Яна Каляева
Комиссар
Глава 20
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июнь 1919 года
– Это скверный сон, моя бедная Суламифь, – шептала Саше сестра. – Твои чувства предадут тебя. Твое сознание предаст тебя. Твоя воля предаст тебя. Не верь никому, и более всех себе не верь.
– Я пить очень хочу…
– Разумеется. Вот вода, пейте. Понемногу, осторожно…
Стакан к ее губам поднесла женщина. Не Юдифь, конечно.
Саша закрыла глаза. Кто это и что происходит, ее не заинтересовало.
Единственное, что имело теперь значение – боль ушла. Боли больше не было.
Однажды Саша посетила по случаю роскошную турецкую баню с небольшим теплым бассейном. После парилки можно было лежать на поверхности воды, не прикладывая никаких усилий, не двигаясь, ни о чем не беспокоясь. Так же она чувствовала себя теперь. Ничего не болело. Ничего не тяготило. Ничего не тревожило. Совсем недавно было иначе, но если ей удастся сохранить эту безмятежность, боль, страх и сомнения не вернутся. Может, даже никогда не вернутся.
– Вам нечего бояться и не о чем тревожиться, – подтвердила женщина, словно услышав Сашины мысли. – С вами происходили ужасные вещи, но все это можно оставить в прошлом. Доктор вколол вам морфий и наложил швы. Ничего непоправимого не случилось. Вы восстановитесь – и лицо, и тело. Разве что несколько шрамов останется. А пока вам нельзя вставать с постели. Я – сестра милосердия. Меня зовут Вера Александровна Щербатова.
– Щербатова? – эта фамилия показалась важной, Саша вынырнула из дремы. – Вы жена ему?
– Кузина. Двоюродная сестра, – пояснила Вера. – Саша… могу я обращаться к вам запросто, по имени? Андрей так вас называет. Он много о вас рассказывал. Беспокоился за вас, разыскивал вас всюду.
– Зачем? – спросила Саша. Не то чтоб ей было интересно, это просто показалось вежливым.
Вера носила форму сестры милосердия, но не такую, какую Саша видела прежде. Другую, без красного креста. И еще Вера была очень красивой женщиной. Яркое, четко очерченное лицо, высокие скулы, темные глаза. Пахло от нее духами, каких медсестры не используют. Это запах прекрасных экзотических цветов, медленно тлеющих под полуденным солнцем.
– Я все расскажу. Но сперва вам надо поесть. Давайте я помогу вам сесть… вот так. Проверим, можете ли вы держать ложку. Превосходно.
Еда была теплая и сладкая.
– У вас такие красивые волосы, – мягко говорила Вера. – Доктор хотел срезать их. Из соображений гигиены. Я не позволила. Пришлось только сбрить немного вокруг раны, чтоб наложить шов. Но если вы станете зачесывать их назад, а не на пробор, будет совсем незаметно. Кровь я вымыла и вычесала.
Снявши голову по волосам не плачут, вспомнила Саша. Это именно то, что она делает. Мысль показалась ужасно смешной.
Осторожно потрогала затылок. Шов действительно наложили очень аккуратно. Однако даже это небольшое движение отняло почти все силы.
Комната, куда ее поместили, скорее напоминала средней руки больничную палату, чем камеру. Кровать застелена накрахмаленным бельем. Стол, пара стульев. Лампа накаливания под белым абажуром. Окно, разумеется, небольшое и зарешечено.
– Теперь вам лучше лечь. Вы еще слабы после наркоза, – сказала Вера. – Я обещала рассказать вам про Андрея.
Саша с некоторым усилием припомнила, кто такой Андрей и почему ей надо что-то о нем знать.
– Андрей благодарен вам за то, что вы для него сделали. Вы ведь спасли ему жизнь каким-то образом. Хоть не должны были. Но вы причиняли много зла другим людям и себе. Потому Андрей искал вас, чтоб спасти от себя самой. И вот теперь вы здесь, под его защитой.
– Это хорошо, – сказала Саша. – Это в точности так, как в моих снах.
– Андрей тоже снится вам? – спросила Вера обеспокоенно.
Саша кивнула.
– Ладно… – Вера, кажется, чуть растерялась, но продолжила говорить. – Если вы будете вести себя разумно, с вами никогда больше не случится ничего дурного. Вот, выпейте, это поможет вам.
Отвар в стакане был густым из-за концентрации сахара, но даже такая сладость не могла скрыть, насколько сам напиток горький. Настоящего чая давно ни у кого не было, заваривали любые травы и листья, иногда чуть ли не просто сено. При болезнях из-за недостатка медикаментов лечились народными средствами, потому о вкусе разнообразных настоев растений Саша знала намного больше, чем ей хотелось. Но такого не пробовала никогда. Вкус просто кричал, что принимать это вещество внутрь нельзя ни при каких обстоятельствах.
Но она выпила. Так было проще.
– Превосходно, – сказала Вера. – Теперь я буду задавать вопросы. Отвечайте, когда и как сможете. Я знаю, что вы владеете месмерическими техниками, гипнозом. Расскажите, где и как вы этому научились?
– О, в разных местах, везде понемногу. В Петрограде были салоны, я как-то попала в один. У меня сразу обнаружились способности, и меня охотно стали приглашать. Там не то чтоб кто-то чему-то учил… скорее, разные люди практиковались вместе, – Саша старательно назвала все имена и адреса, какие только смогла вспомнить. – Но едва ли все это сейчас действует, – добавила она виновато. – Столько всего случилось, всем стало не до салонов. А учитель у меня был один, это Глеб Иванович Бокий.
Саша ощутила прилив энергии, даже приподнялась в подушках. Говорить стало чрезвычайно легко, даже необходимо; рассказать этой чудесной женщине все, что она хочет знать, сделалось неодолимой потребностью. На каком-то уровне Саша понимала, что происходящее – допрос под наркотиками и она должна сопротивляться. Но это были плохие мысли, они вызывали тревогу и могли вернуть боль, потому она их отбрасывала. Она не так уж сильно поглупела, просто теперь ее ум работал иначе. Чтоб все было хорошо, нужно было делать все, что ей говорят – и как можно лучше; вот так просто.
– Глеб Бокий, – повторила Вера. – Расскажите, Саша, чему он учил вас?
– Множеству вещей. Концентрации. Дыхательным упражнениям. Самоконтролю, у меня не очень хорошо с самоконтролем. Понимать себя, понимать другого человека. Внимательно слушать людей. Извлекать информацию не только из слов, еще из жестов, пауз в беседе, интонаций. Взвешивать риски и просчитывать стратегии. Разделять, когда надо принимать решение и когда надо следовать принятому решению, не тратя силы на сомнения…
Это было явно не то, что Вера надеялась услышать.
– Вы рассказываете мне не все, – укоризненно сказала Вера. Тонкая морщинка прорезала ее высокий лоб. – Вам, право же, не стоит меня расстраивать. Вы умеете воздействовать на людей, транслировать им свои идеи. Как вы делаете это?
– Для начала, надо очень хорошо знать, о чем говоришь, – Саша сконцентрировалась на том, чтоб ответить как можно полнее и правильнее; на лбу от усилия выступила испарина. – Важно при этом опираться на то, что слушатели уже знали раньше. Находить понятные слова и верные интонации для каждой аудитории, для любой ситуации. Со временем развивается интуиция, ты не то что управляешь народной массой… нет, она становится для тебя как море, ты можешь поймать волну и оседлать ее так, чтоб оказаться на гребне. Если не угадаешь с волной или просто не будет нужной – потонешь, и слова твои будут мертвы. Простите, я не могу объяснить лучше, это все очень прикладные вещи. Теорией я не владею, если она вообще существует.
– Все хорошо, Саша, не волнуйтесь, – успокоила ее Вера. – Вы, верно, устали. Скоро вы сможете отдохнуть. Расскажите, что вам известно о ритуальных оргиях, проводимых Глебом Бокием?
– Оргии? – Саша не сразу вспомнила, что означает это слово и, вспомнив, не смогла сдержать улыбку. – Слухи ходили по городу, но сильно сомневаюсь, что они были на чем-то основаны. Не в восемнадцатом, по крайней мере. Знаете, сколько у ПетроЧК работы было в восемнадцатом? Бывало, за целый день в уборную отлучиться некогда. Какие тут оргии, ей-богу…
Вера улыбнулась.
– Саша, вы знаете, что вы красивы? Не сейчас, разумеется, но это временно. Я видела фотографию в личном деле. На казенных фотографиях люди редко выглядят хорошо, но даже там вы весьма интересны.
– Вы очень добры. Но я некрасива.
– О, вы просто многого не знаете о возможностях современной моды – и о себе. Ваша красота неброская, нуждающаяся в раскрытии. Если вы когда-нибудь позволите, я помогу вам подчеркнуть ее. Брови, прическа, макияж, подходящий фасон платья… мы можем сделать из вас женщину, которая всюду вызовет интерес. У вас будет такая яркая биография: драматические ошибки молодости – и искупление. Великие святые нередко выходят из великих же грешников. Вы так стремитесь перестроить весь жизненный уклад, а меж тем совсем не знаете жизни. Что вы видели, кроме притеснений и бесконечной борьбы? Вы еще не жили, вам надо только начинать. У меня последний вопрос к вам. Что произошло между вами и Андреем в Петрограде год назад?
Задумываться о том, что случилось в Петрограде год назад, было нельзя. Саша знала, что если вспомнит это, то потеряет так тяжело обретенное равновесие. Там было что-то, от чего она сейчас всеми силами отгородилась.
– Я не помню, – ответила Саша. – Не важно, наверное. Мы можем вернуться после к этому разговору?
– Это важно, – настаивала Вера. – Вы должны вспомнить.
Саше стало неуютно под этим давлением. Она не могла вспомнить ответ, потому что не знала его. Но расстраивать Веру тоже было нельзя. И Саша вернулась мысленно в ту тревожную белую ночь, когда она встретила умирающего от тифа Щербатова… и когда был убит Моисей Соломонович.
В ее теплый бассейн словно опрокинули бак ледяной воды. Саша захлебнулась, принялась биться и хватать ртом воздух. Через секунду обрела равновесие снова и поплыла, уже сама.
Урицкий грустно улыбнулся ей из глубин памяти. Мертвый, он помог ей вспомнить то, чего она никогда им не простит. Она никогда не простит им его смерти. Всех этих смертей.
…Твое главное оружие – твой ум. Его никто у тебя никогда не отнимет… Они пытались отнять у нее то, чего отнимать нельзя, нельзя никому.
Хуже того, не просто отнять – обратить против нее самой.
Думать все еще было трудно, но пробудившаяся злость помогала.
Неважно, что там случилось с Щербатовым в Петрограде. А важно, почему Вера об этом спрашивает сейчас. И что она делает. Что вообще, черт возьми, происходит.
Вера, поняла Саша, сейчас гипнотизирует ее, пытаясь получить ответ. Неопытные месмеристы самоуверенны. Как сама Саша год назад в Петрограде.
Вера успела установить между ними хорошую, прочную связь, открыв себя полностью. Открыв себя противнику опытному, сильному, загнанному в угол и чертовски злому. Знала ли она, что месмерический транс работает в обе стороны?
Они дышали в одном ритме, и Саша перехватила над ним контроль. Замедлила дыхание, ослабляя их общий пульс. Глаза Веры расширились, взгляд застыл.
– Между мной и Андреем в Петрограде, – сказала Саша очень медленно, с давлением, впечатывая в сознание собеседницы каждое слово, – случилось именно то, что вы подозреваете. Я спасла ему жизнь. Особым способом. Вы знаете, что такие вещи всегда имеют цену и последствия. Теперь его жизнь – моя жизнь. Погибну я – погибнет и он. Уничтожая меня, вы уничтожаете и его. Он просил вас об этом? Почему?
– Я боюсь, что он ищет смерти, – Вера поделилась жгущим ее страхом, который она не могла, не хотела больше держать в себе.
– Он ведь всегда носит оружие? Даже когда нельзя?
– Да, браунинг в кармане френча.
– Вы знаете, что это значит. И меня он искал по той же причине. Покончить со мной – и с собой. Защитить меня от меня самой, да? А кто защитит его от него самого? Вы получили ответ, который искали, Вера. Ответ, который давно знали в глубине души. Теперь проснитесь.
Вера моргнула.
– Вы знаете, Саша, – сказала Вера после паузы, – вы, полагаю, запомните то состояние, в котором были сейчас. Если б я приняла решение продолжать, вы бы через неделю-другую изменились навсегда. Но я не стану продолжать, не теперь. Вами займется врач – обычный врач, который поставит вас на ноги. А потом Андрей вернется и решит, как быть с вами дальше.
Вера встала, подошла к двери, но вспомнила что-то и обернулась.
– Андрей приказал разрешить вам выходить во двор, когда вы сможете вставать. Он сказал – чтоб вы могли видеть небо.
Глава 21
Полковой комиссар Александра Гинзбург
Июль 1919 года
Небо было ярким, как ляпис-лазурь.
– И вот приходит этот бывший поручик на кухню, а повар ему и говорит: не серчай, товарищ начкоманды, обед у нас по расписанию и уж два часа как закончился. Могу вот разве что от дна котла пригарки отодрать. А поручик ему: да это тебя самого надо отодрать, как сидорову козу! – Повар отвечает: Здесь тебе не прежний режим, жрать приходи вовремя и на товарищей не залупайся!
Солдаты загоготали и Саша засмеялась вместе с ними. При смехе она немного запрокидывала голову так, чтоб они видели ее шею.
Саша провела в ОГП уже двадцать дней. Первую неделю она не могла подняться с постели. В это время за ней ухаживала медсестра – настоящая, не надушенная и неразговорчивая. Сейчас подвижность мышц восстановилась. Лицо стало почти прежним, только шрам над губой остался. Саша всегда была крепкой и быстро поправилась.
Кормили здесь от души – гораздо лучше, чем в пятьдесят первом. Каждый день приносили молоко и творог – лечащий врач настаивал, что в ее состоянии это необходимо.
На второй день ей передали пахнущую духами записку. Почерк у Веры был изящный, как и все в ней.
“Саша!
Наша небольшая беседа не причинила вам ни малейшего вреда, и я б хотела, чтоб так это оставалось и впредь. Здесь никто не желает вам зла. Война скоро закончится, нам с вами нет нужды враждовать. Надеюсь, однажды вы тоже поймете это. Я стану ждать столько, сколько потребуется.
Одежду и книги я вам подобрала на свой вкус. Если вам нужно что-то другое, пишите мне, я все устрою.
Вера”
Одежду ей принесли такую, какой у нее не было никогда прежде: тонкое белье, туфли на небольшом каблуке и платье, сшитое по ее мерке. Простого кроя, строгое темно-серое платье удивительно шло ей. Чулки из мягкой и нежной ткани… неужто шелк? Сколько же они должны стоить… Саша ловила себя на том, что в этой одежде ведет себя иначе: не размахивает руками при ходьбе, не садится, закинув ногу на ногу, машинально выпрямляет спину. Будто бы знание, что она теперь выглядит женственно, против воли заставило ее в самом деле стать женственнее.
Она бы предпочла привычную солдатскую форму, в крайнем случае – тюремное платье. Неудобное и грубое, оно было все же более сообразно действительному положению вещей. Но никаких записок с просьбами Саша писать не стала.
Зато выбранные Верой книги пришлись ей по душе. Несколько переводных приключенческих романов, “Воскресение” Толстого, но главное – университетский учебник по философии. Издание другое, но тот самый курс, который она не успела дослушать три года назад.
Ей даже приносили папиросы – не те дешевые, пропахшие керосином, что курили в пятьдесят первом, а первый сорт, с фильтром. Спичек, разумеется, не выдали, но огня всегда можно было попросить у караульного.
И все же Саша ни на минуту не забывала, что живет в тюрьме. Здесь были и другие узники, Саша видела пару раз, как их вели под конвоем. Среди них были как мужчины в форме РККА, так и гражданские. Глаз они не поднимали. Встретить кого-то из товарищей по несчастью во дворе не удалось – похоже, привилегию видеть небо предоставили только ей.
Решетка на окне была крепкой, забор высоким, двор полон охраны. Но слабое место любой тюрьмы, как и вообще любой системы – люди. Потому теперь Саша уже битый час сидела, болтая ногами, на поленнице, и с десяток свободных от караула солдат толпились вокруг нее. Комиссар, чекист – эти слова звучали страшно, и все же скука гарнизонной жизни оказалась страшнее. Солдаты не смогли устоять перед соблазном поболтать с женщиной, которая охотно смеялась их незамысловатым шуткам и сама развлекала их историями из армейской жизни. Караульный Саши стоял рядом с поленницей и хохотал громче всех.
– Отставить! Смирно! – раздался резкий, как удар бича, окрик. Смех мигом оборвался. К поленнице подошел прапорщик – тот самый, под командованием которого Сашу избили.
– Всем по пять плетей, – сказал прапорщик солдатам.– Кто отвечает за охрану?
– Я, Ваше благородие! – караульный вытянулся во фрунт, лицо его опрокинулось.
– Пятнадцать плетей после окончания караула, – сказал прапорщик. – А вы что встали как стадо баранов? Свободны!
Солдаты понуро разошлись.
– Разрешите обратиться, Ваше благородие! – выкрикнул караульный.
– Разрешаю.
– Ей… этой женщине позволено находиться во дворе столько, сколько она захочет. Приказ господина полковника Щербатова! За ворота велено было не выпускать. Так где поленница, а где ворота!
– Раз таков приказ господина полковника, – сказал прапорщик, – то вот она пусть хоть не вылезает с этого поганого двора. Пусть хоть околеет здесь. А тебе господин полковник приказывал слушать жидовскую ведьму? И другим позволять? Знаешь, сколько хороших русских парней сгинули, потому что, развесив уши, слушали таких как она? Ну, что молчишь теперь, язык проглотил? Пять плетей дополнительно! За пререкательства с начальством.
Караульный краснел и бледнел попеременно.
– Вам не кажется, прапорщик, что вы злоупотребляете служебным положением, требуя ответа на риторические вопросы? – спросила Саша.
– Поучи меня еще командовать, тварь, – процедил сквозь зубы прапорщик. – Думаешь, раз из интеллигентов, то можешь смотреть на меня как на грязь? Ты не у себя в Красной армии! Я в университетах штаны не просиживал, меня жизнь всему научила!
– Я тоже из простых, – сказала Саша, распознав за рублеными фразами крестьянский выговор. – Отец мой был сапожником. Меня тоже жизнь всему учила. Как вас. Как этих солдат.
Прапорщику явно хотелось отправить Сашу назад в ее камеру. Но, очевидно, выслужившийся из рядовых офицер хорошо знал один из главных армейских принципов: никогда не отдавай приказа, если нет уверенности, что он будет исполнен.
– Ты меня с собой не равняй! – сказал прапорщик. – Знаешь, как я эти погоны получил?
– Как же?
– Верной службой Отечеству, вот как. Когда в шестнадцатом году под Клипой убили нашего командира, я его тело под двусторонним огнем вынес с поля боя. Чтоб похоронили его с воинскими почестями.
– А командиру не все равно было, как его похоронят? – спросила Саша.
– Коли б ты могла понять, что такое честь и долг, ты б таких вопросов не задавала. Впрочем, ты бы тогда и не была комиссаром… бывшим, теперь-то уж, комиссаром. Кровью своей я заслужил эти погоны. И право свое называться человеком – вместе с ними. А эти, – прапорщик кивнул в сторону, куда ушли солдаты, – пока еще нет. Я ж и пороть-то их приказал для их же блага. Чтоб помнили свое место. И ежели хотят стать людьми, пусть докажут, что стоят того.
– Но разве люди, – спросила Саша, – не заслуживают человеческого отношения потому только, что они люди?
– Это ваше социалистическое словоблудие. Я-то смекнул, зачем ты тут любезничала с солдатами. Не потому, что мочи нет до чего видишь в них людей. Ты надеялась задурить кому-то из них голову, чтоб тебе помогли бежать отсюда. Жаль, что я тебя не добил там во дворе, хоть мне и выговор вышел бы, но это бы того стоило.
Саша постаралась скрыть разочарование. Прапорщик верно угадал ее намерения. Как только она смогла встать на ноги, сразу осмотрела двор и поняла, что самой ей отсюда не выбраться. И уже отметила среди солдат тех, кто слушал ее несколько мечтательно… Истории о Красной армии, где все едят из одного котла, где никого не порют, где братья плечом к плечу сражаются за свою и всех свободу, за общее дело народа.
– Но ничего бы у тебя не вышло, комиссар, – продолжил прапорщик. – Охраняется не только двор, там и дальше кордоны есть. Не ушла бы ты. И те, кого ты бы охмурила своими россказнями – их бы просто пристрелили. Свои же братья по оружию. Из-за тебя. Сгубила б их ни за грош. Так кто из нас, – капитан прищурился, – действительно заботится о них? Ты со своими сказками или я со своими плетьми?
Тут ей возразить было нечего. Хотя, конечно, это для поручика они были своими солдатами, а для нее-то – вражескими, подлежащими истреблению. Но говорить этого сейчас не стоило.
– При Новом порядке, – продолжал довольный собой поручик, – каждому отведено его место. Место скота – в стойле для скота. Но если животное захочет стать человеком, ему придется много работать, соблюдать правила, становиться лучше других. Так только можно выйти в люди. Заслужив это. А вы, вы каждой скотине говорите: ты уже хорош как есть, у тебя уже есть права, ты уже человек. Врете, конечно, чтоб использовать скотину в своих целях. В результате скот так и остается скотом. А мы говорим правду, и мы даем шанс. Я свое право на эти погоны заслужил.
– Насчет погон не знаю, – ответила Саша. – Это так важно, погоны, чтоб ради них отрекаться от своих братьев-трудящихся? Знаю вон рядового из крестьян, который дослужился в императорской армии до штабс-капитана. А теперь в Красной армии командует полком. Погоны не носит, правда.
На секунду Саше показалось, что поручик сейчас не сдержится и ударит ее, как тогда, во дворе контрразведки. Но нет, приказ старшего по званию был для него нерушим. У него больше не было власти над пленным комиссаром.
– Ваш Новый порядок, – продолжала Саша, – еще паскуднее порядка старого. Сотни тысяч простых, как ты и я, трудящихся по всему миру поднимаются на бой за право быть людьми без всяких условий, без плетей, без необходимости прыгать выше головы за жалкие подачки. И ты мог бы быть одним из нас, стоять в этом бою плечом к плечу со своими братьями и сестрами. Быть вместе со своим классом, а не унижаться перед господами в надежде стать одним из них. Но ты предпочел погоны, офицерский паек и возможность пороть тех, кто не сумел выслужиться, как ты. Надеюсь, это того стоило.
Саша слезла с поленницы и пошла в камеру, откуда теперь ей уже и не имело особого смысла выходить. Но не отказала себе в удовольствии на полпути обернуться и сказать так, чтоб ее услышали все находящиеся во дворе:
– Надеюсь, прапорщик, сам себе ты тоже назначишь плетей. Ведь ты тоже разговаривал с комиссаром!
***
– Приглашаете? – переспросила Саша.
– Да, да, – нетерпеливо ответила Вера. – Это значит, вы можете отказаться. Хотите – оставайтесь здесь, в четырех стенах. Если предпочитаете не знать ничего о том, с чем так упорно сражаетесь.
– Я предпочитаю знать, – ответила Саша, застегивая ремешок туфли. – Я еду с вами, а куда?
– Инспектировать приют для девочек. Вы, разумеется, будете под охраной. Это опытные люди, из бывшей жандармерии. И если вам непременно нужно выкинуть какую-нибудь глупость, чтоб продемонстрировать характер – я прошу вас, хотя бы не при детях. Не то чтоб военным сиротам не доводилось видеть, как человека скручивают или даже стреляют в него. Но мы приложили много усилий к тому, чтоб они отвыкли от такого рода зрелищ.
Двое охранников ждали за дверью. Саша бегло оценила, как они двигаются и куда смотрят, и поняла: это и в самом деле профессионалы. Одного она могла пытаться отвлечь, заболтать, заморочить ему голову. С двумя сразу этот номер не пройдет.
Заведенная машина ждала во дворе. “Лиззи”, более новая, чем та, что была когда-то у них в пятьдесят первом.
– Разве детскими приютами занимается ОГП? – спросила Саша. – У вас же есть министерство государственного призрения.
– ОГП занимается контролем, – рассеянно ответила Вера. Она достала из портфеля какие-то бумаги и просматривала их, быстро делая пометки химическим карандашом. – Вы, должно быть, представляете себе, как важно все контролировать. Особенно в этой сфере: соблазн нажиться на безответных сиротах велик. Когда мы освободили город, здесь было всего два приюта, оба в ужасающем состоянии. Тиф, антисанитария, повальное воровство, принуждение детей к проституции… Теперь действуют шесть приютов, и каждый из них я лично время от времени вот так внезапно инспектирую. Сейчас увидите.
Сегодня Вера носила длинную прямую юбку и твидовый жакет, на английский манер. Маленькая шляпка, узкие ботильоны, тонкие кожаные перчатки. Никаких украшений, кроме шпилек с перламутровыми головками в высокой прическе. Духи другие – так пахнут полевые цветы ранним утром.
Машина остановилась у двухэтажного здания. Первый этаж был сложен из кирпича, второй – деревянный, с резными окнами.
Инспекцию никто не встречал. Вера уверенно прошла по узкому коридору через пустую столовую прямиком на кухню. Саша едва поспевала за ней – туфли на каблуке были ей непривычны. Один из охранников встал между Сашей и стойкой с ножами, другой остался у нее за спиной.
К внезапным проверкам здесь, видимо, привыкли. Произнося приветствия, повариха налила две миски щей из стоящей на плите огромной кастрюли. Саша догадалась, что ее тоже принимают за инспектора. Не зная толком, зачем это делает, попробовала предложенную еду. Суп как суп: мелко порезанные овощи, несколько капель жира – явно растительного.
– Среда сегодня, потому щи пустые, – пояснила повариха. – А вот на завтра два цыпленка уже закуплены.
Вера потребовала предъявить их. Осмотрела все припасы, сверяя с накладной.
Подошла бледная директриса и, чуть задыхаясь, принялась отчитываться о состоянии дел в приюте. Вера остановила ее:
– Не нужно. Я все осмотрю сама, как обычно.
Они обошли все комнаты, кроме классных, где шли занятия. Вера не побрезговала даже осмотром отхожего места. Особое внимание было уделено кладовой. Новые полотенца Вера потребовала пересчитать прямо при ней. Дюжины не хватило, директриса послала за ними в прачечную. Только когда их принесли – мокрые после стирки, но целые – в лицо директрисы вернулась краска.
Обстановка была скромная, мебель не новая, но везде чрезвычайно чисто. Казарменный порядок, сказала бы Саша, но увы: во вверенном ей пятьдесят первом полку, даже когда удавалось выбить для постоя казарму, такого порядка отродясь не водилось.
Двери классных комнат были открыты. В одном из классов дети пели молитву, в другом по очереди читали по слогам букварь.
Угловая, самая светлая комната оказалась мастерской. Сюда Вера решила зайти. Девочки при ее появлении поднялись со своих мест. Они шили за длинными столами – на руках, машинок не было. Воспитанницы все аккуратно причесаны. Платья и фартуки одинаковые, самого простого кроя, но опрятные.
Саша всмотрелась в детские лица, но страха не увидела. Боялись ОГП здесь взрослые.
– Вот в этом углу слишком темно. Нужно повесить еще одну лампу. Я проверю в следующий раз, – сказала Вера директрисе, потом обернулась к Саше: – Старшие работают по четыре часа в день, младшие – по два. Это старшие. Мы можем с кем-то из них поговорить. Выбирайте любую.
Саша указала на некрасивую девочку лет двенадцати. Вера ласково улыбнулась ей, взяла за руку и вывела в пустую пока столовую. Директрису Вера жестом отпустила. Охрана Саши, разумеется, последовала за ними.
Вера подробно расспросила девочку о том, чем ее вчера кормили, когда меняли постельное и носильное белье, чему учили на уроке, кого в классе за что наказывали. За шалости и нерадивость в работе здесь оставляли без ужина. Секли розгами за серьезные проступки: воровство, драки, хамство воспитателям.
– Видите, – сказала Вера Саше, – они знают, по каким правилам им надлежит жить и каковы последствия неподобающего поведения.
Девочка волновалась, руки ее безостановочно теребили край передника. И все же страха в ее поведении не просматривалось. Внимание красивой ласковой важной дамы явно было приятно ей, отвечала на вопросы она охотно и развернуто.
– Один мой добрый знакомый говорил об этом так, – ответила Саша, – “страх не научит детей отличать добро от зла; кто боится боли, тот всегда поддастся злу”.
– Ваш знакомый едва ли имел опыт работы с детьми, да и вообще с людьми и их поведением, – ответила Вера. – Кто это сказал?
– Основатель ВЧК Феликс Эдмундович Дзержинский, – ответила Саша. – Тогда предполагалось, что мы быстро закончим с врагами революции и станем работать с беспризорниками.
– Что же, какими были бы плоды работы великих гуманистов из ЧК, мы теперь так и не узнаем, – пожала плечами Вера. – Это, между прочим, дети простонародья. У некоторых из них отцы служили в Красной армии. Мы не мстим детям, не делим их на своих и вражеских.
– Но ведь сироты из дворянских и офицерских семей живут отдельно?
– Разумеется. Для них есть другие интернаты, с гимназической программой. Потому что они подготовлены к ней, Саша. А эти дети… вы бы видели, в каком состоянии многие из них поступали к нам. Младшие не все умели не то что читать – разговаривать, либо изъяснялись наполовину при помощи бранных слов. Мы проделали огромную работу, чтоб вернуть им человеческий облик. Хотите задать какой-то вопрос этой девочке?
– Скажи, – Саша посмотрела ребенку в лицо, – о чем ты мечтаешь? Кем хочешь стать в будущем?
Девочка, только что такая разговорчивая, растерянно приоткрыла рот. Взгляд ее заметался по комнате. Губы задрожали, кончик носа покраснел.
Вера глянула на Сашу укоризненно:
– На такие вопросы их отвечать не учат, – и обратилась к ребенку: – Тише, не надо плакать. Ты не виновата ни в чем. Ты молодец, я очень довольна тобой. Иди к своим подругам. Скажи им – я пришлю вам всем леденцов к ужину.
– Вы так и планируете ездить по приютам и лично пересчитывать полотенца? – спросила Саша, когда девочка вышла.
– Разумеется, нет. Я налаживаю работу службы, которая будет заниматься этим систематически. Вы ведь знаете, малые добрые дела – это прекрасно, но мы не имеем права на этом останавливаться, мы обязаны превращать их в массовые практики. Для чего я все это показываю вам. Когда вам говорят о работе на Новый порядок, что вы представляете себе? Расстрельные подвалы и пыточные застенки? Это все необходимо на данном историческом этапе. Как мне необходимо было вас допросить в нашу первую встречу.
– Об этом не беспокойтесь, – Саша улыбнулась. – С моим послужным списком строить из себя оскорбленную невинность было бы глупо.
– Вы понимаете, что главная и настоящая работа – она здесь? В таких домах, как этот. Их пока десятки, а нужны сотни и тысячи. Это будущее.
Саша сплела пальцы в замок. По своему опыту вербовки она помнила, что моральное давление действует порой там, где бессильны оказываются угрозы и посулы. Но что этот метод применят к ней, не ожидала. Чего угодно ожидала, но не этого.
Вынужденное бездействие последних недель подтачивало ее волю вернее, чем пытки и дурман.
– Какое будущее ждет этих детей после выпуска? – спросила Саша.
– По результатам экзамена лучший ученик из каждого класса переводится в гимназию. Мальчики впоследствии смогут претендовать на университетскую стипендию. Девочки смогут попасть на Высшие женские курсы, когда их работа будет восстановлена. Лучшим открыто любое будущее. Среди оставшихся тех, кто не имеет нареканий по поведению и послушанию, устраивают прислугой в приличные дома. У меня самой служат две такие девушки. Для остальных резервируются рабочие места на заводах и фабриках. На улице не остается никто.