда-то я и узнала про Аксинью, девочку-сироту, что он к себе в услужение взял, а та возьми да влюбись. Что она в нём увидела, на что понадеялась – не знаю. Вот только сплела амулет для возлюбленного и вложила в него всю жизнь свою, с тем, что если будет Мракоусу смертельная опасность грозить, то пусть лучше Аксинья заместо него в царство теней пойдёт, а любимый здесь, на земле останется солнцу да жизни радоваться.