Александр Дюма
Ашборнский пастор

Полная версия

XXXVIII. Отъезд

Сегодня вечером, в четверг 12 октября, дорогой мой Петрус, мы получили письмо от Вашего брата, сообщившего, что приход все еще остается вакантным и ждет нас.

Завтра, 13-го, мы выезжаем.

Единственное, что тревожит меня при отъезде, это вовсе не безумное предание, которое я безоговорочно считаю небылицей, а вопрос – там, на краю Англии, в том несчастном уголке Уэльса, найду ли я книги, необходимые мне для написания моего великого произведения.

Прощайте, дорогой мой Петрус; я уезжаю столь далеко и так основательно поворачиваюсь спиной к Кембриджу, что не решаюсь сказать Вам до свидания.

Любящий Вас и всегда преданный Вам

Уильям Бемрод, пастор уэстонского прихода.

Часть вторая

I. Уэльс

Из Уэстонского прихода в Уэльсе, 5 ноября 1754 года.

Дорогой мой Петрус!

Хотя Вы, конечно же погрузившись в выяснение какого-нибудь нового исторического факта, так и не ответили на письма, написанные мною по Вашей просьбе, я тем не менее продолжаю это повествование, с тем чтобы в один прекрасный день отправить его Вам.

Человек предполагает, а Бог располагает! Кто знает, сочиню ли я когда-нибудь великое произведение, предмет моих юношеских мечтаний?! Так вот, если мне и не удастся его написать, то, по крайней мере, я поведаю Вам о незатейливых событиях моей жизни, живописую в спокойных и мягких тонах картину моего быта, изложу историю двух простых сердец, живущих в согласии с духом Божьим, и, таким образом, безусловно благодаря тому, что Вы уделите место сему простодушному рассказу в Вашем превосходном трактате о человеческой природе, на земле не изгладится насовсем след моей жизни и жизни моей замечательной супруги после того, как мы умрем и будем бок о бок покоиться на кладбище, заросшем густой травой, уставленном поломанными крестами и усеянном замшелыми камнями, – на кладбище, которое я сейчас вижу из окна моего кабинета, сидя за письменным столом и сочиняя это послание.

Мы прибыли в Уэстон двенадцать дней тому назад и уже неделя, как обосновались в приходе.

О дорогой мой Петрус! И это то, что пембрукский ректор называет живописным обиталищем, приятным местопребыванием! Возможно, относительно рокового предания, связанного с этим приходом, он ошибся точно так же, как ошибся насчет самого прихода!

Насколько же отличается деревня Уэстон от моей очаровательной деревеньки Ашборн! Какая огромная разница между тем пасторским домом, где я прожил полгода, и этим мрачным зданием, где, вероятно, мне суждено прожить всю свою дальнейшую жизнь!

Однако сначала следует сообщить Вам, где я обретаюсь, обрисовать окружающий меня пейзаж, как это сделал бы художник, и вывести на сцену моих персонажей, как это сделал бы драматург.

Не знаю почему, но сразу же после приезда у меня появилось предчувствие, что мне не понадобится избыток воображения, чтобы написать тот замечательный роман, который был задуман мною в Ашборне и должен был сделать меня соперником лесажей, ричардсонов и прево.

Край, где я теперь живу, столь необычен, местная жизнь являет столь новую для меня форму, события, каким предстоит будоражить мое воображение, представляются мне столь непохожими на те, что происходят в других краях и в ином климате, что простое изложение моего нынешнего существования вполне сможет приобрести в будущем черты, характерные для художественного вымысла.

И вовсе не из-за Вас, дорогой мой Петрус, меня тянет рассказать, что такое княжество Уэльс, Камбрия^[358] древних, ведь, когда я ныне берусь за перо, мне представляется, что начертанные мною строки имеют высокое предназначение и что пишу я не только для Вас одного, но и для моих современников, и для потомков!

Поскольку мои современники далеко не столь образованны, как Вы, дорогой мой Петрус, я, пребывая в надежде, что это сочинение будет однажды напечатанным, обязательно должен познакомить моих будущих читателей с тем уголком земли, куда я водворен на жительство.

То, что я намереваюсь написать, возможно, в один прекрасный день окажется не только набором сведений, но и поучительным уроком.

Скажу сразу: здешняя суровая и угрюмая местность ничуть не напоминает тот ласковый и плодородный край, который мне пришлось покинуть.

И в самом деле, даже если Вы проедете по всем двенадцати графствам, составляющим княжество Уэльс, если перед Вами предстанут все семьсот тысяч его обитателей, то Вы увидите пейзаж, откроете для себя нравы, услышите речь, которые, уверяю Вас, можно обнаружить только по ту сторону пролива, на западной оконечности Франции, у старых бретонцев,^[359] потомков тех знаменитых галло,^[360] – кимров^[361] что дали второй Бретани ее древнее имя Камбрия и современное – Уэльс.

Точно таким же образом, как во времена судьбоносного переселения, заставлявшего аланов,.^[362] аваров,^[363] и гуннов^[364] передвигаться с Востока на Запад, переправляясь при этом на своих широких щитах через большие и малые реки и через морские протоки, галло-кимры, их, если можно так выразиться, собратья по варварству, в один прекрасный день ударом топора отсекли кусок европейского континента, поставили паруса на стволы своих мрачных сосен и огромных дубов и, подгоняемые ветром, бросили, будучи отважными мореплавателями, свои железные якоря у земель, которые ныне образуют графства Монмут^[365] Херефорд,^[366] Шроп.^[367] и Честер^[368]

Быть может – и это знает только один предвечный Бог – быть может, то, что я ныне подаю как поэтический вымысел, является не чем иным, как реальностью столь древней, что она теряется в сумрачных далях истории. Разве Платон не сообщает об исчезнувшей земле под названием Атлантида, простиравшейся от Западной Африки до Южной Америки,^[369] образуя над Атлантикой гигантский мост, по которому первобытные народы пересекли океан и заселили тот мир, который мы, современные гордецы, считаем своим открытием.

Некогда, во время планетарного катаклизма, устные предания о котором существовали еще за четыре столетия до рождения Иисуса Христа, эта горная цепь, продолжение Атласских гор,^[370] до того словно подпиравшая небо, провалилась и исчезла.

Таким образом, кто сегодня скажет, не были ли Уэльс и Шотландия двумя плавучими Делосами,^[371] двумя кусками затонувшего мира, один из которых пришел с Запада, а другой – с Востока, чтобы стиснуть Англию в том чудовищном объятии, в котором она, как ей казалось, уже дважды умирала?

Хотя Вы, дорогой мой Петрус, благодаря науке все можете видеть мысленно, уверен, Вам не удастся составить представление о деревне Уэстон, расположенной во впадине между двумя горами со скалистыми вершинами, построенной на берегах безымянной речушки и заселенной рудокопами, лица которых сумрачны, руки черны, спины сгорблены, а глаза постоянно моргают. Здесь невольно думаешь, что человек, этот мимолетный странник, вместо того чтобы выбраться на дневную поверхность к солнечному свету, зарылся поглубже ради ночной жизни на темных подземных дорогах, что ведут к центру земли.

Каждое мгновение всеобщая мать своими зияющими и пугающими зевами словно пожирает и вновь извергает на поверхность своих детей. Так что нет ничего необычного в том, что эти несчастные, постоянно добывая уголь, железо, серебро и свинец, похоже, заключили договор с духами земли и ночи и, даже сидя изредка у домашнего очага, хранят зловещие предания, усвоенные ими во тьме, где они проводят три четверти своей жизни.

Поэтому не стоит удивляться, если подобный народ, хотя и бывал порою побеждаем, все равно оставался непокорным. Римляне первыми попытались подчинить их себе, и имя Каратака,^[372] еще и сегодня популярное, символизирующее девять лет сопротивления, не омрачалось даже поражением, превратившим силурского^[373] героя в центральную фигуру триумфального шествия, возглавляемого победителем, имя которого все, исключая, наверное, только нас с Вами, дорогой мой Петрус, уже давно забыли.

Всем завоевателям Великобритании камбрийцы оказывали такое же сопротивление; датчане,^[374] саксы,^[375] норманны^[376] поочередно видели этих людей стоящими в глубине их ущелий и на гребнях их гор.

Иногда, в летние месяцы, их враги немного продвигались вперед по их землям, завоевывали там некоторые населенные пункты, но вскоре наступал влажный и дождливый сезон, и тогда камбрийцы становились невидимыми; они прятали своих женщин в глубине долин, отправляли свои стада в горы, разрушали мосты, рыли траншеи и наблюдали, как тонет в болотных трясинах блестящая конница противников. Тщетно в дни своей победы враг разоружал местных жителей, заставлял их принести клятву и как залог исполнения этой клятвы брал заложников: при первом же удобном случае клятва нарушалась, а нарушившие ее меньше всего думали о заложниках, будь это даже их дочери. Однажды Иоанн,^[377] сын Генриха II, прежде чем сесть за стол, велел повесить двадцать восемь камбрийских детей, старшему из которых не исполнилось и двенадцати лет!

Эдуард,^[378] сын Альфреда Великого,^[379] был первым, кто овладел этими высокими горами Северной Камбрии, которые до него не переходил ни один король Англии. Ошеломленные камбрийцы однажды увидели, как его стяг развевается на заснеженной вершине Крег-Эйри,^[380] самой высокой среди их гор, этом Пинде^[381] Запада, где любой, кто там засыпал, просыпался поэтом.

Благодаря баскам,^[382] из которых по большей части состояло войско Эдуарда и которые чувствовали себя здесь словно в родных Пиренеях, ему удалось на этот раз одержать окончательную победу; Эдуард собрал предводителей побежденных и заявил им, что из уважения к их языку, который они столь доблестно защищали, он даст им вождя, рожденного в их стране и никогда не произносившего ни единого слова по-французски и по-английски.

Велика была радость и громогласны были крики одобрения несчастных камбрийцев, понявших буквально слова победителя; но радость сменилась печалью, а одобрительные возгласы – проклятиями, когда Эдуард I добавил:

– Вашим вождем и князем я ставлю моего сына Эдуарда,^[383] родившегося неделю тому назад в Карнарвоне,^[384] и отныне он будет носить имя Эдуард Карнарвонский.

Таким образом и получилось, что в память об этой победе Эдуарда I старшие сыновья королей Англии с 1282 года и до наших дней получают титул принца Уэльского.

Благодаря тому, что Эдуард выстроил на побережьях Камбрии укрепленные замки, и это давало ему возможность посылать туда войска морем; благодаря тому, что были полностью вырублены леса и мятежникам уже негде было укрываться; благодаря тому, что были уничтожены валлийские барды^[385] и тем самым голос народа был потоплен в крови; благодаря тому, что был издан указ, согласно которому ни один природный валлиец не имел права занимать в стране даже самую ничтожную должность, – короли Англии считали, что держат под ярмом этих грозных побежденных.

На этот счет они ошибались.

Прежде всего, валлийцы, которых заставляли служить в английской армии в качестве легковооруженной пехоты, или жили в постоянной вражде с англичанами, которых они считали своими недругами, или переправлялись с оружием и скарбом к французам, которых они считали своими друзьями.

Как людей дружественных, французов всегда ожидали на побережье Камбрии. Глаза трех поколений устали всматриваться в туманные дали Северного моря, не покажется ли там белый с тремя лилиями флаг Франции.^[386] Почти все воззвания Эдуарда III^[387] и Ричарда II начинаются такими словами: «Принимая во внимание, что наши враги из Франции намерены высадиться в нашем княжестве Уэльс…» В итоге, поскольку эти столь долгожданные союзники не появлялись, валлийцы решили еще раз испытать судьбу, на этот раз полагаясь только на собственные силы. В конце 1400 года некий знатный валлиец, подвизавшийся при дворе короля Генриха IV^[388] в надежде проявить себя там, нанес королю оскорбление (какое именно, история умалчивает) и потому был вынужден бежать из Лондона; преследуемый за нанесенное им оскорбление, беглец решил придать этому эпизоду такой оборот, который принес бы пользу народу: изгнанник укрылся среди своих соотечественников, представил себя преследуемым за политические убеждения, призвал все население к оружию и в итоге стал вождем того движения, которого жаждали все, но никто не решался возглавить.

Звали этого человека Оуэн Глендовер;^[389] это имя при английском дворе переиначили на норманнский лад – Оуэн де Глендорли, и со дня восстания оно сопровождалось титулом «принц Уэльский».

В первых сражениях удача была на стороне восставших; они разбили английских ополченцев из графства Херефорд, победили фламандцев из Росса^[390] и Пембрука и подошли к границам Англии; но здесь они встретились с самим королем Генрихом, который двинулся против них с многочисленным войском.

Перед этими силами валлийцы отступили, и часть их земель снова оказалась захваченной.

К счастью, все это происходило осенью. Союзники, которые должны были прийти с берегов Нормандии, так и не появились, но под осенними дождями дороги размокли, а реки вздулись и вышли из берегов. Это вынудило короля Генриха остановиться; но там, где из-за препятствия было прервано его продвижение вперед, он разбил лагерь, поклявшись, что здесь, находясь в палатках и при полном вооружении, он дождется конца зимы и наступления сухой погоды.

Размышляя таким образом, король Генрих не принял во внимание болезнь и голод, этих двух исхудалых и продрогших призраков, идущих следом за медлящими армиями; эти призраки явились в лагерь англичан, а вслед за тем там стали распространяться старинные народные поверья, приписывающие валлийским магам власть над ветром и дождем.

Оуэн Глендовер, по мнению англичан, заключил договор с королевой бурь. Это был вовсе не единственный договор, заключенный Оуэном Глендовером, ведь только что он подписал и такой:

«Карл,^[391] милостью Божьей король Франции, и Оуэн, той же милостью принц Уэльский, заявляют, что они объединились и связаны между собой узами истинного согласия, истинной дружбы и надежного и прочного союза, направленного главным образом против Генриха Ланкастерского, врага вышепоименованных сеньоров, короля и принца, а также против его пособников и приспешников».

Этот Карл Французский был шестым королем, носившим такое имя, тем самым, кто через десять лет сошел с ума и вследствие своего безумия отдал нам Францию.^[392]

На этот раз обещанная помощь прибыла. То был довольно большой флот, пришедший из Бреста;^[393] он доставил шестьсот рыцарей и тысячу восемьсот пехотинцев под командованием Жанаде Рьё,^[394] маршала Франции, и Рено де Анже,^[395] командира арбалетчиков.

Флот причалил менее чем в трех милях от деревни, где я живу, дорогой мой Петрус, – другими словами, близ Милфорда. Если бы мне пришлось жить в то время, то с вершины горы, возвышающейся над пасторским домом, я при помощи моей подзорной трубы смог бы рассмотреть каждого из этой маленькой армии, которая присоединилась к восставшим валлийцам, прошла с ними на Кармартен,^[396] пересекла Лландовери,^[397] и направилась к городу Вустеру^[398] в нескольких льё от которого повстанцы и французы встретили английское войско, а оно, вместо того чтобы дать им бой, отступило на холмы, где и стало ждать атаку неприятеля; но валлийцы и французы, вместо того чтобы атаковать врагов, и свою очередь заняли оборону и тоже стали ждать.

В такой позиции обе армии оставались на протяжении недели, вели перестрелку, но ничего иного не предпринимали. За эту неделю около сотни людей были убиты, а втрое большее число воинов умерло от усталости, голода и болезней. Особенно много жертв было среди французов, непривычных к местному климату; поэтому-то французы и склонили валлийское войско предпринять нападение. Однажды ночью они бесшумно вышли из укрытий и бросились в атаку, но не на войско англичан, а на их обозы и кухни, и разграбили их.

Тогда в войске Генриха поднялась тревога; оно разбежалось и отступило на английскую территорию.

Для восставших настал удачный момент; они могли бы преследовать противника и довершить свою победу; но того, чего французы насмотрелись в Уэльсе, для них было более чем достаточно; понимая, что в подобном походе предстоит испытать множество опасностей, а славы снискать мало, французы предоставили сражаться камбрийцам, поскольку те вознамерились выступить против новой армии, которую вел принц Уэльский, сын короля Генриха IV.^[399] Французы предпочли высадиться в Сен-Поль-де-Леоне,^[400] при этом со своим обычным хвастовством рассказывая, что они только что завершили такую кампанию, какую до них их соотечественники никогда еще не решались предпринять и во время которой, по их словам, они опустошили шестьдесят льё земель во владениях английского короля.

Итак, они, по всей видимости, пришли в Уэльс не для того, чтобы поддержать валлийцев, а для того, чтобы отомстить королю Генриху IV.

Лишившись своих союзников, валлийцы впервые потерпели поражение в 1407 году на берегах реки Аск,^[401] о чем свидетельствует письмо, отправленное принцем Уэльским своему отцу:

«Грозный и самодержавный повелитель мой и отец! В одиннадцатый день сего месяца марта взбунтовавшиеся против Вас жители Гламоргана,^[402] Аска,^[403] Незервента^[404] и Овер-вента соединились в войско числом в восемь тысяч человек; но против них собрались Ваши верные и отважные рыцари и выиграли битву».

С этой-то битвы и начинается действительный упадок валлийской народности, и – странное дело! – почти в то же самое время Бретань, эта праматерь Камбрии, объединилась с Францией посредством брака, заключенного между Людовиком XII..^[405] и герцогиней Анной, вдовой Карла VIII^[406]

Став на сторону Генриха Тюдора,^[407] притязавшего на английский трон на основании того, что его мать вела свой род от Эдуарда III, валлийские мятежники, объединившись вокруг поднятого ими красного знамени, дошли с Генрихом до Босворта в графстве Лестер и под его командованием дали сражение, которым завершилась война Алой и Белой Розы вследствие смерти Ричарда III, тщетно предлагавшего, как говорит великий Шекспир, корону за коня.^[408]

С тех пор княжество Уэльс фактически объединилось с Англией; но весь выигрыш валлийцев от этого союза свелся к тому, что новый король Генрих VII поместил на своем гербе рядом с тремя британскими леопардами камбрийского дракона^[409] и создал новую должность помощника герольда, носившую название «красный дракон».

С этого времени, как бы ради точного выполнения заключенного между двумя сторонами договора, английские государи – при том, что династии их менялись, – ни в чем не изменили своей политики по отношению к несчастным валлийцам; они стали последовательно разрушать старинные обычаи камбрийцев, остатки их общественных учреждений и так все – вплоть до языка, последнего еще существующего памятника народа, скудевшего прямо на глазах.

Тем не менее, дорогой мой Петрус, Вы не сможете составить правильное представление о разнице между валлийцами и нашими англичанами, обитателями равнин.

Что касается меня, то, признаюсь, я не могу этого сделать и, хотя живу среди них уже целых две недели, поневоле вздрагиваю, когда на повороте дороги встречаю потомка этих древних кимров, облаченного в живописную одежду и здоровающегося со мной гортанным голосом на своем старинном гэльском наречии:

– Приветствую тебя и того, кто с тобою, человек с равнины!

Поскольку с таким приветствием обращались ко мне и тогда, когда я шел один, и тогда, когда меня кто-нибудь на самом деле сопровождал, то по прошествии нескольких дней я осведомился у старого барда, так сказать осколка прошлых веков, что означают эти слова, представлявшиеся мне довольно бессмысленными, если рядом со мной никого не было, или довольно вызывающими, если я прогуливался с Фиделем, хотя Фидель – славный пес; так вот, я осведомился у старого барда, что означают эти слова:

«Приветствую тебя и того, кто с тобою!»

И он мне объяснил:

– Человек никогда не остается в одиночестве; с самого дня его рождения Бог посылает ему ангела-хранителя, который не покидает человека до самой его кончины.

Таким образом, когда мы тебе говорим: «Приветствую тебя и того, кто с тобою, человек с равнины!», это означает: «Приветствую тебя и ангела-хранителя, дарованного тебе Господом!»

Таково, дорогой мой Петрус, краткое изложение местной истории, а также обозрение характера народа, среди которого я ныне обретаюсь.

Быть может, я высказывался несколько многословно и на ту, и на другую тему, но дело в том, что сегодня я вижу: мое истинное призвание – не эпическая поэзия, не трагедия, не драма, не философия и не нравоучительный роман; мне теперь кажется, что мое призвание – это история, и объемистое сочинение, которое должно составить мне репутацию и благосостояние, будет представлять собой то ли историческую хронику в духе Монстреле,^[410] и Фруассара^[411] то ли эссе – вроде опубликованного Юмом^[412] в этом году и посвященного Англии или такого, какое Робертсон^[413] периодически публикует о Шотландии.

Во всяком случае, тема моя выбрана: это история галло-кимров со времени их отплытия из Бретани до наших дней.