Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
Дурные свидетели, по юридической теории, бывают двух родов: свидетели упрямые, от которых с трудом добьешься какого-нибудь звука, и свидетели запальчивые, обнаруживающие неуместную страсть к словоохотливости. М‑р Винкель, смотря по обстоятельствам, мог принадлежать к обоим разрядам. Функи не понимал этого.
– Я пойду дальше, сэр, – продолжал м‑р Функи чрезвычайно ласковым и одобрительным тоном. – Случалось-ли вам из отношений м‑ра Пикквика к женскому полу выводить заключение, что он, по какому бы то ни было поводу, одобрял женитьбу стариков?
– Никогда, никогда! – отвечал м‑р Винкель.
– Как он вообще обходится с женщинами?
– Учтиво, учтиво.
– Но эта учтивость противоречит-ли в нем степенности человека, достигшего в своем возрасте до преклонных лет?
– Нет, не противоречит. нисколько.
– Стало быть, вы хотите сказать, что м‑р Пикквик обходится с женщинами, как отец со своими дочерьми?
– Именно так. Как отец со своими дочерьми?
– И вы никогда в сношениях его с ними не замечали никакого предосудительного поступка? – сказал м‑р Функи, готовясь уже сесть на свое место, потому что сержант Сноббин сильно начинал хмуриться при этих вопросах.
– Ни… ни… никогда, – отвечал заикаясь м‑р Винкель, – кроме разве одного незначительного случая, который, впрочем, легко можно объяснить столкновением непредвиденных обстоятельств.
По свойству всех этих вопросов, не имевших прямой связи с сущностью дела, сержант Бузфуц имел полное право остановить и свидетеля, и допросчика при самом начале вторичного допроса; но он этого не сделал, рассчитывая весьма основательно, что словоохотливость Винкеля может быть полезною для его целей. Лишь только последние слова сорвались с языка неосторожного свидетеля, м‑р Функи опрометью бросился к адвокатской скамейке, и сержант Сноббин приказал Винкелю сойти со ступеней свидетельской ложи, что он и поспешил выполнить с полною готовностью; но в ту самую пору, как м‑р Винкель был уже на последней ступени, сержант Бузфуц круто повернул его назад.
– Остановитесь, м‑р Винкель, остановитесь, – сказал сержант Бузфуц. – Милорд, не угодно-ли вам спросить этого господина, что собственно разумеет он под тем незначительным случаем, который, по его словам, делает в известной степени предосудительными отношения старого Пикквика к женскому полу?
– Вы слышите, милостивый государь, чего требует от вас ученый друг мой? – сказал вице-президент, обращаясь к несчастному м‑ру Винкелю, трепещущему и бледному, как смерть.
– Благоволите, сэр, изложить подробности этого незначительного случая.
– Милорд, – сказал м‑р Винкель, – мне… я… да… мне бы не хотелось, милорд…
– Очень может быть, но вы должны, сэр, – отвечал судья повелительным тоном.
И среди глубокого безмолвия, водворившегося в судебной палате, м‑р Винкель, объясняя незначительный случай, рассказал со всеми подробностями, как почтенный старец, годившийся ему в отцы, забрался ночью в спальню незамужней леди, потерявшей по этому поводу своего жениха, и как по тому же самому поводу он, Пикквик и все его друзья были представлены перед грозные очи м‑ра Нупкинса, городского мэра в Ипсвиче.
– Оставьте свидетельскую ложу, сэр, – сказал сержант Сноббин.
Быстро оставил ложу м‑р Винкель и еще быстрее побежал в гостиницу «Коршуна и Джоржа», где, через несколько часов, трактирный слуга нашел его в самой печальной и безотрадной позе: несчастный лежал на кушетке, схоронив свою голову между подушками, и страшные стоны вырывались из его груди!
Треси Топман и Август Снодграс, потребованные к допросу, подтвердили во всей силе свидетельство своего несчастного друга, после чего скорбь и тоска овладели их чувствительными сердцами.
Возвели на верхнюю ступень Сусанну Сандерс, и допросили ее: сперва сержант Бузфуц, потом вторично сержант Сноббин. Результаты оказались удовлетворительные, Сусанна Сандерс говорила всегда и верила душевно, что м‑р Пикквик женится на м‑с Бардль. Знала, что, после июльского обморока, это дело считали решенным на их улице, и последнему мальчишке было известно, что скоро будет свадьба. Слышала это собственными ушами от м‑с Модбери, содержательницы катка, и от м‑с Бонкин, привилегированной прачки. Слышала также, как м‑р Пикквик спрашивал малютку, желает-ли он иметь другого отца. Заподлинно не знала, что м‑с Бардль стояла в ту пору на короткой ноге с булочником на Гозуэлльской улице, но знала наверное, что булочник тогда был холостой человек, a теперь женат. Не могла объявить под присягой, что м‑с Бардль была тогда влюблена в этого булочника, но думала, однако ж, что сам булочник не был влюблен в м‑с Бардль, иначе он женился бы на ней. Была уверена, что м‑с Бардль лишилась чувств в июльское утро оттого, что м‑р Пикквик просил ее назначить день свадьбы. Знала, что и сама она, Сусанна Сандерс, упала в глубокий обморок, когда м‑р Сандерс, в качестве жениха, попросил ее о назначении этого дня, и верила сердечно, что всякая порядочная женщина с душой и сердцем непременно должна при таких обстоятельствах падать в обморок. Слышала, что м‑р Пикквик гладил малютку по головке, дарил ему деньги и принимал деятельное участие в его детских забавах.
Допрошенная вторично, Сусанна Сандерс объявила между прочим, что м‑р Сандерс, когда был женихом, писал к ней любовные письма и она получала их, потому что все леди получают и читают любовные письма от своих женихов. Помнит очень хорошо, что при этой корреспонденции м‑р Сандерсь часто называл ее «уткой», «уточкой», «утицей», «утенком»; но знает наверное, что никогда он не называл ее ни «котлетками», ни «картофельным соусом». М‑р Сандерс очень любил уток. Если б он также любил котлетки или соус под картофелем, очень может статься, что он употребил бы в своих письмах эти названия для выражения особенной нежности к своей невесте.
Наконец, сержант Бузфуц поднялся со своего места с торжественною важностью и провозгласил громогласно:
– Потребовать Самуэля Уэллера!
Но не было никакой надобности в формальном требовании Самуэля. Лишь только произнесли его имя, он храбро взбежал на ступени свидетельской ложи, положил свою шляпу на пол, облокотился руками на перила, бросил орлиный взгляд на присяжных, подмигнул на сержанта Бузфуца и весело взглянул на вице-президента Стерлейха.
– Как ваша фамилия, сэр? – спросил вице-президент Стерлейх.
– Самуэль Уэллер, милорд.
– Одно «Л» или два?
– Пожалуй, хоть и три, как вздумается вашей чести, милорд, – отвечал Самуэль, – сам я, с вашего позволения, всегда пишу два «Л», так что и выходит – Уэллллерр – Самуэль Уэллер, милорд.
– Браво, Самми, браво, друг мой! – закричал изо всей силы чей-то голос из галлереи, – пишите двойное «люди», милорд, двойное «люди»!
– Кто там смеет кричать? – сказал вице-президент, обращая глаза кверху. – Докладчик!
– Что угодно вашей чести? – откликнулся ближайший докладчик.
– Приведите ко мне этого невежу.
– Слушаю, милорд.
Но докладчик не нашел и, следовательно, никого не мог представить перед глаза раздраженного судьи. Задыхаясь от негодования, вице-президент обратился к Самуэлю и спросил:
– Знаете-ли вы, сэр, кто это кричал?
– Думать надобно, милорд, что это мой родитель.
– Видите-ли вы его теперь?
– Нет, милорд, не вижу, – отвечал Самуэль, пристально устремив свои глаза на потолочное окно судебной залы.
– Если б вы могли указать, я бы приказал посадить его под арест, – заметил вице-президент.
Самуэль поклонился в знак благодарности за снисхождение к его отцу и весело подмигнул на сержанта Бузфуца.
– Ну, м‑р Уэллер, – сказал сержант Бузфуц.
– Ну, сэр, – отвечал Самуэль.
– Вы, если не ошибаюсь, состоите на службе у м‑ра Пикквика, – ответчика по этому делу. Говорите, м‑р Уэллер, говорите.
– И буду говорить, сколько вам угодно, сэр, – сказал Самуэль, – я подлинно состою на службе у этого джентльмена, и могу уверить, что это – отличная служба.
– Дела мало, денег пропасть, не так ли, м‑р Уэллер? – сказал сержант Бузфуц веселым тоном.
– Да таки нешто, сэр, есть и деньжонки, как говаривал один прохвост после того, как ему влепили в спину триста пятьдесят палок.
– Нам нет надобности до прохвостов или до кого бы то ни было, с кем вы знакомы, – перебил вице-президент Стерлейх, – это не относится к делу.
– Очень хорошо, милорд, очень хорошо, отвечал Самуэль.
– Не помните-ли вы каких-нибудь особенных происшествий, случившихся в то самое утро, когда вы только что поступили в услужение к этому джентльмену? – спросил сержант Бузфуц.
– Как не помнить, сэр! Очень помню, – отвечал Самуэль.
– Потрудитесь рассказать о них господам присяжным.
– Извольте прислушать, господа присяжные, – сказал Самуэль. – В тот самый день, как я поступил в услужение к м‑ру Пикквику, для меня был куплен новый фрак со светлыми пуговицами и чудесная пуховая шляпа, которую, впрочем, я уже износил; и если вы, господа присяжные, возьмете в рассчеть, что до той поры фрачишка был у меня старенький, шляпенка ледащая, дырявая, как вентилятор, то можете представить, как я был тогда благодарен м‑ру Пикквику. Это было самое важное и необыкновенное происшествие, случившееся в тот день.
Все захохотали. Вице-президент Стерлейх нахмурил брови и сказал сердитым тоном:
– Советую вам быть осторожнее, сэр.
– Вот это же самое говорил мне и м‑р Пикквик, когда снабдил меня новым платьем. «Будьте, говорит, осторожнее, Самуэль, не то платье скоро износится». И я, действительно, был осторожен, милорд, потому что родитель приучиль меня с издетства слушаться благих советов.
Вице-президент пристально и сурово посмотрел минуты две на Самуэля: но черты его лица были так спокойны, ясны, и обличали такую младенческую кротость, что м‑р Стерлейх не сказал ничего и только махнул рукою в знак того, что допрос может быть возобновлен.
– Хотите-ли вы сказать, м‑р Уэллер, – начал сержант Бузфуц, сложив руки на груди и бросив многозначительный взгляд на присяжных, – хотите-ли вы сказать, что вы не заметили никаких особенных обстоятельств, сопровождавших обморок м‑с Бардль в ту пору, как она лежала на руках вашего господина?
– Ничего не заметил, сэр, да и не мог заметить. Я стоял в коридоре до тех пор, пока не потребовали меня в комнату, и когда я вошел, старухи уже не было там.
– Послушайте, сэр Уэллер, – сказал сержант Бузфуц, обмакивая перо в чернильницу с тем, чтобы запугать Самуэля, который должен был увидеть, что ответы его будут записаны слово в слово, – вы были в коридоре, и, однако ж, говорите, что не видели ничего, что было впереди. Сколько у вас глаз, м‑р Уэллер?
– Два только, сэр, два человеческих глаза. Если бы это были микроскопы, увеличивающие предметы во сто миллионов раз, тогда, быть может, я увидел бы что-нибудь через доски, кирпич и штукатурку; но при двух обыкновенных глазах, сэр, зрение мое ограничено, сэр.
Зрители захохотали, вице-президент улыбнулся, сержант Бузфуц сделал преглупейшую мину, Самуэль Уэллер продолжал стоять спокойно, бросая на всех самые светлые взгляды. Последовала кратковременная консультация с господами Додсоном и Фоггом, и потом сержант Бузфуц, подойдя к свидетельской ложе, сказал:
– Ну, м‑р Уэллер, я намерен теперь, с вашего позволения, предложить вам вопрос относительно другого пункта.
– Позволяю, сэр, позволяю! Можете спрашивать, сколько угодно, – отвечал Самуэль веселым и добродушным тоном.
– Помните-ли вы, м‑р Уэллер, как вы приходили в дом м‑с Бардль вечером в конце прошлого ноября?
– Помню, сэр, очень хорошо.
– А! Так вы помните это, м‑р Уэллер, даже очень хорошо, – сказал сержант Бузфуц, начиная, по-видимому, выходить из своего затруднительного положения. – Теперь, авось, мы добьемся от вас чего-нибудь.
– Как не добиться, сэр. Добьетесь всего, что вам угодно.
Присяжные переглянулись: зрители захохотали.
– Вы приходили, конечно, потолковать с м‑с Бардль насчет этого процесса: не так ли, м‑р Уэллер, а? – сказал сержант Бузфуц, озираясь на присяжных.
– Я приходил собственно за тем, чтобы внести квартирные деньги; но вы угадали, сэр, что мы таки, нешто, потолковали малую толику насчет этого дельца.
– А! так вы потолковали? – сказал сержант Сноббин с просиявшим лицом, обнаруживая очевидную надежду дойти до важнейших открытий. – Как же вы потолковали? Не угодно-ли вам объяснить это господам присяжным?
– От всего моего сердца и от всей души, сэр, – отвечал Самуэль. – Прежде всего надобно вам доложить, господа присяжные, что м‑с Бардль – старуха разухабистая….
– Что вы под этим разумеете, сэр?
– Что она – дама почтенная во всех отношениях и гостеприимная до такой степени, что на ту пору собственными руками поднесла мне рюмку настойки. У ней были тогда в гостях вот эти две почтенные женщины, что говорили недавно здесь, как свидетельницы в этом деле. М‑с Бардль сказала, какие хитрые вещи готовились устроить на четырнадцатое февраля господа Додсон и Фоггь, и все они чрезвычайно удивлялись необыкновенному благоразумию вот этих двух джентльменов, которые сидят здесь на этой скамейке, недалеко от вас, господа присяжные.
Взоры всей публики обратились на господ Додсона и Фогга.
– Итак, все эти дамы, как вы говорите, удивлялись необыкновенной честности господ Додсона и Фогга, – сказал м‑р Бузфуц. – Продолжайте, сэр.
– Они восхищались также необыкновенным великодушием господ Додсона и Фогга, потому что эти господа не потребовали никакого предварительного вознаграждения за свои хлопоты, рассчитывая, что м‑с Бардль отблагодарит их с лихвой, когда они вытянут денежки из кармана м‑ра Пикквика.
При этом неожиданном ответе зрители снова засмеялись. Додсон и Фогг торопливо подошли к сержанту Бузфуцу и шепнули ему что-то на ухо.
– Ваша правда, господа, ваша правда, – громко сказал сержант Бузфуц, стараясь принять спокойный вид. – Милорд, непроницаемая глупость этого свидетеля отнимает всякую надежду уяснить через него сущность нашего дела. Я не стану больше беспокоить господ присяжных предложением ему бесполезных вопросов. – Сэр, можете удалиться на свое место.
– Господа, не угодно-ли кому-нибудь из вас допросить меня вторично? – спросил Самуэль, приподнимая свою шляпу.
– Нет, м‑р Уэллер, покорно вас благодарю, – сказал сержант Сноббин, улыбаясь.
– Сойдите с этого места, – сказал сержант Бузфуц, нетерпеливо махнув рукою.
Самуэль ушел, радуясь душевно, что он успел поддедюлить господ Додсона и Фогга, сколько это возможно было при его положении и средствах. Не сказать ничего о м‑ре Пикквике и повредить разухабистой старухе – вот все, что имел он в виду, приготовляясь быть свидетелем в этом деле.
– Милорд, – сказал сержант Сноббин, – я не имею никаких возражений против того, что клиент мой, м‑р Пикквик, владеет независимым состоянием и не состоит на действительной службе.
– Очень хорошо, – сказал сержант Бузфуц, – мы внесем это в протокол.
Затем сержант Сноббин, обращаясь к присяжным, начал свою великолепную речь в защиту ответчика. Долго и красноречиво говорил он, изображая самыми яркими красками добродетели великого человека и заслуги его в ученом мире; но мы не считаем нужным приводить здесь буквально эту речь, так как читатели наши уже имеют, конечно, самое высокое понятие о нравственных и умственных достоинствах президента Пикквикского клуба. Оратор изъяснил с удовлетворительной отчетливостью, что записки м‑ра Пикквика к вдове Бардль, не заключая никакого аллегорического смысла, имели только непосредственное отношение к его обедам и хозяйственным распоряжениям в его спальне. Словом, м‑р сержант Сноббин сделал все, что мог, в пользу великого человека.
Наконец, вице-президент Стерлейх произнес, в назидание присяжных, краткую, но сильную и выразительную речь, увещевая их действовать в настоящем случае по долгу совести и чести. Вот сущность этой речи:
«Милостивые государи, если вдова Бардль не виновата, то не подлежит никакому сомнению, что виноват старик Пикквик, и если, напротив, Пикквик не виноват, то вся вина должна падать на вдову Бардль. Вы слышали показания, отобранные от Елизаветы Клоппинс: можете им верить, если они удовлетворительны, и можете не верить, как скоро находите их неудовлетворительными. Если обещание вступить в законный брак действительно было нарушено, то вы можете, милостивые государи, подвергнуть нарушителя взысканию законных проторей и неустойки; если же, напротив, окажется, что ответчик не давал такого обещания, вы можете, по благоусмотрению, освободить его от всяких проторей и от всякой неустойки. Во всяком случае, я убежден, милостивые государи, что, произнося свой приговор, вы будете действовать по долгу совести и чести.»
Затем, как и следует, присяжных заперли в их особенной комнате, где они должны были, после предварительных обсуждений, решить дело единодушно и единогласно. Вице-президент, между тем, удалился в свою особенную комнату, чтоб освежить себя на досуге бараньими котлетами и стаканом ост-индской мадеры.
Минут через двадцать мучительного ожидания присяжные снова воротились в залу и вслед за ними вошел господин вице-президент Стерлейх. М‑р Пикквик надел очки и устремил тревожный взгляд на старшину.
– Господа, – сказал вице-президент, – все-ли вы поступали единодушно при составлении окончательного приговора?
– Все, – отвечал старшина.
– Кого же вы обвинили, господа: просительницу или ответчика?
– Ответчика.
– Сколько должен он внести Бардль?
– Семьсот пятьдесят фунтов.
М‑р Пикквик неистово сдернул очки со своего носа, вытер стекла и положил их в карман. Затем, надевая довольно медленно свои лайковые перчатки, он машинально последовал за Перкером из судебной палаты.
На минуту они остановились в боковой комнате, где Перкер должен был расплатиться за судебные издержки. Здесь м‑р Пикквик соединился со своими друзьями, и здесь также глаза его наткнулись на господ Додсона и Фогга, потиравших свои руки от душевного восторга.
– Ну, господа, – сказал м‑р Пикквик.
– Ну, сэр, – отозвался Додсон за себя и своего товарища.
– Вы, конечно, уверены, господа, что я заплачу эти деньги: – так ли? – сказал м‑р Пикквик.
Фогг отвечал, что это очень вероятно; Додсон улыбнулся и прибавил, что они могут их вытребовать через суд.
– Вы можете судить меня тысячу лет сряду, господа Додсон и Фогг, – сказал м‑р Пикквик с необыкновенною запальчивостью, – но вам не вытащить из моего кармана ни одного фартинга, хотя бы мне пришлось целую жизнь просидеть в тюрьме.
– Ха, ха, ха! – закатился Додсон. – Это мы увидим, сэр, увидим!
– Хи, хи, хи! – залился м‑р Фоггь. – Нельзя-ли вам, м‑р Пикквик, немножко поубавить своей храбрости?
Остолбенелый и безмолвный от сильнейшего негодования, Пикквик позволил себя, без малейшего сопротивления, увести к воротам, где дожидался его Самуэль Уэллер у наемной кареты.
Лишь только м‑р Уэллер откинул подножки и приготовился сам вспрыгнуть на козлы, как чья-то рука слегка ударила его по плечу: он оглянулся и увидел перед собой своего почтенного родителя, который только-что вышел из суда. Старец был пасмурен, угрюм, и на лице его выразилась глубокая, душевная скорбь, когда он проговорил густым басом:
– Я заранее знал и чувствовал, какую механику собирались подсмолить эти сутяги. Эх, Самми, Самми, почему бы тебе не навести на разум своего доброго старшину! В одном только alibi было его спасенье!
Глава XXXV
Мистер Пикквик, по зрелом размышлении, предпринимает путешествие в Бат.
На другой день после окончательного приговора, произнесенного судом присяжных, в лондонскую квартиру президента Пикквикского клуба вошел его маленький адвокат, м‑р Перкер, и, после обычных приветствий, беседа между ними началась следующим образом:
– Что вы думаете, почтеннейший? – спросил м‑р Перкер.
– Ничего особенного; вам известен мой образ мыслей, – отвечаль м‑р Пикквик.
– И вы точно думаете, – положительно и серьезно, не платить им за эти протори и убытки?
– Ни одного пенни, ни полпенни, – сказал м‑р Пикквик твердым и решительным голосом, – да, ни полпенни!
– Вот это, судари мои, значит действовать по принятому правилу, или по принципу, как говаривал один заимодавец, когда, бывало, просили его возобновить отсрочку платежа, – заметил м‑р Уэллер, убиравший после завтрака посуду со стола.
– Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – вы хорошо сделаете, если уйдете вниз.
– Слушаю, сэр, – отвечал м‑р Уэллер.
И, повинуясь полученному приказанию, он исчез.
– Нет, Перкер, нет, – сказал м‑р Пикквик с расстановкой и делая ударение на каждом слове, – друзья мои старались отвратить меня от этого намерения, но без всякого успеха: моя воля неизменна. Я стану заниматься своими обычными делами до тех пор, пока юридические враги мои не возобновят законным образом этого процесса, и, если у них достанет бессовестности воспользоваться своими правами, я пойду в тюрьму без сопротивления и с веселым духом. Когда они могут сделать это?
– Они могут подать на вас просьбу о законном взыскании всех этих проторей и убытков в следующее юридическое заседание, почтеннейший, – отвечал м‑р Перкер. – Это будет ровно через два месяца, почтеннейший.
– Очень хорошо, – сказал м‑р Пикквик. – Так до того времени, Перкер, прошу вас больше не упоминать мне об этом деле. Мои ученые наблюдения могут продолжаться безостановочно, и теперь – вот в чем вопрос, – продолжал великий человек, бросая на своих друзей добродушный взгляд, при чем глаза его заискрились таким блеском, которого не могли даже затемнить или прикрыть его очки, – куда мы поедем, господа?
М‑р Топман и м‑р Снодграс, пораженные необыкновенным мужеством своего президента, не произнесли никакого ответа и стояли безмолвно среди комнаты с понурыми головами. М‑р Винкель еще не успел собраться с духом после достопамятных происшествий вчерашнего дня и был неспособен подать голос в ученом деле. М‑р Пикквик напрасно ждал ответа.
– Выходит, стало быть, – сказал он после продолжительной паузы, – что я сам должен назначить место для будущих наших наблюдений.
– Едем в Бат, господа. Кажется, еще никто из нас не был в Бате.
Не был никто, и это предложение, встретившее сильного ходатая в м‑ре Перкере, было принято единодушно. Перкер основательно рассчитывал, что м‑р Пикквик, развлеченный переменами и веселой жизнью, будет, вероятно, рассудительнее смотреть на последствия своего упорства и утратит желание сидеть в тюрьме. Самуэль был немедленно отправлен в погреб «Белой лошади» с поручением взять пять мест на следующий день в дилижансе, который должен отправиться утром в половине восьмого.
Было только два места внутри кареты и три на империале дилижанса. М‑р Уэллер подписался на все эти места и, разменявшись несколькими остроумными комплиментами с конторщиком по поводу оловянной полкроны, полученной от него в сдачу, ушел обратно в гостиницу Коршуна и Джорджа, где ожидали его весьма серьезные занятия, в которые он и был углублен весь остаток этого дня. Он укладывал фраки, белье, сюртуки, стараясь по возможности сообщить им наименьший объем и придумывая разные, более или менее замысловатые, способы для укрепления верхней крышки сундука, у которого не было ни петли, ни замка.
Утро на другой день было мокрое, туманное, сырое и, следовательно, весьма неблагоприятное для путешествия. Лошади почтовых экипажей, тянувшихся по городу, дымились таким образом, что пассажиров на империале совсем не было видно. Продавцы и разносчики газет промокли до костей и, по-видимому, заплесневели со своим товаром; капли дождя струились с клеенчатых шляп апельсинщиков и яблочников, когда они просовывали свои головы в окна экипажей; евреи с отчаянием ходили взад и вперед, складывая перочинные ножички, которых никто не покупал; мальчики с карманными книгами спешили упрятать их в свои карманы; грецкие губки и коробки с карандашами превратились в москательный товар, неудобный для продажи.
Оставив Самуэля высвобождать свой багаж из рук семи или восьми носильщиков, бросившихся на него с жадностью в ту минуту, когда кабриолет остановился у ворот конторы дилижансов, м‑р Пикквик и его друзья, приехавшие двадцатью минутами ранее назначенного срока, отправились в общую залу; где, как известно, путешественники проводят самые приятные минуты перед своим отъездом.
Общая зала при погребе «Белой лошади» не представляет, однако ж, тех удобств, на которые в праве рассчитывать всякий джентльмен, собравшийся в дорогу. Это довольно большая и совершенно невзрачная комната, с большою кухонною печью вместо камина, подле которой во всякое время стоят кочерга, лопата и огромные щипцы. Комната разделена на отдельные каморки в угоду путешественникам, любящим уединение, и снабжена стенными часами, зеркалом и живым слугою, скрытым в небольшой конуре, определенной для мытья посуды.
В одной из этих каморок находился теперь суровый и усатый мужчина лет сорока пяти, с плешивым и светлым лбом и с достаточным количеством черных волос на затылке и по обеим сторонам головы. Он быль в сером фраке, застегнутом на все пуговицы, и в широкой тюленьей фуражке. При входе наших путешественников он оторвал глаза от завтрака и с большим достоинством посмотрел на м‑ра Пикквика и его друзей. Кончив этот обзор, он затянул какую-то мелодию, и его физиономия выразила совершеннейшее довольство самим собою, как будто он убедился окончательно, что никто здесь не может сравниться с его особой.
– Эй, малый! – сказал усатый джентльмен.
– Чего прикажете? – откликнулся грязнолицый малый, вынырнувший из вышеупомянутой конуры, с полотенцем в руках.
– Подать белого хлеба.
– Слушаю, сэр.
– С ветчиной и маслом.
– Сию минуту.
Усатый джентльмен затянул опять какую-то мелодию и, подойдя к камину в ожидании бутерброда, подобрал фалды фрака и устремил пристальный взор на оконечности своих сапогов.
– Интересно знать, около какого пункта в Бате останавливается этот дилижанс, – сказал м‑р Пикквик, ласково обращаясь к м‑ру Винкелю.
– Гм… ге… это что значит? – сказал незнакомец.
– Я сделал замечание своему другу, сэр, – отвечал м‑р Пикквик, изъявляя готовность вступить в разговор. – Мне хотелось знать, в каком доме Бата помещается контора здешних дилижансов. Может быть, вы это знаете, сэр?
– Разве вы едете в Бат? – спросил незнакомец.
– Да, сэр, – отвечал м‑р Пикквик.
– A эти джентльмены?
– И эти джентльмены.
– Не внутри кареты, надеюсь… будь я проклят, если все вы заберетесь в карету, – сказал незнакомец.
– Нет, сэр, не все, – отвечал м‑р Пикквик успокоительным тоном.
– Разумеется, не все, – возразил энергически усатый джентльмен. – Я взял два места. Если им вздумается втиснуть шесть человек в этот демонский ящик, где с трудом могут поместиться только четверо, я сейчас беру постшез и подаю на них жалобу. Я заплатил за свои билеты. Они не посмеют этого сделать. За ними, я знаю, водились эти вещи. Я знаю, что они делают это каждый день; но теперь этого не будет. Не позволю. Не потерплю. Кто знает меня лучше, тот понимает, как вести со мной дела. Я их проучу.
Запальчивый джентльмен дернул изо всей силы сонетку и, когда явился слуга, сказал, чтоб бутерброд был подан через несколько секунд или он проучит их всех.
– Позвольте вам заметить, – сказал м‑р Пикквик, – что вы беспокоитесь совершенно напрасно… то-есть без достаточного повода, сэр, и без основательной причины, сэр. Я взял только два места в карете, для двух персон.
– Очень рад это слышать, – сказал запальчивый джентльмен. – Беру назад свои выражения. Хорошо, что вы объяснились. Вот моя карточка. Позвольте познакомиться с вами.
– С большим удовольствием, сэр, – отвечал м‑р Пикквик. – Мы путешествуем вместе и, я надеюсь, не станем скучать обществом друг друга.
– Я тоже надеюсь, – сказал запальчивый джентльмен, – я уверен в этом. Ваши физиономии мне нравятся. Ваши руки, господа. Познакомьтесь со мной.
Размен дружеских приветствий, как водится, последовал за этой грациозной речью, и запальчивый джентльмен, продолжая выстреливать своими лаконическими сентенциями, известил наших путешественников, что фамилия его – Даулер и что он едет в Бат для собственного удовольствия. Был прежде в военной службе. Теперь в отставке. Живет истинным джентльменом на собственном иждивении. Знаменитая особа, для которой взято второе место в карете, есть м‑с Даулер, его благородная супруга.
– Прекрасная женщина, – сказал м‑р Даулер. – Я горжусь ею. На это есть особая причина.
– Я буду, конечно, иметь удовольствие судить о достоинствах м‑с Даулер, – сказал м‑р Пикквик, улыбаясь.
– Будете, – отвечал Даулер. – Она познакомится с вами, станет уважать вас. Волочился за ней под влиянием необыкновенных обстоятельств. Приступом взял. Вот как. Увидел ее – полюбил… предложил – отказала. – «Вы любите другого?» – Избавьте меня от объяснений. – «Я знаю его?» – Знаете. – «Очень хорошо: если он останется здесь, я сдеру с него кожу.»
– Ах, Боже мой! – невольно воскликнул м‑р Пикквик.
– И вы действительно содрали кожу? – спросил м‑р Винкель, побледневший от страха.
– Я написал ему записку. Сказал, что обстоятельства критические. Шутить нечего. И точно, здесь было не до шутки.
– Конечно, – подтвердил м‑р Винкель.
– Я сказал, что дал себе честное слово ободрать его. Дело шло о моей чести. Отступать было поздно. Как честный человек, я был обязан сдержать слово. Жалел о необходимости, но иначе поступать было невозможно. Он убедился и понял, что правила службы неизменны. Он убежал. Я женился. Вот и дилижанс. Вон её голова.
Говоря это, м‑р Даулер указал на подъезжавший экипаж, откуда из открытого окна выглядывала хорошенькая головка в голубой шляпке, отыскивая, вероятно, самого запальчивого джентльмена. М‑р Даулер расплатился с буфетчиком и выбежал в своей тюленьей фуражке, с сюртуком и шинелью под мышкой. М‑р Пикквик и его друзья поспешили занять свои места.
М‑р Топман и м‑р Снодграс поместились на задней стороне империала; м‑р Винкель сел в карете, и, когда м‑р Пикквик хотел последовать за ним, Самуэль Уэллер, испуганный и встревоженный, подбежал к своему господину с видом глубочайшей тайны и шепнул ему что-то на ухо.
– Что с вами, Самуэль? – сказал м‑р Пикквик.
– Престранный вояж, сэр, они устроили для вас, – отвечал Самуэль.
– Что? – с беспокойством спросил м‑р Пикквик.
– A вот, взгляните-ка сюда, сэр, – отвечал Самуэль. – Содержатель этого дилижанса вздумал сыграть с вами пребезстыдную шутку.
– Что вы хотите этим сказать? Разве наши имена не записаны в дорожной карте?
– Не только в дорожной карте, сэр, – отвечал Самуэль, – но одно из этих имен им вздумалось нарисовать на дверцах дилижанса.
Говоря это, Самуэль указал на ту часть экипажа, где обыкновенно означается фамилия его владельца, и ученый муж, к великому изумлению, увидел свое собственное имя, нарисованное огромными золотыми буквами.
