Мария Токарева
Алмаз Времени. Том I. Скитания
– Это что же? Вы меня запереть решили?
– Вы в курсе сложившейся ситуации. Это для вашей же безопасности, мастер, – отвечал Закуда беспощадно и сухо.
Как легко объявить сумасшедшим, достаточно наклеить ярлык безумия, чтоб перестать слушать человека. И Закуда, как всякий бюрократ, умел наклеивать ярлыки. Он все уже решил: древний хранитель зимы, который написал «Свод Правил», велик и бесценен. А свиток этого хранителя, из настоящего, попал в лапы асуров – значит, он больше не указ.
– Меня… Запереть, меня. Запереть, – мастер Вейяча закрыл лицо руками, взъерошив перья.
Он понимал, что попытка прорваться, остановить ретивого Закуду, приведет только к утверждению вердикта о безумии. Да разве с ума он сходил? Он понял вдруг, как устроен мир и что несут свитки, но аргументов не случилось. Никто ему не верил.
– Никто не пытается вас запереть! Когда мы найдем книгу, вы сможете свободно перемещаться, – не знала границ жестокость снисходительного успокаивающего тона. Таким говорят с животными, маленькими детьми и слабоумными.
– Я должен сам ее найти! Я… Я должен… – забормотал хранитель зимы, хватаясь за голову.
Он взмахнул крыльями, неразборчиво мечась среди стеллажей. А потом тихо сел на ветку, послушный и наивный, как беспомощный ребенок. Значит, так надо. Значит, такую роль ему уготовили. Убили раньше асуров. Закуда действовал с согласия всех хранителей, он бы никогда не пошел против правил.
Старший лейтенант сурово кивнул, впрочем, его каменное сердце тоже страдало. Хотелось в это верить. Не просто так нервно вздрагивали сизо-зеленые крылья, не просто так сжимались кулаки. Ведь он помнил великого мастера раньше, видел его в последней битве.
– Если асуры крадут книги хранителей, сводя их с ума, вносят в их мысли хаос, то что уж говорить о людях, – вздохнул мастер Вейяча. – Их мир ветшает, становится проницаемым для зла. Они теряют способность отличать добро от зла. Ведут свои жестокие игры, выворачивая истину, забавляясь с ней, как с площадной девкой. Люди… Должно же где-то остаться добро. Я теряю в них веру.
– Отдохните, мастер.
Старший лейтенант Закуда покинул библиотеку, но безупречно прямая линия его спины на этот раз немного сгорбилась, точно он сомневался в правильности своих решений. А мастер Вейяча утопал в молчании.
Неразумный старший лейтенант Закуда вновь взваливал на себя слишком много, считал, что он теперь один из главных, что в его руках благополучие мира. Он тоже мечтал подавить великую болезнь душ, но она виделась не там, лишь в украденных свитках. Казалось, если их вернуть, то и в мирах настанет спокойствие. А свитки все обрывались и обрывались пунктиром остановившихся сердец.
– Я тоже скоро стану лишь пунктиром, – выдохнул морозный иней хранитель зимы. – Если не… Если…
Он ждал и думал о былом. Его более не существовало, его заперли в клетку легендарной памяти о нем, оставили сказания о прошлом вместо жизни. Мог ли он покориться такой участи?
Глава 9.
Солнце палило нещадно, отделяясь от горизонта, как будто желало свободы и падения прямо в океан. Солнце – великий враг. Они провели уже сутки без воды, вернее, без сока инжира и без весел. На поводу у судьбы. Сводил с ума запах рыбы и осьминожий «нектар», слегка смытый волнами.
Пот катился градом, раскаленная оправа очков выжигала лицо, будто пропитанная ядом. Но Сварт не сдавался, теперь поклялся не сдаваться. Ирония – когда уже хуже некуда, вдруг начинаешь бороться.
Плот попал в течение и не сбавлял хода, только хищные рыбы приникали к нему по бокам. Вдали несколько раз колыхался плавник акулы, но вскоре канул в морской глубине. Сварт был готов сражаться и с этим чудовищем, готов, не зная, сколько выдержит еще это тело. Теперь уже разум не спрашивал его мнения. На рассвете вторых суток чудилось, будто не осталось ничего, кроме разума и сухого огня в пересохшем горле.
Молчали так долго, что казалось – в одиночестве, в полном одиночестве среди океана.
Сумеречный Эльф спал, лениво, апатично, беспокойно. Сварт несмотря на жуткую усталость не смыкал глаз, все высматривал опасности. Да не приближались новые, только невыносимо давила неизвестность. Он слишком привык, что хоть что-то зависит от него. А здесь – ничего.
Нежеланный спутник обещал, что течение выведет к земле через два дня. Кажется, снова солгал, вредитель. И вот теперь молчал, весь покрытый солнечными ожогами со своей бледной северной кожей, мерцал стеклянными глазами, раскинувшись на плоту. Сварт подозревал, что выглядит не лучше, сгорбленный, высматривающий что-то взглядом волка. Да разве кого-то это волновало? Только не его. Он намотал смоченную водой рубашку на голову, чтобы не получить солнечный удар. Но мысли не прояснялись, текли вяло, обреченно.
К плоту слетались птицы, чайки, создавая иллюзию, что где-то недалеко земля. Вот-вот появится. Но оказалось – затерянный островок, скала посреди моря, которая бесполезно замерцала в отдалении. Скала тысяч чаек.
Сварт с ненавистью закрыл глаза, сжимая зубы. В сознании вставало видением совершенно бессмысленное пятно, от которого не удавалось избавиться, как в бреду. Он открывал глаза, смотрел на лианы, связывающие доски плота. Недавно он заметил еще одно ужасное обстоятельство: лианы планомерно перетирали слишком пористую древесину, врезались в нее, но при трении оставляли на стволах глубокие отметины. Казалось, отчетливо слышно, как рушатся волокна смоквы. Времени оставалось все меньше. И что уж дальше – лучше не думать. Иногда вообще лучше не думать… Ничего не изменится от мыслей.
Но, как назло, в мозгу мерцали смутными образами воспоминания весьма далеких дней. То время, когда он еще не пролил первую кровь. Светлое? Едва ли… Совсем наоборот.
Сварт лежал на плоту, глядя на солнце сквозь стекла треснувших очков, и больше никуда не стремился. Почти как в тот вечер, в котором и начиналась цепочка нестройных образов детства и ранней юности. Да, именно в тот вечер беспредельного отчаяния.
Первое, что Сварт помнил из детства – грязные улицы.
Ему едва исполнилось семь лет. Он скитался среди немощеных переулков, оскальзываясь на помоях и теряя равновесие. А еще оглушала нестерпимая боль, врезавшаяся в разбитую голову.
Кто-то напал на него, смутно мелькал страшный образ. Кто-то хватал грязными лапищами. Или когтями? Царапал, выкручивал руки. Но он кое-как сбежал, получив по голове. И потом бесцельно бродил по улицам, потеряв понимание, что происходит вокруг. Его ужасно мутило, и с того дня мир потускнел – что-то случилось с глазами. Он беспрестанно тер веки, но ничего не менялось в расплывчатых силуэтах.
Его пронзал страх, но он, маленький мальчик, не плакал. Брошенные дети редко плачут, ведь им некого звать на помощь. Брошенные дети умирают тихо, как больные щенки. Как и затерянные странники посреди океана…
«Зачем я вспоминаю тот вечер? Зачем сейчас? Надо бы придумать новый план… План… Посреди океана? Плана нет… Воды нет… Это ли не последние часы, когда вся жизнь пролетает перед глазами?» – думал Сварт из настоящего, глядя на себя из прошлого, жалкого и никому не нужного.
Вот он идет по улицам трущоб одного из городков Круны, а вот уже падает, споткнувшись на куче рыбных потрохов, выкинутых из чьей-то лавки. Возможно, судьба начертала ему умереть именно в тот вечер, потому что подняться он уже не смог. Но он всегда плевал на законы судьбы.
Очнулся он на пороге притона, где уродливые женщины обслуживали заходящих в бедный порт матросов. Кто-то внес изможденного бродягу внутрь и спрятал на чердаке. Так началась новая жизнь мальчика по имени Сварт и цепочка относительно связных воспоминаний.
Одна из женщин была добра к нему. Настолько, насколько способна измученная блудница из портового притона. Хотя он никогда не понимал, что значит доброта.
Она же подарила первые очки, сказала, что их забыл один из клиентов. И размытые силуэты, окружавшие растерянного Сварта, обрели четкие очертания.
– Эй, малыш, ты должен учиться. Иначе лет с двенадцати будешь работать… как мы, – предупредила она.
Призраки говорили в голове отчетливо и звонко, их слова стучали кровью в раскаленных висках. Только лица оставались размыты.
– Чему учиться? – спросил он.
– Чему получится. Если научишься бить морды, станешь нашим охранником. Если освоишь цифры, будешь помогать хозяину подсчитывать, что мы заработали. Давай, ты вроде не глупый, – подбодрила его женщина. Имени он уже не помнил, не считал важным хранить на задворках сознания.
– Хорошо. Я научусь! Всему! – воодушевленно пообещал он и попросил хозяина научить его считать.
Хозяин не очень обрадовался, но согласился. И Сварт жадно вгрызся в новые знания. Азы давались легко, как будто кто-то уже научил его считать и писать. Но кто? Как он жил до семи лет? Этого Сварт не знал, но предполагал, что был сиротой, рожденным в бездне нищеты и презрения. Или нет? На хлипком плоту это не имело никакого значения.
Сварт просто позволял призракам рассказывать свои истории. И снова перед ним в полусне поплыли смутные видения, отдающие подобием теплоты. Яркие лучи солнца сменялись мутными пятнами долгих вечеров, копотью масляной лампы, скрипом затупленного пера.
Тайком он добыл себе несколько книг, учебников и задачников. Вскоре ему начали доверять первые подсчеты денег. Получалось у него прекрасно, он никогда не ошибался.
Переливы монет уже тогда отзывались в душе тайным волнением: он хотел присвоить их себе. Себе, а не отдавать сварливому хозяину, который в плохом настроении избивал и его, и девушек.
– Такая у нас жизнь, – вздыхала случайная покровительница, когда они вдвоем прикладывали холод к свежим синякам.
– Нет! Не хочу такую! – возмущался Сварт. И вскоре попросил вышибалу научить его приемам рукопашного боя.
Немолодой громила сначала скептически сказал:
– Да куда тебе, очкарик.
Но Сварт зашипел, увернулся от грубой оплеухи, подпрыгнул и врезал охраннику в ухо. Тот пошатнулся, гулко ухнул и вместо новой оплеухи ответил:
– Ладно. Посмотрим, что из тебя выйдет. Злющий ты, как стая ос! Но нам такие и нужны.
С того дня синяков меньше не стало, зато появлялись они по большей части после коротких тренировок. Сварт быстро рос, тянулся молодым деревцем на каменистой почве. Несмотря на недоедание, он научился неслабо бить первым и уклоняться от атак громилы, который на деле оказался медлительным и неповоротливым.
– Запомни первое правило: клиент всегда прав, – говорил он в начале обучения. – Клиентов бьем только в исключительных случаях.
– Но он же бьют девушек! – возмущался Сварт, как будто тогда еще верил в справедливость. Он часто слышал, как из комнат доносятся крики боли, а потом блудницы появлялись со свежими кровоподтеками, рассеченными губами и заплывшими глазами.
– Бьют, но за это же доплачивают хозяину. Если не доплачивают, мы бьем их.
Правило не нравилось. В душе все бунтовало, потому что в то время его сердце еще не до конца очерствело, не совсем оглохло. Или нет? Сварт мысленно посмеялся над собственной наивностью.
Волна, окатившая плот, вырвала его из липких пут начинавшегося бреда. На растрескавшихся губах ощущался соленый вкус, но жажда не прошла. Тенями осьминогов наползало мрачное прошлое. В котором он еще считал, будто неправильно избивать блудниц за деньги.
Но уже тогда он с трепетом души рассматривал золотые монеты, оставленные клиентами. И порой во снах представлял, как однажды разбогатеет и поселится в красивом доме торгового квартала, куда его посылали с мелкими поручениями в знак доверия. Желание убивать пришло позднее. В тот год, когда погибла его покровительница.
Он помнил, как шептал соленый ветер: в порту стоит паровой корабль, в порт пришла беда. Пока судно джиннов разбиралось с грузом, команда развлекалась на берегу.
Сварт проснулся однажды ночью от истошного крика и отчетливого запаха паленого мяса. Он испугался, что начался пожар, и выскочил с чердака в коридор второго этажа, где размещались узкие комнатки.
Ему запрещалось покидать чердак ночью, когда девушки «работали». Но возле одной из комнат уже толпился народ. Сварт оцепенел, когда понял, что там жила его «покровительница», та, которая подарила очки и заставила учиться.
– Что… что с ней случилось? – кричал в ту ночь Сварт, давясь запахом паленого.
– Сгорела! Проклятый джинн! Напился и не смог контролировать свою ауру огня, – истошно ругаясь, сокрушался хозяин притона, хлопая себя по засаленным брюкам.
Сварт не видел тела: его не пустили в комнату. Он только отчетливо запомнил сводящий с ума запах жженого мяса. Ощущение утраты навалилось немного позднее, засело в душу немой тоской, как будто оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с миром людей. Отныне он отгородился от них стеной равнодушия и озлобленности. Теперь не верилось, что он был способен о ком-то горевать. Зачем? Ненужная трата сил.
Зато жажда крови отзывалась знакомым покалыванием в кончиках пальцев. В ту ночь он навечно запомнил лицо убийцы, джинна. Один случайный взгляд не позволил бы ошибиться. Проклятую тварь вышвырнул из притона охранник. Но поздно! Что там гласило первое правило? «Клиент всегда прав»? Настолько прав…
Владельцы нелегального притона не могли обратиться к властям. Они замотали тело в мешковину и спустили в мутную реку к помоям и скелетам мелких животных. В тот день что-то окончательно умерло в душе Сварта. Точно она разваливалась постепенно, по кусочку, как треснувший глиняный сосуд. Тогда в голове сложился его первый план.
А на следующее утро к ним заявились недовольные матросы с торгового корабля. И вместе с ними на пороге притона появилась портовая охрана. Хозяин всегда давал им взятки за «слепоту», но на этот раз они выглядели устрашающе.
– Эй, кто-то убил одного из наших, – недовольно начал один из джиннов.
– Почему вы считаете, что это мы? – тут же возмутился хозяин.
Он и правда ничего не знал. Никто не знал. А Сварт наблюдал из чердачного окошка, ловил каждое слово. И улыбался. Никто не догадался бы о причинах его ухмылки, разрезавшей пополам бледное лицо.
– Потому что он убил вашу девицу, – фыркнул джинн.
– Но мы этого не делали.
– Лжете! Лжецов надо наказывать!
– Пошли прочь! – закричал хозяин.
Но ушли они, только перевернув вверх дном весь притон. Заглянули и на чердак к Сварту, но ушли со словами:
– Ничего, здесь только какой-то мальчишка-дохляк.
Они смотрели на Сварта, как на ненужный хлам – почти не видя, скользя взглядом мимо него. А он с трудом сдерживал улыбку злорадства. Тогда он впервые подумал: «Люди – жалкие тупые твари! А я лучше, я умнее». И эта мысль со временем стала его девизом.
– У нас тоже ничего. Пошли отсюда, – заключила портовая охрана.
– Как же так, господа! – возмущались джинны. – Это сделал кто-то из этих продажных тварей, отомстили за свою!
– Доказательств нет.
– Мы этого так не оставим, – грозно пообещали джинны.
– Катитесь отсюда! – рявкнул им вслед хозяин притона, устало бормоча себе под нос: – Еще не хватало кому-то из наших мстить джиннам. Это чистое самоубийство! Ну, не прав я?
– Да, разумеется, – скромно кивал головой Сварт, привычно подсчитывая прибыль хозяина.
За три года его ни разу не уличили в воровстве. И он ни разу не ошибся в расчетах, за что заслужил некоторое доверие со стороны хозяина.
– Вот и я о том же, – ворчал тот. – Не представляю, кто его грохнул. Может, кто из команды. А сваливают на нас.
И только Сварт знал правду: это он убил джинна. Даже теперь, на плоту, он плотоядно улыбался, смакуя свою победу.
Это он незаметной тенью прокрался на паровой корабль. Никто не замечал десятилетнего мальчишку, крадущегося между тюков. Брошенные дети – почти невидимки. Но никто не подозревал, насколько они могут быть опасны с коротким ножом, украденным у вышибалы.
Убийца-джинн спал в гамаке, так крепко, будто ничего не случилось. Как будто человеческая жизнь не имела значения. Его не терзала тяжесть преступления. Тогда почему холодная рука отмщения должна была дрогнуть? Не дрогнула.
Тогда-то Сварт впервые пролил кровь, бесшумно и ловко провел лезвием по горлу огненной твари. И джинн захлебнулся. Чтобы умирающий не разбудил никого из товарищей, Сварт накрыл ему голову грязной подушкой. Так его утром и нашли, в пропитанном кровью гамаке. А новый убийца скрылся, унося с собой воспоминание, чудесное, пьянящее.
Тогда он впервые почувствовал себя если не божеством, то значимым созданием этого мира. Он убил джинна – не каждый человек сумел бы. Он убил!
Шел ради мести, но вернулся тем, кто наслаждается уничтожением жизни. Его не выворачивало, не тряслись руки. Тело совсем не бунтовало против собственной новой сущности. Нет, о нет! Он ощущал невероятное упоение и почти безмятежность.
Хотелось повторить. Хотелось снова обрести это невероятное ощущение покоя и завершенности. Будто он существовал расколотым, а с первым убийством вдруг обрел целостность. Но чувство улетучивалось слишком быстро. И все его существо жаждало повторения.
Появилась мечта научиться владеть мечом и повторить еще раз. И еще. И еще! Блеск монет и блеск клинка – два непреодолимо манящих маяка.
– Это сделал я, – шептал себе Сварт в тишине чердака. И заснул со сладким ощущением покоя. И после пробуждения его не покидало пьянящее чувство превосходства.
Но через двое суток он встрепенулся посреди ночи от запаха дыма. А когда открыл глаза, не смог разглядеть ничего вокруг себя. Он кинулся к лестнице, но чердачный люк раскалился, доски медленно обугливались. Через просветы уже вырывались снопы искр, лезли наверх жадные языки синеватого пламени – работа джиннов. Жар пожарища и жар солнца на плоту сливались единым ощущением душного ужаса.
Сварт в панике отшатнулся, понимая, что оказался в ловушке. Снизу доносились крики, люди метались в огне. А он задыхался на тесном чердаке, который уже подчистую заполнился дымом. Последней надеждой светилось крошечное слуховое оконце.
Безумно царапало в обожженном горле, щипало глаза. Где-то в суматохе потерялись очки, и он тем более ничего не видел. Шел почти наугад. На свет, на блеклый оттиск луны.
Повезло, что его недокармливали, повезло родиться проворным, как куница. Он выбрался на крышу сквозь крошечный лаз и двинулся вперед, балансируя на замшелой черепице. Он дошел до края по хлипкой водосточной трубе и прыгнул на крышу соседнего дома за миг до того, как обугленные балки не выдержали. Дом обрушился.
Внизу метались люди, пытаясь залить вырывавшиеся из двери и окон языки синего пламени. А вдалеке по гладким водам залива безмятежно скользил торговый пароход, унося прочь джиннов, совершивших свою месть.
– Помогите! Горю! Помогите! – недорезанной свиньей кричал хозяин притона.
Он вылетел в одном исподнем, его редкие волосы дымились. Огонь окатил его жаркой волной. Несчастный сбрасывал с себя одежду, рвал рубашку, но не мог спастись.
Сварт видел, как в бреду, смерти тех, с кем жил три года под одной крышей. И не находил в себе сочувствия. Бежать, бежать прочь – вот, чего он по-настоящему хотел. Лишь бы не чувствовать запаха паленого мяса, лишь бы закончился этот ночной кошмар. Теперь все эти привидения расколотого детства вынырнули из небытия, точно желая поприветствовать того, кто готовился присоединиться к их мрачному сонму.
– Не дождетесь, – прохрипел Сварт, зачерпывая горсть воды и размазывая влагу по горящему лицу.
Он ненавидел вынужденное бездействие, когда оставалось полагаться лишь на жалкий проблеск удачи: тогда накатывали ненужные воспоминания. И под сомкнутыми веками вместо солнечного света снова мелькали сумрачные задворки.
Снова он скитался по улицам в темноте померкшего зрения. Ободранный, голодный, со следами сажи на лице и руках. И снова никто не подошел к нему, снова никого не интересовала судьба мальчишки-невидимки. Он в очередной раз убедился, что должен прогрызаться сам сквозь эту беспощадную жизнь.
В кармане что-то звякнуло – нож, который он случайно схватил на чердаке. После убийства джинна Сварт всегда держал тот клинок при себе, опасаясь и незаметно вернуть охраннику, и выбросить. Прятал под соломенным матрасом.
Теперь все следы преступления пожрал беспощадный огонь. Не настиг лишь убийцу джинна. Твари прогадали, покарали не тех. Но Сварта не мучила совесть. Жизнь в притоне начала растворяться в водовороте новых впечатлений на следующее же утро.
На рынке он стащил с чьего-то прилавка новые очки и тогда снова относительно прозрел. Вновь он мелькал между корзин и тюков юрким зверьком, незаметным и стремительным. Возможно, в его жилах текла капля крови тех, кто принял «подарок асуров». И наверное, тот безымянный предок обладал невероятной скоростью. Но тогда Сварт об этом не задумывался.
Он обворовал несколько лавчонок, добыв себе немного еды и новую одежду. А вечером, когда он шел по улице в поисках сухого чердака или подвала для ночлега, его окружила группа оборванных подростков. Таких же обитателей трущоб.
– Эй, очкарик, чего забыл здесь?
– Убирайся к мамочке!
«К мамочке…» Он совершенно не помнил ни мать, ни отца. И считал, что его бросили вскоре после рождения. Угрозы хулиганов звучали смешно и противно. И сами они выглядели жалкими уродцами, неспособными даже на искусные издевки.
Сварт равнодушно взирал на них и только задумчиво дотронулся до короткого ножа, спрятанного в кармане. Он вспомнил, чему его учил вышибала. Вновь его лицо разделила пополам широкая ухмылка, от которой заболели скулы.
Он ударил первым, кинулся вперед настолько стремительно, что никто не успел заметить. И один из мальчишек внезапно упал с распоротым горлом, давясь кровью. Он сучил руками и ногами, как лошадь со сломанным хребтом, и Сварт находил это даже забавным. Вновь он ощущал себя выше людей, почти божеством.
– Что? Как?
– Он убил… Убил…
– Убираемся отсюда! – в панике закричали остальные.
А Сварт, когда чувство превосходства снова рассеялось, понял, что нажил себе новых проблем. Он здраво решил, что должен немедленно убраться из города.
Всю ночь он провел в размышлениях, как это сделать, с кем и куда податься. Пешком? Он не представлял, что лежит за пределами маленького городка.
Целый мир, о котором он тогда ничего не знал, только видел на прекрасных цветных картах, развешанных в одной портовой лавке. Такие покупали богато одетые капитаны стоящих у причала кораблей. Сварт представлял, как сам однажды выйдет в море, как соленый ветер будет смело ударять в лицо, а не проскальзывать несвежим сквозняком в чердачное оконце. Мечта почти исполнилась. И едва ли он догадывался, что окажется на разваливающемся плоту вскоре после зенита славы.
«Однажды у меня будет бригантина», – пообещал он себе в тот вечер и заснул на чужом пороге, даже не замечая, что добрался до рыночной площади. Проснулся от холода и от того, что едва не потерял очки. Он встрепенулся, протер стекла и тут же завороженно уставился наверх.
А там, раскинув руки, как вольная птица, балансировал на тонкой веревочке человек. Канат натянули между крыш двух домов. И человек шел по нему, точно по улице. Он ступал осторожно и ровно. Стежок в стежок – как кот, шествующий по коньку крыши.
«Великолепно», – вдохновленно подумал Сварт. И ему захотелось стать таким же, легким, неуловимым и свободным. Даже если эта свобода грозила смертью. Но он и так жил в постоянной опасности. Ему показалось, что такая ловкость дает новое превосходство над жалкими тупыми людьми.
Он стоял на пороге чужого дома, задрав голову, и упрямо глядел на канатоходца, когда его окликнул хозяин цирка, здоровенный толстяк в нелепом лиловом цилиндре:
– На что смотришь?
– На него, – с искренним восторгом ответил Сварт. Но тут же одернул себя и поглядел на того, кто спрашивает.
– А, канатоходец. Плати, если смотришь, – беззлобно ухмыльнулся хозяин.
– Нечем, – признался Сварт, выворачивая карманы украденной куртки.
– Раз нечем, проваливай, – сварливо хмыкнул хозяин цирка.
Тогда же возник гениальный план, как сбежать из города. Сварт низко опустил голову, сжал кулаки и решительно ответил:
– Нет.
– Что «нет», заморыш? – фыркнул хозяин цирка, подкручивая смоляно-черные усы.
– Возьмите меня с собой! – воскликнул Сварт.
Он не зажмурился и не разжал кулаков. Секунды отсчитывались гулкими ударами крови в висках, и где-то над площадью так же считал шаги канатоходец.
– Тебя? А что ты умеешь? – рассмеялся хозяин цирка.
– Считать. И немного обращаться с ножом, – уверенно доложил Сварт.
– Считать… Хм. Ладно, сойдешь, очкарик, – благосклонно кивнул хозяин и повел с собой в раскинутый шатер передвижного цирка, который служил ему конторой на время представлений.
– Эй, очкарик, ты вроде говорил, что ловкий. Ну, так на что ты способен? – говорил на следующий день тот самый неуловимый канатоходец, который при близком знакомстве оказался сварливым типом средних лет.
Сварт показывал приемы, которым его обучил вышибала из притона. Ходил колесом и пытался маршировать на руках – этим он сам временами развлекался. Легкое голодное тело многое позволяло.
Но он все равно истошно кричал, когда его впервые посадили на шпагат. Показалось, что треснули все сухожилия и связки. Впрочем, с каждым разом становилось все легче. И вскоре даже циркачи удивлялись гибкости мальчишки, который буквально закручивался узлом.
Но больше всего поражало, как быстро «очкарик» научился балансировать на канате. Сперва он неуверенно шел по натянутой между двух кибиток веревке. И бесконечно падал, набивал шишки, стесывал кожу. Но упрямо продолжал.
Со временем юный циркач научился без труда танцевать на канате, натянутом между двух крыш. Как и мечтал. Свободный, с раскинутыми руками, словно вольная птица.
Но та мимолетная прекрасная мечта оказалась лишь пылью: с первых же выступлений в двенадцать лет Сварту не понравилось бессмысленно ходить вперед-назад над толпой зевак.
Сначала он ощущал некое превосходство, ведь он шел на уровне крыш и верхушек деревьев. Он ошеломлял простых смертных, затаивших дыхание внизу. Затем пришло понимание, что его прогулки – это лишь развлечение для безмозглых обывателей. Он был заперт, пусть стенами его становился лишь воздух. Он шел, как привязанная к колышку скотина, по кругу.
– Еще! Еще! – кричала толпа, и он танцевал на канате, зачастую обессиленный после нескольких представлений кряду.
Все просили, чтобы гибкий мальчишка показал новые фокусы. Прежний канатоходец не умел танцевать на канате, не умел разыгрывать собственное падение, чтобы в последний момент ловко удержать равновесие, небрежно салютуя публике. А Сварт научился. Он умел учиться и в каждом деле старался превзойти других. Как это помогло бы теперь? На плоту? Снова никак… Но когда-то он верил, что так достигнет величия.
Вскоре прежний канатоходец наскучил публике и, стараясь подражать мальчишке, сорвался с каната, получив двойной перелом ноги. С тех пор он угрюмо убирал за лошадьми. И больше ни разу не заговорил с молодым акробатом.
Так началась кочевая жизнь Сварта. Городишко остался в прошлом, и перед юным Свартом раскрылись все тайны Круны. Оказалось, что нищета цветет зловонными миазмами не только в портовых трущобах.
Впрочем, Сварту довелось повидать и невероятное богатство, когда кибитки циркачей прибывали в поместья аристократов. Тогда-то он впервые позавидовал роскоши, тогда-то впервые взлелеял мечту поселиться однажды в одном из таких домов. Но никому не прислуживать, ни от кого не зависеть, а самому управлять всей этой дивной красотой.
И однажды в одном из поместий Сварт стал свидетелем пренеприятного разговора, который заставлял морщиться по сей день. Некоторых призраков он бы с удовольствием уничтожил дважды, а то и трижды.
В тот вечер наливалось тягучим зноем лето, артисты спали под открытым небом. Сварт собирался на покой, взбивая соломенный матрас, когда до него донесся шепоток из шатра хозяина цирка.
Сварт лениво встрепенулся, сперва решив, что кто-то просто гуляет по саду поместья. Кибиткам разрешили встать возле стены. Однако отчетливо доносился басовитый голос хозяина и чей-то еще. Сварт встал и прислушался.
– Предлагаю тебе выгодную сделку, – говорил некто.
– Какую? – отвечал хозяин.
Сварт приблизился к шатру и бесшумно приник к освещенной щелке между выцветшими занавесками. Внутри за складным столом сидели двое: хозяин цирка и… сам владелец имения, жирный седой граф.
Сварт еще мысленно посмеялся над ним, когда легко балансировал на канате: «Уж такой-то не упадет с веревки, она просто опустится до земли под его тяжестью». А теперь этому неприятному старику зачем-то понадобилось приходить к хозяину цирка. Да еще ночью. Сварт нахмурился и прислушался, о чем речь. И следующие слова аристократа заставили похолодеть:
– Продай мне канатоходца.
– Канатоходца… Опять для твоего личного «зверинца»? – неприязненно осклабился хозяин цирка.
– Да, мальчишка хорош. Гибкий, красивый, – причмокнув губами, ухмыльнулся граф.
– Ты омерзителен, – отвернулся хозяин цирка и примирительно продолжил: – Но ладно, сколько дашь? Учти, мальчишка ценится дороже, чем девушки. Я и так продал тебе уже троих.
– С них не убудет. К тебе вон новые прибиваются.
– Что правда, то правда. Но этот мальчишка один из лучших.
– Ладно, давай еще поторгуемся, если ты так хочешь, – посмеивался аристократ.
– Конечно, поторгуемся! Каждый раз, когда мы останавливаемся в твоем имении, я лишаюсь одного из артистов.
– Не лишаешься, а совершаешь выгодную сделку.
Сварт слушал и давился омерзением. Он растерянно отошел от шатра.
Канатоходца… Продать. Его хотели продать! Как вещь, как зверушку. Что еще уготовала ему жизнь? За двенадцать лет он и так успел испытать почти все оттенки отвращения и злобы. Но за год с циркачами он обманчиво решил, что обрел наконец-то настоящий дом, пусть и непостоянный, вечно переезжающий. Обманулся. Снова. И уже навсегда лишился доверия к людям. Хозяин цирка бесстрастно торговался, продавая своего артиста, как породистую лошадь.
Сначала Сварт хотел просто бежать. Куда угодно, лишь бы не попасть в клетку имения. Но потом он еще раз прислушался к переговорам в шатре. И в нем проснулась та же лютая ненависть, что и в ночь убийства джинна.
Он бросил взгляд на доску с воткнутыми кинжалами, которая стояла возле ближайшей кибитки. Его учили бросать ножи, хотя временами он сам становился бесстрашной мишенью. Лезвия втыкались точно «по контуру», так, что потом оставался силуэт человека, «нарисованный» кинжалами.
Говорят, циркачи не носят при себе оружия. О нет, циркачи – самые опасные люди. Они возят с собой целый арсенал, который называют реквизитом. Сварт осклабился, изнывая от немой злобы.
Он выхватил из доски несколько кинжалов и неслышно подкрался к занавесу. Хозяин цирка и аристократ продолжали увлеченно разговаривать, словно старые приятели. Они почти не двигались, два неповоротливых огромных тюфяка.
