Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба
– Боже мой! – воскликнул м‑р Пикквик, пораженный этой случайностью, – какое необыкновенное столкновение обстоятельств!
– Погодите, сэр, это еще не все, – сказал Самуэль, обращая опять внимание своего господина на дверь дилижанса, – мало того, что они угораздились нарисовать «Пикквик», но еще вздумали перед этой джентльменской фамилией поставить жидовское имя – «Моисей Пикквик!» Ведь это значит прибавлять к насмешке злейшую обиду, как говаривал один попугай, когда его не только без жалости лишили родимого гнезда, но еще заставили, вдобавок, болтать на английском языке. Прескверный анекдот!
– Да, это очень странно, Самуэль, – сказал м‑р Пикквик, – однако ж, разговаривая здесь, мы легко можем потерять свои места.
– Как! Неужто вы хотите оставить без внимания это дело? – вскричал Самуэль, озадаченный удивительным хладнокровием, с каким его господин собирался сесть в карету.
– Разумеется, – сказал м‑р Пикквик. – Тут ничего не сделаешь, мой милый.
– Как ничего? A разве, с вашего позволения, нельзя задать таску за эту дерзость? – вскричал м‑р Уэллер, питавший до сих пор несомненную уверенность, что ему поручено будет вызвать на кулачное единоборство кучера и кондуктора.
– Нини! ни под каким видом! – с нетерпением возразил м‑р Пикквик. – Прыгайте на свое место, Самуэль.
– Ну, это не перед добром, – бормотал Самуэль, отходя от своего господина, – старшина, должно быть, повихнулся порядком, иначе он никогда бы не пропустил мимо ушей этого казусного дела. Эта тяжба с замысловатой бабой, черт бы ее побрал, чуть-ли не испортила в конец его умную главизну.
М‑р Уэллер с важностью покачал головой и, взобравшись на свое место, не проговорил ни одного слова до тех пор, пока дилижанс не подъехал, наконец, к шоссейной заставе около Кенсингтона. Это служит доказательством, что верный слуга принял слишком к сердцу необыкновенное состояние духа, которое он заметил в своем добром господине.
Впродолжение самого путешествия не случилось достопримечательных событий. М‑р Даулер рассказывал разнообразные, более или менее интересные, анекдоты, которые все, без исключения, служили доказательством его личного мужества и храбрости, и м‑с Даулер неизменно подтверждала и усиливала показания своего супруга. Случалось, в рассказе, с намерением или без намерения, были опускаемы многие весьма характеристические подробности, и м‑с Даулер, помогая памяти своего мужа, воспроизводила их с такою точностью, из которой оказывалось совершенно очевидным, что м‑р Даулер – джентльмен удивительный, редкий и заслуживающий уважения всех честных людей. М‑р Пикквик и м‑р Винкель слушали с напряженным вниманием все эти рассказы и в промежутках вели одушевленный разговор с м‑с Даулер, которая, с своей стороны, была весьма приятная и даже очаровательная особа. В этой интересной беседе незаметно пролетело время для всех пассажиров внутри экипажа, и они были как нельзя больше довольны обществом друг друга.
Наружные пассажиры теперь, как и всегда, вели себя чинно и спокойно. Они были очень веселы и разговорчивы при начале каждой станции, задумчивы и сонливы среди дороги и потом опять деятельны и шумны, когда экипаж подъезжал к станционному дому. Один юноша в резинковом пальто курил сигару целый день; другой юноша в длиннополом сюртуке, выкуривший около десяти сигар почувствовал дурноту в голове и совсем перестал курить, выбросив на дорогу зажигательные спички. Был еще молодой человек, обнаруживший редкие сведения в лошадиных породах, и был еще старичок, оказавшийся знатоком сельского хозяйства. Дилижанс катился без всяких приключений по гладкому шоссе, останавливаясь на несколько минут в гостиницах, где пассажиры могли иметь очень вкусный обед за полкроны.
Путешествие окончилось в тот же день к семи часам вечера. М‑р Пикквик и его друзья, м‑р Даулер со своей супругой удалились в свои нумера, нанятые в гостинице «Белого оленя», что в Бате, насупротив заведения минеральных вод, где служители своим костюмом напоминают мальчишек уэстлиинстерской школы.
Поутру на другой день, лишь только друзья наши окончили свой завтрак, трактирный слуга принес им карточку от м‑ра Даулера, просившего позволения отрекомендовать им одного из своих друзей. Вслед за карточкой вошел сам м‑р Даулер и с ним – его друг.
Это был очаровательный молодой человек лет пятидесяти, никак не больше, в светло-синем фраке с блестящими пуговицами, в черных панталонах из тончайшего сукна и светлейших сапогах из тончайшей кожи. Золотой лорнет на широкой черной ленте служил изящным украшением его юношеской груди; золотая табакерка порхала чудным образом в его левой руке; бесчисленные золотые кольца сверкали искрометным блеском на всех пальцах, и огромная брильянтовая булавка сияла великолепно на его батистовой рубашке. Кашмировый жилет его украшался золотыми часами и длинной золотою цепью с огромными золотыми печатями; в правой руке его была гибкая трость с огромным золотым набалдашником. Белье на нем было белее снега; парик чернее сажи, и локоны мягче пуха. Его табак благоухал амброй, и сам он с ног до головы был вспрыснут благородной эссенцией из bouquet du roi. Черты его лица были стянуты в беспрестанную улыбку, и зубы его были расположены в таком симметрическом порядке, что даже в близком расстоянии никак нельзя было отличить фальшивые от настоящих.
– М‑р Пикквик, – сказал Даулер, – мой друг, Анджело Кир Бентам, эсквайр, церемониймейстер; Бентам, м‑р Пикквик. Познакомьтесь.
– Пожаловали к нам в Ба-ат, сэр… Лестное при-обре-тение для здешнего общества. Все будут вам рады в Ба-ате, сэр. Давненько, сэр, очень давно, м‑р Пикквик, вы не изволили у нас быть на водах. Целый век, м‑р Пикквик. Замечательно!
Таковы были выражения, какими Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, сопровождал пожатие руки м‑ра Пикквика, при чем он беспрестанно кланялся и пожимал плечами, как будто ему не хотелось расстаться с этой драгоценной рукою.
– Конечно, вы правы, сэр, – сказал м‑р Пикквик, – слишком много времени прошло с той поры, как я должен был пить воды, потому что, сколько могу припомнить, я никогда еще не имел удовольствия быть в этом месте.
– Никогда не были в Ба-ате! – воскликнул церемониймейстер, выпуская с изумлением руку м‑ра Пикквика. – Никогда не были… Хи, хи, хи! Вы шутник, м‑р Пикквик, вы забавник, сэр. Недурно, недурно. Хорошо, хорошо. Хи, хи, хи! Замечательно!
– К стыду своему я должен признаться, сэр, что я вовсе не шучу, – отвечал м‑р Пикквик. – Я действительно никогда не был в Бате до этого времени.
– О, я вижу, – воскликнул церемониймейстер, делая самую веселую мину, – да, да… хорошо, хорошо – все лучше и лучше. Вы принадлежите к числу джентльменов, о которых мы слыхали. Да, мы знаем вас, м‑р Пикквик; мы знаем вас, сэр.
«Проклятые газеты, вероятно, уже сообщили о подробностях моего процесса, подумал м‑р Пикквик… Здесь все обо мне знают».
– Ведь вы живете в Клефем-Грине, – продолжал Бентам: – вы имели несчастье простудиться после неумеренного употребления портвейна… у вас отнялись руки и ноги… вы не могли пройтись по комнате… выписали отсюда стоградусной воды, привезенной к вам в город по тяжелой почте… выкупались, отчихались и снова получили правильное употребление своих членов. Случай весьма замечательный.
Не отвергая замечательности случая, м‑р Пикквик должен был, однако ж, с благородною откровенностью изъяснить, что чудесное исцеление не имеет к нему никакого отношения. Затем, после минутного молчания, он представил церемониймейстеру своих друзей, м‑ра Топмана, м‑ра Винкеля и м‑ра Сродграса. Церемониймейстер был в восторге от всех вообще и каждого порознь.
– Бентам, – сказал м‑р Даулер, – м‑р Пикквик и его друзья, – чужие в этом городе. Им надобно вписать свои имена. Где ваша книга?
– Реестр знаменитых посетителей Бата вы найдете сегодня в зале минеральных вод, в два часа утра, – отвечал церемониймейстер. – Угодно-ли вам проводить своих друзей в это великолепное здание и дать мне возможность представить благородной публике их автографы?
– Очень угодно, – отвечал Даулер. – Торопиться еще не к чему. Пора идти. Буду здесь через час. Идем.
– Сегодня здесь у нас бал, – сказал церемониймейстер, взявши опять руку м‑ра Пикквика. – Вечерние балы Бата могут быть, без всякого преувеличения, сравнены с волшебными праздниками Тысячи и одной ночи. Музыка, красавицы, мода, изящный вкус, все, что хотите, и особенно вы должны будете обрадоваться совершенному отсутствию купцов и ремесленников, которые через каждые две недели собираются в городской ратуше. Прощайте, м‑р Пикквик; до свидания, сэр.
Объявив еще раз, что он вне себя от восторга, м‑р Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, вышел из комнаты и сел в блистательный кабриолет, который дожидался его у подъезда.
В назначенный час м‑р Пикквик и его друзья, в сопровождении Даулера, посетили комнаты Собрания и вписали свои фамилии в снуровую книгу, которую, с достодолжным уважением, представил их вниманию господин церемониймейстер. Билеты для входа на вечерний бал еще печатались в батской типографии, и, так как они не были готовы, м‑р Пикквик обещал прислать за ними в четыре часа пополудни в квартиру господина церемониймейстера на Королевином сквере. Затем, погуляв по городским улицам, не представлявшим слишком обильной пищи для ученых наблюдений, путешественники воротились в гостиницу «Белого оленя», откуда Самуэль был отправлен за билетами для четырех персон.
Надев шляпу на бекрень и засунув руки в карманы своего жилета, Самуэль Уэллер отправился на Королевин сквер, насвистывая дорогой веселые мелодии национальных песен, в совершенстве приспособленные ко всем хитрым эволюциям этого благородного вокального инструмента. На Королевином сквере он отыскал глазами нумер известного дома, перестал свистеть и, остановившись у подъезда, весело ударил молотком в дверную скобку, на что немедленно отвечал ему напудренный лакей огромного роста и в парадной ливрее.
– Здесь, что ли, квартирует м‑р Бентам, старый товарищ? – спросил Самуэль Уэллерь, нисколько не смущенный пышным блеском напудренного лакея в богатейшей ливрее.
– Чего вам нужно, молодой человек? – спросил горделивым тоном напудренный лакей.
– A вот снесите ему эту карточку, любезный, и скажите, что м‑р Уэллер ждет ответа, – слышите ли, трехаршинный верзила?
Проговорив эти слова, он хладнокровно сделал по коридору несколько шагов и сел.
Напудренный лакей сильно прихлопнул дверью и широко открыл глаза на дерзкого слугу; но этот стук и взгляд остались потерянными для Самуэля, который продолжал осматривать фигуры на потолке коридора, обнаруживая разнообразные внешние признаки критического одобрения.
Прием отданной карточки, вероятно, расположил напудренного лакея в пользу м‑ра Уэллера, потому что, воротившись от своего господина, он улыбнулся очень дружелюбно и сказал, что ответ сейчас будет готов.
– Очень хорошо, – сказал Самуэль. – Пусть старый джентльмен не слишком торопится ответом. Могу пообождать. Я пообедал.
– Вы обедаете рано, сэр, – сказал напудренный слуга.
– Чем раньше пообедаешь, тем лучше поужинаешь, – отвечал Самуэль.
– Давно-ли вы пожаловали в Бат, сэр? – спросил напудренный лакей. – Я еще не имел удовольствия слышать о вас.
– Очень может быть, потому что мне еще не удалось произвести слишком сильных впечалений на ваш город, – отвечал Самуэль. – Я и другие джентльмены приехали сюда вчера вечером.
– Прекрасное местоположение, сэр, – сказал напудренный собеседник.
– Кажется, что так, – заметил Самуэль.
– Бесподобное общество, сэр, – продолжал напудренный лакей. – Служители здешние очень ласковы и образованы, сэр.
– Этого нельзя не заметить, – отвечал Самуэль. – Слуги ваши образованы до того, что и говорить не хотят с теми, кого не знают.
– Правду изводили заметить, сэр, истинную правду, – отвечал напудренный лакей, принимая слова м‑ра Уэллера на свой собственный счет и считая их самым лестным комплиментом. – Не изволили-ли вы заниматься вот по этой части, сэр? – спросил трехаршинный верзила, вынимая из кармана маленькую табакерку с головой лисицы на крышке.
– Занимаюсь по временам, но чихаю всякий раз, – отвечал Самуэль.
– Занятие трудное, сэр, требующее некоторой практики, – отвечал долговязый верзила. – Успехи приобретаются с некоторою постепенностью, сэр. Всего лучше начинать с кофе. Я долго носил кофе, сэр, и употреблял его вместо табаку. Кофе, знаете ли, имеет большое сходство с panne. И дешево, и деликатно, сэр. Я советую вам употреблять сначала кофе.
Здесь пронзительный звонок заставил напудренного лакея обратиться к весьма неприятной необходимости засунуть табакерку в свой карман и поспешить с кислым лицом в кабинет м‑ра Бентама.
Тут не мешает заметить кстати, что мы знаем многое множество джентльменов, в жизнь не бравших в руки ни книги, ни пера, но у которых непременно есть уединенная комнатка, которую называют они своим кабинетом.
– Вот вам ответ, сэр, – сказал напудренный лакей. – Может быть, он слишком велик для вас.
– Не беспокойтесь, – отвечал Самуэль, взяв письмо с небольшим приложением. – Мал или велик, это уж не ваша беда: прочитаем, авось, и распорядимся, как по писанному.
– Надеюсь, мы еще увидимся, сэр, – сказал напудренный лакей, потирая руками и провожая Самуэля из дверей.
– Вы очень любезны, сэр, – сказал Самуэль. – Не извольте слишком надсажаться, провожая меня: устанете и задохнетесь. Примите в соображение, чем вы одолжены обществу и не берите на себя труда свыше ваших сил. Поудержитесь ради ваших ближних, и стойте спокойно на своем месте; иначе, если вы протянете ноги, ближние никогда не перестанут оплакивать вас.
С этими патетическими словами Самуэль раскланялся и быстро пошел по тротуару.
– Какой странный молодой человек, провал бы его взял! – воскликнул напудренный лакей, провожая глазами Самуэля с такой физиономией, которая ясно показывала, что ему ничего не удалось с ним сделать.
Самуэль не сказал ничего; но, пройдя несколько шагов, он обернулся, подмигнул, улыбнулся, кивнул головой и потом весело пошел домой, вполне довольный собою.
Вечером, ровно в три четверти восьмого, м‑р Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, выпрыгнул из своего экипажа у подъезда заведения минеральных вод, и при нем были тот же самый парик, те же зубы, тот же лорнет, те же часы, цепочка и печати, те же кольца, та же брильянтовая булавка и та же палка. Были, впрочем, некоторые довольно заметные перемены в его костюме. Его фрак казался несколько светлее, батист сменился белым шелковым бельем и, притом, был он в черных шелковых чулках и белом бархатном жилете. Эссенция из bouquet du roi распространяла вокруг него чудное благовоние на весьма далекое пространство.
Одетый таким образом, церемониймейстер, углубленный в исполнение своей важной обязанности, обошел все комнаты и приготовился принимать гостей.
Гостей было очень много, и в буфете едва успевали получать по шести пенсов за чай. В бальной зале и игорных комнатах, на лестницах и в коридорах раздавались беспрестанно смутный гул разнообразных голосов и стукотня от множества ног, мужских и женских. Платья шелестели, перья колыхались, свечи сияли, брильянты сверкали. Началась музыка – не кадрильная, потому что музыканты еще не играли, но музыка мягких и миниатюрных ножек, сопровождаемых по временам веселым и звучным смехом, музыка томная и нежная, всюду и всегда приятная в обществе прекрасных женщин. Со всех сторон сверкали глаза, оживленные приятными ожиданиями, и всюду мелькали грациозные формы, живо и быстро сменяемые одна другою.
В чайной комнате и вокруг карточных столов группировались довольно неуклюжия старухи и безобразные старые джентльмены, рассуждавшие втихомолку о свежих сплетнях, при чем интонация их голоса и выразительные жесты обличали высшую степень наслаждения, почерпаемого ими в этом занятии, очевидно приятном и полезном. Между этими группами замешались три или четыре заботливые маменьки, углубленные, по-видимому, в сущность интересной беседы, что, однако ж, не мешало им бросать по временам исподлобья косвенные взгляды на своих дочерей, которые, поступая сообразно с материнскими наставлениями, начинали уже делать возможно лучшее употребление из драгоценного времени, и весело было видеть, как они роняли свои платочки, надевали перчатки, опрокидывали чашки и так далее: признаки маловажные, даже пустые с философской точки зрения, но всем и каждому известно, что при некоторой житейской опытности можно воспользоваться ими с большим успехом.
Около дверей и по разным углам комнат бродили молодые люди, глупые, чопорные, считавшие себя предметом общего удивления и любопытства. Они старались забавлять прекрасный пол произведениями своего доморощенного остроумия и были убеждены душевно, что каждое их слово веселит и разнеживает женское сердце. Корифеи бального паркета, они были счастливы и вполне довольны своей судьбой.
И, наконец, на некоторых задних скамейках, абонированных, по-видимому, на весь бальный вечер, сидели разные незамужния леди, уже давно переступившие за пределы девических мечтаний и надежд. они не танцевали, потому не было для них кавалеров, и не играли в карты из опасения прослыть невозвратимо одинокими; но положение их тем не менее казалось интересным и совершенно комфортабельным, потому что они вдоволь могли злословить всех и каждого, не размышляя о себе самих.
Словом, это была сцена общего веселья, пышности и блеска; сцена богатых костюмов, прекрасных зеркал, выполированных полов, жирандолей и восковых свеч. И на всех пунктах этой сцены, быстро переходя с места на место, рисовался щепетильный Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер. Он раскланивался со всеми, разговаривал со всеми, улыбался всем.
– Сюда, в чайную комнату. Нальют вам за шесть пенсов горячей воды и назовут это чаем. Пейте, – сказал м‑р Даулер громким голосом, обращаясь к м‑ру Пикквику, который, во главе маленького общества, приближался в эту минуту, ведя под руку м‑с Даулер.
М‑р Пикквик повернул в чайную комнату и здесь, пробиваясь через толпу, приветствовал его улыбкой и поклонами Анджело Бентам, эсквайр и церемониймейстер.
– Я в восторге, почтеннейший, – говорил Бентам. – Присутствие ваше драгоценно для Бата. М‑с Даулер, вы украшаете наш бал. Ваши перья – истинное сокровище. Превосходно!
– Есть тут кто-нибудь из замечательных лиц? – спросил Даулер.
– Кто-нибудь! Отборное общество, сэр, лучший благороднейший сок всего Ба-ата. М‑р Пикквик, замечаете-ли вы эту леди в газовом тюрбане?
– Толстую старушку? – спросил м‑р Пикквик наивным тоном.
– Фи! Позвольте вам заметить, почтеннейший, что в Бате нет толстых старух. Это вдовствующая леди Снофнуф.
– Право? – сказал м‑р Пикквик.
– Я вам говорю, – подтвердил церемониймейстер. – Тсс! Подойдите поближе, м‑р Пикквик. Видите-ли вы вот этого блистательного молодого человека, что повернул теперь к нам?
– С длинными волосами и необыкновенно узким лбом? – спросил м‑р Пикквик.
– Да. Это в настоящую минуту богатейший молодой человек в целом Бате. Молодой лорд Мутонгед.
– Неужели?
– Честное слово. Вы сейчас услышите его голос, м‑р Пикквик. Он будет говорить со мною.
– A кто этот другой джентльмен подле него, в красном жилете и с черными бакенбардами? – спросил м‑р Пикквик.
– Это высокородный м‑р Кроштон, неразлучный друг молодого лорда, – отвечал церемониймейстер. – Здравствуйте, милорд!
– Очень жалко, Бентам, – сказал милорд.
– Да-с, очень жарко, милорд, – отвечал церемониймейстер.
– Демонски жарко, – подтвердил высокородный м‑р Кроштон.
– Видали-ли вы шарабан милорда, Бентам? – спросил высокородный м‑р Кроштон после короткой паузы, в продолжение которой лорд Мутонгед старался своими джентльменскими взорами привести в смущение м‑ра Пикквика, между тем как м‑р Кроштон приискивал интереснейший предмет для разговора.
– Шарабан! Ах Боже мой, нет, не видал! – воскликнул церемониймейстер. – Шарабан! Какая превосходная идея! За-ме-ча-тель-но!
– Как же это вышло? – сказал лорд. – Я думал, что уже все видели мой новый шаабан. Это, могу сказать, пъекъяснейший, щегольской и самый гъациозный экипаж, какой когда-либо двигался на колесах. По бокам я пъиказал выкъясить его къясной къяской.
– И этот цвет придает ему очаровательный вид, – заметил высокородный м‑р Кроштон. – Кузов на запятках держится очень живописно.
– И напееди сделана для кучеуа миньятюйная сидейка, отгоеженная железными пеилами – очень, очень удобно, – прибавил милорд. – Недавно я ездил на нем в Бъистоль, в къясном сеутуке, и два лакея, в къясных ливъеях, скакали позади на четвейть мили – чудо как хаашо! Къестьяне выбегали на доуогу целыми семьями, чтобы полюбоваться и на экипаж, и на пассажиуа. Кайтина пъевосходная!
Рассказав этот анекдот, милорд засмеялся от полноты душевного восторга, и слушатели его, по-видимому, пришли в такой же восторг. Затем, взяв под руку своего неразлучного друга, милорд Мутонгед удалился в танцевальную залу.
– Прекрасный молодой человек этот лорд, не правда ли? – спросил церемониймейстер.
– Кажется, что так, – сухо заметил м‑р Пикквик.
Когда танцы начались и все необходимые приготовления были приведены к концу, м‑р Анджело Бентам опять подошел к м‑ру Пикквику и увел его в игорную комнату.
В эту минуту, при самом их входе, вдовствующая леди Снофнуф и все другие леди весьма почтенной, вистообразной наружности, хлопотали вокруг порожнего столика, снабженного всеми принадлежностями для карточной игры. Завидев м‑ра Пикквика, сопровождаемого церемониймейстером, они выразительно обменялись взглядами и безмолвно согласились, что этот старичок будет для них превосходным партнером.
– М‑р Бентам, – сказала вдовствующая леди Снофнуф вкрадчивым тоном, – будьте так добры, приищите нам приличного кавалера для этого стола.
И, говоря это, леди Снофнуф выразительно указала на м‑ра Пикквика, который в эту минуту смотрел в другую сторону.
– Позвольте вам представить, миледи, моего достойного друга: м‑ра Пикквика, – прекраснейший джентльмен, – ему будет очень приятно, – отвечал церемониймейстер. – М‑р Пикквик, леди Снофнуф, – м‑с полковница Вогсби, – мисс Боло.
М‑р Пикквик раскланялся всем дамам и, находя невозможным увернуться от их внимания, почтительно взял игру карт и сел за стол. М‑р Пикквик и мисс Боло сделались партнерами против леди Снофнуф и м‑с полковницы Вогсби.
– Что тебе надобно, Дженни? – сказала м‑с полковница Вогсби, оборачиваясь к одной из молодых девиц.
– Я пришла спросить, мама, можно-ли мне танцевать с молодым м‑ром Кроли? – шепнула младшая и прелестнейшая из двух девиц.
– Ах, Дженни, как тебе не стыдно, мой друг, думать о таких вещах? – возразила нежная мама. – Разве не говорили тебе двадцать раз, что у его отца всего только восемьсот фунтов годового дохода и доход этот умрет вместе с ним? Стыдись, мой друг. Ни под каким видом.
– Мама, – шепнула другая, старшая девица, чопорная и жеманная, – мне представили лорда Мутонгеда. Я сказала, мама, что меня, кажется, еще не ангажировали.
– И очень умно сделала, мой ангел, – отвечала м‑с полковница Вогсби, прикоснувшись веером к плечу своей дочери. – На тебя я могу совершенно положиться. Лорд Мутонгед богат и знатен. Будь с ним ласкова, мой ангел.
С этими словами м‑с полковница Вогсби нежно поцеловала свою старшую дочь и, сделав еще раз строгое замечание младшей, принялась сортировать свои карты.
Бедный м‑р Пикквик! Никогда еще до этой поры ему не приходилось быть партнером трех женщин, в совершенстве постигших тайну карточного искусства. Их неумолимая строгость приводила его в трепет. Если он делал промах, мисс Боло бросала на него сокрушительный взгляд, исполненный страшного негодования и досады; если он призадумывался над своей игрой и недоумевал, с чего идти, леди Снофнуфь, повертываясь на своем стуле, обнаруживала энергические признаки нетерпения и с сожалением посматривала на м‑с полковницу Вогсби, которая, в свою очередь, откашливалась и беспрестанно пожимала плечами, как будто желая сказать, что она решительно сомневается в здравом смысле этого скучного и неповоротливого старика. Потом, после каждой игры, мисс Боло, испуская глубокий вздох, спрашивала с негодованием, отчего м‑р Пикквик не отвечал ей с бубен, или треф, или пик, или червей, зачем он прозевал онеры, промигал туза, и почему бы ему не козырнуть с короля. На все эти и другие весьма важные обвинения м‑р Пикквик решительно не был в состоянии представить благовидного оправдания, так как он в последнее время почти совсем не упражнялся в карточной игре. Посторонние зрители, вертевшиеся около стола, тоже приводили его в крайнее смущение. К тому же внимание его было развлечено интересной беседой между м‑ром Анджело Бентамом и двумя девицами Матинтерс, которые беспрестанно увивались около церемониймейстера, в надежде завербовать через него какого-нибудь отсталого кавалера. Все эти вещи, в связи с беспрестанным шумом и толкотнею от приходивших и уходивших особ, произвели чрезвычайно неприятное впечатление на м‑ра Пикквика, и он во весь вечер играл очень дурно, тем более, что карты как нарочно шли к нему из рук вон плохие. Когда они встали из-за стола в половине двенадцатого, мисс Боло, встревоженная и раздосадованная, прямо уехала домой, не сказав даже прощального приветствия своему партнеру.
Соединившись со своими друзьями, которые, все вообще и каждый порознь, объявили, что вечер пролетел для них незаметно в беспрерывных удовольствиях всякого рода, м‑р Пикквик отправился с ними в гостиницу «Белого оленя» и, выкушав на сон грядущий стакан крепкого пунша, погрузился в сладкий сон.
