Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
Все это время Боб Сойер неугомонно толкал м‑ра Бена Аллена, поощряя его сказать что-нибудь с своей стороны в защиту правого дела. На этом основании Бен Аллен, без всяких предварительных соображений, вдруг разразился краткою, но сильно патетическою речью:
– Сэр! – воскликнул м‑р Бен Аллен, раскрыв свои мутные глаза на старого джентльмена и размахивая вверх и вниз своею правою рукою, – сэр, стыдитесь самих себя… стыдитесь этих стен, сэр!
– Как брат жены моего сына, вы, конечно, превосходный судья в этом деле, – отвечал м‑р Винкель старший. – Довольно об этом. Прошу вас не возражать, м‑р Пикквик. Прощайте, господа.
С этими словами старичок взял свечу и, отворив дверь, учтиво попросил гостей освободить его от дальнейших переговоров.
– Вы станете жалеть об этом, – сказал м‑р Пикквик, с трудом удерживая порывы своего негодования.
– Это мы увидим, – отвечал спокойно м‑р Винкель старший. – Еще раз, господа, желаю вам спокойной ночи.
М‑р Пикквик пошел на улицу сердитой стопой, в сопровождении м‑ра Боба Сойера, совершенно оглушенного непреклонно строгим решением старого джентльмена. За ними покатилась шляпа Бена Аллена, и через минуту сам Бен Аллен появился на лестничной ступени у подъезда. Все три джентльмена хранили глубокое молчание во всю дорогу и, не поужинав, разошлись в гостинице по своим спальням. Углубляясь на досуге в сущность и вероятные последствия своего визита, м‑р Пикквик скоро пришел к заключению, что ему никак не следовало отваживаться на эту поездку, не собрав наперед отчетливых сведений о характере м‑ра Винкеля старшего, который оказался в такой ужасной степени деловым человеком.
Глава L
Мистер Пикквик встречает одного из своих старых знакомых, и этому счастливому обстоятельству читатель обязан поразительно интересными подробностями относительно двух великих людей, могущественных и славных в литературном мире.
М‑р Пикквик проснулся, по обыкновению, в восемь часов. Наступившее утро всего менее могло рассеять в душе великого человека неприятные впечатления, произведенные неожиданными последствиями вчерашнего визита. Небо было пасмурно и мрачно, воздух затхл и сыр, улицы мокры и грязны. Дым лениво выходил из труб, как будто у него не хватило храбрости подняться к облакам; дождь капал медленно и вяло, как будто не смея превратиться в ливень. Боевой петух на трактирном дворе, лишенный всех признаков своего обычного одушевления, печально покачивался на одной ножке в уединенном углу; осел, понурив голову, расхаживал в созерцательном расположении духа, как будто в глупой голове его мелькала мысль о самоубийстве. На улице, кроме зонтиков, не было видно никакого предмета, и ничего не слышалось, кроме падения дождевых капель.
Завтрак был очень скучен, и разговор между нашими путешественниками вовсе не клеился. Даже м‑р Боб Сойер живо чувствовал на себе одуряющее влияние погоды. Он был теперь, по его собственному выражению, «сбит с панталыка». М‑р Пикквик и Бен Аллен были тоже не в своей тарелке.
В тоскливом ожидании лучшей погоды, путешественники перечитали последний нумер лондонской вечерней газеты от первой строки до последней, перетоптали ковер в своей комнате от первого до последнего рисунка, повысмотрели все картины на стенах и перепробовали, без малейшего успеха, все предметы для разговора. Наконец, м‑р Пикквик, дождавшись полудня и не видя никакой перемены к лучшему, позвонил и отдал приказание закладывать лошадей.
Заложили и поехали. Дождь полил сильнее, слякоть по дороге увеличивалась с каждою минутой, и огромные куски грязи летели беспрепятственно в открытые окна экипажа, так что пассажирам во внутренности кареты было почти столько же неловко, как и тем, которые по-прежнему поместились на запятках. При всем том, в самом движении и живом сознании чувства деятельности заключалось уже бесконечное превосходство перед скучным и томительным бездействием в скучной комнате, откуда, без всякой цели и намерения, приходилось смотреть на скучную улицу и дождевые капли. Оживленные путешественники не могли понять, зачем и отчего они так долго отсрочивали свою поездку.
Когда они остановились в Ковентри на первой станции, пар от лошадей поднялся такими густыми облаками, что затмил совершенно станционного смотрителя, и путешественники слышали только его громкий голос, выходивший из тумана. Он говорил, что человеколюбивое общество[30], при первой раздаче премий, должно непременно наградить его первою золотою медалью вследствие того, что у него достало храбрости снять шляпу с ямщика, иначе этот парень неизбежно должен был бы утонуть, так как вода с полей его шляпы лилась обильным потоком на рукава его, грудь и шею.
– Прекрасная погода! – сказал Боб Сойер, поднимая воротник своего пальто и закрываясь шалью.
– Чудодейственная, сэр, – подтвердил Самуэль Уэллер. – A знаете что, сэр?
– Что?
– Случалось-ли вам когда-нибудь видеть больного ямщика?
– Не припомню. A что?
– В ту пору, например, когда вы были студентом, в клинику вашу никогда не приносили больного ямщика?
– Нет, никогда.
– Я так и думал. A случалось-ли вам видеть на каком-нибудь кладбище надгробный памятник ямщику?
– Нет, не случалось.
– A мертвого ямщика видели вы когда-нибудь?
– Никогда.
– Ну, так никогда и не увидите, – отвечал Самуэль торжественным тоном. – Есть еще другой предмет, которого никогда не видал ни один человек: это, сэр, мертвый осел. Никто не видал мертвого осла, за исключением разве одного джентльмена в черных шелковых гультиках, знакомого с одной молодой женщиной, у которой был козел. Но тот осел приехал сюда из Франции, и очень могло статься, что был он не из настоящей породы.
В этих и подобных разговорах проходило время, пока, наконец, экипаж остановился в Дончорче. Здесь путешественники перекусили, переменили лошадей и отправились на следующую станцию в Девентри, откуда через несколько часов благополучно прибыли в Таучестер. Дождь, усиливаясь постепенно, не прекращался ни на одну минуту.
– Это, однако ж, из рук вон, господа! – заметил Боб Сойер, заглядывая в окно кареты, когда экипаж остановился в Таучестере, у подъезда гостиницы «Сарациновой головы». – Не мешало бы положить этому конец.
– Ах, Боже мой! – воскликнул м‑р Пикквик, открывая глаза после продолжительной дремоты. – Вы, кажется, ужасно вымокли.
– Не то чтобы ужасно, a так себе, – отвечал Боб, – дождь, кажется, не думает церемониться с нами.
Дождь струился крупными каплями с его шеи, рукавов, локтей, колен, и весь костюм м‑ра Боба, пропитанный водою, представлял подобие блестящей клеенки.
– Да, как видите, я промок порядком, хотя, может быть, не до костей, – сказал Боб, стряхивая с себя дождевые капли на подобие ньюфаундленской собаки, только что вынырнувшей из воды.
– Дальше, я думаю, нам нельзя ехать в такую позднюю пору, – сказал Бен.
– Это уж само собою разумеется, – подтвердил Самуэль Уэллер, присоединяя свои наблюдения к общему совещанию, – лошади измучатся по-пустякам, и толку не будет никакого. В этой гостинице, сэр, превосходные постели, – продолжал Самуэль, обращаясь к своему господину, – все чисто, опрятно и уютно, как нельзя больше. В полчаса, не больше, здесь могут приготовить маленький обед первейшего сорта: пару цыплят, куропаток, телячьи котлеты, французские бобы, пироги с дичью, жареный картофель на закуску. Мой совет, сэр: переночевать здесь, если вы сколько-нибудь дорожите жизнью и здоровьем.
Здесь кстати подоспел содержатель «Сарациновой головы» и вполне подтвердил показания м‑ра Уэллера относительно комфортабельности своего заведения, способного выдержать соперничество с первыми гостиницами столицы. К этому он прибавил несколько печальных догадок относительно прескверного состояния дорог и решительной невозможности добыть лошадей на следующей станции.
– К тому же, господа, вы должны взять в рассчет, что этот неугомонный дождь зарядил, по всей вероятности, на всю ночь, тогда как завтра, без сомнения, будет прекрасная погода, – заключил убедительным тоном содержатель «Сарациновой головы»
– Ну, хорошо, – сказал м‑р Пикквик, – мы переночуем. Только мне надобно послать в Лондон письмо так, чтобы завтра поутру оно могло быть доставлено по принадлежности, иначе, во что бы ни стало, мы должны ехать вперед.
Содержатель улыбнулся. Ничего, разумеется, не могло быть легче, как завернуть письмо в лист серой бумаги и отправить его или по почте, или с кондуктором вечернего дилижанса, который проедет из Бирмингэма.
– И если, сэр, вы хотите, чтобы оно было доставлено как можно скорее, вам стоит только надписать на конверте: «вручить немедленно». Или, всего лучше, извольте надписать, чтобы подателю за немедленное доставление вручили полкроны. Это уж будет верно, как нельзя больше.
– Очень хорошо, – сказал м‑р Пикквик, – в таком случае мы останемся здесь.
– Эй, Джон! – закричал содержатель одному из своих слуг. – Свечей в солнечный нумер[31]. Развести огонь в камине. Джентльмены перезябли. – Сюда пожалуйте, господа. Не беспокойтесь насчет вашего ямщика, сэр: я пришлю его, когда вам угодно будет позвонить. – Ну, Джон, пошевеливайтесь.
Принесли свечи, развели огонь, накрыли на стол, занавесы опустили, зеркала заблистали, камин запылал, и через десять минут все предметы в отведенном нумере приняли такой благообразный, праздничный вид, как будто путешественников ожидали здесь давным-давно и заранее делали всевозможные приготовления для их комфорта. Честь и слава содержателям английских гостиниц!
М‑р Пикквик сел за круглый стол и наскоро набросал несколько слов м‑ру Винкелю, извещая, что, вследствие дурной погоды, он остался переночевать на полдороге в Лондон и откладывает все дальнейшие объяснения до личного свидания. Это письмецо, завернутое в пакет, он поручил Самуэлю Уэллеру отнести в буфет.
Самуэль, как и следует, отдал его молодой леди за буфетом, погрелся у камина и уже хотел воротиться в солнечный нумер за господскими сапогами, как вдруг, заглянув случайно в полу-отворенную дверь, увидел рыжеватого джентльмена почтенных лет, обложенного огромною кипою газет, лежавших перед ним на столе. Рыжеватый джентльмен читал какую-то статью с напряженным вниманием, читал и улыбался, улыбался и вздергивал по временам свой нос, при чем все черты его лица принимали величественное выражение гордости и решительного презрения.
– Эге! – воскликнул Самуэль. – Этот господин мне что-то слишком знаком: я отлично помню и этот нос, и эту лысину, и этот знаменитый лорнет. Если он не итансвилльский забияка, так я, что называется, сам пропащий человек.
Самуэль кашлянул два или три раза, чтобы обратить на себя внимание читающего джентльмена. При этих звуках джентльмен с беспокойством поднял голову и лорнет и представил глазам постороннего наблюдателя выразительно-задумчивые черты м‑ра Потта, издателя и редактора «Итансвилльской синицы».
– Прошу извинить, сэр, – сказал Самуэль, приближаясь к нему с низким поклоном, – мой господин остановился в этой гостинице, м‑р Потт.
– Тсс, тсс! – прошипел м‑р Потт, приглашая Самуэля войти в комнату и затворяя дверь с видом таинственного ужаса и страха.
– Что такое, сэр? – спросил Самуэль, озираясь вокруг себя.
– Тут не должно ни под каким видом произносить моего имени, – отвечал м‑р Потт. – Я храню глубочайшее инкогнито.
– Зачем это, сэр?
– Это местечко – главный притон всех этих Желтых негодяев. Бешеная чернь разорвет меня в куски, если узнает, что я здесь.
– Неужели!
– Без малейшего сомнения: одно только инкогнито может упрочить мою безопасность. – Ну, теперь скажите, молодой человек, где ваш господин?
– Здесь, сэр: в солнечном нумере. Он и два приятеля остановились здесь переночевать проездом в Лондон.
– Не с ним-ли и м‑р Винкель? – спросил м‑р Потт, слегка нахмурив брови.
– Нет, сэр. М‑р Винкель живет теперь в своей семье, – отвечал Самуэль. – Он женился, сэр.
– Женился! – воскликнул Потт в порыве величайшего одушевления. Затем он приостановился, бросил мрачную улыбку и прибавил вполголоса таким тоном, в котором ясно выражалось удовольствие затаенной мести. – Поделом ему, поделом ему, поделом!
Насытив таким образом свою злобу над низверженным врагом, м‑р Потт пожелал узнать, кто были теперешние друзья м‑ра Пикквика, Синие или Желтые? Самуэль без запинки отвечал утвердительно и положительно, что оба они были Синие с ног до головы, хотя, натурально, никогда он и не думал справляться о политических мнениях господ Сойера и Аллена. Услышав такой успокоительный ответ, м‑р Потт немедленно отправился в солнечный нумер, где и был с восторгом принят м‑ром Пикквиком и его друзьями. После первых приветствий, рекомендаций и расспросов, журналист охотно согласился разделить с путешественниками их обед, заказанный в огромнейшем размере.
– A как идут дела в Итансвилле? – спросил м‑р Пикквик, когда Потт сел у камина и путешественники, сбросив мокрые сапоги, надели туфли. – «Журавль» все еще продолжает свое существование?
– Да, сэр, эта газета, к стыду человечества, все еще влачит до времени свое жалкое и унизительное существование, справедливо презираемая даже теми, которые знают о её позорном бытии, – отвечал м‑р Потт, очевидно, обрадованный тем, что вошел, наконец, в свою обычную колею. – Да, сэр, «Журавль» хрипит еще, и не только хрипит, но даже дерзновенно поднимает свою гнусную голову, забывая всякий стыд и совесть; но с некоторого времени, можно сказать, он завяз по уши в своей собственной грязи и захлебывается мутной и ядовитой влагой, которую сам же изрыгает из своей гнусной пасти.
Разразившись этими сентенциями, журналист остановился перевести дух и бросил величественный взгляд на Боба Сойера.
– Вы еще молодой человек, сэр, – заметил м‑р Потт.
М‑р Боб Сойер поклонился.
– И вы тоже, – продолжал Потт, обращаясь к м‑ру Бену Аллену.
Бен не противоречил.
– При всем том, господа, вы уже напоены и пропитаны этими синими принципами, что, конечно, делает честь и уму вашему, и сердцу. Я, с своей стороны, поклялся поддерживать эти принципы для благосостояния трех соединенных королевств, и свет знает, умею-ли я держать свою клятву.
– Я, признаться, не совсем понимаю эти вещи, – отвечал Боб Сойер: – я…
– Не Желтый, конечно, м‑р Пикквик, – прервал Потт, беспокойно повернувшись в креслах. – Приятель ваш не из Желтых, сэр?
– Нет, нет, – отвечал Боб, – я слишком пестр в настоящую минуту и, может быть, соединяю в себе самую разнообразную коллекцию цветов.
– То есть, сэр, вы еще находитесь в переходном состоянии, – подхватил м‑р Потт торжественным тоном. – Колебание вашего духа может, смотря по обстоятельствам, принести вам пользу или вред. Поэтому, сэр, я бы желал прочесть вам ряд последних моих статей, появившихся в «Итансвилльской синице». Нет никакого сомнения, что после этого чтения колебание ваше пройдет и мнения ваши, однажды навсегда, получат твердый и определенный характер.
– Я посинею, вероятно, и, может быть, даже побагровею, прежде чем вы успеете прочесть эти статьи, – отвечал Боб.
М‑р Потт искоса взглянул на Боба Сойера и потом, обращаясь к м‑ру Пикквику, сказал:
– Вы, конечно, видели литературные статьи, которые в последние три месяца помещались в «Итансвилльской синице». они, смею сказать, обратили на себя всеобщее внимание и произвели во всех единодушный восторг.
– Я должен сказать вам откровенно, – отвечал м‑р Пикквик; приведенный в некоторое затруднение этим вопросом: – в последнее время были у меня занятия, не имевшие никакого отношения к литературе, и я никак не удосужился прочесть ваших статей.
– Напрасно, сэр, напрасно, – сказал м‑р Потт, делая очень строгую мину. – Это очень жаль.
– Я прочту их, – сказал м‑р Пикквик.
– Прочитайте непременно. они появлялись под одним общим заглавием «О китайской метафизике», сэр.
– А! – заметил м‑р Пикквик. – И все это, натурально, произведение вашего пера, сэр?
– Нет, произведение моего сотрудника в отделе критики, сэр, – отвечал Потт с большим достоинством.
– Предмет, должно быть, очень трудный, – сказал м‑р Пикквик.
– Чрезвычайно трудный и удивительно интересный, – отвечал Потт с глубокомыслием истинного философа. – Сотрудник мой, по-моему указанию, воспользовался всеми источниками, какие только мог найти в Британской Энциклопедии.
– Это однако ж странно, – заметил м‑р Пикквик. – Я не знал до сих пор, что в Британской Энциклопедии помещены какие-нибудь материалы относительно китайской метафизики.
– Ничего нет странного, – отвечал Потт, положив одну руку на колено м‑ра Пикквика и бросая вокруг себя многозначительную улыбку. – Разумеется, вы не найдете там отдельного трактата о метафизических воззрениях китайцев, за то сыщете статью о метафизике под буквой М. и статью о Китае под буквой К. Все это надобно сравнить, сличить, взвесить, сообразить и переварить в горниле чистого, абсолютного размышления, и все это, действительно, под моим непосредственным наблюдением и руководством, сделал мой неутомимый сотрудник. Дело мастера боится, м‑р Пикквик.
И при этих ученых соображениях физиономия м‑ра Потта приняла такое всеобъемлющее выражение необыкновенной мудрости, что м‑р Пикквик не осмеливался возобновить разговора в продолжение нескольких минут, и уже не прежде, как черты журналиста разгладились до степени обыкновенного джентльмена, он возобновил беседу таким образом:
– Позволительно-ли спросить, какой великий предмет завлек вас в эту сторону, столько отдаленную от постоянного поприща ваших действий?
– Этот великий предмет, сэр, – блого моего отечества, – отвечал м‑р Потт с кроткою улыбкой, – то самое блого, которое обыкновенно вдохновляет и одушевляет меня при всех этих гигантских трудах.
– Вероятно, вы имеете какое-нибудь важное поручение от вашего общества? – спросил м‑р Пикквик.
– Да, сэр, вы угадали, – отвечал Потт и, наклоняясь к уху м‑ра Пикквика, прибавил таинственным шепотом, – Желтые завтра вечером дают бал в Бирмингеме.
– Неужели!
– Да, сэр, бал и ужин!
– Возможно-ли это?
– Очень возможно, если я вам говорю.
Но, несмотря на необычайное изумление при этой оглушительной вести, м‑р Пикквик, почти незнакомый с местною политикою, не мог составить ни малейшего понятия о важности желтых замыслов и желтых планов, имевших отношение к этому политическому балу. Заметив это обстоятельство, м‑р Потт вынул из кармана последний нумер «Итансвилльской синицы» и для общего назидания громогласно прочитал следующий параграф.
«Последнее пронырство желтой сволочи».
«Один из наших соотечественников, олицетворяющий в себе гнусную и пресмыкающуюся гадину, отрыгнул недавно змеиный яд бессильного бешенства и злобы против знаменитого и славного представителя нашего в парламенте, достопочтенного м‑ра Сломки, – того самого Сломки, о котором мы предсказали в свое время, – и кто не видит, что предсказание наше оправдалось и сбылось блистательнейшим образом, – что он сделается украшением и честью своей нации, её защитником и могущественной опорой во всех начинаниях, клонящихся к общественному благу. И что же? Этот змеевидный соотечественник, говорим мы, позволил себе издеваться по поводу издержек, употребленных на покупку великолепной угольницы из чистого серебра, которую благодарные сограждане вознамерились поднести своему достойнейшему сочлену. Отринув всякий стыд и совесть, этот безымянный изверг, готовый кощунствовать над всякими благороднейшими движениями сердца, вздумал с беспримерною дерзостью уверять, будто достопочтенный м‑р Сломки сам, через одного из приятелей своего домоуправителя, подписал на три четверти всей суммы, какой должен был стоить этот вышеозначенный подарок. Жалкая тварь! Неужели, спрашиваем мы, не видит этот пресмыкающийся гад, что, предположив даже действительность этого факта, достопочтенный м‑р Сломки выставляется еще в более выгодном и блистательнейшем свете, если только это возможно? Думает-ли он, что этот великодушный поступок в состоянии отвратить от него умы и сердца благородных сограждан, если только они не хуже каких-нибудь свиней, или, другими словами, не столь низки и презренны, как этот гнусный изверг?… Но это еще не все: желтая сволочь, продолжая свои интриги, думает на этих днях прибегнуть к самому отчаянному пронырству, какое только когда-либо рождалось в узколобых головах. Утверждаем смело и решительно, что в настоящую минуту совершаются скрытым и тайным образом приготовления к желтому балу, и этот бал дан будет в желтом городе, в самом центре, или, правильнее, в самом гнезде желтого народонаселения, которое на этот случай избирает желтого церемониймейстера, приглашает четырех ультражелтых членов из парламента и заготовляет для входа только желтые билеты! Но… ожидает-ли этого бесстыдный соотечественник? Пусть он томится и крушит себя в бессильной злобе, когда перо наше начертывает эти слова: „Мы будем там!“»
– Будем и дадим себя знать, – сказал Потть, складывая газету и вытираясь платком. – Вот, сэр, цель моего путешествия. Понимаете?
– Понимаю, – сказал м‑р Пикквик.
В эту минуту содержатель и трактирный слуга принесли в комнату обед: журналист с беспокойством приставил палец к своим губам, в ознаменование, что жизнь его находится теперь в руках м‑ра Пикквика, зависит от его скромности. Бенжамен и Боб Сойер, дремавшие в продолжение чтения красноречивого отрывка из «Итансвилльской синицы», мгновенно встрепенулись при одном слове «обед» и поспешили сесть за стол с веселым духом и превосходнейшим аппетитом.
За столом после обеда, когда разговор спустился мало-помалу на обыкновенные житейские предметы, журналист известил м‑ра Пикквика, что супруга его, вследствие злокачественности итансвилльского воздуха, путешествует в настоящее время по разным минеральным заведениям с целью поправления здоровья и восстановления прежней веселости духа. Это, собственно говоря, служило поэтическим прикрытием действительного факта, состоявшего в том, что м‑с Потт, не раз угрожавшая разводом своему супругу, привела наконец, при содействии своего брата, лейтенанта, в исполнение свою угрозу, заключив наперед юридическую сделку, по которой м‑р Потт обязался ежегодно выдавать ей половину дохода, доставляемого подписчиками «Итансвилльской синицы».
Между тем как журналист рассуждал об этих и многих других интересных предметах, беспрестанно приводя цитаты из собственных своих литературных произведений, какой-то суровый незнакомец, высунувшись из окна дилижанса, остановившегося у подъезда «Сарациновой головы» для передачи писем и пакетов, заботливо осведомлялся, может-ли он, с некоторым комфортом, провести ночь в этой гостинице.
– Без всякого сомнения, сэр, – отвечал содержатель.
– Есть у вас хорошая постель?
– Да, сэр.
– И ужин?
– Все будет к вашим услугам, сэр.
– Очень хорошо, – сказал суровый незнакомец. – Кучер, я здесь выйду. Кондуктор, достаньте мой чемодан.
Пожелав другим пассажирам счастливого пути, незнакомец вышел из кареты. Это был низенький, приземистый джентльмен с густыми черными волосами, поднимавшимися щетиной на его голове. Вид его был повелителен и грозен, обращение надменно и надуто, глаза его выражали какую-то неугомонную юркость и внутреннее беспокойство, и все его манеры обличали чувство величайшей уверенности в самом себе и сознание неизмеримого превосходства перед всеми другими людьми.
Этому господину отвели ту самую комнату, которая первоначально назначена была м‑ру Потту. Внимание трактирного служителя поражено было необыкновенным и странным сходством между этими двумя джентльменами. Лишь только принесены были свечи и поставлены на стол, незнакомец тотчас же вынул газету и принялся читать ее с выражением того же самого негодующего презрения, какое за час перед этим отражалось на величественных чертах м‑ра Потта. Существенная разница между ними, по замечанию служителя, состояла только в том, что презрение Потта вызвано было газетой, носившей заглавие «Итансвилльского журавля», тогда как настоящий джентльмен озлобился на «Итансвилльскую синицу».
– Послать содержателя гостиницы, – сказал незнакомец.
– Слушаю, сэр, – отвечал слуга.
Содержатель явился через несколько минут.
– Вы здесь хозяин? – спросил джентльмен.
– Я, сэр.
– Знаете вы меня?
– Нет, сэр.
– Фамилия моя – Слорк, – сказал джентльмен.
Содержатель слегка кивнул головою.
– Слорк, сэр, – повторил джентльмен надменным тоном. – Теперь, надеюсь, вы знаете меня?
Содержатель почесал затылок, взглянул на потолок, на незнакомца и улыбнулся весьма слабо.
– Знаете-ли вы меня теперь, сэр? – повторил незнакомец сердитым тоном.
Содержатель сделал над собою великое усилие и, наконец, продолжая чесать затылок, проговорил сквозь зубы:
– Нет, сэр, не имею этой чести.
– Великий Боже! – вскрикнул незнакомец, ударив по столу сжатым кулаком. – И вот вам популярность!
Хозяин невольно попятился к дверям; но м‑р Слорк удержал его и, бросив на него свирепый взгляд, продолжал таким образом:
– Вот она вам, вот, вот благодарность толпы за целые годы неутомимых трудов, пожертвований, лишений, благороднейших стремлений! Останавливаясь на полдороге, выхожу из кареты, мокрый и усталый, и – ни одного восклицания, ни одного восторженного крика из этой низкой и презренной толпы? Колокола безмолвствуют, и самое произнесение моего имени ни в ком не возбуждает радостного чувства! Стоит из за чего тонуть всю свою жизнь в этом океане чернильных партий и вражды! – заключил взволнованный м‑р Слорк, расхаживая взад и вперед.
– Не угодно-ли водочки, сэр?
– Бутылку рому и воды! – сказал м‑р Слорк, окидывая горделивым взглядом содержателя гостиницы. – Разведен-ли у вас огонь где-нибудь?
– Я прикажу развести его здесь, сэр, – отвечал содержатель.
– В этом камине? Это будет слишкомь долго: комната не нагреется до полуночи, – возразил м‑р Слорк. – Есть у вас кто-нибудь в кухне?
На кухне не было ни души. Огонь горел там великолепно. Гости все разошлись, и дверь уже была заперта на ночь.
– В таком случае, я буду пить свой пунш на кухне у камина, – сказал м‑р Слорк.
Путешественник взял шляпу и газету и торжественно последовал за хозяином в этот скромный нумер. Здесь он поместился у камина на мягкой софе, развернул газету и принялся читать и прихлебывать пунш с выражением величественного презрения и досады.
Но уж, вероятно, по распоряжениям судьбы, какой то демон раздора пробежал в эту самую минуту по всем апартаментам «Сарациновой головы» и, позавидовав обоюдному спокойствию господ журналистов, решился стравить их, как борзых собак, для собственного наслаждения и потехи. Под влиянием этого злого духа в голове м‑ра Боба Сойера сформировалась весьма странная мысль, которую он и выразил в следующей форме.
– A ведь огонь-то у нас потух, господа. Что мы станем делать? После дождя тут и холодно, и сыро, не правда ли?
– И холодно, и сыро, – подтвердил м‑р Пикквик, подернутый судорожною дрожью.
– Не дурно было бы теперь раскурить сигару на кухне у камина: что вы на это скажете? – спросил Боб Сойер, подстрекаемый, конечно, тем же демоном раздора.
– Да, это было бы очень и очень недурно, – отвечал м‑р Пикквик. – Что вы нам скажете на это, м‑р Потт?
– Тут нечего и распространяться, господа: пойдемте в кухню. Огонь там превосходный, – сказал м‑р Пот.
И на этом основании все четверо путешественников, каждый со своим стаканом в руке, отправились на кухню в сопровождении м‑ра Уэллера, который взялся показывать дорогу в этот апартамент.
Незнакомец продолжал читать. Вдруг он поднял глаза и остолбенел. М‑р Потт взглянул и обомлел.
– Что с вами? – прошептал м‑р Пикквик.
– Эта пресмыкающаяся гадина! – воскликнул м‑р Потт.
– Какая гадина? – сказал м‑р Пикквикь, с беспокойством озираясь кругом, из опасения наступить на черного таракана или на паука.
– Эта гадина, – прошептал Потт, схватив м‑ра Пикквика за руку и указывая ему на незнакомца, – эта гадина – Слорк, издатель «Журавля».
– Так уйдемте же отсюда назад, – шепнул м‑р Пикквик!
– О, нет, сэр, никогда! – отвечал Потт. – Никогда!
С этими словами журналист стремительно бросился вперед, уселся на противоположной софе и, вынув один нумер из толстой пачки газет, принялся читать насупротив своего врага.
Само собою разумеется, что м‑р Потт читал «Журавля», a м‑р Слорк – «Интансвильскую синицу». И само собою разумеется, что оба журналиста выражали вслух свое обоюдное презрение и мнения их появлялись в такой отрывочной форме:
– «Нелепо. – Дико. – низко. – Грязно. – бесчестно. – Шарлатан. – Наглец. – Нравственный урод. – Змей. – Идиот» и проч., и проч.
М‑р Боб Соейр и Бен Аллен смотрели с невыразимым наслаждением на эти энергические выражения взаимной ненависти и соперничества двух журналистов, и, вдохновенные этой сценой, молодые люди покуривали и затягивались с величайшим аппетитом. Наконец, Боб Сойер отважился подойти к м‑ру Слорку и сказал ему учтивым тоном:
– Не можете ли, сэр, одолжить мне эту газету, когда вы прочтете ее?
– С моим удовольствием, сэр; только предупреждаю вас, что вы ничего интересного не найдете в этом презренном листе, – отвечал Слорк, бросив сатанинский взгляд на м‑ра Потта.
– A вот я скоро передам вам эту газету, если хотите, – сказал Потт, бледный и дрожащий от злости. – Ха, ха, ха! Дерзость этого грубияна развеселит вас на целый вечер.
Ужасные слова «презренный лист» и «грубиян» были произнесены с особенной выразительностью и эффектом. Лица обоих журналистов запылали неукротимым бешенством и злобой.
– Болтовня этого жалкого писаки отвратительна в полном смысле, – сказал Потт, делая вид, что обращается исключительно к Бобу Сойеру.
Здесь м‑р Слорк засмеялся от чистого сердца и сказал, что бесстыдство этого шарлатана забавляет его, как нельзя больше.
– Не могу и выразить своего отвращения к этому бешеному грубияну! – сказал Потт, побагровевший от злости.
– Читали вы когда-нибудь глупое и пошлое маранье этого забияки? – спросил Слорк м‑ра Боба Сойера.
– Нет, не читал, – отвечал Боб. – A разве он пишет очень дурно?
– Ужасно, ужасно! – отозвался м‑р Слорк.
– Поразительное бесстыдство! – воскликнул м‑р Потт, притворяясь углубленным в чтение «Журавля».
– Конечно, вам неприятно будет видеть эти бессмысленные выходки низости, злобы, криводушие, клятвопреступничества, измены, варварской надутости в мыслях и чувствах, – сказал Слорк, передавая «Синицу» м‑ру Бобу Сойеру; – зато, вероятно, вас очень позабавить и рассмешит уморительный слот этого безграмотного болтуна.
– Что вы сказали, сэр? – спросил Потт, озирая своего противника с выражением неизреченной ярости.
– A вам какая нужда до моих слов? – отвечал м‑р Слорк.
– Вы назвали меня безграмотным болтуном, сэр?
– Назвал и повторяю еще, что вы безграмотный болтун, сэр, бессмысленный писака, сэр, шарлатан, невежда, негодяй, сэр. Довольно-ли с вас этого! Ха, ха, ха!
