Юлия Эльм
Крылатые
С тех пор отношения к земле много раз менялось. И сейчас есть активисты, которые хотят основать город на земле. На самой земле! Чтобы не подниматься выше линии погоды… Но это только мечты. А в основном, с тех давних времён в умах людей поселился бессознательный страх – страх земли. Она всегда будет считаться опасной для тех, кто покорил небо.
– …будет лучше, если она… придёт в сознание… Лия! Вы слышите, что я Вам говорю?
А Лия… Быть может, она тоже считала бы землю опасной, но… Она видела её. Издали, очень высоко, но тогда она… Показалась ей прекрасной! Уже в следующую секунду пришло осознание ужаса, и тяжести, и рук, что обвивали её до боли. Но то мгновение… Только то мгновение она думала: «Как же она… восхитительна!».
– Лия!
В глаза ударил яркий свет. Их не хотелось открывать, но её сознание словно вытолкнули из объятий горячей темноты.
Она лежала в палате… Вокруг неё ходили врачи в белых защитных костюмах, похожие на приведения. Даже их крылья были обтянуты специальной тканью.
– Лия, как Вы себя чувствуете? – один из врачей наклонился над ней.
Она почти ничего не видела из его облика. Лишь медицинская маска, белый капюшон, да глаза за пластиковыми прозрачными очками. Он всеми силами старался улыбаться ими… Но если натянуть улыбку на лицо ещё как-то можно, то глаза соврать не заставишь.
Девушка ведь уже встречала врача, который пытался так же вымученно улыбаться. Да вот имя его забыла.
– Как… – голос хрипел и ослаб, – …как замороженная курица. В микроволновке.
Доктор рассмеялся, пусть и коротко, но это вышло у него естественнее улыбки.
– Шутите – это хорошо, – он приложил руку в резиновой перчатке к её горячему лбу, – У Вас сильная лихорадка.
– И Вы разбудили меня только… Чтобы это сказать? – длинные фразы давались с трудом, губы не двигались, и всё же Лия улыбнулась.
– Э… Нет, но… – да, вот теперь он улыбается… Сконфуженно, но очень приятно, – Не волнуйтесь. Всё будет хорошо.
Она усмехнулась слабо, и снова прикрыла глаза:
– Надеюсь, док. Не хотелось бы умирать, когда всего два года до диплома.
Глава 4. 7 сентября. Раннее утро.
Заря ещё не думала заниматься на горизонте. И солнце ещё ошивалось где-то с другой стороны земного шара, а Мейд Йович уже лупил красные от недосыпа глаза в потолок. В высокий, белый, фешенебельный потолок. Который по ту сторону продолжался такой же белой, фешенебельной крышей, принадлежавшей ему всецело. И которую он тоже ненавидел до скрипа зубов. Как бы престижно ни было иметь личную крышу, даже она не могла спасти от проблем, которые накапливались под её сводом.
Министр внутренней безопасности вернулся домой ближе к двум часам ночи. Заканчивал со всеми документами, сопровождающими Постановление о закрытии столицы. Дети давно спали, и только жена ждала его на кухне с остывшим ужином.
– Разогреть? – она не смыла макияж, и стрелка под правым глазом слегка размазалась.
– Нет, спасибо, – он поцеловал её в щеку и сел рядом.
Эна… Ей никогда и ничего не нужно было объяснять. Она – жена офицера, и понимала его без слов. Нет, это совершенно не означало, что все офицерские жены такие… Но хватало просто того, что такой была она.
Она могла прижаться к нему, положить голову с тяжёлыми, тёмными кудрями ему на плечо, обнять рыжими крыльями его плечи, и он тут же забывал обо всём. О работе, о бедах, о ненависти… Она могла одним лишь прикосновением избавить его от всего тяжёлого и изнуряющего, что накопилось за день. Всегда могла… В этом её вечное очарование, она была именно той, с кем хотелось идти по жизни до самого конца.
И вот сейчас она спала рядом с ним, подобрав под себя ноги, и спрятав руку под подушку. Эна сопела так сладко, что рядом с ней пропадал весь остальной мир. Мейд даже забыл, что спал не больше двух часов. Сейчас он просто смотрел на неё, и думал, что всё… Всё самое дорогое, что у него есть – это она. Конечно, он очень сильно любил своих детей, всю свою семью, но жена всегда была чем-то несравнимо большим. Хотя бы потому, что позволяла забыть о ненависти, а не бросить всё в едином порыве.
Но вот солнце наконец соизволило перекатиться на эту сторону земли. Оно скоренько поползло вверх, и Мейд Йович окончательно оставил бесполезные попытки заснуть. Он поднялся с кровати, нежно поцеловал спящую жену, чтобы она не проснулась, и пошел пустыми коридорами в кухню. В таком огромном доме то, что все ещё спят, ощущается куда сильнее.
Настенные часы показывали без пятнадцати шесть, электронные в кухне отставали на минуту. Отметив это на автомате, Мейд устало потёр глаза. Привычным движением потянулся к дверце и достал из верхнего шкафчика турку для кофе и упаковку молотых зёрен. Конечно, у них была прекрасная дорогая кофеварка. Но Мейд любил варить кофе сам, когда выдавалась минутка. Не сказать, чтобы у него это хорошо получалось, но, если кофе не убежал – это уже победа.
В голове назойливо роились мысли. Чтобы хоть немного отделаться от них, Мейд включил телевизор, и диктор утренних новостей затараторил что-то бойкой, но тихо. Министр практически его не слушал. Кто, как не он, узнаёт все самые важные новости в числе первых?
Кофе шипел, бурлил неприветливо, как, собственно, и любой напиток, созданный исключительно для выражения вселенских страданий. Но на этот раз не убежал. Хотя пытался.
Мейд аккуратно налил кофе в чашку, устроился на высоком стуле, и постепенно до сознания его донеслось:
– …Не успели жители столицы осознать и смириться с мерами вынужденной самоизоляции, как Совет Двенадцати крыльев издал ещё один устрашающий приказ. О новых политических мерах по борьбе с внезапной вспышкой вируса расскажет наш специальный корреспондент – Ребекка.
– Спасибо, Вальд, – на экране мелькнуло лицо журналистки, тут же сменившееся широким планом какой-то больницы, – Уже седьмой день в столице свирепствует неизвестный науке вирус. Число заразившихся на сегодняшний час уже превышает сто пятьдесят человек. 25% – зафиксированная смертность. Вирус страшен стремительным развитием, и участившиеся смерти заставили власти города принять вынужденные меры – карантин. Решение необходимое, дабы остановить распространение болезни в регионы. Однако сегодня утром в больницы поступило ещё одно распоряжение Совета Двенадцати. В качестве лечебной меры, врачам предписано ампутировать крылья всем больным…
От неожиданности Мейд подавился глотком кофе. Закашлялся: «Что?! Что за черт?! Я не видел этого приказа, Эстен не мог пропихнуть его без голосования, я… Ничего не понимаю».
– …что это? Возможное спасение или настоящее варварство? Напоминаем, в данный момент по всему миру людям разрешено отрубать крылья только в качестве меры наказания за совершенные преступления. Или власти намекают на приступную вину заболевших в том, что они заразились? Специальный корреспондент, Ребекка Ланчерс, следите за развитием событий.
Мейд вскочил. Чашка опрокинулась, и кофе потёк по столу. Но министр этого и не заметил… Отрубать крылья? Какого черта? Эстен только вчера сказал, что ничего конкретного о болезни заявить не может, даже её локализация в крыльях – это только предположение. Так почему же… И кто…
В едином порыве, Мейд схватил телефон и набрал номер Лима Ланге.
– В данный момент абонент не доступен, – безлико звучало в ответ, – Оставьте сообщение после сигнала.
– Вы ещё не смотрели утренние новости? Посмотрите. Трубят, что мы дали добро отрубать крылья всем инфицированным. Не понимаю, что происходит, я не видел этого документа в глаза. Нужно всё это скорее остановить, и я лечу в Совет – выяснять откуда взялся этот приказ. Видимо, нам придётся собирать экстренное совещание второй раз.
Мейд положил трубку и, попутно одеваясь, полетел к выходу.
– Дорогой… Что-то случилось? – крикнула Эна с лестницы.
Она была в халате и щурилась от сна, а Мейд только подлетел к ней и через перила поцеловал в щёку.
– Прости, родная, я должен улетать… Кажется, наш апокалипсис обернулся саботажем.
***
«Пациентка вступила в контакт с зараженным. Первые симптомы болезни появились спустя несколько часов после контакта – лихорадка (самое высокое значение 40.1). Пигментации на основании крыльев обнаружено не было. На данный момент лихорадку удалось купировать, пациентка чувствует себя лучше».
Доктор Гести заканчивал запись в карточке Лии. Температура спала, девушка пришла в себя. Казалось бы, она идёт на поправку, нужно радоваться… Но радоваться было нечему.
Сегодня утром главврач собрал всех докторов больницы в конференц-зале и зачитал постановление Совета. Всем инфицированным или с подозрением на заражение АЛЬВИ-вирусом ампутировать крылья. Первой реакцией на такое заявление был конечно шок. Потом по всему залу вспыхнуло негодование, и вполне справедливое. Это же просто… Варварство какое-то! Мы же не пещерные люди в конце концов.
Когда эмоции улеглись, по здравому размышлению, Астар Претович понял, что эта мера… В какой-то степени сможет остановить распространение болезни. Правда, какой-то уж слишком радикальный метод. И как они вообще до такого додумались? Ведь по сути своей, власть прямым текстом приказала докторам калечить людей.
Этой ночью доктор Гести снова дежурил в больнице. Инфекционное отделение закрыли полностью, сделав «красной зоной», и если сначала это были только две-три палаты, то теперь это половина этажа, целый блок. Если так пойдёт и дальше, красная зона разрастётся ещё больше. Но инфицированные вдруг хлынули в больницы… Их приносили бригады скорой помощи, или родные, их общее число уже перевалило за полторы сотни. Это был ад… Настоящий Армагеддон. Даже при том, что доктор Гести не работал в красной зоне.
Пока врачи инфекционного отделения справляются самостоятельно, он предпочитал держаться в стороне. Лишь наблюдал за Лией. В момент острого кризиса он был с ней в палате, но позже ограничился наблюдением с мониторов. Сейчас ей было лучше, и это внезапное улучшение навело его на мысли о ходе болезни.
Озарение было таким всеобщим, таким поглощающим, что доктор бежал, помогая себе крыльями, на пост, и жадно вгрызся в истории болезней умерших уже пациентов. Только тогда понял… Всё сходится. Но вместо радости от осознания, на плечи свалилось отчаяние многотонным грузом.
Вирус распространяется респираторным путём – по воздуху, от больного к больному. Правда, пока не понятно, как все эти люди, вроде бы не знакомые, могли перезаражать друг друга, но Астар был уверен, что и этому можно найти объяснение.
Попадая в организм с воздухом, вирус из лёгких переходит в кровь. Циркулируя по телу, он оседает в предкрыльевой мышце, где вступает в реакцию с белком, ответственным за регенерацию крыльев. Поражает его, и оттого на крыльях выступает такая пигментация. Дальнейшие симптомы – лихорадка и потеря перьев. Это наблюдается практически у всех больных, перья от их крыльев устилают кафель в палатах. Позже вирусу нужно какое-то время, чтобы вернуться снова в лёгкие, но как только он добирается до них, лихорадка прекращается. Больной якобы идёт на поправку, и у него остаётся только небольшая одышка. Тем временем вирус блокирует поступление воздуха в альвеолы, и спустя несколько часов человек задыхается.
Лия прошла все стадии… Два часа назад, в половине седьмого утра, у неё прекратилась лихорадка – она чувствует себя здоровой, лишь дышит несколько с трудом. И волнуется о выпавших перьях, впрочем, она потеряла их не так много.
Два часа… По имеющимся данным, самый стойкий из первых пациентов после понижения температуры прожил часа четыре. Доктору Астару было глубоко противно задавать себе этот вопрос, но тот упрямо засел в голове: «Сколько же протянет Лия?». Да, он понимал, что её скорее всего уже не спасти. А ещё этот приказ вышел совершенно не вовремя.
Ампутация сработает в том случае, когда вирус добрался до крыльев, но не дошел до лёгких. По сути, если удалить пораженный белок, а вместе с ним и крылья, в период лихорадки, то, предположительно, можно спасти пациента, но… Его крылья уже не восстановятся. Никогда. И больной останется инвалидом, навечно прикованным к твёрдой поверхности.
Изувечить, чтобы спасти… И какое бы решение ни приняли доктора, ни за одно из них пациенты им спасибо не скажут.
Но Лие не поможет даже ампутация. Это бесполезно, она на пороге смерти… И, если тронуть её сейчас, это может только нарушить ход эксперимента.
Доктор Гести резко остановился на этой мысли. Потому что то, что лежало за её чертой, было крайне далеко от всех норм врачебной этики и даже банальной морали в конце концов.
Лия сейчас была чистым испытуемым… Как мышь в стерильной коробке. Её заразили, и сразу же поместили в стерильный бокс. И теперь за развитием болезни можно наблюдать и делать выводы, не опасаясь, что на эксперимент повлияют внешние факторы. В зависимости от результатов есть шанс подтвердить или опровергнуть предположения о развитии болезни. У них наконец-то будет информация! Но не будет человека… Нет, это аморально. Нельзя же вот так просто жертвовать чьей-то жизнью!
«Ты серьёзно предлагаешь бросить её на произвол болезни и посмотреть, что же из этого выйдет?!» – спрашивал он сам себя, жмурясь и зевая от усталости. С другой стороны, второго такого же шанса, как Лия, может и не представится.
– Астар Претович.
От неожиданности доктор Гести подскочил на стуле. Так, словно его застали за чем-то как минимум неприличным. На счастье, в дверях ординаторской стоял только уставший санитар… Макс, точно. Его доктор тоже просил наблюдать за Лией, и только потом понял, что у санитара и без того могло быть много забот.
– Что-то случилось, Макс? – Астар повернулся на стуле и жестом поманил парня вглубь ординаторской.
Тот вошёл немного сконфуженно, и остановился за спиной доктора. Было видно, что ему очень неприятно.
– Вы просили сообщать о состоянии пациентки из стерильного бокса каждые два часа. Температура нормализовалась, никаких жалоб. Все показатели – давления, пульс – в норме. Анализ крови ещё не готов, лаборатория зашивается от обилия пациентов.
– Понятно.
Что за дурацкая привычка не называть пациентов по именам? Почему-то именно здесь, в 23-й Небесно-парковой, попавшие сюда – просто «пациент из такой-то палаты», а не «Герман Вилесвич с гнойной язвой». Неужели номер палаты важнее просто… имени. Хотя, какой смысл вдаваться в ненужные дискуссии сейчас? Или, отстаивая право девушки на имя, доктор пытается ублажить свою совесть?
– Присядь, – вдруг, с удивлением даже для себя, сказал Астар.
Санитар немного помедлил, но всё же опустился на стул по левую руку доктора, приставленный боком к столу.
Сквозь наполовину закрытые жалюзи пробивалось осеннее солнце. Утро было светлым и тёплым, совершенно не подходящим к тому, что происходит здесь и сейчас. Доктор видел небольшой кусочек нежно голубого горизонта в почти глухое окно.
– Я… – и зачем он только завел этот разговор, – Ты ведь слышал о постановлении Совета?
– Ампутировать крылья? – парень кивнул, – Конечно слышал, его же зачитывал главврач.
– А, да… – доктор вдруг почувствовал себя неловко, – Точно.
– Процесс запущен. Некоторым тяжело больным крылья уже отрезали – главврач настоял.
– И продолжают резать? Быстро как-то.
– Да…
Они помолчали ещё немного. Было ужасно неловко… На столе под руками доктора всё ещё лежали записи, с ночи горела настольная лампа, и усталость витала в воздухе почти осязаемой. Её очень хотелось разогнать хотя бы разговором:
– И что ты… думаешь обо всём этом? – доктор спрашивал осторожно, словно шагал по тонкому льду.
Он смотрел на паренька покрасневшими глазами из-под тяжёлых бровей, и пытался понять, что тот чувствует. Но, к сожалению, на лице санитара залегли такие глубокие мешки от недосыпа, что сложно было разобрать хоть что-нибудь.
– Я… – Макс устало выдохнул и взъерошил волосы на затылке, – Думаю, что из-за этого по всей столице появится целая толпа бескрылых. А это в нашем мире… Хуже смерти.
– Вот! – внезапно воскликнул Астар, – И ты это понимаешь!
С его языка едва не сорвалось «даже ты», но он вовремя исправился.
– Да, – протянул парень, немного удивлённый такой резкой реакцией, – Пусть даже крылья восстановятся, это ж почти год домашнего заточения. Я б не выдержал.
– Крылья… – и доктор вдруг понял, как же тяжело произнести это вслух, – Не восстановятся.
Макс резко вскинул голову и теперь смотрел на собеседника во все глаза.
– Поверь мне, я не первый год занимаюсь смертельными вирусами. Этот, как я понял только сегодня, поражает белок в предкрыльевой мышце. Тот самый h-белок, что помогает крыльям регенерировать. А вирус в первую очередь убивает его. Собственно, он с его помощью размножается. Так сказать, набирает силу, чтобы потом поразить организм. Конечно, это всё только мои предположения, но…
Астар Претович только сейчас заметил под правой рукой чашку недопитого кофе. Напиток безнадёжно остыл, и в его тёмных глубинах замерзала чайная ложка. Доктор взял её за кончик двумя пальцами и поболтал в бокале, просто, чтобы вспомнить об остальном мире.
– И если удалить пораженный белок, а его нельзя вырезать, не отрезав сами крылья, то распространение вируса в организме должно остановиться. Беда в том, что… Кажется, это поможет не всем. Тем, кто ещё не переборол лихорадку помочь как бы… должно. Но в случае с пациентами, кто с ней уже «справился», ампутация бессильна. Это значит, что вирус добрался до лёгких и им остались считанные часы. Ты ведь тоже это заметил?
– Да… – как-то очень легко, скорее из вежливости согласился санитар, но вдруг… Его поразила резкая мысль, – Подождите, так Вы думаете, что девушка из стерильного бокса… Она…
– …обречена? – парень не мог даже выговорить этого слова, и доктор закончил за него, – Боюсь, что да. Мне тоже не хочется в это верить, но нужно смотреть правде в глаза.
Макс вскочил со стула. Его крылья взметнулись резко, подняв в воздух несколько листов и качнув тяжёлую ткань жалюзи:
– И Вы так спокойно говорите об этом??
– Мой мальчик, я учился на врача больше шести лет – нас натаскивали на то, чтобы без страха смотреть в глаза правде. И если смерть неизбежна, и мы ничего не можем поделать – это печально, но… Наши эмоции не помогут пациенту справиться с его болью.
– Но… – парень резко осёкся, и сел… Снова опустившись на стул, он долго молчал прежде, чем решиться заговорить вновь, – Нам нужно сказать ей?
– Сложный вопрос.
Макс ещё немного помолчал, потом резко вскинул голову. До него начало доходить:
– Что? Подождите, Вы же не…
– Я и сам не знаю, – только на выдохе сказал доктор, – Не знаю… Потому и говорю: «сложный вопрос». Мы не можем с уверенностью сказать, что она умрёт, не можем даже прогнозировать, сколько она проживёт ещё. А так у неё есть надежда… А у нас нет ничего, кроме наших туманных предположений. Предположений, кстати, появившихся благодаря ей.
– Поэтому Вы были против того, чтобы её переводили из стерильного бокса в обычную палату. Поэтому и наблюдаете за ней, как за мышью в лабиринте, выйдет или нет? Выживет или не выживет?!
– Не делай из меня чудовище! – вскрикнул доктор, но тоже резко осёкся, – Думаешь, я не переживаю за неё? Или всё это доставляет мне удовольствие? Нет, конечно! Я просто знаю, что у нас есть… Больше сотни пациентов с неизвестной болезнью, и одна пациентка в стерильных условиях, которая уже на 70% мертва. Но ход болезни которой может подсказать нам ключ к лечению других. Я знаю это… И мне ужасно от этого тяжело! Если ей отрубят крылья, всё пойдёт прахом, а она, скорее всего, так и так умрёт. Это всё слишком…
– …жестоко, – закончил за него парень.
***
Это всё слишком… Жестоко. Чудовищно…
Макс вышел из ординаторской, как можно тише закрыв за собой дверь, словно эта тишина могла спрятать под собой угнетающие мысли.
Так она… Обречена. Подумать только… Он познакомился с ней всего несколько часов назад, вчера утром. Успел позлиться на неё, проникнуться к ней уважением и даже жалостью, она успела его взбесить и задеть, и всё это за столь короткое знакомство. А теперь её не будет. Сейчас ему казалось, что это хуже самой потери.
Когда ты кого-то уже потерял, и в душе зияет огромная дыра, ты, конечно, убиваешься, скорбишь, тебе ужасно и невыносимо чувствовать эту пустоту, но… Ты уже ничего не можешь с этим поделать. Остаётся только учиться жить с ней, или пытаться заполнить её чем-то другим. А вот в его случае… Всё гораздо сложнее.
Он знает, что должен потерять. Ещё не потерял, но должен. Это чувство, словно… Контур дыры очерчивается в душе. Ты видишь, как он педантично выжигает в тебе свои неровные края, и вроде бы всё, что внутри круга, ещё цело, но… Ты знаешь, что в любой момент неведомые силы просто вырвут это из тебя. И ты ничего уже не сможешь сделать. Да, лучше блаженное неведение, чем такая угнетающая правда.
Макс нашел себя на полпути к красной зоне, посреди коридора. Он так задумался, что не следил, куда повели его ноги. В прочем… Может, это и к лучшему. Он вдруг подумал, что ему надо бы проститься с девушкой. И наверное, извиниться за всё то, что здесь произошло.
Его резко укололо чувство вины. Может, не последуй он приказу доктора Астара, и позволь Лие уйти, он изменил бы её судьбу. Вдруг всё сложилось бы иначе? Парень не знал, как именно «иначе», ему лишь до боли не хотелось чувствовать себя виноватым в том, что она… Возможно, умрёт через пару часов.
– Макс? – у входа в красную зону, в защитный костюм одевалась Вера, – А ты чего здесь?
– Да я… Так, – парень вытащил из шкафа ещё один костюм для себя, – Пациентку проведать.
– А, ну ладно, – Вера надела узкий рукав на правое крыло, и обвязала ремешками основание.
– Стой, – парня внезапно осенило, – А что ты здесь делаешь? Ты же работаешь в терапии.
– Ну… – она мягко улыбнулась, сжав пальцами край ткани, – С врачами-то в инфекционном всё в порядке, полный штат, а с медсёстрами всегда был недобор. Вот я и решила помочь.
Она немного помедлила, даже отвернулась, кинув пустой взгляд на штору защитной пленки, отделявшей красную зону. А потом всё-таки сказала:
– Дочка тоже пошла помогать в инфекционное. В той больнице, где она сейчас стажируется, на третьем уровне. Там, говорят, больных ещё больше… Нас сейчас, всех врачей и медсестер, что работают в красной зоне, из всех больниц отправляют ночевать в отель, чтобы мы не контактировали со своими домашними, соседями. А у меня из домашних только дочь. Вот, лишь ночью в этом отеле я её и вижу. Она прям героиня… Глаза горят. Ну а я… Я стараюсь от неё не отставать.
Макс не знал, что ответить. Да и вряд ли Вере сейчас это было нужно. Он вдруг понял… Её беспокойство за дочь. Это неуёмное чувство тревоги. Когда ты должен гордиться ребёнком, но ты испытываешь лишь страх, и винишь себя за это чувство ещё больше. Парень, разумеется, никогда не испытывал такого, но… Это совершенно не значило, что он не мог этого понять.
Они ещё несколько секунд постояли в почтенном молчании, словно отдавая дань мужеству дочери Веры. И пускай девушкой двигали, быть может, совершенно иные причины, сейчас было важно лишь то, что чувствовали они.
А потом Вера обернулась, коротко улыбнулась, перед тем как надеть маску, и ушла. Макс тоже постарался улыбнуться ей, но опоздал, и она этого уже не увидела.
«Тоже что ли пойти работать в красную зону? Может, хоть тогда родителям не будет за меня так стыдно» – думал Макс, натягивая защитные рукава на крылья.
Толстая плёнка, разрезанная по центру, навевала гнетущие ассоциации со входом в морг. Экипировавшись полностью, парень пересёк границу, прошел дезинфицирующие шлюзы, и двинулся дальше по серому коридору к стерильным боксам.
За окном царил светлый день, а здесь казалось, что был поздний-поздний вечер. Такой поздний, что скорее ночь. Белый свет выглядел бледным, отливая на серых стенах, и засело в голове ощущение какой-то тоски. Мимо проходили туда-сюда безымянные люди в белых масках, и по глазам, тому единственному, что можно было различить под пластиком очков, Макс не мог узнать ни одного знакомого лица. Да и сейчас все казались ему одинаковыми. Мужчины, женщины, врачи, медсёстры… Все выглядели смертельно уставшими, и у всех в глазах засела одинаковая серость этих проклятых больничных стен.
Из холла рядом со стерильными боксами даже убрали горшок с цветком. Единственное живое существо, напоминающее, что где-то там далеко ещё существует жизнь. Без него стало совершенно пусто.
– Откроешь мне дверь бокса? – спросил Макс медсестру, что сидела на посту и практически засыпала над огромными стопками новых историй болезней
Услышав обращение, она только вытащила из-за стойки пульт, и её рука шлёпнулась на столешницу вместе с ним. Парень видел, как покраснели от недосыпа её глаза, и она с силой жмурилась, чтобы хоть немного проснуться.
– Спасибо, – он взял со стойки пульт и пошел через шлюзы.
Проходя мимо стеклянной стены, Макс видел девушку. Она лежала на кровати в больничной пижаме и провожала его глазами до двери. Когда он вошёл, она уже сидела на постели. Кажется, совершенно здоровая…
А белый холодный свет безжалостно кромсал тени, теснящиеся по углам палаты.
– Мне только недавно давали лекарства.
– А… да… – парень немного сконфузился, как можно аккуратнее закрывая за собой дверь, – Извини, я не за этим. Как ты себя чувствуешь?
И вновь увидев на лице Лии то же озадаченное выражение, как и в первый день, он поспешил сказать:
– Это я, Макс. Если ты меня ещё помнишь.
Девушка резко скрестила руки на груди:
– Тебя забудешь, похититель в белом халате.
– А-ха, да… – Макс постарался рассмеяться, но вышло не очень, – Так себе получилась ситуация, но вообще-то…
– Но вообще-то, наверное, оно и к лучшему, – закончила за него Лия, и парень остолбенел.
Следующая фраза намертво припечатала его к холодному кафелю:
– А то, если бы я узнала, что тот мужчина был болен, и я, возможно, заразилась, было бы ещё хуже. Так что… Спасибо.
Лия благодарно улыбнулась ему.
– Ну да, – и эта улыбка свалилась на плечи Макса многотонным весом всего бесконечного неба.
Он вдруг почувствовал… Как же это тяжело. Просто находиться рядом с ней, разговаривать, видеть её такой весёлой, и знать… Знать, что через несколько часов она умрёт.
– Ты, может, сядешь? – девушка кивнула на стул, что стоял у постели, и парень был ей невероятно благодарен.
Он поставил стул напротив её постели, сел и поднял на неё глаза. Кровать была высокой, ноги девушки свешивались с неё – стул низким, и сейчас Макс смотрел на Лию снизу вверх. Её крылья, потерявшие немного перьев, на удивление не потускнели и кажется, даже не ослабели. Они были всё такими же белоснежными, мощными и неповторимыми. Между тем, его собственные крылья, перетянутые защитными рукавами, неуклюже упирались в спинку стула, всё никак не находя пазов, вырезанных под них.
– Да я, собственно…
Макс по привычке хотел взъерошить волосы на затылке, но сейчас рука в перчатке наткнулась на капюшон. Это было неприятно.
– Только хотел извиниться за всё. Ну, что тогда сказал. И вообще.
– Эм… Да ничего. Это, я думаю, было для моего блага, – она так спокойно пожала плечами, что парень не поверил, – Я злилась первые пару часов, сейчас уже как-то без разницы. Всё нормально, правда.
– Ну… хорошо, – он опустил голову, упёрся локтями в колени.
Нужно было что-то сказать… Нужно срочно что-то сказать.
«Лия, ты больна! Ты умрёшь через несколько часов! Мне… Мне так жаль, я не хотел!..» – это, и ещё многое другое рвалось сейчас с его языка, но он не мог произнести даже малости. Просто не мог… А даже если бы и нашел в себе сил, то не стал бы. Сейчас он был твёрдо уверен, что о предстоящей смерти лучше… Не знать. И не чувствовать, как выжигается в душе контур будущей дыры.
Молчание повисло между ними. В этом удушающе ярком свете бокса, где нет места даже естественным теням, парень чувствовал себя как под микроскопом. Словно не Лию, а его самого сейчас рассматривают через увеличительное стекло и видят все… Все его недостатки. Как пациенты вообще выдерживают этот свет?
– Макс, – Лия вдруг заговорила тише, кажется, ей и самой стало неловко от молчания, – Я тут… Спросить кое-что хотела.
– Спрашивай, – ответил он, не поднимая головы.
И было ему совершенно всё равно, что скажет девушка. Через пару часов всё это вообще потеряет всяческий смысл.
– Я видела… – она замялась, и перевела взгляд в сторону стеклянной стены, – Как пациентов из нескольких палат поочерёдно относили в процедурную, а потом… Возвращали, но уже без крыльев. Что это значит?
– А, это.
Да, тема для разговора тоже не самая приятная. Но лучше уж она, чем то, что рвалось из парня. И он ответил прежде, чем успел подумать.
– Сегодня утром вышел приказ – всем инфицированным ампутировать крылья. Не знаю, как наверху до этого додумались, но это распоряжение самого Совета Двенадцати.
Они снова замолчали. А когда до Макса дошло, что тема не исчерпана, и он поднял взгляд на девушку, то понял… Она испугалась. Лия прикусила губу, и лихорадочно бегала взглядом по палате.
Опасливо выглянув через стекло в пустой коридор, словно их могли подслушать, она вдруг склонилась чуть поближе к Максу и тихо, напряженно спросила:
– Всем… инфицированным?
– Да, – он не сразу сообразил, в чем дело, – Всем инфицированным, и у кого есть подозрение на заражение АЛЬВИ-вирусом. Его так назвали.
– Вот же! – девушка резко соскочила с кровати, заметавшись по комнате.
Она ходила из угла в угол, потирала виски, а парень только с удивлением наблюдал за ней. Ах да… Она же не знает.
Он провожал глазами её суетливые шаги, смотрел, как она обнимает руками плечи, а в голове крутилась одна единственная мысль: «Она же не знает…». Она не знает о том, что через два часа всё будет кончено. Она не представляет, как всё это бесполезно. Она даже не догадывается, что все эти переживания уже не имеют абсолютно никакого смысла. Потому что… Максимум через два часа она умрёт. И всё равно… Вместо того, чтобы радоваться своим последним минутам, она напряжена и испугана. И всё это из-за него.
Сокрушительный удар совести был сравним с ядерным взрывом. Макс вдруг понял, что натворил… Желая скрасить ей последние часы жизни, он, сам того не понимая, напугал её ещё больше.
«Браво! Ну ты просто молодец», – саркастически хмыкнул он.
– То есть, – она резко остановилась, словно решилась на следующий шаг, – То есть, и мне тоже?
Макс заметил, как она прижала крылья к спине… На периферии пронеслась мысль о том, что это выглядело мило.
– Ну, у тебя есть подозрения, – аккуратно, как только мог, начал он, – Симптомы проявились, вот и…
– Погоди, у меня же была только лихорадка! – она резко подбежала к парню и вытянула крыло буквально ему под нос, – Посмотри, у меня чистые крылья!
