Денис Владимирович Морозов
Кудесник в городе богов
Пес терзал упыря, будто тряпку. Мертвый демон не сопротивлялся – в этот миг он напоминал драный мешок с кучей мослов.
Немил подобрал книгу, стряхнул с нее снег, воздел посох ввысь и заревел трубным голосом:
– Во имя богов всей вселенной, черных и белых, изыди, чудовище! Уйди прочь! Вернись, откуда явилось!
Его голос звенел над оврагом, однако рычание и лай раздавались так громко, что по сравнению с ними эти жалкие заклинания казались тоньше комариного писка. Одна из пастей сжала тряпку в зубах. Шерстистая туша развернулась, обвалив снег со склонов оврага, и метнулась в непроглядную тьму. Несколько мгновений – и ночь поглотила кошмарную тварь, хотя отголоски ее рыка и гомона все еще стояли в ушах.
– А что с нами? Мы-то как? – подал голос боярин.
– Ничего с нами. Мы никак, – выдохнул с облегчением Немил.
Ему хватило сил, чтобы подать Твердиславу руку и помочь подняться.
– Нет, видал, а? – тысяцкого прорвало. – Вот это тварь! Она же весь город могла… Она и нас бы… а ты ее как! Мол, изыди! Уйди прочь! И ушла же! Ушла! Ай и молодец же ты!
Неожиданно для Немила боярин полез обниматься и даже расцеловал его в обе щеки. Любомысл подбежал и принялся стряхивать снег с его шубы, но тысяцкий даже не обратил внимания на книжного червя. Его карие глаза лихорадочно блестели, зрачки бегали, лицо раскраснелось.
– А ведь я прежде не верил в тебя! – не выпускал он кудесника из объятий. – Думал: фуфло твоя книга! И заклинания твои – сущий обман. Мне этот горничный грамотей так говорил. Ух ты, пакостник!
Любомысл схлопотал жесткий тычок каблуком боярского сапога.
– А теперь вижу: ты – голова! – не унимаясь, тискал Твердислав колдуна. – И волховская наука – самая что ни на есть настоящая. Ты же нас только что от лютой расправы спас. Рассказал бы кто – я б ни в жизнь не поверил. А тут – прямо со мной. На моих глазах. Этот гад меня в снег – бух! И зубами тянется к горлу. А тут пес трехголовый, да еще ростом с лошадь. Как же верно ты слово к ним подобрал! Сразу к обоим. Я теперь чуть что – сразу к тебе. Государи небес, как же я струхнул! Поджилки до сих пор трясутся.
– Может, хватит? Нам бы в Кремник вернуться, – потянул его за рукав Любомысл.
– Да, конечно! – очнулся боярин. – Домой! К огоньку, к милой печке, в родной теремок под охрану. У нас во дворце таких страхов не водится. Разве что мелкая нечисть напакостит. Ну и пусть: я теперь знаю, кого позвать, чтобы с нею разделаться. Вот так волхв у нас! Чудо, а не человек!
Поток лестных слов и восторженных отзывов изливался из Твердислава всю дорогу до Кремника. Тысяцкий лично провел кудесника мимо ворот, проводил его на свой двор, объявил почетным гостем и поручил слугам ухаживать за ним, как за любимой тещей.
У Немила голова кругом шла от почестей и обильных похвал. Лишь под утро, оставшись в роскошно украшенной горенке, он выглянул в узенькое оконце и подумал: «Эк, куда меня занесло! Двор боярский. Попасть я сюда попал. А вот как я отсюда линять буду»?
Последний день месяца лютого
Вот оно, боярское гостеприимство! Немил в полной мере хлебнул его утром, когда настала пора угощений. На завтрак подали печеного зайца в яблоках, овсяную кашу, снетки с рыбой из Клязьмы и кисель, который оказался не кислым, а таким горьким, что хоть глаз вырви. Запивали все это сначала простонародным квасом, а после добротным сбитнем – горячим, аж до костей пробирало.
Потом тысяцкого вызвали к князю – докладывать, что случилось ночью. Вернулся Твердислав чернее тучи и, в приступе задушевного доверия, поведал, что князь опасается бунта – он всего несколько месяцев, как водворился, среди его слуг много тех, кто еще недавно служил злому царьку Буривою, узурпатору и самозванцу – в общем, смута теперь ох, как некстати. Черный народец на пороге большой голодухи, припасы к началу весны у всех кончились, чем кормить чернь – непонятно, одним словом, делай что хочешь, Твердислав Милонежич, но чтоб никаких происшествий, никаких демонов, упырей, а тем более трехголовых собак в стольном городе не заводилось. Так-то, брат Немил. Вот такая наша боярская служба.
Немил, разумеется, от души посочувствовал, и выпил с тысяцким на посошок. Однако из хором его не отпустили.
«А и вправду: куда идти? – пришло в голову. – В моей избенке на Торговой стороне – ни души. Ни жены, ни детей, ни даже кота или птички. Скарба за годы скитаний не нажил. Все имущество – палка-кривуля да Велемудрова книга. По правде сказать, она и не Велемудрова вовсе – сгорел мой наставник вместе со всем, что с ним было. И настоящая книга его сгорела. Уже после по памяти записал все, что помнил, только учился я, честно говоря, не особенно вдумчиво, так что когда записывал – не столько вспоминал, сколько придумывал. Оттого и выкидывает моя книжка коленца. Как ни возьмусь волхвовать – обязательно что-то пойдет вкривь и вкось.
В общем, некуда мне возвращаться. А тут кормят и поят, да постельку стелют такую мягкую. И палата приятная: потолок расписной, будто небо со звездами, стены выкрашены в темно-багряный цвет, по верхам золотая лепнина с узорами, на полу дорогие ковры… Красотища!
Отчего же не погостить, раз уж выдалась такая удачка? Если совсем повезет, может даже горничная девка на ночь глядя приляжет постельку согреть… Впрочем, тут, пожалуй, я чересчур размечтался. Седина в бороду – бес в ребро. Это что, про меня? Хотя что мне? Я еще хоть куда!»
Немил поднял со столика до блеска начищенный медный поднос и рассмотрел в отражении свою бороду. Борода-то роскошная – широкая, как лопата, густая, рыжая с проседью. Сразу видно: человек умный, порядочный, основательный. Вон, боярин мне доверяет. И не зря. Чует: можно на меня положиться. На кого же еще, как не на кудесника, отмеченного печатью божественного духа?
Однако ближе к вечеру такое гостеприимство начало тревожить Немила. А тысяцкий, похоже, взялся за своего гостя всерьез. За ужином хозяин расщедрился и велел чашнику вынести безумно дорогого итальянского вина.
– Давай-давай, угощайся, – потчевал боярин, доверительно хлопая Немила по отвисающему брюшку. – Я же вижу, что ты любитель вкуснятины. Да и от чарочки, наверное, не откажешься?
– Не откажусь, – с достоинством согласился Немил.
Они чокнулись серебряными чарками, отозвавшимися мелодичным звоном. Боярин не скупился, чтобы умаслить кудесника. «Что-то ему от меня понадобилось, только что? Нужно ушки держать на макушке», – решил Немил.
Однако отказаться от второй чарки, а затем и третьей было выше его сил. Раз за разом он опускал кубок на стол, с шумом стукая о столешницу, вытирал рукавом усы, с которых стекали пахучие капельки, и довольно крякал, отчего хозяин приходил в полный восторг.
Вскоре легкий хмелек ударил в голову и разгорячил кровь. «Кажется, пришло время переходить к делу», – мелькнула самодовольная мысль. Кудесник склонился к ушку хозяина, и таинственным шепотом посулил:
– Есть у меня кое-что необыкновенное…
– Что? – загорелись карие глаза Твердислава.
– Пропуск в рай! – выпалил кудесник, воздев к потолку толстый палец. – Диковинка редкая, даже у самых святых вещунов такой не достать. Мне знакома боярская доля – соседи по думе на тебя смотрят волком, завистников пруд пруди, того и гляди вотчину отнимут или оговорят перед князем. Не нажив врагов, большим человеком не станешь. Вот и приходится время от времени делать что-то такое, о чем после не хочется вспоминать. Было дело?
– Ну… – боярин замялся и отвел взгляд.
– Вот и я говорю! – ободряюще потрепал его по плечу кудесник. – Бывает, так нагрешишь, что думаешь: рая уже не видать. Но тебе, Твердислав Милонежич, ужас как повезло: встретил ты знающего человека. Я любую грешную душу отмолю. И такую грамотку могу тебе выписать, что любой грех простится. Вот случится, к примеру, твоей душе попасть на небеса. Возьмет бог Судимир весы и начнет решать, куда ее определить – в ад или в рай. На одну чашу положит грехи, на другую – добро, которое ты в жизни сделал. Как ни крути, а обычно грехи перевешивают. Вот и отправляйся в пекло на вечные муки…
Боярин отшатнулся, его лицо исказилось от страха.
– И тут ты достаешь из-за пазухи мою охранную грамоту! – напирал Немил. – И кидаешь ее на весы. Хлоп! – и твоя чаша склоняется к раю. Моя грамота любой грех перевесит.
– А нельзя ли ее получить? – доверительно тронул его Твердислав.
– Простым людям нельзя. А тебе можно. Но обряд этот трудный и долгий, больших сил потребует.
– Ради всего святого, выпиши мне эту грамоту! Ничего не пожалею.
Целый час ушел у Немила, чтобы очистить боярскую душу от груза грехов. Еще полчаса он выписывал грамоту на отличном пергаменте, украшенном травным узором. Грамота удостоверяла, что боярин Твердислав Милонежич раскаялся во грехах и получил полное и безоговорочное отпущение от божьего человека Немила, приложившего свою руку и восковую печать.
Получив грамоту, боярин почувствовал себя на седьмом небе. Немил хлопнул его по плечу своей пухлой ладонью и заверил:
– Повезло тебе, добрый хозяин! Я с тобой, а значит, вся сила и мощь горних владык на твоей стороне!
Тысяцкий не остался в долгу: он запустил свои тонкие, но необычайно цепкие пальчики, унизанные перстнями, в кустистую бороду гостя, подергал ее, для придания дружеским отношениям особенной доверительности, и спросил:
– Скажи-ка, Немил Милорадович, а ты с любой нежитью можешь сладить? Вот черта, к примеру, одолеть можешь?
– Ха! – Немил закатил темно-синие глаза к потолку, давая понять, что это само собой разумеется.
– А как с бесом? – не унимался боярин. – На беса найдешь подходящее заклинание?
«Осторожно! Барин к чему-то клонит. Воли языку не давать!» – мелькнула в хмельном мозгу здравая мысль. Немил сдержал готовые сорваться опрометчивые слова о том, что нам, мол, хоть бес по плечу, хоть все адово воинство… Вместо этого он причмокнул пухлыми, чувственными губками, и запустил ладонь в густую, рыжую с едва заметной сединой шевелюру, изображая глубокое размышление.
– Бес – это такой хитрый зверь, которого запросто не унять, – вымолвил он с видом великого знатока. – Бесы – они ведь среди всех слуг Лиходея наипервейшие твари. Могуществом не уступают богам – зря, что ли, они воюют от сотворения миров. На земле ни один волхв сладить с бесом не сможет. Разве только, божество выручит.
Боярин придвинулся совсем близко. Его карие, с темными искорками глаза блестели, то ли от выпитого, то ли от лихорадочного интереса:
– А сам-то ты можешь призвать божество на помощь?
Немил важно откинулся в кресле и положил пухленькую ладошку на толстое брюшко:
– Боги – они ведь кому попало не помогают. Если признают в волхве своего истинного слугу – ничего для него не пожалеют. Что ни попросит – все выполнят. А если просить станет бестолочь, тупоголовый бездарь, или, еще хуже, молодой выскочка навроде твоего книжника Любомысла – то они осерчают и только накажут. В общем, еще хуже сделают. Я тебе прямо скажу, Твердислав Милонежич. В наше время все беды – от молодежи. Начитались своих новомодных книжонок, нахватались грамотенки по верхам, и уже мнят себя знатоками наук. Послушать их, так они и как жить-поживать знают лучше нас, старичков, и умом-разумом нас превосходят, и мысли у них в головах все такие… как это теперь говорят? Прогрессивные, во как! Мы, старые добрые ведуны, для них ничего не значим. Не почитают они нас, не слушают, старым заветам не следуют. Если так дело пойдет – рухнет мир, помяни мое слово. Ибо весь белый свет держится на старине. На клятве и нерушимом слове. Забудь старое слово – и подселенной не станет. А молодежь… разве она это поймет?
Немил так расстроился, что успокаивать его пришлось новой чаркой. Твердислав мигнул слуге-стольнику – тот мигом подал широкое блюдо с поросенком в сметане. Немил схватился за нож, но рука подвела, и он опрокинул блюдо, размазав сметану по скатерти. Боярин пришел на помощь, аккуратно отрезал кусок понежнее и на ложечке, как младенцу, затолкал гостю в рот, приговаривая:
– Тут у нас, понимаешь, такое дельце… В палатах великого князя завелась то ли кикимора, то ли вредная навка. Дочку его, Ярогневу, вконец измучила. Как только княжна заснет – так начинает ей сниться всякая муть, еще из прошлой ее, лесной жизни. Снятся ей оборотни, вурдалаки, мечи и всякое смертоубийство. Она, бедняжка, просыпается с криком, вся в поту, зовет нянек, подружек, до утра глаз не смыкает. Чахнет день ото дня. Князь боится: как бы совсем не зачахла. Он просил подыскать для нее ведуна понадежней, чтоб ее излечил, и от нечистой силы избавил. Ты как, сможешь такую работу проделать?
– Да я все смогу! – Языком Немила окончательно завладели хмельные пары. – Я живьем горел! Меня поганые язычники чуть не сожрали. Ятвяги в море пытались меня утопить, чтоб принесть в жертву морскому царю. И ты думаешь, что я испугаюсь кикиморы? Да я ее в бараний рог скручу! Хвост ей узлом завяжу! Уши ей оборву, и скормлю крысам!
– У нее нет хвоста, – блестя глазами, бормотал тысяцкий. – Она, вишь, какая-то хитрая. Верхуслава, княгиня наша, рассказывает, будто нежить эта приходит всегда в новолуние, а с последней луной пропадает. Будто бы, в начале месяца она – дите малое, а в конце – дряхлая старуха, немощная, силы все растерявшая. До конца месяца осталось всего ничего. Я вот думаю: нынче она должна ослабеть. Время самое подходящее, чтобы ее извести. Так возьмешься?
– Где она? Давай ее сюда! Я с этой тварью прямо сейчас разуправлюсь! – громыхал Немил заплетающимся языком.
Его рыжая борода гордо задралась вверх, показывая непреклонную решимость.
– Так не здесь она. В подполе у княжны. Я тебя отведу, – оживленно ворковал тысяцкий.
– И ее! И чертей! И всех бесов разом! Да что бесов – подать мне Великого Лиходея! Я его тут же разделаю! Вот этой вот самой вилкой! А этот пакостный книжник пусть смотрит и учится! Что он вообще понимает своим жалким умишком? И князь тоже пусть смотрит. Как увидит меня – так поймет, кто тут главный. И кому можно верить. Ведь поймет, правда? – гремел кудесник.
– Поймет-поймет, – заверил его Твердислав. – И еще наградит. Князь наш, Всеволод Ростиславич, умеет быть благодарным. Ты, главное, услужи ему, без лишней хитрости и без обмана. А уж он не поскупится.
– Подать мне кривулю! – Немил поймал стольника за край зипуна и потянул к себе. – И Велемудрову книгу подать! Я Великого Лиходея так отдеру, что он взвоет! Башку ему откручу! Копыта вырву! Все его адово воинство распугаю! Как ворвусь в преисподнюю, как усядусь на престол князя тьмы, да как топну ногой! Вся земля задрожит. Вот увидите!
Глава 2. Кошмар
Ночь на 1 число месяца чернеца
Великой княжне Ярогневе Всеволодовне снилась Туманная поляна посреди Дикого леса. Удушливые облака гари, вырывающиеся из бушующей Змеиной горы, заволокли подножие Древа миров. Ее возлюбленный – израненный, истекающий кровью, настрадавшийся и истощавший, висел, распятый на Миростволе, и смотрел прямо ей в душу своими пронзительными зелеными глазами. «Подойди ко мне, моя милая, – шептал он, – поцелуй меня на прощание!»
Ярогнева приблизилась, приподнялась на цыпочки и постаралась дотянуться до его губ, с которых стекала кровь. Но близкое и знакомое лицо вдруг превратилось в волчью морду – лохматую, черную, щерящую желтые клыки. Княжна отшатнулась, но любимый схватил ее за руку, вложил в ладонь меч и приказал: «Пронзи мою грудь! Одним ударом! Насквозь!» Ей очень не хотелось это делать, но ведь любимый приказывал, и она не могла отказаться. Она взяла меч, нацелилась ему в сердце и…
Крик отразился от сводов темной палаты. Черная кошка с белой грудкой спрыгнула с разметанной постели и юркнула под стол. Княжна вскочила, откинула одеяла, уселась на ложе и прикусила губу. Где? Где ты, Горюня? Я не хотела! Я никогда не хотела! Не суди меня строго! Прости!
Боги, за что же вы так со мной? Почему так темно? Только что отблески извержения красили лес в зловеще-багровый цвет, и вдруг тьма сгустилась, как в кромешном аду…
Рядом вспыхнула свечка. Знакомое лицо старой няньки Русаны, приехавшей вслед за хозяйкой с далекой окраины княжества, мелькнуло перед глазами. Нянька вытерла с лица княжны пот, и поднесла ко рту кружку с холодным питьем.
– На, родненькая моя, попей квасу, авось полегчает, – зашептал ее ласковый голос.
– Я дома? – еще не веря, спросила княжна.
– Дома, родненькая, где же еще. Опять снился лес? – участливо спросила Русана.
Княжна кивнула и принялась глотать терпкий квас.
– И лес там был, – отдышавшись, проговорила Ярогнева. – И гора извергалась. И он… он там был… висел на дереве… а я – я сама его… я сама…
– Это в прошлом, родная, – прижала ее к себе нянька. – Этого больше не повторится. Забудь, даже не вспоминай. Это всего лишь дурной сон.
Внизу, в сенях, хлопнула дверь. Громкие голоса отразились эхом от каменных сводов и заметались по палатам, разгоняя ночную тишину. По узенькой лестнице, поднимающейся в терем княжны, загрохотали тяжелые сапоги. Кошка Малинка сверкнула из-под стола испуганными глазами и спряталась в тени.
Ярогнева прижалась к няньке и прошептала:
– Это кикимора? Не пускай ее!
– Что ты, родная! – погладила ее по пшеничным косам Русана. – Кикимора до полуночи носа не высунет. Это твой батюшка. Может, нашел наконец знающего человека, чтобы тебе помочь.
Раскрылась узкая дверца, и под низкую притолоку протиснулся князь Всеволод с яркой свечой в руке. Отца, видимо, подняли из постели: он был одет в тонкие шелковые порты и простецкую домашнюю рубаху из льняной ткани. Багряное корзно с золотым соколом, вышитым на спине – вот все, что он успел накинуть на плечи из дорогих княжеских одеяний. Зато матушка, великая княгиня Верхуслава, успела одеться, как следует, несмотря на поздний час. Темно-синее платье, расшитое травным узором, зашуршало, навевая на Ярогневу ощущение привычного домашнего тепла и уюта. Серебряная пряжка широкого пояса тускло свернула отблеском свечки. Светлые, как у дочери, волосы прятались под убрусом, чтобы не попадаться под нескромные взгляды посторонних людей, что шумели и вваливались гурьбой в тесный терем.
Ярогнева, три года не вылезавшая из седла, пока батюшка отвоевывал у самозванца великокняжеский стол, привыкла к гомону военного лагеря и толпам ратного люда. Вид незнакомцев – от знатных воевод до простонародных ополченцев – не мог смутить ее. Но тут, в тесном тереме, пристроенном поверх гулких каменных палат, ей делалось не по себе от вторжения шумливых гостей. Двух из них она знала: столичный тысяцкий Твердислав постоянно мелькал рядом с батюшкой, который ценил боярина и считал его верной опорой. Правда, этого горделивого щапа в роскошном кафтане, сверкающем позолотой на фоне алого бархата, за что-то недолюбливала матушка, но сейчас они вошли вместе и держались так, будто задумали какую-то хитрость. За тысяцким влез худосочный и бледный слуга Любомысл, заведующий книжной палатой, в строгом зеленом зипуне без единого украшения, будто нарочно выставляющий напоказ скромность и отказ от барской роскоши. И, наконец, последним в тесный дверной проем медведем ввалился толстый монах в шерстяной зимней рясе, с черным клобуком на голове, сумкой, перекинутой через плечо, и кривым посохом в пухлой, мясистой ладони.
Русана вскочила, подбежала к гостям, и помогла монаху освободиться от рясы, под которой обнаружилась такая же черная рубаха из грубой конопляной дерюги. Вид этого черного человека мог бы испугать теремную затворницу, однако Ярогнева, «наша княжна», как называли ее батюшкины вояки, или «оголтелая девка», как звали ее же изменники, сражавшиеся за самозванца, была не из робких. В свои двадцать с небольшим лет она успела навидаться такого, чего иные принцессы не увидят за всю свою жизнь. И лишь непрекращающиеся кошмары измучили ее до такой степени, что в этот миг она чувствовала себя ослабевшей.
Черный незнакомец распрямился, как медведь, вылезающий из берлоги, и взглянул на княжну из-под кустистых бровей такими теплыми и светлыми глазами, что у нее сразу отлегло от души.
– Гляди, доча, кого мы к тебе привели, – сказала матушка, присаживаясь на край постели. – Это известный кудесник. Недавно он упыря одолел, а после прогнал такое чудище, что и сказать страшно. Он и тебе поможет. Поможешь, Немил Милорадович?
– Разумеется. За тем и пришел, – важно поведал кудесник, присаживаясь к столу.
Малинка без приглашения запрыгнула к нему на колени, бесцеремонно устроилась, как на любимой подстилке, и лизнула пухленькую ладошку. До Ярогневы донесся запах кошачьего корня, которым пришелец был пропитан так, как будто в детстве его нашли под валериановым кустом. Янтарное ожерелье брякнуло у него на груди, когда кошка, играя, начала ловить лапой обкатанные морем бусины.
– Смотри-ка, какая милашка! – улыбнулся кудесник в густые рыжие усы, и погладил зверька по загривку, вызвав тягучее и блаженное «му-у-уррр!».
Мать, тревожно переводившая взгляд с кудесника на боярина, успокоилась и села свободнее.
– Ну, рассказывайте, что у вас за беда, – велел пришелец.
– Завелась у нас нечисть в подвале, – опередив няньку, заговорила княгиня. – Появляется после новой луны, безобразит четыре недели, а потом пропадает. Денька три от нее отдохнем, а как молодой месяц опять засияет – она тут как тут. И все по новой. Насылает на дочку кошмары, не дает спать. Видишь, как дитя исхудало? Боимся, как бы до крайности не дошло…
Верхуслава подняла к глазам кружевной платочек и всхлипнула. Немил оглядел Ярогневу и вздохнул:
– Не серчай, княгиня, если моя новость придется тебе не по нраву. Одного взгляда достаточно: на твоей дочери – злая ворожба.
– Это и без того ясно, – буркнул Всеволод, ставя свечу на стол.
Супруга взяла его за ладонь и тихонько пожала, призывая замолкнуть.
– Что снится-то? – перевел взгляд на княжну Немил.
– Дикий лес, – прошептала Ярогнева. – Вурдалак с волчьей головой, распятый на Древе миров. Меч…
– А что дальше?
– Я беру меч, и… – девушка не нашла силы, чтобы продолжить, и опустила глаза – светло-синие, точь-в-точь как у матери.
Две косички песочного цвета упали на тонкие плечи, как вьющиеся змейки.
– Странный сон. Наваждение какое-то, – заключил Немил.
– Нет, не наваждение, – возразила княжна. – Это вправду со мной было.
– Что было? – удивился кудесник.
– Вурдалак. Древо миров. Я жила в Диком лесу. А потом… так случилось… мне пришлось проткнуть грудь любимого и отправить его на тот свет. Не могу вспоминать. А теперь мне это снится. Каждую ночь. Не могу я так больше. Избавь меня, мил человек!
Ее глаза поднялись на Немила – в них светилась надежда и наивная вера. Кудесник смутился – теперь настал его черед прятать очи. Чтобы скрыть смуту, поднявшуюся в душе, он перевел взгляд на Верхуславу и спросил:
– А как выглядит эта подвальная нечисть?
– Каждый раз по-новому, – не удержалась и перебила хозяйку Русана. – Пока месяц совсем молодой – она словно малое дите в белой рубахе-ночнушке. На вторую неделю превращается в девку с длинной косой. Глаза черные, брови густые, взгляд недобрый – аж до костей пробирает. После полной луны она превращается в зрелую бабу. Тут может явиться простоволосой, в замызганном сарафане. А на последней, четвертой неделе, это дряхлая старуха в рогатой кичке. Чуть зазеваешься – начинает кидаться луковками, старой обувью, угольками от самовара. Но это все мелкие пакости. Главное – княжну не оставляет в покое.
– Дело ясное – это кикимора, – хлопнул по столу Немил и красноречиво посмотрел на Всеволода.
– Вот и мы думаем – то ли кикимора, то ли навка, – подсела поближе Русана.
– Все на нее указывает, – не обращая на няньку внимания, продолжал убеждать князя Немил. – Кикимора не дает спать, по ночам душит, забирается в сны и вытаскивает самые горькие, самые болезненные воспоминания. От чего душа болит – то она и напомнит.
– Зачем это ей? – слабым голосом спросила Ярогнева.
– Кикиморы пьют наши страдания, как деревья пьют сок из земли. А может, ей что-то от тебя нужно. Может, хочет, чтобы ты в лес вернулась. Давайте призовем ее к ответу.
– Не опасно ли это? – усомнилась Верхуслава.
– Брось, матушка! – расхохотался кудесник. – Чего тут опасного? Я эту тварь мигом отважу.
– Постой! – вздрогнула Ярогнева. – Я не хочу ее видеть. Пусть идет, куда хочет. Только бы здесь ее не было.
– Можно и так, – согласился Немил. – Тогда просто прогоним ее, да и дело с концом. Лады?
Он достал из мешка, перекинутого через плечо, тяжелый том Велемудровой книги, и хлопнул им о столешницу, нарочно устроив побольше шуму, чтобы жест выглядел внушительнее. Увидав книгу, Любомысл побледнел, привстал на цыпочки и что-то оживленно зашептал князю на ухо, тыча своим тонким пальчиком в сторону чудотворного сокровища.
Всеволод неловко потер бритый подбородок, дернул себя за свисающий ус и спросил:
– Нам вот тут говорят, что заклинания из этой книги срабатывают, как бы это помягче сказать, неожиданно, что ли? Например, хотели прогнать упыря, а вместо этого вызвали чудовище. Так не получится?
– Что ты, Всеволод Ростиславич! – от души расхохотался кудесник, хотя смех его мог кому-то со стороны показаться натянутым. – Надежней этой книги на всем белом свете ничего не найдешь. Уже столько лет со мной…
Его взгляд принялся мечтательно блуждать по сводчатому потолку, расписанному сценками Перуновой охоты, а пухленькая ладошка любовно погладила темно-зеленый бархатный переплет.
– Мы с ней и огонь, и воду прошли. Если бы ты только знал, сколько раз она меня выручала!
– А заклинания в ней ты сам придумал? – встрял книжный червь.
– Почему сам? – недовольно поморщился Немил. – Заклинания я записал от своего наставника, Велемудра Кривейшего.
– И он сам их тебе наговаривал? – не унимался библиотекарь.
– Он не мог их наговорить! – толстый кулак Немила грохнул по столу, синие глаза метнули молнии. – Мой наставник сгорел, когда опричники злого князя, между прочим – твоего старшего братца, Всеволод Ростиславич – сожгли его заживо вместе с детинцем и горожанами, которые прятались от нашествия. И настоящая книга тогда же сгорела. А я по памяти ее восстановил. Да, может не все записано слово в слово. Что вспомнил, то и сберег. Что ж поделать – у меня не было библиотеки, как тут, во дворце, и заглянуть мне для памяти было некуда.
Любомысл опустил глаза и умолк. Князь неловко кашлянул в перчатку и произнес:
– Моего старшего брата давно нет в живых, и слуг его я отпустил. А к делам его я непричастен. Стоит ли теперь прошлое вспоминать, после стольких-то лет?
– Да пойми, княже, я не прошлое вспоминаю, – с горечью тронул янтарное ожерелье кудесник. – Я родню свою вспоминаю, отца с матерью, сестру с братом. Их уже не вернешь. Эта книга – последняя память о людях, растивших меня. Да, признаюсь, что-то в ней может не ладиться. Слово на слово не попадать. Мальчишки не думают об учебе, речей наставника не слушают, знаний не запоминают. Я и был сорванцом, хоть куда. Но другой книги волхвов больше нет – только эта. Так что придется рискнуть и сработать по плохо записанным воспоминаниям, либо все бросить, и пусть нечистая сила гуляет по твоему дворцу и творит, что захочет.
Выговорившись, Немил умолк, и лишь его ладонь продолжала нервно теребить ожерелье из необработанного янтаря.
– Батюшка, – слабым голосом вымолвила Ярогнева, – я думаю, волхву можно довериться. Лучше него никого не найти. Слава о нем по всему городу разошлась.
– Ох, недобрая это слава, – пощипал жиденькую бороденку Любомысл.
– Не боись, Всеволод Ростиславич, – заверил князя Немил. – Моя книга разделена на тринадцать крыльев. В двенадцати крыльях заклинания безвредные. А все самые злобные, лиходейские наветы и заговоры, я собрал в последнем, тринадцатом. Тут чего только нет! И моровое поветрие, и лихорадки-трясучки, и темные тучи, и молнии с громом. Но главное – это вызов из преисподней Великого Лиходея с его бесами и чертями. Мой наставник, Велемудр Кривейший, строго-настрого заповедал: что бы ни было, никогда не читай этого заклинания! Ни за что! Ни по какому случаю! Я его заповедь хорошо помню. Так что можешь не опасаться. Моя волшба – верная. Будет ли от нее толк? Посмотри, и сам убедись.
– Ладно, уговорил! – дернул себя за свисающий ус князь. – Только если ты дочери вред причинишь, или город спалишь, или лихо какое накличешь – не обессудь, наказание будет такое, что позавидуешь своему Велемудру.
Немил только махнул на него рукой: мол, чего с маловерами разговаривать? Только слова на ветер бросать. И деловито распорядился:
– Хозяйка, неси свечи. Глубокую чару с водой, лучше серебряную, но можно и простую. Огоньку поддать не помешает. А с тебя, Твердислав Милонежич, меч. Вон он какой богатый. Что это за камешек в рукояти? Рубин! Ишь, как сверкает. Как будто кровью налился. Сюда вот, на столик клади. Колдовство – дело острое, без меча не обойтись. Ну, все готовы? Приступим!
Ярогнева следила за уверенными действиями кудесника, замерев от волнения. Знающего колдуна сразу видно. Вон, как ловко орудуют его толстые пальцы, покрытые рыжими волосками. Расставляют свечи по четырем сторонам света, располагают на столешнице меч острием к северу, чтобы отсечь демонские нападки, льют в воду расплавленный воск… Сразу становится ясно: опытный кудесник уже тысячу раз наводил свои чары, и в тысячу первый раз наведет, только теперь ради нас, нам на пользу.
«Бедная девочка, – думал Немил, окуная кончик Твердиславова меча в чару и шепча приличествующие случаю наговоры на воду и сталь. – Истощала вся, иссохла, только кожа да кости остались. Впрочем, какая же она девочка? Ей за двадцать, а до сих пор не замужем. Может, венец безбрачия подцепила? Или просто никто такую чахлую не берет?»
Украдкой ему удавалось бросать на Ярогневу взгляды, рассматривая ее. Иногда она ловила его взгляд и отвечала безмолвной мольбой, от которой у старого волхва таяло сердце.
«Случай легкий, – думал он. – Суеверные люди принимают за происки темных сил обыкновенные ночные страхи. В какую только ерунду не верят эти вятичи. Видно, оборванное мужичье у них не отличается от князя с боярами. Ладно, родные мои, я продам вам то, что вы так хотите купить: исцеление от болезней, которые вы сами придумали, и веру в счастливый Золотой век, который никогда не наступит…»
Благоговение перед волховской книгой. Это важная часть обряда. Наши ясновельможные лопухи должны поверить, что в ней заключено особое, тайное знание, скрытое от непосвященных. Что это за знание? Откуда оно взялось? Вы когда-нибудь задумывались? Нет? И хорошо: вам и не нужно. Чем меньше задумываетесь, тем скорее я вас подлечу. Жалко девочку. Но ей ведь и вправду поможет, нет? С деревенскими бабами помогало. Скажешь такой, мол, ступай себе с миром, черта из твоей избы выкурили, печень от лихорадки очистили – и она распрямляется, расцветает, прямо на глазах молодеет и ходит после здоровая и веселая, за лечение благодарит, славу о янтарном кудеснике разносит по соседкам. А княжна – она, в сущности, тоже баба, только еще молодая, а значит, наивная и неопытная. Ее заговорить проще простого. Вот и она у нас сейчас распрямится, скинет с тоненьких плеч груз переживаний, улыбнется…
