Яна Каляева
Комиссар
Глава 14
Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов
Декабрь 1918 года
– Петроград освобожден! Поднимем бокалы, дамы и господа!
Супруга генерала Алмазова обладала поистине выдающимися организаторскими талантами. Известие о взятии Петрограда поступило вчера, а сегодня уже был устроен праздничный прием. На первый взгляд зала Омского Дворянского собрания выглядела так же блистательно, как в благословенные дореволюционные времена. Требовалось присмотреться, чтоб заметить приметы скудного смутного времени. В разномастных бокалах вместо шампанского искрился яблочный сидр местного производства. Платье и особенно обувь многих гостей не вполне подходили к торжественному случаю, на костюмах виднелись заплаты и следы штопки. И хотя здание Дворянского собрания было электрифицировано, ламп накаливая в хрустальной люстре отчаянно не хватало, потому зала дополнительно освещалась чадящими сальными свечами.
Но дубовый паркет сверкал, военный оркестр без устали играл мазурки и вальсы, а главное – радостное событие, послужившее причиной торжества, заставляло собравшихся позабыть о трудностях и невзгодах. Освобождение Петрограда вселяло надежду, что в войне наконец произошел перелом, взбунтовавшаяся темная масса в скором времени будет укрощена и возвращение старых добрых порядков уже близко.
Щербатов танцевать не любил, однако провести весь вечер за мужскими беседами означало бы проявить неуважение к хозяйке праздника. Оттанцевав три вальса и две кадрили, полковник с чувством исполненного долга взял бокал, встал у стены и всмотрелся в зал. В первую очередь он нашел глазами Веру. Как он и ожидал, Вера стояла в центре небольшого кружка гостей и увлеченно что-то рассказывала. Внимание слушателей, преимущественно дам, было устремлено на нее. Вера прибыла в Омск только три дня назад, но уже успела включиться в подготовку празднования. В любом обществе Вера держала себя так, будто знакома тут со всеми с отрочества, и заводила друзей с невероятной скоростью.
В углу на диванах Щербатов увидел группу мужчин в штатском, не принимающих участия в общем веселье. Некоторые из них выглядели угрюмыми, другие – потерянными. Щербатов не со всеми из них успел познакомиться лично, но знал, что это эсеры из Директории. Три дня назад ЦК партии эсеров был почти в полном составе арестован по обвинению в государственной измене. Министров Директории аресты не коснулись, но положение этого правительства сделалось чрезвычайно шатким. Офицеры, проходя мимо, бросали в сторону дивана презрительные взгляды. Из всех министров один только Михайлов был оживлен, он постоянно что-то говорил, активно жестикулируя, то одному своему коллеге, то другому, то сразу всем.
– Будьте любезны, попросите оркестр сделать перерыв после этого вальса, – обратился Алмазов к своему адъютанту.
Когда музыка закончилась, танцующие не сразу прекратили кружение. И вот наконец даже самая увлекшаяся пара распалась, умолк последний смех и собравшиеся, будто притянутые магнитом, посмотрели в сторону Алмазова, угадывая в нем центр происходящего.
От Алмазова многие ожидали, что он займет освобожденный Колчаком пост военного министра Директории; но он предпочел возглавить Министерство внутренних дел.
– Дамы и господа, – Алмазов вроде бы не повышал голоса, но слышно его было в каждом углу залы. – Сегодня мы празднуем великую победу. Она не только вернула нам славную столицу Империи, но и знаменует коренной перелом в ходе кровавой междоусобной войны, развязанной большевистской сворой. Мы уже поднимали бокалы за генерала Юденича и за наших доблестных воинов. Пришло время почтить человека, без которого нам сегодня нечего было бы праздновать. Потому что победы куются не только на театре военных действий, но и политической волей. Народы Финляндии и Прибалтики выступили в битве за Петроград нашими союзниками. И этот союз был заключен своевременно благодаря полковнику Щербатову, который провез послание с Южного фронта через захваченные врагом территории.
Алмазов поднял бокал. Щербатов склонил голову, благодаря собравшихся за аплодисменты.
Признание Директорией автономии национальных окраин пришлось по вкусу далеко не всем, но новость о взятии Петрограда заткнула недовольным рты.
Щербатов ощутил теплую ладонь на своем плече – Вера взяла его под руку. Он и не заметил, как она подошла, а наверняка она стояла рядом с ним, пока Алмазов говорил тост.
Выглядела Вера, как всегда, неподражаемо. Она приехала в Омск с одним небольшим чемоданом, а теперь у нее появился вечерний наряд. Кажется, Щербатов узнал узор портьеры из их квартиры в ткани ее платья.
Даже в разгар революционных потрясений Вера Щербатова неизменно выглядела так, будто к ее услугам были лучшие модистки Парижа. Элегантность была присуща ей с ранней юности. Тонкие черты лица, широко расставленные глаза, нежная линия шеи. Темные волосы собраны в высокую пышную прическу, подчеркивая царственную посадку головы. В ушах Вера носила серьги с дешевым лазуритом – немногое оставшееся от родителей серебро давно обменяно на хлеб – но они оттеняли блеск ее глаз так, что, кажется, и с бриллиантами она не могла быть краше.
И все же Щербатова коробили явные знаки бедности в ее облике. Ведь это его вина, что его единственный родной человек живет в шаге от нищеты. Для себя полковник хотел немногого, но Вера, конечно, должна получать только самое лучшее. И Щербатов надеялся, что скоро сможет обеспечить уровень жизни, который ей подобает.
– Спаси же меня от дамского общества, дорогой брат, – негромко сказала ему Вера, не переставая ослепительно улыбаться. – Их послушать – Гражданская война затеяна для того лишь, чтоб эти курицы могли снова пить шампанское и обливаться французскими духами.
Оркестранты вернулись на свои места после перерыва. Дамы и девицы начали было оглядывать залу в поисках кавалеров. Но с первых аккордов стало ясно, что с танцами придется обождать. Оркестр заиграл гимн Российской империи – “Боже, Царя храни”.
Стульев в зале было немного, большая часть присутствующих и так находилась на ногах, что избавило их от необходимости демонстрировать почтение. Гимн полагалось слушать стоя, но государства, где действовал этот закон, уже почти два года не существовало. Бог не сохранил царя, да и сам царь не сохранил ни вверенной ему страны, ни даже собственной семьи. Пели немногие. И все же те, кто сидел, предпочли подняться – не стоит шутить с чувствами людей, утративших все, что было им дорого.
Взгляды собравшихся обратились к группе министров Директории, продолжавших сидеть на угловом диване. Михайлов в центре группы скрестил руки на груди. Щербатов видел, как он что-то говорит своим коллегам. Почтить гимн Российской империи – для эсера это было равнозначно отречению от своих политических идеалов.
Министры похожи, подумал Щербатов, на небольшое стадо косуль, окруженных плотным кольцом хищников. Похоже, кто-то решил положить конец эсеровскому вопросу.
Алмазов резко вскинул правую руку вверх. Музыка оборвалась, словно оркестр только и ждал этого знака. Один трубач несколько секунд тянул свою партию в обрушившейся на залу тишине, потом выдал пару фальшивых нот и утих.
– Это провокация, господа, – четко сказал Алмазов. – Кто-то пытается разрушить наше политическое единство. Покажите, – обратился генерал к дирижеру, – кто отдал распоряжение поставить гимн?
Жезлом, которым только что управлял оркестром, бледный дирижер показал в сторону стоявшей чуть особняком группы офицеров.
Алмазов едва заметно кивнул, и взявшиеся невесть откуда люди в синих мундирах вывели этих офицеров за дверь.
– Достойно сожаления, что это произошло посреди праздника, дамы и господа, – сказал Алмазов. – Но пока идет война, такого рода казусы неизбежны. Враги не только по ту сторону фронта, они притаились и среди нас. Наша сила – в единении гражданской и военной власти в деле противостояния большевистской заразе. Никакие символы старого порядка не должны становиться препятствием на пути построения нашего великого будущего. Вам особо приношу свои извинения за этот инцидент, господа, – последнее было адресовано министрам Директории, словно примерзшим к своему дивану. – Обещаю, подобное не повторится.
Тут один из министров резко поднялся на ноги. Он сказал оставшимся несколько фраз, заглушенных музыкой, развернулся и направился к выходу из бальной залы. Он шел, глубоко засунув руки в карманы сюртука, сгорбившись, не глядя перед собой; празднующие сами отшатывались с его пути.
Оркестр снова заиграл вальс.
Вера несколько раз слегка ударила ладонью о ладонь, изображая аплодисменты.
– Великолепный спектакль, – сказала она брату. – Этот, в сюртуке, далеко не уйдет ведь?
– Разумеется, – ответил Щербатов. – Будет осужден вместе с другими предателями из числа эсеров. Злоумышление против государственного порядка. Раз он находит оскорбительным союз с властями, арестовавшими его товарищей – что ж, пусть разделит их судьбу. Через несколько дней – процесс над офицерами, которые устроили эту провокацию. Та же статья. Я уже работаю над этим, пока неофициально. И хотя многие понимают, кто здесь играет музыку, мы сегодня сохранили Директорию.
– А зачем нам Директория?
– Номинально Директория наследует всенародно избранному, а впоследствии разогнанному большевиками Учредительному собранию; по крайней мере в большей степени, чем любое другое правительство в стране – а их расплодилось великое множество, в каждом втором уезде свое. Директория может консолидировать разные политические силы, вернее, давать им благовидный предлог к консолидации. Но есть еще одна причина, возможно, более важная… Пока военные правят из-за спины Директории, не встает вопрос о личности правителя – Диктатора, каким планировалось поставить покойного Колчака. Не то чтоб кто-то рвался к единоличной власти – но ты же знаешь, как народ в России нуждается в сильном правителе… Пока, впрочем, есть и более насущные дела.
– А ходили слухи, будто Алмазов сам из монархистов…
– Это так. Но чтоб привести Россию к тому историческому моменту, где возможна, хотя бы гипотетически, реставрация монархии, нам придется идти на политические компромиссы.
– Представь же меня своим новым соратникам!
– А вот, на ловца и зверь бежит.
– Вы не имеете права единолично наслаждаться обществом такой красавицы, полковник, – белозубо улыбнулся подошедший Михайлов. Щербатов представил его. Михайлов поцеловал Вере руку – причем в самом деле прильнул губами, а не коснулся воздуха в паре дюймов от запястья, как велел этикет. То ли сын политкаторжанина не знал тонкостей светского обращения, то ли пренебрег ими осознанно. Вера лишь улыбнулась, лазурит в ее ушах блеснул.
– А вот и наш герой дня! – Алмазов подошел в окружении группы офицеров. – Господа, хочу, чтоб вы первыми узнали о грядущем преобразовании в правительстве. Законопроект пока не утвержден Директорией, но по существу вопрос можно считать решенным. Мы создаем департамент охраны государственного порядка в составе моего министерства. Полковник Щербатов любезно согласился его возглавить, а заодно принять должность товарища министра МВД.
– Но разве вопросы охраны порядка не в ведении контрразведки? – спросил кто-то из офицеров.
– Контрразведка занимается вопросами тактического значения, – пояснил Алмазов. – Ловит шпионов, допрашивает военнопленных и так далее. Это необходимо, но нам надо решать и более масштабные задачи.
– Что-то вроде большевистской чрезвычайки, в таком случае?
– Само название “чрезвычайная комиссия“ указывает на временный характер работы учреждения, – сказал Щербатов. – Как и многие большевистские затеи, чистая непродуманная авантюра. Охрана государственного порядка же должна осуществляться на постоянной основе. Большевики провозгласили классовую войну; наша же цель – классовый мир. Классовый мир может быть выстроен только в условиях четкого, ясного, рационального порядка, при котором каждому отведено его место.
Оркестр заиграл “Дунайские волны”.
– Ах, это мой любимый вальс! – вздохнула Вера. Михайлов, ослепительно улыбнувшись, подхватил ее за талию и увлек в круг танцующих.
– Но разве возможно в нынешних условиях избежать террора? – спросил другой офицер.
– Разумеется, в первое время террор неизбежен, – ответил Щербатов. – Пока не закончена война, и в послевоенный период. Надо смотреть правде в глаза: будут расстрелы, тюрьмы, концентрационные и фильтрационные лагеря. Невозможно вывести истерзанную междоусобной войной страну к стабильности и процветанию, не отсекая гнилые и безнадежно испорченные части общества без всякой жалости. Но если большевики не могут предложить обществу ничего, кроме непрерывного и нарастающего террора, то для нас эти меры будут лишь временными. Суть нашей деятельности – в умиротворении мятежной страны. Если установление государственного порядка неизбежно потребует насилия, то его поддержание должно стать бескровным.
Госпожа Алмазова, лучезарно улыбаясь, вступила в круг беседующих мужчин.
– Давайте же оставим беседы о политике для суровых будней, господа, – поспешно сказал генерал. – Сегодня праздник. Нам должно быть стыдно, что дамы скучают! Не так уж много балов мы могли им предложить в последнее время.
– Вас можно поздравить, – сказал Алмазову Щербатов, когда офицеры разошлись. – Сегодня вы отстояли наше демократическое правительство.
– Социалисты это, никакие не демократы, – лицо Алмазова скривилось. – От большевиков отличаются разве что тем, что упустили власть в стране. А так одним миром мазаны, и болтаться бы им на соседних виселицах. Полагаете, мне приятно было прерывать гимн Империи в угоду этому сброду? Я ведь по глубокому своему убеждению монархист, Щербатов.
– Как же вы относитесь к последнему русскому императору?
– Как и любой монарх, Николай был послан России Богом. Полагаю, в наказание за грехи, которые нам только предстоит еще искупить. Император ввел страну в мировую войну, разрушившую миллионы семей – а сам радел прежде всего об интересах семьи собственной. Романовы утратили как юридическое, так и нравственное право на престол. Однажды, возможно, Бог смилуется над Россией и пошлет ей новую династию. Пока же, к великому моему сожалению, нам не обойтись без союза с этими пустобрехами.
– В чем вы видите первоочередную цель этого союза?
– Без правительства, издающего законы и контролирующего их соблюдение, мы не сможем покончить с таким уродливым явлением, как атаманщина. Постоянно поступают донесенья о бессудных, жестоких и, главное, бессмысленным расправах, чинимых над населением казаками Семенова, Анненкова и других атаманов. Они грабят, насильничают, мучают и убивают без разбора, и тем возбуждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только порадоваться наличию таких ценных и благодетельных для них сотрудников. Население должно видеть в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а не худших мучителей, чем комиссары.
– Проблема с атаманами в том, что ими невозможно управлять, – ответил Щербатов. – Я полностью с вами согласен, атаманщина должна быть искоренена самым решительным образом. Хоть и не тотчас же, а когда в войне с большевиками будет достигнут перелом и мы получим преимущество. А пока мы подготовим для этого почву, изыскав Новому порядку союзников во всех слоях населения. Лучшие люди страны могут и даже должны оказывать ОГП содействие в выявлении и уничтожении вредоносных элементов. Общество в тесном сотрудничестве с властью станет очищать само себя.
– То, о чем вы говорите, в народе называют “чужими руками жар загребать”, – нахмурился Алмазов. – Впрочем, на войне хороши все средства. Сейчас, однако же, неподходящее место и время для обсуждения этих вопросов. Смотрите, моя дражайшая супруга ведет к вам свою очередную протеже. Будьте предельно осторожны, полковник, более двух танцев с одной барышней – и вы уже жених. Женихов теперь остро не хватает, а ваша карьера на взлете, потому невесты откроют на вас сезон охоты. Вам, вне всякого сомнения, следует жениться, но я бы рекомендовал не спешить с этим. По-настоящему хорошую партию вы сможете составить через год-другой.
– Я приму это во внимание, – ответил Щербатов и обернулся к госпоже Алмазовой и ее протеже с самой любезной улыбкой.
Протанцевав с разными барышнями четыре перемены, Щербатов нашел Веру в обществе Михайлова.
– Вот, Андрей не даст соврать, – говорила Вера, – я всегда ненавидела войну. Свою жизненную миссию я вижу в том, чтоб исцелять нанесенные войной раны.
– Вы говорите о благородном труде сестры милосердия? – улыбаясь, спросил Михайлов.
Как и многие дамы, Вера в патриотическом 1914 году окончила сестринские курсы.
– В том числе и о нем. Но мои амбиции простираются дальше того, чтоб перевязывать раны нашим доблестным воинам. Я говорю об исцелении общества.
– Вот как! И какими же, позвольте полюбопытствовать, методами вы намерены исцелять общество? – Михайлов, кажется, все еще считал разговор шуточным.
– Методики исправления и усмирения человеческой природы известны с древнейших времен, – серьезно ответила Вера. – Если мы изучим и модифицируем их с помощью достижений современной науки, они смогут стать по-настоящему эффективными, а в перспективе даже и массовыми.
– О каких методиках вы говорите?
– Я всегда живо интересовалась религиозными практиками. Знаете ли вы, что монастыри издревле были не только местом молитвы, но и тюрьмами для особо опасных или важных преступников? Иногда в них ссылали постылых жен и неудобных наследников. Иногда – убийц и насильников, людей необыкновенной жестокости и силы. Иногда – еретиков и мятежников, тех, чьи слова оказывались разрушительнее пушечных ядер. И часто эти преступники были людьми непростыми – для простых всегда существовала каторга. Они происходили из влиятельных семей либо к ним было приковано много внимания. Их необходимо было сохранить живыми и в добром здравии. Заключение в каменном мешке этому не способствует. Более свободные условия содержания могут привести к побегам или мятежам. В монастырях умеют работать с людьми так, что в скором времени они становятся смирными и безобидными.
– Неужели такие чудеса достигаются постом и молитвой?
– Постом и молитвой, в частности. В действительности там несколько более сложный комплекс воздействий. Суть его состоит в чередовании жестокости и ласки. Побои, голод, измождение и участие, доброта, принятие сменяют друг друга хаотично, без понятной объекту закономерности. Кроме того, обряды – отчитка, сугубая молитва… По существу эти техники весьма похожи на те, что практикуются сейчас гипнотизерами в месмерических салонах. Иногда применяются опиаты и другие алкалоиды. В итоге человек утрачивает собственную способность к выстраиванию логических связей и целеполаганию. Даже отчаянные бунтари становятся тише воды ниже травы.
Лицемер и манипулятор Ванька-Каин не мог более скрывать изумление. Щербатов не раз наблюдал этот эффект: отвлеченные красотой Веры мужчины не ожидают обнаружить в ней острый ум и прагматичность, граничащую с цинизмом.
– Неужели вы полагаете, – спросил наконец Михайлов, подобрав челюсть, – что Церковь согласится помогать Новому порядку в деле… как бы это назвать… умиротворения населения?
– О, вы, полагаю, даже не представляете себе, каким ценным и благодетельным сотрудником может стать для Нового порядка Русская Православная Церковь. Революционные потрясения принесли много горя и зла, однако в то же время открыли новые пути и возможности. Освободившаяся от назойливого контроля Святейшего Синода Церковь может раскрыть свой потенциал. Знаете, ведь многие, даже и внутри Церкви, согласны с мнением графа Толстого о том, что в Российской империи церковная деятельность не отвечала реальным потребностям общества. Возможно, пришло время, когда любовь должна из слов претвориться в действие.
Блестел сидр в бокале Веры, блестел лазурит в ее ушах, блестели ее глаза.
– Любовь – это очень возвышенно, – сказал Ванька-Каин. – Не хотел бы показаться вульгарным, но я ведь работаю с финансами… То, о чем вы говорите, будет дорого стоить. Пуля или веревка намного дешевле. Хотя, учитывая масштабы страны, и эта статья расходов окажется существенной. А когда времена станут гуманнее, можно будет заставить заключенных в тюрьмах или лагерях отрабатывать свой хлеб.
– Разумеется, – ответила Вера. – Одних только большевиков в России сейчас более двухсот тысяч, не говоря уже о врагах Нового порядка в других партиях, да и просто уголовных преступниках. Пока речь не идет о том, что эта методика в обозримом будущем сможет стать массовой. Хотя, возможно, развитие медицины сделает возможным достижение подобного эффекта с помощью простой и дешевой операции. Наука, разумеется, требует вложений. На этом историческом этапе мы не сможем умиротворить страну без массового террора, это очевидно. Но чем раньше мы исследуем принципиальную возможность заставить любого человека занять отведенное ему место, хочет он того или нет, тем скорее мы сможем от хирургических методов лечения общества перейти к терапевтическим.
– Однако же вы говорите о вещах, которые многие сочтут жестокими, – заметил Михайлов.
– Любовь не знает жалости, – ответила Вера Щербатова.