Аня Сокол
Первый ученик
– Я правильно тебя понял?
– Думаю, да. Я же злопамятный сукин сын, как сказал Арчи. И если они забыли об этом, самое время напомнить.
– Кстати, Арчи велел передать, что по возвращении нас ждет карцер, и у нас будет время не только отдраить его от пола до потолка, но и отремонтировать, – сказал друг, поднимая швабру.
– А Самарский будет снабжать нас материалами?
– Что-то вроде того.
– Надолго мы здесь? – Макс повернулся к выходу.
– Официально – до того, как тебя можно будет с помпой транспортировать в лагерь.
– Уже можно.
– Ага, – Леша пошел рядом, волочившаяся следом швабра оставляла влажный след, – только никто не будет гонять вертушки ради трех студентов. Лиса могла бы настоять, но она молчит, словно ее все устраивает, – Грош хмыкнул, – а наши уже получают распределения на специализацию, – с тоской протянул друг.
– Мы тоже получим.
И он не ошибся. Они получили. Через три дня, когда Макса уже перевели из медблока в обычную комнату по соседству с Игроковым и еще двумя студентами, которые, в отличие от них, проходили здесь настоящую практику, собираясь стать пси-историками.
Транспорт за ними должен был прибыть через десять дней. Десять дней ожидания. Настю он видел от силы раз пять, и каждый раз она предпочитала делать вид, что они не знакомы. Она разговаривала с Вороновым, которого Грош окрестил студентом номер один, шумным и увлекающимся толстяком, улыбалась Сухареву, студент номер два, отчаянно краснеющий при встрече с ней глазами. Иногда Лиса даже обращалась к Игрокову. Но не к Максу. И не к Калесу.
Когда принесли письма, они сидели в красном зале (так здесь называли комнату со стенами цвета крови и дюжиной постаментов вдоль них). Диван для отдыха в центре, на котором устроился Игрок с книгой по истории. Воронов и Сухарев за широкими рабочими столами рассматривали сквозь гигантские лупы осколки прошлых эпох. Парни то и дело записывали в толстые тетради в клеточку кривобокие значки, отдаленно похожие на буквы.
Их научный руководитель, профессор Дорогов, снимал со стены обломок фрески, шириной сантиметров двадцать шириной и чуть более пятидесяти длиной. Калес, только что притащивший студентам коробку с реактивами и поставивший звякнувший содержимым ящик, скалил зубу Грошеву.
На Макса многие смотрели. Его спутники успели хоть немного влиться в коллектив, тогда как парень оставался чужаком, не врагом, а скорее вызывающим любопытство незнакомцем.
Фреска качнулась в руках профессора и едва не ударилась о стол. Макс сделал шаг и придержал край каменного изображения.
– Спасибо, – поблагодарил он и положил экспонат перед толстяком.
– Что это? – спросил Грошев, рассматривая грубые изображения людей.
– В нашем полку прибыло, Иван Аверович, – рассмеялся сидевший за соседним столом Сухарев.
– Это то, над чем мы работаем, – ответил профессор, нестарый начавший лысеть мужчина в растянутом свитере с заплатами на локтях.
– Над чем там работать? – оторвался от книги Леха. – Без обид, проф, но какая польза от того, что вы узнаете, в какой горшок мочился по утрам Керифонт Первый.
– Ну, хотя бы такая, что не пить из этого горшочка чай.
– Разве что, – буркнул Леха.
Профессор смахнул тонкий слой пыли и указал Максу на ближайшее изображение. Человеческая фигурка стояла, вытянув руки с развернутыми ладонями, будто останавливая что-то невидимое. Рядом стоял еще один человек, но его вытянутые руки сменили положение, теперь они простирались ладонями вверх, словно он подставлял их подо что-то.
– Попробуйте сделать то же самое, – предложил Иван Аверович.
– Что? – не понял Макс.
– Это не смертельно.
Грош оглянулся, справедливо полагая, что его разыгрывают. Леха смотрел поверх страниц. Гвардеец остановился в дверях, Воронов и Сухарев делали вид, что ничего особенного не происходит.
– Смелее. Нет ничего страшного в том, чтобы вытянуть руки, – поторопил Дорогов.
Макс пожал плечами и поднял ладони, готовясь оттолкнуть нечто невидимое. Толстяк, оказавшийся напротив, возмутился:
– Эй, не на меня!
Грошев отвернулся, теперь он смотрел прямо на Клеса, которого упражнения псионников не впечатлили.
– А теперь разверни ладони во вторую позицию, – скомандовал Дорогов.
Грош подчинился. Несколько секунд стояла тишина, а потом толстяк засмеялся, книга в руках Игрокова подозрительно подрагивала.
– Все то же самое, но с энергией. Точка приложения – нижний центр, направление – смещающийся по дуге вектор от большого пальца к мизинцу. Силы насколько хватит, не жалей, вряд ли…
Мужчина не договорил, потому что Макс сделал то, что от него требовали, вывернул ладони, одновременно собирая силу и посылая по дуге. Он наслаждался каждой секундой, легкостью, с которой энергия потекла по пальцам. Чистая, терпкая, по-прежнему ощущаемая как тягучий запах озона, вызывающий сухость во рту, как перед грозой. Но на этот раз в нем не было ничего неприятного.
Подчиняясь движению ладони, сила закрутилась. С рук сорвалась воронка. Именно так он ощущал ее – быстрое завихрение, оттолкнувшееся от ладоней. Дверь открылась, не видевший и не чувствовавший ничего особенного Калес отошел в сторону, пропуская в зал высокого седого мужчину. Вошедший на секунду замер и сделал инстинктивный шаг назад. Воронка, провернувшись с десяток раз, рассыпалась. Дорогов покачал головой.
– Илья, будь на вашем месте блуждающий, его притянуло бы к ладоням, как магнитом.
– И зачем это нужно? – спросил Игрок. – На практике?
– Это-то мы и выясняем, – ответил Сухарев. – Вихревые модификации – новое слово…
– Скорее уж старое, – перебил вошедший. – Иван, ты снова вербуешь сторонников, – мужчина поднял руку и провел по коротким седым волосам. Макс знал этот движение. После того, как подстригся сам, долго не мог отвыкнуть от такого же бессознательного жеста.
– Разве это плохо? Псионники к нам не рвутся, все больше в спасатели или опера, – профессор подал седовласому руку и представил его Максу. – Цаплин Илья Веденович, аудитор, присланный из Центра для инвентаризации.
– Всего лишь бухгалтер, а не псионник, так что со мной можешь не стараться, – рассмеялся седовласый.
Черты лица мужчины были словно немного опущенными книзу, уголки век и губ, острый подбородок, чуть более светлая полоска кожи под носом, наверняка он недавно сбрил усы – все это придавало его лицу печально выражение, так что улыбка выходила не очень веселой, несмотря на собирающиеся вокруг глаз лучики.
– Ничего подобного. Мне нужны все, – парировал Дорогов.
Грошев посмотрел на следующего увековеченного в камне человечка. У того было четыре руки и воткнутый в голову штырь, который вылезал в паху. Псионника прошлого накололи на гигантскую булавку, словно насекомое. Все четыре руки были подняты на уровень груди, ладони сложены одна на второй. В соседнем изображении наколотый на штырь развел руки на уровень плеч, да так и замер. Третьей картинки не было, только неровный край скола.
Парень поймал себя на том, что бессознательно пытается скопировать движения, все так же по дуге подавая силу в ладони. Энергия лентой облетела вокруг него и исчезла.
– Тайн у нас больше, чем желающих их разгадывать, – с грустью сказал профессор и указал на часть расколотого щита. – Максим, – попросил он, – бросьте сюда силой. Любой модификацией на ваш выбор, вы же знаете, пси-энергия не влияет на предметы, так что не стесняйтесь.
Макс не стал тратить время на создание чего-то сложного, а снова выпустил подвижную, будто бы живую, модификацию воронки, щедро зачерпнув силы.
Обломок щита дрогнул, подставка заскользила по постаменту, металлический обломок с большими кованными заклепками вдруг влетел в воздух. Кто-то закричал, и тяжелое железо врезалось ему в запястье, едва не опрокинув Грошева навзничь. Он моментально почувствовал слабость. Энергия иссякла, и кусок старого железа, громыхая, покатился по полу.
– Не влияет? – вскочил Леха. – Что это за шутка?
– Интересный эффект, – задумался профессор.
– Невозможный, – добавил Макс.
– Минуту, – Дорогов поднял осколок щита, подставку, установил их обратно на постамент и скомандовал. – Кирилл.
Толстяк швырнул в щит сгусток энергии, хаотичный, рваный, без вектора. Чужая сила воняла перегаром и дешевым одеколоном. Бросок угодил в центр тусклой поверхности и отскочил в сторону, пролетев между вздрогнувшими гвардейцем и аудитором.
– Вот что должно было произойти, – удовлетворенно сказал профессор. – Этот щит отталкивает пси-энергию.
– Невозможно, – повторил Грошев.
– Вы сами были свидетелями. Мы не знаем, кто и зачем сделал щит, но он отталкивает нашу силу. А теперь оказалось, что и притягивается в определенной модификации, – сказал Дорогов, – а вы говорите не агитировать. Парень со стороны дал нам пищу для целого исследования.
– Рад за тебя, – ответил Цаплин, – но, боюсь, их уже поздно вербовать, – он полез в карман и достал три конверта их плотной бумаги. – Ваше направление на специализацию, ребята.
Послышалось ругательство, и, хлопнув дверью, из зала вышел Калес.
– Боги, – пробормотал Леха, забирая белый прямоугольник, – бумажные письма, давно таких не получал.
Макс взял второй конверт, третий… аудитор обернулся, но Лисы в комнате не было.
– Официальный документ, – пояснил Дорогов, – с печатью и подписью, потому и на бумаге.
Игрок вскрыл конверт. Сухарев отложил лупу, профессор прислонился к столу, из-за его плеча выглянул толстяк. Под их любопытными взглядами Леха развернул листок, и, судя по кривой улыбке, новости оказались не очень радостными.
– Неужели кафедра пси-истории? К нам? – попытался пошутить профессор.
– Почти, – хмыкнул игрок. – Кафедра теоретической материализации. Экспертиза или, – он закрыл глаза, – боги, спасибо за выбор! Кафедра пси-розыска.
– Я же говорю, очередной опер, – констатировал Дорогов.
– Расследования, погони, перестрелки, романтика, – добавил аудитор. Они рассмеялись и повернулись к Грошеву.
Макс разорвал конверт, белая бумага захрустела под пальцами. Один листок, несколько сухих строчек и темно-фиолетовый оттиск печати. Парень пробежал глазами первые строки. Его самообладания хватило, чтобы удержать лицо. Руки дрогнули, он заставил их разжаться и не смять чертову бумажку в кулаке.
«Допрыгался, сына», – раздался в голове усталый голос матери, и в нем не было удивления.
– Куда тебя? – спросил Игроков.
«Настоящим письмом уведомляем Грошева Максима Влароновича, что его обучение в пси-Академии имени Керифонта Первого закончено. Вам присвоена степень бакалавра теоретической псионники. Вы направляетесь в третий спецотряд стирателей Вороховского корпуса службы контроля».
Дата. Подпись. Печать.
Без выбора, без вариантов.
По сути, произошло то, чего он так долго добивался. Его отчисляют. Вернее, считают закончившим обучение. И отправляют к чистильщикам. Тем, кто до конца дней стирает мертвецов, лишние знания не нужны. Зачем тратить деньги на обучение того, кто скоро умрет.
«Допрыгался, сына», – повторил голос в голове.
Мечта осуществилась – его выгнали.
– Макс? – повторил Леха.
– Следственный факультет или архивное дело, – непослушными губами проговорил Грошев.
– Очередной следователь, – Илья пошел к выходу. – Что Империя будет делать с таким количеством героев?
– Архивариус или следак? – удивился Дорогов. – Какой интересный разброс.
– Простите, мне надо подумать, – ровно проговорил Макс.
– О чем? – не понял Игроков.
– Обо всем, – Грош пошел к выходу вслед за Цаплиным.
Дверь открылась до того, как аудитор успел взяться за ручку. В зал вошла Лиса, по обыкновению избегавшая даже смотреть на него.
– О чем тут думать? – не понял Леха.
Но Макс даже не обернулся, обогнул остановившегося аудитора и вышел первым, спиной чувствуя их удивленные взгляды. Он шел и шел по широкому коридору, монолитность стен сменилась рядом одинаковых дверей.
Он никогда раньше не слышал, что студентов отправляли в стиратели. Слишком ценный ресурс пси-специалисты чтобы им разбрасываться. Обычно это наказание, отряд штрафников, место для оступившихся псионников, да не просто оступившихся, а безнадежно упавших. На пути ко дну много ступеней и остановок. Видимо, кто-то решил, что он уже достаточно спотыкался. И ему придали ускорение пинком.
На первом же перекрестке Грошев свернул направо и толкнул первую же двойную дверь. Не очень большая квадратная комната мало походила на библиотеку, но именно ей и являлась. Книг было немного, всего два шкафа из старомодного темного дерева, закрытые стеклянными дверцами. Основной доступ к информации был через компьютер. Через три машины, стоящие в разных углах.
Макс бросил письмо на стол и сел за первый. Пальцы пробежали по клавиатуре, вбивая слова в строку поиска. Комп затребовал код доступа. Да, они не в лагере, они в Императорском бункере. Грош снял с шеи муляж кад-арта и вставил в порт, машина пискнула, и он получил ученический допуск.
«Отряд стирателей». Найдено двадцать семь тысяч результатов.
Как назло, первыми выскочили фотографии, от которых Грошев уже не смог оторваться. Палец, как заведенный, кликал картинку за картинкой. Изображения того, во что превращаются люди, часто применяющие модификацию «игла».
Стирая чужую душу, псионник растрачивает собственную. Из отряда стирателей редко кто выходят на пенсию, его солдаты к тридцати годам выглядят на семьдесят. Стереть призрака – значит вливать в него силу, пока оболочка не лопнет. Делая это, пси-специалист опустошает себя. Сколько он выдержит на пределе возможностей?
– Ох, – послышался тихий вздох. Парень обернулся.
Макс погрузился в мир фотографий, снимков энергии и некрологов, в мир грядущего будущего. Причем так сильно, что не услышал, как вошла Лиса. Как она встала за спиной и взяла в руки письмо, на котором остались его потные отпечатки.
– Убирайся, – сказал он.
– Максим…
– Чего непонятного в слове «убирайся»?
– Я могу помочь.
– Я не просил о помощи.
– Послушай…
– Уходи! Или я выкину тебя отсюда!
Настя была упорной, иногда безрассудно упрямой, но она не была дурочкой. Она знала, когда можно настаивать, а когда – нет. Не тогда, когда его голос звенел от бешенства.
– Когда будешь готов говорить, просто позови, – тихо сказала девушка, закрывая за собой дверь.
Грош вернулся к экрану, с которого на него смотрели люди с потухшими глазами. Люди в инвалидных колясках, многие – с кислородными баллонами и скрюченными шишковатыми пальцами.
Картинки преследовали его всю ночь, не помог даже укол, смесь обезболивающего с успокоительным. Он забылся сном, в котором бежал по заваленным штрекам шахты, спасался от оглушающего камнепада, преследующего его по пятам. И вдруг оказывался сидящим в инвалидной коляске. Дрожащие пальцы не в силах были ухватить обод колеса и двинуться дальше, в мышцах не было силы, а дряхлеющее тело ломило от усилий, дыхание отдавало кислятиной. Звук раздавался все ближе и ближе. Каменные глыбы катились по коридору, словно мячи в кегельбане. Еще секунда и… он до последнего пытался сдвинуть с места застрявшую на неровном полу коляску. Пока его не завалило. Пока он не проснулся.
Грош до утра пялился в потолок, как никогда осознавая, что до отъезда из бункера осталось семь дней.
– Ты как? – спросил Леха.
– Думаешь, если ты спросишь в третий раз, а я в третий раз отвечу «нормально», то что-нибудь изменится?
– Блин, ну почему ты такой, – Игрок отставил кружку.
Они сидели в столовой. За соседним столом о чем-то спорили толстяк и Сухарев, через проход заканчивала обед сменившаяся с поста охраны пятерка солдат, Калес присоединился к ним спустя минуту. В дальнем конце зала, где столики были заняты через один, он увидел Маркелова и встретился взглядами с незнакомыми мужчинами и женщинами. Здесь мало кому было дело до временного жильца, раз знал свое место и не совался, куда не надо. Лисицына заняла столик в углу и сверлила его взглядом.
– Потому что, – ответил Грошев, поднимая ложку и совершенно не ощущая вкуса того, что ел.
– Тогда я знаю, что тебя развеселит, – Леха посмотрел на Гроша. – Ну или хотя бы отвлечет, – он встал и скомандовал: – Идем.
Игрок привел его в один из залов, где Максу бывать еще не доводилось. В первый момент парень даже подумал, что друг ошибся и их сейчас вежливо или не очень вежливо выставят за дверь. Помещение больше всего напоминало тронный зал, хотя как он мог судить, если видел нечто подобное пару раз по телевизору.
Зал был большой, просто огромный.
– Не дрейфь, – его толкнули в спину, и засмеявшийся Воронов вошел в зал.
Следом появились Сухарев и скупо улыбающаяся Лиса.
– Мы знаем, что ты тут никогда не был, – сказал Игрок. – Мы уговорили профа открыть зал для церемоний.
– Не совсем так, молодой человек. У нас инвентаризация, – раздался голос, и Грош увидел Дорогова и Цаплина с ноутбуком, стоящих чуть дальше, – но когда мы узнали, что вы не проходили посвящение, то решили заняться залом немного раньше, чем планировали.
– Посвящение?
– Точно, – толстяк остановился рядом с профессором.
Высокие потолки, отполированный до блеска пол, резные каменные колонны, которые не по силам обхватить руками одному человеку. Картины, портьеры. Постаменты и статуи. Слишком торжественно, слишком помпезно. Только трона с императором не хватает.
– Ты тогда сбежал из Академии, – тихо сказала Настя.
– Опять, – оглянулся Леха. – И пропустил посвящение в псионники.
– Почему-то меня это только радует.
– Да ладно, было весело, – отмахнулся Игрок. – Великий герцог даже речь толкнул.
– Он был пьян и сильно шатался, – вставила Настя.
– Потом мы поклялись служить и защищать, – Леха указал на постамент, где стояла каменная плита с высеченными словами.
Первая присяга воинов Керифонту. Макс почувствовал, как на него накатывает раздражение, ему было не дела ни до слов, ни до мертвецов, что их произносили.
– Першину вырвало на ботинки распорядителя, – вспомнила Лисицына.
– И веселье пошло по нарастающей, – буркнул Грош. – Где купель, в которой полагалось топиться? И каким узилищем перекрещивали?
– Что-то ты сегодня мрачнее обычного, – Леха остановился напротив постамента с помпезным кубком, увенчанным гербом Империи. Такой очень хорошо бы смотрелся в руках у капитана спортивной команды под вспышками фотокамер.
– Кстати об узилищах, – друг указал на кубок. – Угадай, кто это?
Макс промолчал, не ощущая даже малейшего всплеска любопытства. Ему вдруг нестерпимо захотелось оказаться подальше отсюда. От ничего не значащих слов и улыбок.
– Керифонт, – сказала девушка. – Этот, а не тот каменный истукан в пещере, подтверждено экспертами.
– Экспертами по пеплу? – уточнил Макс.
– Какой каменный истукан? – одновременно с ним спросил Воронов. Цаплин отрывался от ноутбука.
– Эээ, проф, ребята там на пещерку наткнулись, – замялся Игроков. – Давайте я потом расскажу.
Макс обошел кубок, не почувствовав никаких остатков энергии. Совсем. Не зная наверняка, что там закрыт пепел, он бы и не обернулся, сочтя кубок пустым.
– Раз исторический пепел не произвел впечатления, а что скажешь об этом, – друг указал на черную бархатную подушку, на которой лежал прозрачным минерал величиной с апельсин, только далеко не такой ровный.
– Камень Керифонта, – сказал Сухарев.
Настя улыбнулась, и тот покраснел. Воронов достал из кармана батончик и со вкусом откусил.
– Тот самый, – пояснил Игрок, будто существовал какой-то не тот.
Макс посмотрел на кристалл. Обычный мутный булыжник с трещиной посередине. Леха протянул подрагивающие пальцы и, прежде чем Грош понял, что тот намеревается сделать, положил их на камень. Сквозь тело парня прошла дрожь, глаза закатились, из горла вырвался хрип.
Цаплин со вздохом закрыл ноутбук, профессор покачал головой. Но прежде, чем Макс бросился к Игроку, тот рассмеялся и открыл глаза.
– Идиот, – констатировала Лиса.
Леха без всякого пиетета подхватил минерал и бросил его Грошеву. Макс машинально поймал. Камень был тяжелым и холодным. Но и только. Он мог подобрать такой где угодно и выдать за реликвию. Грош поднял кристалл и посмотрел на свет, трещина, идущая от края к центру, казалась слегка розоватой. Еще одно разочарование. Такое же недоразумение, как и легенда.
– Молодые люди, – укоризненно сказал Воронов, – верните реликвию Императорского дома на место, она здесь не для вашего развлечения.
– И у нее есть инвентарный номер, – добавил Цаплин.
Парень уронил кристалл на черный бархат.
– А еще тут есть… – начал Леха, но Грош уже шел обратно. – Макс! – закричал друг.
Грош взмахнул рукой, открыл дверь и вышел. Он просто не мог находиться там, смотреть, как они дурачатся и смеются. Физически не мог. Все, что ему хотелось, – это завыть в голос и сломать, разбить первое, что попадется под руку. Он знал, что скоро сорвется. После такого его точно бы закрыли в психушке. Поэтому он просто поспешил прочь.
Бойтесь своих желаний – они могут осуществиться. Только сейчас он понял истинный смысл высказывания. И мир встал с ног на голову. Когда-то он мечтал избавиться от силы, в скором времени ее из него вытянут без остатка. Но загвоздка в том, что он больше не хотел отказываться от дара. Только не так.
Макс осознал, что стоит в своей комнате, вцепившись руками в металлическую спину кровати, пальцы побелели от напряжения, из горла рвался полурык, полукрик. Грош захрипел, чувствуя, как спазм проходит по телу, отдаваясь болью в боку.
Парень отпустил кровать. И, схватив стул, с криком бросил его в стену, толкнул стол, квадратный ночник покачнулся и, тихо звякнув, упал на пол. Лампочка, неуверенно мигнув, погасла, погружая комнату во тьму. Макс смахнул со стола стакан с водой, развернулся, схватил подушку, бросил и ее, потом одеяло, матрац. Он в исступлении швырял все, что попадалось под руки. Он рычал, чувствуя, как к глазам подступает что-то горячее.
Он хотел разрушить, сломать все, до чего дотянется, все, что его окружает. Так, как скоро сломают и его.
Макса остановил прямоугольник света, упавший из раскрытой двери. Он замер на месте, словно дикий зверь, почуявший опасность. Он знал, кто мог пойти за ним, но радости от этого знания не испытывал.
– Я не звал тебя.
– Я знаю, – ответила Лиса, закрывая дверь.
Свет исчез, оставив вокруг них тьму.
– Я не в настроении разговаривать.
– Я тоже.
Грошев повернулся. Она стояла у дверей. Стройный силуэт, короткие вьющиеся волосы, руки, опущенные вдоль тела.
– Не нарывайся, Лиса, – он сделал первый шаг. – Уходи. Сейчас.
– Или что? – спросила она с вызовом.
– Или мы оба об этом пожалеем, – он говорил одно, а делал совсем другое.
Еще шаг – и он уперся ладонями в дверь по обе стороны от ее головы.
– Я ни о чем жалеть не собираюсь, – проговорила девушка. – И тебе не дам.
Привстав на цыпочки, Настя прижалась к его губам своими. Все, что оставалось в нем разумного и осторожного, все, что сдерживало его, исчезло в этом касании. Он дал ей шанс уйти. Она им не воспользовалась.
Макс толкнул Настю к двери. Действие, граничившее с грубостью, но она даже не пискнула. Долгий, почти ощутимый взгляд в темноте. И шум дыхания. Макс провел пальцем по скуле. Руки девушки коснулись его груди и, поднявшись выше, сомкнулись на его шее.
От такого простого и такого приглашающего жеста у него по позвоночнику побежали мурашки. Он наклонился, их поцелуй был полон обреченной решимости. Настя не протестовала ни его вторжению, ни напору. Он провел руками по спине и сжал ягодицы, она тут же, обхватила ногами его талию. В голове послышалось низкое гудение, словно кто-то тронул гитарную струну. Макс невнятно зарычал, подхватил девушку, развернулся. Настя коснулась губами шеи, и он, сделав пару шагов, едва не споткнулся о валяющийся на полу матрац, не сразу вспомнив, что сам же все и поскидывал буквально минуту назад. Впрочем, какая разница, она же не в Императорский отель пришла.
Он опустился на колени, Лисицына засмеялась, и этот звук бархатом коснулся кожи и растекся по телу тягучим предвкушением. Лиса разжала руки и соскользнула на матрац со сбившимся бельем. Макс провел ладонями по стройным бедрам, поднялся выше, пальцы наткнулись на ряд пуговиц, и он дернул ткань в стороны. Раздался треск, и он смог наконец ощутить ее по-настоящему. Почувствовать прикосновение к коже, теплой, гладкой, вздрагивающей от каждого касания.
На секунду он оторвался от ее тела, в нетерпении стащил и отбросил рубашку, расстегнул ремень. Лиса засмеялась снова, он услышал шорох ткани, когда она избавлялась от одежды.
Это было время смеха, быстро перешедшего в стоны, время прикосновений, переходящих в обжигающие поцелуи, когда он снова склонился над ней, когда между ними не осталось преград. Время движения и время покоя. Они не думали, они действовали. Парень и девушка, давно тянувшиеся друг к другу, в этот миг стали чем-то целым, чем-то значимым друг для друга.
Настя тоненько вскрикнула, отзываясь на его движение, на малейшее изменение ритма, на каждый задержанный вдох. Все было так стремительно, что ему казалось, будто он не в состоянии прочувствовать каждую секунду, каждый миг, который хочется задержать, продлить чувство, похожее на исступление. Но это, наверное, было невозможно. Не сейчас. В самый первый, самый сладкий раз.
Ногти впились ему в спину, и удовольствие, зародившееся в ее теле, ударило по нему и прокатилось от макушки до пяток, стирая мысли, оставляя лишь чистое ощущение пустоты и покоя.
Лиса сдержала обещание, жалеть ему не пришлось. Ни сейчас, ни потом, когда белье вернулось на узкую односпальную кровать, когда упавшая, но не разбившаяся лампа снова заняла место на столе, отбрасывая тусклый свет на часть комнаты. Настя в черной рубашке сидела на скомканном одеяле и водила пальцем по его спине. Легкое, как перышко, касание вдоль одного рубца к другому. Пальцы задели край казавшейся грубой повязки. Злость, клокотавшая в нем, исчезла, и пришло понимание. Его никто не собирался казнить, пусть исход выглядел неотвратимым. Никто не придет и не заставит отдать силу. Он должен будет сделать это сам. У него есть время, не так много, но есть. Он выпутается, должен. Во всяком случае, попытается.
Он рассмеялся, представляя, сколько псионников до него рассуждали так же и закончили свои дни под капельницей, не узнавая ни родных, ни друзей, ни себя.
– Что смешного? – спросила Настя.
– Ничего, – он перевернулся на спину и взял ее лицо в ладони, – ничего, о чем стоило бы говорить.
– Почему? – она улыбнулась. – Я хочу поговорить. Расскажешь, откуда у тебя эти шрамы?
– Легко, – он притянул ее к себе и поцеловал. – Откровенность за откровенность: замысел Лисицыных в обмен на историю шрамов. Годится?
Девушка чуть напряглась, отстраняясь.
– Максим, – она закусила губу. – Я не могу. Я вышла из игры, но Калес – моя семья. А семью не предают.
Он смотрел в умоляющие карие глаза, чувствуя, как где-то в груди зарождается холод. Он вспомнил, где слышал это слова раньше.
