Виталий Ерёмин
Февральский дождь
Глава 65
Через год отец тяжко заболел. У Ирины был очередной курс «химии». Мы приехали в Коломну не сразу. Задержка с приездом была объявлена братьями черствым невниманием к отцу.
Отец тяжко, с легким свистом дышал, громко стонал.
– Не стони, папочка, – просила мама.
– Когда больной стонет, ему легче, – вставила Ирина.
Мама тяжело вздохнула:
– Устали мы от его стонов.
Голова отца лежала слишком низко. Я подложил две подушки, теперь он полусидел, ему стало легче дышать.
– И что мешало так сделать раньше?
– Витя лучше знает, как мне правильно лежать, – сказал отец.
Скрытая жалоба эта прозвучала как-то неблагодарно по отношению к Вите. Брат все-таки заботился, как мог. Но если заботился, так ли трудно было понять, в каком положении отцу легче дышать? У отца мерзли ноги. Я купил грелки. Грелки не помогали, ступни оставались холодными. Я начал согревать их руками. Отец что-то проговорил – я не разобрал.
– Он сказал, что никогда этого не забудет, – подсказала Ирина.
Когда никогда, отец?
– А ведь ты любишь его, – сказала Ирина, когда ехали обратно в Пущино.
Конечно, любил, только это была не сердечная сыновняя любовь, а какое-то странное смешанное чувство. Немного признательности за нечаянно подаренную жизнь, немного таинственного голоса крови, немного привычки.
Ирина видела родителей такими, какими они хотели ей казаться. А они относились к ней хорошо. Вывалить ей все подробности моей жизни означало изменить ее отношение к ним. Они бы это почувствовали. Оно мне надо? Оно надо Ирине? Поэтому я ответил: мол, конечно, люблю, только…
– Что же не можешь простить? – спросила Ирина.
Я все-таки рассказал ей о второй своей маме Вале и ее дочке Аллочке.
– Человек должен умирать в душевном покое, – говорила Ирина. – Вам, братьям, нужно сойтись у постели отца, а не у могилы. Пусть он увидит вас в мире и согласии. Стасик и Витя должны понять, что любая обида по сравнению со смертью – просто тьфу.
Я позвонил маме: предложил собраться. Она как бы даже обрадовалась. Конечно, она это организует. Спустя время сообщила мне, когда приедет Стасик. В назначенный час мы с Ириной приехали в Коломну. Но Стасика с Феней уже след простыл.
– Торопились они, у Стасика съемки, – объяснила мама, убедительно глядя в глаза.
Ага, съемки!
На обратном пути Ирина сказала:
– Все дети, даже самые хорошие, судят своих родителей. Судят даже самых хороших родителей. Знаешь, о чем я сейчас думаю? Наверное, каждая мать должна чувствовать себя виноватой: вдруг что-то не так сделала для своего ребенка? Или чего-то не сделала?
Я слушал рассеянно. В голове были свои мысли. Одна показалась мне дельной. Каждый, кто рождает ребенка, рождает свидетеля на своем будущем суде, а может, и самого судью.
Через неделю стало ясно, что отцу остались считанные часы. В предпоследний его день мама засобиралась к протезисту. Отец попросил ее не уходить. Словно, чувствовал, что мало ему осталось.
– Как я могу отложить? – с удивлением спросила мама. Она уже стояла на пороге, с укладкой волос и накрашенными губами. Ее жизнь текла своим чередом.
– Неужели ты уйдешь? – спросил, тяжело дыша, отец.
Похоже, чувствовал, что сознание покидает его.
– Не переживай. Я скоро вернусь, – сказала мама.
Когда она через час пришла, он еще дышал, но уже не узнавал ее.
В крематории мама стояла с растерянным лицом, успевая с любопытством осматривать все вокруг.
Сказала Катерине громко, как все глухие:
– Смотри, какой гроб Стасик взял напрокат.
Вот зачем она это сказала? Потом подошла к телу отца, склонилась к его лбу. И повторила свою актерскую уловку. Впереди ее лица оказалась ладонь левой руки. Сделала вид, что поцеловала в лоб. А на самом деле коснулась губами своих пальцев.
Стасик подошел к стене крематория, прижался лбом, ударил кулаком. Все, кто заметили этот пафос скорби, переглянулись.
После церемонии прощания гроб двинулся по ленте. Створки раскрылись и сомкнулись за гробом. Я представил, что сейчас происходит. Тело отца выпадает из арендованной домовины и двигается по ленте к топке. А гроб сохраняется для очередного использования.
Стасик, считающий себя христианином, как-то странно сжег отца. Неужели увлекся буддизмом? Это поклонники Будды уверены, что сжигание тела помогает очиститься от предыдущей кармы. А с тем, что карма у отца не ахти, Стасик соглашался. Но выяснилось, что так было просто удобней. Прах отца теперь будет замурован рядом с прахом Полины, который Стасик перевез из Питера.
– Папе там хорошо, – сказал на поминках Стасик.
Перед смертью отец посоветовал маме:
– Живи, мамочка, одна.
Мама так и сделала. Теперь она приезжала к нам уже не на две недели, а на месяц и больше. Совала деньги, норовила оплатить авансом любовь и заботу. Это коробило Ирину.
– А что, больше варенья мне варить не собираешься? – спрашивала ее мама, поглядывая на батарею банок в углу.
– Так я ж вам уже сварила, – смеялась Ирина.
– Молодец, знаешь, сколько у меня нахлебников, – хвалила мама.
Братья приехали на дачу поздравить маму с днем рождения. Витя и Галя были с детьми. Я предложил выпить за здоровье именинницы. Все подняли рюмки, но тут встал Стасик и отменил мой тост. Сказал, что сначала нужно выпить за упокой души умершего отца. Я мог, конечно, возразить. Выпьем, конечно, и за папу, но потом, а сначала давайте – за маму. Но я знал, что за этим последует. Стасик оскорбится и уедет. А мама будет возмущаться: как это я, старший, не уступил младшему?
Стасик объявил Ирине от лица их семьи благодарность. Так и сказал:
– Прими, Ирина, благодарность за маму от всей нашей семьи.
То есть той семьи, какой они считали себя за вычетом нас с Ириной. А Ирина-то думала, что в ней видят родственницу. И ухаживала за мамой исключительно из родственного чувства.
Стасик сообщил, что в последнее время творчески вырос. Дублирует теперь мировых кинозвезд. У него это здорово получается. Но и снимается немало. Ему явно удалась роль еще одного мага в мистическом сериале. Ему вообще стали нравиться отрицательные роли. В них столько жизни!
В следующее лето Ирина чувствовала, что ей не хватит сил на маму. Но позвонил Витя и огорошил новостью. Оказывается, врачи сказали, что маме осталось жить совсем чуть-чуть. Пусть напоследок порадуется солнышку, щебету птиц, покушает клубники и малины.
В день приезда мамы выяснилось, что она принимает только витамины. Среди привезенных ею медикаментов не оказалось ни одного против онкологии. И вообще, она уже не помнит, когда последний раз была у врачей. И никаких обследований последнее время не проходила.
Только проговорилась, что Витя хочет сделать ремонт в ее квартире. (Будто пожить у него никак не могла). А потом поедет с семьей отдыхать на юга.
После этой новости Ирина почувствовала себя совсем плохо.
Утром она сказала мне:
– Сегодня ночью я подумала: интересно, я уже умираю или еще нет?
Нужно было срочно ехать в Каширку. Пришлось сократить пребывание мамы. Узнав о состоянии Ирины, Витя прислал ей ободряющую эсэмэску: «Очень надеемся на твой сильный характер. Вспомни Солженицына и борись».
На другое лето мама снова приехала на дачу. С прекрасным цветом лица. Витя, который ее привез, о метастазах речи почему-то уже не вел.
Глава 66
Ученый-армянин открыл в Пущино маленький ресторанчик. Честно признался самому себе, что успехов в науке ему не видать. И теперь честно, то есть вкусно и не очень дорого, кормил посетителей.
– Своди маму в ресторан! – настаивала Ирина.
Я не стал приглашать маму. Она могла отказаться. Просто ввел ее в ресторанчик, когда мы гуляли в соседней рощице. И когда усадил за столик, и подозвал официанта, и увидел выражение лица у мамы, понял, как хорошо я сделал, послушав Ирину.
Мама не просто стала лучше выглядеть. Она помолодела. Ее жизнь стала спокойней. Ее одиночество без отца было совсем другим, чем было при нем. Она не боялась что-то не то сказать, что-то не так сделать.
До последнего дня они то и дело «цапались» по пустякам, с пылом молодоженов. Причем, далеко не всегда зачинщиком скандалов бывал отец. Еще в пору моей юности первым барабаном в семье становилась она, моя мамочка. Она выбивала барабанную дробь при малейшем моем непослушании, накручивая отца. А во время экзекуции придерживала его руки с ремнем, призывая к гуманности. После того, как однажды пряжка офицерского ремня нечаянно прилетела мне в щеку, и пришлось лечить синяк компрессом из сырого мяса, она вообще превратилась в противницу телесных наказаний. Ей было неловко перед соседями.
Считается, что свою родительскую власть любят отцы. С этим не поспоришь. Но такого рода любовь испытывала и мама. Для того, чтобы справиться со всеми домашними делами и уходом за младшими детьми ей требовалась моя помощь. А поскольку эта помощь нравилась мне все меньше, ей требовалось подчинение, как сержанту в казарме. Я служил ей из-под палки. Поэтому и любовь к себе должен был заслуживать.
Безусловно, она испытывала ко мне материнское чувство. Когда я уходил из дома, она разыскивала меня. Когда я лежал в больнице порезанный в уличной драке, она приносила мне вкусненькое. Чувство это проявлялось в основном, в экстремальных случаях. Но разве этого мало?
Я заказал мясо на косточках по-армянски. Когда официантка отошла, мама сказала:
– Тут же, наверное, все страшно дорого.
– Мама, ты когда последний раз была в ресторане?
Мама сделала вид, что не расслышала. Скорее всего, в годы войны, когда была молода. И приглашал ее, наверное, тот офицер, за которого она думала выйти замуж, но помешало мое присутствие на этом свете.
Она и отец даже в кино ходили крайне редко. Сказывалось обыкновение жизни нашего кормильца. В будние дни он, по его словам, ишачил. С утра до вечера, в любую погоду «на свежем воздухе», на ногах. В выходные – расслаблялся. По субботам ездил на рыбалку. В воскресные дни играл в преферанс или выпивал на складчинах с соседями. Рыбалка, преферанс и домашние пирушки были увлечениями. Ими трудно было пожертвовать ради кино или театра. А ресторан был всегда прямо дома. Мама стряпала – пальчики оближешь.
Мясо по-армянски мама оценила без слов. Оставила в тарелке одни косточки. Потом мы пили чай с пирожным. Пирожное маме понравилось меньше. Тут у меня был повод вспомнить ее неподражаемые торты.
Выслушав мой отчет о культурном мероприятии, Ирина сказала:
– Мне иногда кажется, что я тебя родила.
Забавно, но я в самом деле слушался ее, совсем как маменькин сынок.
Глава 67
По дороге из музыкалки домой Ирина заходила в книжный магазин. Покупала новинки. В этот раз ей попалась на глаза книга Стасика «Рыжая бестия». Ирина жарила картошку и читала книгу.
– Ай да Стасик! – удивлялась она, отрываясь от чтения, чтобы помешать картошку.
Поделилась прочитанным. Главная героиня у Стасика – необыкновенной красоты и таланта рыжеволосая актриса Майя. Но – несчастная в профессии, затираемая главрежем по прозвищу Мэтр. Во время премьеры дублерша Майя запирает актрису-приму в гримерной и выходит играть вместо нее. Вот такое забористое начало. Неужели не могла дождаться своей очереди через пару-тройку спектаклей? К чему этот скандал, недоумевала Ирина.
Я успел прочесть на обложке слова автора, что книга просится на экран. Поэтому сказал, обдирая головку чеснока.
– Кино любит скандалы.
– Ты дуру-то не валяй, – отвергла мой подход Ирина. – Читатель должен полюбить героя. Или, по меньшей мере, проникнуться к нему симпатией. А тут – какая любовь, какая симпатия? Героиня совершает неслыханную подлянку. Все в шоке. Спектакль на грани срыва. А она – торжествует. И якобы уж так играет, так играет! Нечего мне лапшу вешать. Не может она в такой хулиганский момент хорошо играть. Если она – нормальная. Доставай водку!
Я полез в холодильник. А Ирина продолжала. Крайне скандален и возлюбленный Майи – знаменитый телеведущий Спиров, этакий любимец женщин, казанова, каковым считает себя и наш Стасик. Но в таком случае, с кого списана Майя? Ее особенность – она рыжая. И Феня по жизни той же масти. Правда, ни разу не актрисуля, но это несущественно. Зато она – главная героиня в книге. Спиров обволакивает бюст Майи плотоядным взглядом и говорит, совсем как Стасик – Фене: «Сисястье мое!»
Но кто ж заболевает раком? А муж Майи – врач, между прочим, как и Полина. То есть Полина превратилась у Стасика в мужика. Но заболевает врач задолго до романа Майи со Спировым. Так что в книге – никакой супружеской измены! Майя очень нравственно «заболевает» Спировым только после смерти мужа.
Итак, реальность художественно перевернута. Заболевает не жена, а муж. Полина, как прообраз, превращается в Топтыгина (прозвище мужа). При этом на обложке проникновенные слова автора – «Посвящается Полине».
Во время болезни Полина вела дневник – показатель ее внутренней силы. Стасик творчески переработал этот документ. В книге о своей борьбе со смертельной болезнью вместо Полины пишет выдуманный Топтыгин.
Заинтригованный, я сам принялся читать «Рыжую бестию». На 270-й странице меня ждали строки, которые объясняли многое.
«В августе проездом из Питера в Москву оказалась двоюродная сестра Майи. (Это меня Стасик называет двоюродной сестрой). Майя (то есть как бы он) после долгой изоляции страшно обрадовалась ее (то есть моему) звонку: «Когда тебя ждать?» – Сестра ответила: «Маечка, думаю, у вас проблем и без меня хватает, давай как-нибудь в другой раз…»
Все правильно. (пишет дальше Стасик) «Спящий в гробе – мирно спи, жизнью пользуйся, живущий…» Через два года у нее (у двоюродной сестры, у меня, то есть) тоже попал в больницу муж (это он Женю мужем назвал) С тем же диагнозом. Случайность? Или кара небесная?»
Так вот почему Стасик так отнесся к болезни Жени! Как же глубоко засела в нем обида. Даже в книжке своей не смог умолчать. Смерть моей дочери, оказывается, кара небесная?! Неужели, когда он говорил Ирине о том, что я не понял, что произошло, имел в виду именно это?
Ай, да братка!
Позвонила Крошка. Сообщила, что собирается в Москву. В смысле, можно было бы встретиться. «Нет, не подумай ничего такого. Просто поболтать».
У метро «Кропоткинская» Крошка сказала, что у нее для меня сюрприз. Дошли пешком до какого-то подвала, который оказался театром. Спустились вниз. Тесно, душно, но уютно. Сели в зрительном зале размером в четыре автомобильных места. Там уже размахивали веерами десятка два зрительниц. Я начал догадываться, в чем сюрприз, но не думал, что пьеса до такой степени рассчитана на женщин.
Разъехался занавес. Актеры играли азартно и достоверно. Я сразу узнал всех персонажей. И все подробности знакомой истории. Хотя большая их часть была для меня новостью. Это была пьеса о том, как актер решил прославиться. И как он это делал. Это была история Стасика глазами Крошки, которая помогала ему не столько, как подруга Фени, сколько как драматург, избравший эту пару в качестве материала для своей пьесы. Это было неожиданно, коварно, но сам замысел представлялся весьма незаурядным, если учесть, что искусство выше нравственности.
Крошка посматривала на меня. В ее глазах плясали смех и страх, восторг и торжество. Ее пьеса, безусловно, была гораздо интересней книги Стасика, если учесть, что искусство должно изобличать двойственность людей.
Потом мы сидели в кафе на Тверской. Крошка вынула из сумки книгу Стасика. Мол, а теперь прочти его версию того, что было. Я указательным пальцем отодвинул творение брата. Мол, я уже прочел.
Крошка заерзала. Машинально, по странной привычке, наступила мне на ногу. Потянулась к сумке с сигаретами. Вдохнула отраву.
– Ну и как?
А что я мог сказать? Только банальности. Писатель силен теми, кто помогает ему писать. Даже великие нуждались в оценках и подсказках. Но Стасику в этом смысле не сильно повезло.
Крошка подхватила:
– Он называет в своих интервью Феню своим редактором. Значит, она вычитывала книгу. А там столько стилистической архаики и смысловых нелепостей. Так густо этого добра. Местами стыдно читать.
Торжество не сходило с лица Крошки. А я все не мог понять, о чем она толкует. Наконец, догадался, что произошло. Оказывается, юмористическая телепрограмма «бездарного» мужа Игорька отразилась на чувстве Фени к Стасику. Популярность мужа росла, как на дрожжах. Стасик явно отставал. Феня не спешила ехать к нему в Москву. И тем самым вызывала у Крошки праведное нравственное презрение. Но доставалось от нее и Стасику.
– Юра, по известному правилу, только заслуги делают мужчину достойным любви. А заслуги сегодня – размеры гонораров. Игорек обштопал Стасика по всем статьям. Ну и зачем он нашей Фене? Но! – тут Крошка сделала интригующую паузу. – Но! Феня не понимает, что теперь, когда Игорек на белом коне, она ему на фиг не нужна. Она все еще надеется, что Игорек ее простит. А он точно не простит. Но простит ли потом Стасик, что она так долго выбирала?
Я сказал, что мне пофиг, что там выгадывает Феня. Тем более, что это еще не факт. Вдруг что-то другое мешает ей переехать в Москву к Стасику.
Крошка сказала, что в таком случае она хотела бы пролить свет на правило: никто не может быть влюбленным одновременно в двоих. В своей книге Стасик об этом ни гу-гу. А в жизни что было? Только ленивый не слышал от него, как он любит Полину.
Тут она по сути дела стала пересказывать мне содержание своей пьесы.
А я хотел получить ответ только на один вопрос. Какого дьявола Полина не запретила ставить Стасику фильм «Расплата за любовь»? Крошка удивилась: как я мог пропустить это в пьесе и как же плохо я знал Полину.
– Тебе-то откуда знать лучше?
– От Стасика! – возвестила Крошка. – Он просто не мог не любить Полину, или только делать вид, что любит. Иначе бы она или что-то сделала с собой, или еще раньше умерла. Она была абсолютно зависима от его чувства к ней. И он не знал, что с этим делать. Она говорила ему: если ты меня больше не любишь, то зачем мне жить?
Я припомнил: в пьесе именно так это и подано.
– Юра, как ты этого не понял? – продолжала темпераментная Крошка. – Это была та самая самозабвенная любовь. Полине очень нравилась работа в Алма-Ате. И особенно сам город, где даже зимой можно ходить без головного убора. Это она всем говорила. Но она поехала за Стасиком в наш стылый, промозглый, неряшливый Питер, потому что здесь Стасику виделся его большой успех. Но этого успеха все не было и не было. И вот – этот сценарий. Полина наверняка видела, что Стасик написал любовную историю – не уровня «Анны Карениной». Но сценарий мог выстрелить. Ее любимый муж был в шаге от первой удачи. От хорошего гонорара, наконец, что тоже имело значение. Наверное, она понимала, что над ней будут посмеиваться. Но готова была все стерпеть. Сама врач, она должна была понимать, чем ей это грозит. Но, видимо, отмахнулась. Мол, переживет. И вот – не пережила. Иммунитет отказал.
Здесь я предложил Крошке отмотать назад. Как мог Стасик, зная о таком отношении к нему Полины, додуматься до идеи такого фильма?
– Ну, знаешь, тут в голову лезут совсем нехорошие мысли, – сказала Крошка.
Тут ее озарило:
– Слушай, а я еще думала, зачем он эту книжку накатал. Теперь все встает на свои места. Эта книжка – выступление адвоката самому себе в прозе.
Мы еще долго говорили в тот летний вечер. Крошка тонко разбиралась в стимулах творчества. Пишущая сама, она понимала, что сочинителем двигает главным образом жажда известности и денег. Однако честно и трезво сознавала, что этого мало. Если ты хочешь написать что-то стоящее, ты должен отдать на суд читателя или зрителя не только то, что любишь в себе и своих героях. Ты должен также показать и рассказать то, что не годится даже для исповеди. Тогда только ты – художник, а не поверхностный, фальшивый нарцисс. То есть. Чтобы стать настоящим художником, нужно отказаться от любований перед зеркалом и копить в себе содержание. Иначе что бы ты ни написал, будет смешной позой и примитивным враньем.
Крошка умно рассуждала, а я смотрел на нее и думал: вот кто может мне помочь! В последнее время я все чаще вспоминал сестру Аллу. Я тосковал по ней всю жизнь. Но раньше это было что-то вроде ностальгии. А сегодня становилось навязчивой идеей.
Я сделал запрос в справочное бюро Санкт-Петербурга. Получил ответ. Терехову Аллу Леонтьевну, 1944 года рождения найти нет никакой возможности. Скорее всего, у нее после замужества теперь другая фамилия. Оставалась совсем слабая надежда. Попробовать отыскать по необычному отчеству.
– Крошка, ты такая пробивная…
– Вот не можете вы, Тереховы, не пользоваться бабами, – попрекнула Крошка, выслушав просьбу.
Но согласилась попытаться
