Аалека Вальц
Междумирье
*** Борхес, Сэлинджер и галлюцинации
Агата рассматривала свой укол. А вдруг она не умрёт? И так истерично рассмеялась… Как она устала. Плашмя спиной обрушилась на кровать. Спираль напряжения распрямилась. "Всё… всё… всё… всё", камнепадом спадали с неё требования соответствовать, стараться, контролировать. И она снова видела себя на траве в клевере, под тёплым солнцем. Ветер холодом обдувал кожу, мошки садились, поднимались, а время завершилось.
– Хоть немного побуду собой, – прошептала Агата.
Провалилась в короткий сон. Проснулась от приступа кашля. Затылок налился свинцом, плечи давило тяжестью, а во рту плескался привкус железа. Стало страшно. И вот, в отличие от страсти, чувство страха наткнулось на гордость. Хотела, чтобы Михаил вернулся, но девушка сказала себе, что должна справиться.
– Я просто смогу, просто потому, что я настоящая, я сильная, я умная, я… красивая, я нужна себе…
Агата сдерживала слёзы.
– Какой смысл повторять это, если мне самой недостаточно себя?! …Они умерли, он оставил меня, а друга убили… а я просто хотела, чтобы меня немножко любили. Чистой и безусловной любовью. Я хочу, чтобы мне светило солнце, я не хочу быть счастливой в темноте. Довольствоваться собой. Я, в конце концов, человек. И любовь рождается и умирает в отношениях, а не из самого себя!.. – Агата стояла перед зеркалом. – Вот так… немного злости не помешает, – добавила грустно, поправила свои волосы, платье. И набралась смелости выйти из дома.
Деревня казалась опустевшей, на участке тишина давила. Девушка присела у калитки и уронила голову на колени. Металлопрофильная стена щёлкнула от её спины, а носки кед погрузились в песок. В голове трещали галлюцинации. Чувства утратили свои очертания, все, кроме яркого и серого по цвету страдания.
– Зачем же ты опять пришло?
И начались мотания. С трудом встала, вернулась обратно в спальню, разделась и легла спать. От пережитого за день навалилась слабость, она кашляла беспрерывно, пока не уснула. Сон полосами пробуждения ложился на глаза.
В распахнутое окно налетели комары, пищали около тяжёлых занавесок. Дальше им не пролететь. И комната казалась светлой, ночи не темнели до конца. Футболка намокла от пота, Агата повернулась на бок, спиной к двери в комнате. Но её охватил страх, что бабушка, словно шипящий кот, исподтишка накинется сзади. Она развернулась на левый бок, но было неудобно. Легла на спину, и слёзы струями побежали по щекам. Невозможно спать. Невозможно так себя жалеть, невозможно бесконечно страдать…
Ей казалось, что Шрек вернулся.
– Помнишь рассказ Сэлинджера про молитву? – спросила она любимого друга. – “Господи Иисусе, помилуй мя”. Помилование. Это не плохо, да? – она улыбнулась сухими губами. – Помилование… – уронила голову на колени.
– У каждого свои причины бежать к богам и надеяться на чудо, – Агата тихо продолжала, – но, знаешь, мне кажется, что мы надеемся на чудо избавления. И представь, что тебе не надо много ритуалов, только желание, немного веры… Только звук своего сердца – и никаких мыслей. Чудо помилования от страдания.
Агата шептала без остановки молитву монаха.
– Ты не против, если я немного поболтаю? Там, в том рассказе про молитву, там так много всего. Это моя главная книга, как у Мэдокса из “Английского пациента”. По ней страдание – это как первый этап. Ты впадаешь в него по обстоятельствам или потому, что хочешь спастись, и оно чистое, оно прекрасно, оно избавляет тебя от мира чувств, переживаний, оно сужает тебя до точки и ритма твоего сердца. Но спасение оказывается совсем не там. Нужен кто-то, кто-то, разрывающий бесконечную петлю. Диалектика, – и Агата облизала пересохшие губы. – Прости, Шрек. Тебя ведь здесь на самом деле нет, но я всё равно… Наверное, надо перестать читать. Матвей. Вот, я вспомнила его. И…
Утро не принесло облегчения, дымка страдания охватила все мысли. Автономное чувство, уберегающее от мира. Ты ничего не видишь, не слышишь, только свою собственную (сладкую в переживаниях и солёную по вкусу слёз) историю. Оно прячет тебя от несправедливости, от лиц, мнений, обязанностей общаться и соответствовать приличному поведению. Оно укрывало Агату, но медленно, как петля демона звёздных романов, душило и убивало волю жить. И Агата оделась в спортивную форму. Задержалась у стопок с книгами, провела по тиснению имен. Палец с водопадным стуком падал с одного корешка на другой.
"Я недавно прочитала рассказ Борхеса", – в воспоминании её голос звучал переливами от неуверенности, что она "болтает излишне". Матвей отвлёкся от починки катера и сказал: "Мне нравится слушать твой голос". И она хотела пошутить: "Что, только голос?", но смотрела на него и… и знала, что это правда. Хотя сейчас уже ни в чём не была уверена. Лишь помнила этот странный фрагмент их беседы, который, как заевшие слова песни, говорил за неё то, что волнует.
"Борхес описывает создателя, безумца, который пытается воплотить, материализовать воображение, – сказала Агата. – В прямом смысле, создать воображением плоть и душу героя. Он пишет со столькими метафорами. Они обволакивают всё сознание, они ритмичные. Это какая-то очень поэтичная проза. Борхес. Знаешь, говорят, он был слепым"…
"Ещё я читала, что он постмодернист. А значит, всё, что он пишет, оно с двойным дном, смыслом. Надо просто знать контекст или источники. И тогда будет больше понятно, даже, вроде как, более интеллектуальное чтиво станет. Ха-ха".
"А мне нравится обманываться, я бы не хотела увидеть корни смысла… Я бы осталась в этой поэзии, – вдруг дополнила свою "рецензию", – иногда мне страшно: а вдруг и я, как… тот безумец, просто создаю своим… силой воображения…"
Солнце садилось на другой – закатной – стороне. Агата пришла на берег против своей усталости и боли. Встала в позицию в направлении реки, посчитала до трёх, вдохнула – и руки взмахнули, очерчивая полукруг. Удар, удар, переход, связка, удар. Рисунки из полу-сгоревшего дневника оживали под моросящий дождём.
–
Мягкими шагами по каменному полу в столичную квартиру Михаила вошли, но он не пошевелился. Его внутренне кипение не унималось. В одних джинсах, без футболки, босиком он сидел на диване с ноутбуком. Сумка с мёртвой собакой лежала в луже жёлтой жидкости посредине просторной и практически не заставленной комнаты. Тонкая струйка от неё бежала к редко используемому столу на 12 персон. Он покупал уже меблированную квартиру и не занимался интерьером, потому что, во-первых, не собирался долго жить в этом городе, а во-вторых, гостей принимал редко.
Словно разъярённый тигр, у которого забрали любимого ягнёнка. Словно дракон, у которого забрали возможность видеть блеск золота. Он злился. И погасить ярость не получалось: волны пеной вздымались на татуировке. Он курил на диване, прозрачная пепельница сливалась с белой эко-кожей. Михаил промахивался, и пепел оставлял серые разводы. А комната через открытую нараспашку балконную дверь наполнилась сыростью, прохладный воздух ночи смешался с куревом.
Матвей присел рассмотреть пса. Окоченевший выглядел жалко: в беге растопырил лапы, вздыбился коричневым загривком, высунул язык, иглы от укола торчали из зубов. Раздался хруст челюстей, и мужская рука погрузилась в пасть. Щёлкнул переключатель, собака захлопала глазами, прозвучал сигнал выключения, и робот завершил своё существование. Матвей вытер руки о мешок и отошёл, тушка пса сжалась в шар, производя при этом приятные звуки продуманного механизма сложения. Вытекающая жидкость воспламенилась, и шар превратился в прозрачный сгусток, хрупкая стеклянная поверхность будто магией удерживала плавящийся внутри металл. После, и этого не осталось: образовываемая энергия, высвобождаемая горением, трансформировалась в новую меньшую прозрачную сферу, плотнее сжимая содержимое до шарика алефа, грозящего превратиться в чёрную дыру и поглотить комнату. Его плотность манила и пугала наливающейся тяжестью, ещё мгновение – и внешний слой треснет, со всей силой кроха-шар упадёт на пол, а от дома останутся обломки.
Старший брат прошёл к фиолетовому креслу сбоку дивана. Мягкое, будто на нём должна сидеть рассыпающаяся от старости женщина, оно было акцентом по словам дизайнера, и поставлялось сразу с базовым комплектом мебели. Но Михаил не поддержал интерьерную гармонию покупками картин, подушек и изысканных ваз, поэтому кресло выглядело лишним. Хотя девушкам утром нравилось забираться в него с ногами. Это было фактически единственное уютное место в спартанской квартире, и Михаил решил его оставить. Налившейся шар развеялся пылью, одновременно с тем, как Матвей сел.
– Привет, – не отрываясь от экрана произнёс Михаил.
Матвей не торопил его к беседе, чувствуя иступление, бежавшее по венам, словно по магистрали. Плотно сжатые зубы крепко удерживали брата от неприятного выяснения отношений.
– Как межгалактический совет? Что с путешествиями на Землю? – спросил Михаил.
– Запрет продлён. Монополия сохранена за нами. Присвоен серый статус, – ответил Матвей.
– Я рад, – сказал Михаил и захлопнул ноутбук, бросив на свободное от пепла место на диване. Он встал, Матвей встал в ответ, и они долго смотрели друг на друга.
– Говори, – сказал Матвей.
– Нет… – скулы Михаила дёрнулись.
Он достал из кармана свёрток, передал брату и вышел из комнаты. Послышался звук запускаемого межгалактического портала.
Вежливый голос диспетчера предупреждал, что мир войн сейчас закрыт на карантин в связи с зашкаливающим уровнем агрессии и полностью отсутствующей потребности к дипломатической коммуникации проживающих там существ. Чёрный, или статус самоуничтожения, отпугнул бы даже самого опытного исследователя или воина-наёмника. Не говоря о легальности посещения зоны.
Михаил шагнул на платформу, установленную в одной из комнат квартиры. Пространство изменилось, образовались тёмные, словно поглощающие в себя, изломы стен. Татуировка на груди остановила движение волн, приняла ярко-голубой оттенок. Из передней части тёмного вещества портала засветился луч и отсканировал её. Через мгновение на теле Михаила появился защитный костюм, а из пола поднялись два меча – плазменный и из стали. Мужчина разместил их на спине и поясе и через несколько мгновений исчез.
Матвей развернул свёрток. Внутри лежала фотография. Ноздри мужчины хищно вдохнули воздух, и Агата словно ожила перед ним зелёной дымкой. Думал Матвей всегда быстро, поэтому в первую очередь он произнёс:
– Серентус.
Ответа не последовало.
– Заменяющий, – сухо позвал Матвей.
– Да. Господин Матвей, – произнёс электронный голос, – администратор систем управления при блокировке формы цифровой жизни с порядковым номером 77.
Матвей встал с кресла и подошёл к компьютеру брата, поднял с дивана и стряхнул пепел.
– Активируй мою учётную запись на ноутбуке Микхаэля.
– Исполняю, – ответил администратор.
Разместив ноутбук на столе, Матвей открыл протоколы событий. Искусственный интеллект оказался под арестом: нарушение распоряжений, интриги, проявление при человеке, нарушение политики охраны гуманоида с присвоенным статусом “близкая”. Педантичные протоколы в сухих выражениях содержали подробные описания причин. Михаил давал факты, скрывая оценку или эмоциональную окраску событий.
– Загрузи, пожалуйста, отчёты Серентуса о происходящих событиях, – сказал Матвей.
– Да. Загрузка завершена, – отозвался механический голос.
Матвей пробегал по строкам документов и сразу отмечал несоответствие с копиями отчётов, что получал от дворецкого в течение недели. Когда он дошёл до отравления Агаты и Михаила, его глаза опасно сузились. Он открыл папку с анализами девушки и проведённых нескольких диагностиках. Бланки быстро мелькали, будучи инженером-биологом Матвей сразу заподозрил подделку.
– Дай мне связь с Серентусом, – сказал он жёстко.
– Доступ для заблокированной формы цифровой жизни с порядковым номером 77 дан, – ответил администратор.
– Господин Матвэй, – отозвался искусственный интеллект понуро, – я рад приветствовать…
– Ты изменил результаты Вальц? – не отвлекаясь на приветствие и выяснение обстоятельств блокировки Серентуса спросил Матвей.
– Да. Господин, – ответил Серентус.
– Загрузи реальные результаты, – сказал Матвей, – все. С самого начала.
Серентус беспрекословно исполнил приказ. Матвей посмотрел бланки, захлопнул ноутбук и отправился в Аукшино.
–
Масляным следом луна светила на реку. Фонари у дороги только начинали разгораться. Мелкая дождливая изморозь нехотя отдавала влагу небес. После стольких дней жары, природа истосковалась по воде и прохладе. Матвей торопился. На берегу ни одно живое существо не отозвалось на его шаги. Словно в какой-то мультипликации, лягушки молчаливо смотрели на борьбу слабеющей девушки со смирением. По её дыханию они всё поняли. Безразличные к круговороту жизни, слишком короткой, чтобы замечать уход чужих, они вдруг расстроились.
Она стояла, словно её ранили стрелой. Голова была опущена на грудь, но руки ещё слабо балансировали, удерживая положение. Он обхватил её, когда она лбом уткнулась в его плечо:
– …вей… – почувствовала его запах и прошептала так тихо, что у него сжалось сердце.
Матвей немедля снял куртку, бережно обернул её от дождя и поднял на руки.
В доме ещё работал Серентус, выполнял все распоряжения беспрекословно. Матвей положил девушку на свою кровать, недрогнувшей рукой стёр алую струйку крови, бежавшую из губ и размытую дождевыми каплями. Взял другую, из вены, на анализ. Когда вернулся, то держал две капсулы, деревянную палочку и полотенца. Он двигался чётко, заранее зная свои действия. Присел на кровать, потрогал лоб. Она начинала холодеть, дыхание замедлялось, и синева показалась на губах. Тогда Матвей быстро обвязал ей колени, щиколотки, сделал стяжку на бёдрах и вложил деревянную палочку в рот. Потом сел и взял девушку на руки, на секунду сжал свои губы и произнёс:
– Агата, сейчас я буду вводить лекарство. Это будет невыносимо перенести. Я буду держать тебя. Я буду рядом с тобой… ты всегда доверялась мне… что-то в последние наши встречи я доставляю тебе только боль.
Левой рукой Матвей крепко зафиксировал шею девушки, а правой вколол капсулу со странным синим веществом и сразу же отбросил пустую на пол. Звон удара раздался одновременно с её распахнутыми без сознания глазами. Зубы с хрустом двинулись друг на друга, вцепились в деревянную палочку. Мышцы мужчины напряглись до такой степени, что футболка треснула по шву. Агата не произнесла ни звука, не дёрнулась. Он держал её крепко. Их гранитные тела крушили друг друга. Её – от сведённой судорогами мышц, а его – от используемой силы, чтобы она не превратилась в выжатый лимон, не скрутила собственные кости и органы.
Серентус сначала выжидал, переживая, что наткнётся на неудовольствие Матвея из-за его замечаний, но мужчина и сам видел на планшете. Чистка от яда проходит медленно и плохо – у девушки недостаточно ресурсов для выздоровления. Она скоро погибнет у него на руках. Ярость белым золотом растеклась в его глазах.
– Агата, – он говорил прерывисто, чтобы не ослаблять хватку, – я хочу, чтобы ты жила. Ты же помнишь, что ты мне должна кое-то. Это моё желание. Я хочу твою жизнь, я хочу, чтобы ты жила… тебя.
И она вдруг стала невесомой. Матвей молниеносно вытащил палочку из её обессиленного рта и вколол вторую капсулу с жидкостью болотного цвета. Белые щёки покрылись розовыми снежинками – это кровь побежала по сосудам. Монитор показывал, что Агата поправится.
– Чёртова планета, – Матвей вздохнул воздух, расслабляясь, и уткнулся Агате в живот, – любовь важнее жизни.
–
– Температуру помещения держать до 18 градусов, – распорядился Матвей после того, как снял с девушки форму, уложил на бок и накрыл покрывалом.
Он собрал вещи, капсулы и ушёл в ванную комнату. В этом они втроём были совершенно схожи: братья, как и Агата, любили спартанский минимализм и чистоту.
– Серентус, – Матвей после душа стоял в библиотеке.
– Да, господин, – ответил искусственный интеллект.
– У тебя есть тридцать секунд, чтобы всё мне объяснить, – черты лица мужчины заострились, он произносил слова чуть слышно. Серентус забеспокоился
– Господин Матвэй. Я принял решение устранить девушку, так как ни господин Михаэль, ни Вы не признавали её статус. Но она не раз служила угрозой жизни. Вашей и господина Микхаэля. Он предпочёл спасти девушку, подверг себя беспрецедентной опасности. Вы, охраняя её, оказываетесь уязвимым. Вы не можете рационально смотреть на вещи. Ваша миссия на планете подверглась угрозе раскрытия. Девушка доставляет проблемы. Она была отравлена, поэтому я принял решение не восстанавливать её жизненные силы.
– А убить? Ты готовил для неё антидоты, которые просто откладывали смерть?
– Да.
– Напомни, когда ты получил разрешение на убийство форм жизней.
– У меня нет… но я обязан защищать Вас и господина Микхаэля.
– Ты получал запреты. Ты получал приказы не реагировать на Агату ни при каких обстоятельствах, – скорее утверждая, чем спрашивая, проговорил Матвей.
– Да, господин Матвэй, но я обяз…
– Ты обязан слушать мои распоряжения. Си-эн-тус. Ты систематически нарушал мои распоряжения. Именно ты позволил Катерине увидеть тебя. Дал намёк, что Агата может быть ключом, – проговаривая каждое слово с небольшой паузой, продолжал Матвей.
– Господин! – закричал Серентус.
– Зачем? – спросил мужчина.
– Потому что Вы меня предали, – ответил искусственный интеллект, – Вы предали самого себя, свою семью. Я Вам говорил. Местные аборигены на закрытой планете. Девушка опасна. Вы влюбились. И всё полетело к чертям. Микхаэля и Вас могли бы убить. А вы не имеете права строить отношения с местными. Мы строим проекты. И закрываем их, если они гиблые. А Вы сами были недовольны. Я ни в чём не виноват, я соблюдал принципы и следовал регламенту. Я защищал галактику, семью, вас.
– Если бы не ты, Катерина даже бы не догадалась, не создала бы свои наркотики, не стала бы такой опасной.
– Серьёзно? – рассмеялся Серентус. – Да эта женщина нашла бы ещё более ужасный метод убить Вас. Я просто хотел, чтобы девушка умерла, и мы наконец-то отправились бы домой. Но Вы такой надменный, Вы с Микхаэлем такие беспечные. Конечно, что Вам эта Катерина с её кознями, подумаешь – мелкая мошка для слона.
– Справедливое замечание, Серентус, – сказал Матвей. – Я столкнулся с ситуацией, в которой никогда не оказывался, и я не справился.
– Да, – язвительно подтвердил Серентус, – Вы считали, что контролируете ситуацию, но Вы не понимаете людей. И их страсти вонзили нож в Вашу Ахиллесову пяту.
– Хм-м-м… знаешь, – сказал Матвей, – я сначала хотел применить к тебе наивысшую меру наказания. Потому как ты, конечно, во многом прав. Но ты не следовал регламенту. Ты плохо обучен. Ты обязан был остановить меня, Микхаэля, блокировать нашу работу на планете, запросить у совета ордер на исключение планеты в виду особой угрозы. Но твои интересы были иными: ты не защищал семью, ты защищал свою карьеру. И ввиду этого твои поступки будут расценены как преступление: незаконное открытие порталов между двумя закрытыми мирами, смерть жителей закрытой планеты, смерть живых видов на планете Земля, нанесение жизненных ущербов для жителей планеты Земля, участие в покушениях на членов семьи Анкельсон через третье лицо…
– Господин, – искусственный интеллект вдруг понял намерение Матвея.
– Ты отправишься в закрытый мир Турнаха и будешь работать послом там на протяжении 10 лет.
– Господин, 10 лет здесь – это же вечность там, там же ад, настоящий… это же сломает меня… – расстроился дворецкий.
– Ты уже сломан, Серентус, – Матвей ответил с грустью.
Паника созданного сознания не склонила головы, металась до последнего, ища возможность избежать перенаправления в самый неопределённый мир, живущий вне законов галактических союзов.
*** (88)
Несколько дней Матвей ухаживал за Агатой, ставил капельницы, протирал её, расчёсывал волосы и читал. Она спала глубоким сном на хрустящих от чистоты простынях. В распахнутые окна ветер приносил запах свежей скошенной травы. Как странно, что на реке так приглушены ароматы цветов. Вечерами Матвей устраивался в изголовье поверх одеяла, скрещивал вытянутые ноги и перебирал стопку принесённых книг. Он хмурился, пытаясь предугадать, по какому принципу девушка сама бы выбрала то, что созвучно с её настроением.
– Ты же без сознания, – комментировал свой подход и осматривал книги снова, –так, это при желании полакомиться. Нет. Это для разбитого сердца. Тоже сама почитаешь. Хм-м-м, вот про механиков и принципы гравитационного захвата. Шучу…
Его мужественный голос звучал ровно, он читал красиво. Иногда задумывался над фрагментом текста, представляя возможные впечатления Агаты на прочитанное, чтобы она воскликнула, рассмеялась, хмыкнула. Иногда откладывал книгу и облокачивается затылком о стену. И думал о бесконечной боли в прочитанных историях. "Фактор сопротивления" – они совсем забывают про созидание и живут так, словно уже погибли. Единичные наблюдатели через творчество пытаются договориться и образумить, пытаются остановить лавину, в которой популяция сама себя уничтожает. Каждый день, каждый раз отказываясь выбирать “другого”, они хотят подчинить всех одному…
– Нет шансов.
–
Матвей зашёл в ванную, включил воду, присел на край, чтобы потрогать температуру и задумался. Он решил искупать Агату полностью, но процесс поставил его в тупик. Уже раздевшись до пояса, подготовил полотенца, мыло, масло для тела, шампунь. Сложил принадлежности на деревянную табуретку у края ванной так, чтобы были в зоне доступности. И поднялся с первого этажа за девушкой в спальню.
Агата спала тихо, щёки отдавали румянцем. Матвей откинул одеяло, бережно приподнял её и стянул свою футболку, которую надевал вместо пижамы. Уложил обратно на подушку, придерживая одной рукой шею и голову. Его взгляд упал на обнажённую грудь, белоснежную в сравнении с загорелым телом. Кожа, не защищённая одеждой и одеялом, отозвалась на ветер от движений, светлые тонкие волоски встали дыбом от прохладного воздуха. Матвей склонился и на секунду нахмурился. Взялся за ткань чёрных трусов, потянул медленно, чтобы кружева не закрутились и не врезались в кожу. И остановился. Напряжённая складка застыла на лбу. Мгновение – и он потянул снова. Отбросил трусы, как и футболку, на кровать, распрямился и подхватил Агату на руки.
Просторной ванной комнатой никто никогда не пользовался. Бежевые стены тёплым светом грели свисающие на них лианы растений. Суккуленты во флорариумах, драцены, хлорофитум и калатея в высоких горшках стояли на деревянных стеллажах и у широкого окна. Уют и расслабленность дополняли полочки, заполненные баночками с кремами, мылом, духами и сложенными махровыми халатами.
Вода добралась до половины ванной, когда Матвей резко ступил в неё, выровнял равновесие на скользком дне, крепко прижимая к себе Агату, и остановился. Он осмотрелся: выходить из ванной уже неудобно. Так и не сложив плана идеального купания, Матвей отвлёкся от задачи, раздражённый чувством, появившимся при взгляде на обнажённую Агату. Он подумал ещё несколько мгновений и сел в воду, уложив девушку поверх своего тела. Вещи стали ещё сложнее… Мужчина погрузился ниже, выключил кран и расслабился. Её щека нежно прикасалась к его груди, он обнял её голову и начал гладить. Спящая красавица.
Вода начала остывать, Матвей потянулся за мылом и уже без нерешительности провёл по рукам девушки, перешёл к животу, поднял ладонь к груди. И тело Агаты отозвалось снова. Второй рукой он непроизвольно медленно сжал плечо девушки, закрыл глаза, вдохнул. И опустил руку к бёдрам – сначала внешней стороне, колено, внутренняя сторона. Он старался не ласкать её, а мыть. Но кожа, запах, близость и отклик тела зубьями вонзились в его чувства. Матвей скривился на себя, дышал ровно, коротким вдохом. Он в последний раз набрал мыла, начал движение с живота по боковой вниз. И она отзывалась. Матвей дотронулся до Агаты с нежной уверенностью, чтобы мыло не оставалось долго на коже. Она застонала. Его рука замерла. Минута. Матвей считал и брал волю под контроль, чтобы заглушить всплеск чувств "не отпускать её", "чувство её отклика", "чувство желания от её тела, чтобы его дальше ласкали". Рука оставалась между её бедер. Матвей медленно потянул её, и Агата проснулась. Она распахнула глаза и, как русалка, молниеносно, скользящим движением перевернулась, села на мужчину. Её руки упёрлись ему в грудь, губы в удивлении приоткрылись. Она поддалась вперёд, чтобы поцеловать.
– Я думала, что выдумала тебя, – сказала Агата тихо, – что ты не настоящий…
– Так и есть, Агата, – ответил Матвей, удерживая захват её шеи в руке, – я не настоящий.
Его рука медленно сжала шею, и она снова погрузилась в глубокий сон.
*** Эпилог
Матвей отвёз девушку домой, когда она уже выздоровела и должна была очнуться. Он оставил ей кулон. Они не встретились, но для неё наступил покой. Дома, в родительской квартире, она думала о безусловной любви, которая помещается внутри и никогда не исчезает. Ты не чувствуешь каждый день, не страдаешь, не тоскуешь. Но ты не одинок. Это солнце внутри тебя, спокойное.
