Олег Александрович Якубов
Вернувшийся к ответу
Глава восемнадцатая
– Ну, знаете, это уже просто ни в какие ворота не лезет, – зашедший в кабинет заместитель главного редактора Костиков был, как обычно, застегнут на все пуговицы, говорил своим неизменным скрипучим голосом, не повышая тона, но Тимофеев, хорошо изучивший своего зама, видел, что тот вне себя от неподдельного гнева.
Ивану Капитоновичу Костикову минуло семьдесят пять, но выглядел он куда моложе своего почтенного возраста. Кое-кто всерьез утверждал, что причина такой моложавости в дате рождения – Костиков родился в високосный год, 29 февраля, и, стало быть, дни рождения отмечал только раз в четыре года. Худощавый, подтянутый педант, не выкуривший в жизни ни единой сигареты, поднимающий бокал с шампанским раз в году – на Новый год, едва пригубливая, он вел исключительно здоровый образ жизни, даже на работу ходил пешком, а персональная служебная машина, с матерящимся от бессильной злобы водителем, ползла за ним. В редакции Иван Капитонович отвечал за кадры и за распределение финансов, твердой и жесткой рукой пресекая любые поползновения на перерасход гонорарного или командировочного фондов. Эстетствующие дамы из отдела литературы и искусства за глаза величали его «Человек в футляре», мужики прозвали по-простому – Скопидомыч.
– Вот, извольте видеть, кого вы собрались на работу принять, – и Иван Капитонович положил перед Тимофеевым заполненную Марковым анкету, вернее сказать, многостраничный «Листок по учету кадров».
Николай Федорович, мельком просмотрев Аркашкины каракули и не обнаружив там ничего крамольного, вопросительно взглянул на заместителя.
– Как же вы не видите?! Ему двад-цать о-дин год! – по складам произнес Скопидомыч и повторил, словно уличая в чем-то неприличном или даже преступном. – Двадцать один год!
– Н-да, выглядит он постарше, – пробормотал Тимофеев.
– Дело не в том, как он выглядит, – не унимался Костиков. – Я специально проверил – за всю историю нашей газеты у нас не было ни одного творческого сотрудника такого возраста. К тому же он беспартийный.
– Ну в двадцать один год о какой партийности вы говорите, Иван Капитонович. К тому же вот здесь указано, – он ткнул карандашом в анкету, – член ВЛКСМ. Комсомолец, как и положено по его возрасту. И почему вы говорите, что я собирался взять Маркова в штат. Я его беру.
– Он не может, ему еще просто рано работать в нашей газете, которая, смею вам напомнить, является органом центрального комитета партии, – перешел на сугубо официальный тон заместитель, совершив этим непоправимую ошибку.
– Это мне решать, кто может, а кто не может работать в газете, которую центральный комитет доверил мне подписывать своей фамилией. К тому же хочу вам, Иван Капитонович, напомнить в свою очередь, когда на бюро центрального комитета меня назначали на эту должность, то поставили в известность, что я буду руководить печатным органом ЦК партии, а не банно-прачечным комбинатом, – Тимофеев умел быть властным и жестким.
Прекрасно зная, насколько прочное положение у его шефа и как благоволит ему «хозяин республики», опытный конъюнктурщик Костиков немедленно отработал «задний ход»:
– Помилуйте, Николай Федорович, я вовсе не собирался вмешиваться в ваши решения и нарушать субординацию. Поверьте, я лишь хотел обратить внимание на недопустимо молодой возраст нового сотрудника.
– Молодой возраст не помешал ему написать очерк, который мы все, и вы в том числе, признали лучшим.
– Отдельная удача еще ни о чем не говорит, – не сдавался Костиков.
– Не отдельная, – твердо отрезал Тимофеев. – Наш собкор по Андижанской области утверждает, что в своей газете Марков печатался большей всех и зарекомендовал себя умелым и оперативным репортером. Я обещал ему должность в отделе писем, сорвал из другого города, и от своего слова отказываться не намерен. К тому же бегать по городу проверять жалобы трудящихся – вот тут ему как раз молодость и поможет, – уже мягче заключил главный редактор.
– Но против испытательного срока для этого юного дарования вы, надеюсь, возражать не станете, – оставил за собой Костиков последнее слово.
Едва только заместитель вышел из кабинета, Тимофеев поднял трубку на аппарате, где вместо наборного диска золотело изображение герба СССР. По «ВЧ» – высокочастотной прямой правительственной связи – велел связать его с редактором «Андижанской газеты». После взаимных приветствий перешел к делу:
– Рубен Акопович, тут ко мне твой парень обратился по поводу трудоустройства. Как бишь его… – Тимофеев сделал вид, что вспоминает фамилию, – ах, да, Марков, Аркадий. У меня как раз образовалась вакансия в отделе писем. Молод, конечно, но в отделе писем может сгодиться. Что ты о нем можешь сказать? – Долго, не перебивая, слушал. Попрощавшись и положив трубку, велел секретарю вызвать к нему Маркова.
– С сегодняшнего дня вы зачислены в штат «Звезды Востока». Приказ я только что подписал, поздравляю, – Тимофеев протянул руку новому сотруднику. – Зачислены вы с испытательным сроком, но это обычная процедура. Я не хочу скрывать, что навел о вас справки, разговаривал с Сафаровым. Все равно узнаете, так я хочу, чтобы вы узнали об этом от меня. Рубен Акопович, а я ему доверяю, дал вам такую характеристику, что я буду рад, если вы ее оправдаете хотя бы на пятьдесят процентов…
Машина времени
(Оглядываясь на будущее)
Все вопросы, вынесенные на заседание бюро ЦК партии Узбекистана, были рассмотрены, оставалось только проголосовать за список представленных к наградам. Формально награждал президиум Верховного Совета. Практически все решалось по согласованию с членами бюро. В этот день представляли к награждению почетными званиями. Ответственный за представление бубнил фамилии, члены бюро, не вслушиваясь, лениво поднимали, едва оторвав от стола, руки.
«Марков, Аркадий Александрович, заведующий отделом газеты «Звезда Востока», – прозвучала очередная фамилия. – Представляется к званию «Заслуженный журналист» за серию репортажей и очерков из Демократической Республики Афганистан и с места ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС». Члены бюро уже подняли было руки, когда зачитывающий список удивленно произнес: «Минуточку, здесь имеется особое мнение». Термин «особое мнение» означал, что в период прохождения документов кандидата на награду кто-то из партийных работников высказал возражение. И теперь это возражение предстояло выслушать.
– Особое мнение высказал заведующий организационным отделом горкома партии товарищ Чиженок, – сообщил ведущий.
В зал заседаний бюро вошел Чиженок, высокий широкоплечий мужчина, в безукоризненно сидящем на нем черном костюме. Зная, по какому поводу его вызвали, четко произнес:
– Я высказал свои возражения в связи с тем, что товарищу Маркову только недавно исполнилось тридцать шесть лет, а когда его представляли, ему вообще тридцать пять было. Товарищи, мы все знаем, насколько высоко почетное звание, какие льготы и по работе, и впоследствии оно предоставляет, давая право на персональную пенсию. До сих пор почетные звания присваивались только в связи с юбилеями – шестьдесят, семьдесят лет, а тут тридцать шесть. К тому же товарищ Марков не является членом КПСС. Так мы скоро выпускникам детсадов награды начнем раздавать, – позволил себе шутку горкомовский блюститель чистоты рядов партии.
Пока он произносил свою обличительную речь, председатель Верховного Совета Рафик Нишанов придвинул анкету Маркова и вчитывался в нее.
– Я лично читал репортажи товарища Маркова. И из Афганистана, и из Чернобыля. Хорошие репортажи, сочные, яркие. Безусловно, талантливое перо. Но не о таланте и не о своем мнении хочу сказать, – со своим неподражаемым акцентом заговорил Рафик Нишанович. – Наша республика доверила товарищу Маркову выполнение очень ответственной миссии – рассказать читателям о том, как оказывает интернациональную помощь дружественному Афганистану Советский Союз, как наши люди героически борются со страшными последствиями чернобыльской катастрофы. Товарищ Марков получил в Афганистане тяжелое ранение. Долго лечился в госпитале. Потом отправился в Чернобыль, после значительного облучения снова попал в госпиталь. Награжден орденом Красной Звезды и афганским орденом «Родина», он лауреат премии Союза журналистов СССР. В свои тридцать с небольшим лет товарищ Марков, рискуя своей жизнью и здоровьем, порученное ему дело с честью выполнил. А поблагодарить за это – видите ли, возраст не позволяет, рано еще. Так вы считаете, товарищ Чиженок?
– Я, товарищ Нишанов, в таком аспекте вопрос не рассматривал, – залепетал горкомовец, враз потерявший свой бравый облик. Возражать второму человеку в республике ему по рангу было непозволительно.
– А нам в руководящих партийных органах не нужны люди, которые мыслят узко и не способны рассматривать проблему всесторонне, – как приговор провозгласил Нишанов.
…Через две недели, награждая Аркадия, в зале приемов Верховного Совета Нишанов сказал:
– Недавно в Советском Союзе учреждено новое почетное звание «Заслуженный журналист». И я рад сегодня сообщить, что первым в нашей республике это звание присвоено заведующему отделом нашей главной газеты «Звезда Востока» Аркадию Александровичу Маркову. По статистике, Аркадий Александрович стал самым молодым обладателем почетного звания у нас в республике. Поздравляю вас, товарищ Марков.
Официанты внесли подносы с традиционным шампанским. Нишанов подозвал к себе Аркадия.
– В вашем возрасте – завотделом центральной партийной газеты – дорогого стоит, – заметил он.
– Так я, Рафик Нишанович, в «Звезде Востока» уже пятнадцать лет.
– Вы что же, прямо из детсада в партийную газету пришли? – невольно вспомнив Чиженка, улыбнулся Нишанов.
– Ну почему же, – смущенно возразил Аркадий. – Мне уже двадцать один год тогда был.
– А! Ну если целых двадцать один год, тогда это в корне меняет дело, – серьезно произнес председатель Верховного Совета. Но глаза его при этом смеялись.
Аркашка, впрочем, не понял, что так развеселило всегда строгого Нишанова. Ни про разговор о его несолидном возрасте Костикова с Тимофеевым пятнадцать лет назад, ни о возражениях Чиженка на бюро ЦК ему известно не было…
Глава девятнадцатая
Первый месяц работы в новой газете Аркадия неотступно свербила мысль: «Залез не в свои сани». Ставшая ему родной и привычной областная «Андижанка» отличалась от главной партийной газеты, как кружок художественной самодеятельности сельского клуба от труппы Большого театра. Поначалу его подавлял даже внешний антураж: красные ковровые дорожки в коридорах, степенные сотрудники – всегда в костюмах, с неизменным галстуком; множество вспомогательных служб – юридическая служба, бюро проверок, стенографистки, архив, библиотека с великолепным набором справочников, словарей, машбюро, в котором стрекотали с утра до позднего вечера не две, как в Андижане, а двенадцать – современнейшие электрические «Оптимы»…
Он благодарил судьбу за то, что оказался не в отраслевом отделе, где его периферийную отсталость, так ему казалось, разоблачили бы мгновенно, а в тихой заводи под названием «Отдел писем и жалоб трудящихся».
Народ любил свою газету, верил ей, поэтому в редакцию приходило ежедневно несколько сот писем. До появления Маркова отдел был исключительно женским. Четыре сотрудницы с утра до вечера читали письма, две – самая пожилая в отделе, Зина, и вчерашняя школьница Маринка, зарабатывающая стаж перед поступлением на журфак, письма регистрировали. Лола Санджаровна, в редакции ее звали попросту Ляля, всем этим бабьим царством руководила. Новичка приняли без особого восторга, скорее настороженно: в отделе писем мужики отродясь не работали, поэтому никто не понимал, чем новенький будет заниматься. Сообщение Ляли, что в отдел приняли творческую единицу, женщин покоробило. «А мы, выходит, не творческие, мы технические», – роптали они. Первой опомнилась практичная Алла Рогозян. «Пока эта творческая единица начнет творить, пусть вместе с нами письма читает», – заявила она и, хромая, у Аллы от рождения одна нога была «сухая», плюхнула Аркадию на стол увесистую пачку конвертов, раза в два больше, чем у остальных сотрудниц. Но он подвоха не усмотрел, даже рад был, что ему нашлось хоть какое-то дело.
***
…Коля Тимофеев ушел на фронт восемнадцатилетним мальчишкой. До Сталинграда судьба парнишку берегла, потом нашлась и его пуля. В госпитале он получил свой первый орден, там же, в палате, написал заявление о вступлении в партию. Вернулся на фронт. Потом были еще одно ранение и контузия, ордена, медали, всё, как у всех. После войны молодого коммуниста направили в партком крупного машиностроительного завода, потом были казахстанская целина, учеба в высшей партийной школе, работа в областной газете и повышение – главная партийная газета республики. «Звезду Востока» создавали и формировали на протяжении десятилетий высококлассные журналисты, можно сказать, асы газетного дела. Тимофеев, понимая, что в газетном деле своим предшественникам уступает, считал, что главное для него – не растерять того, что уже создано. К пишущим журналистам он относился чуть ли не с благоговением. А мэтры смотрели на своего главного все-таки свысока, не понимая, что благодаря организаторским способностям Тимофеева у них такая, в общем-то, вольготная и сытая жизнь.
Тимофеев был завзятым охотником и рыбаком. Своему увлечению посвящал всё свободное время. Купив у вояк старенький списанный «газик», отремонтировал его и уезжал в редкие выходные порыбачить, а когда удавалось, то поохотиться, возвращаясь в город посвежевшим и отдохнувшим. Возле вечернего костра, где рыбаки травили свои нескончаемые байки, познакомился с директором зоокомбината Владимиром Савельевичем Левитиным. Левитин так увлекательно рассказывал о своем хозяйстве, что Тимофеев не выдержал и однажды принял его приглашение, побывал в зоокомбинате. Увиденное настолько поразило его воображение, что он тут же вызвал к себе заведующего отделом репортажа и дал ему задание.
Если журналистского дара Тимофеев был лишен напрочь, то редакторские способности в нем к тому времени уже были развиты и отшлифованы до совершенства. И уж хороший материал, в который душа была вложена, от формального халтурного строчкогонства он отличал мгновенно. Спросив напрямую репортера, отчего материал получился таким скучным, главный редактор выслушал ответ сноба:
– Где ничего не положено, там нечего взять, – заявил завотделом. – В этом зоокомбинате ничего интересного. Во всяком случае, для творческого взгляда и восприятия. Каких-то лягушек разводят и продают, змееловы, вечно бухие, крутятся… И вообще, как-то мелко это, не наш уровень.
– Наш это уровень или не наш, решать мне, – жестко одернул главный сотрудника. – Вы получили задание и не выполнили его.
– Что значит «не выполнил»? Вот же репортаж перед вами, – ухмыльнулся репортер.
– То, что вы сейчас назвали репортажем, таковым не является. Вот это как раз не наш уровень, – подвел Тимофеев итог разговора.
Он еще долго не мог успокоиться, бормоча про себя: «Ишь ты, он будет решать, что наш уровень, а что не наш уровень». Уже поздно вечером, дома, Николай Федорович подумал, что в редакции нет ни одного человека, с которым бы у него сложились доверительные отношения. До сих пор он полагал, что так и должно быть. Слишком высоко было его положение. Статус главного редактора центральной газеты, члена бюро ЦК партии, депутата Верховного Совета создавал между ним и остальными сотрудниками редакции непреодолимую глубокую пропасть.
Тимофеев вспомнил байку, которую услышал в Москве, на совещании главных редакторов, от своего грузинского коллеги. Тот рассказывал, что на каком-то этапе футболисты тбилисского «Динамо» скатились в турнирной таблице чемпионата страны резко вниз. Секретарь ЦК, курирующий спорт, вызвал к себе спортивных руководителей. Выслушав их, пришел к мнению, что есть серьезные недостатки в тренерской работе. Сказал категорично: «Нужен ахалкаци». Через несколько дней тбилисское «Динамо», играющее в высшей лиге, возглавил тренер из какой-то безвестной периферийной команды по фамилии Ахалкаци. Секретарь ЦК вовсе не его имел ввиду, «ахалкаци» по-грузински значит «новый человек».
«Мне нужен свой «ахалкаци», – подумал Тимофеев. Вскоре в газете был опубликован очерк андижанского журналиста Маркова о детском доме. В редакции статья произвел на всех очень хорошее впечатление. На редактора в том числе. Через собкора Новоженина он навел справки о Маркове, узнал, что тот родом из Ташкента, и пригласил на собеседование. Можно было бы, конечно, найти для новичка вакансию и в отраслевом отделе, но Тимофеев специально упрятал его в отдел писем, полагая, что так у него будет больше возможностей для манёвра. И первое задание, которое Аркадий получил непосредственно от главного редактора, – побывать в зоокомбинате.
***
Репортаж А. Маркова «Десять гектаров экзотики» произвел настоящий фурор. Старейший и один из самых почитаемых в редакции сотрудников Яков Израйлевич Нудельман, еще в годы войны возглавлявший дивизионную газету, не поленился и зашел в отдел писем, чтобы пожать Аркашке руку. То, чего несколько месяцев назад не увидел, а скорее не захотел увидеть на комбинате старший коллега, Аркашку попросту восхитило. И он не стал сдерживать эмоций. Он даже договорился на будущее отправиться со змееловами в экспедицию в пустыню Кызыл-Кумы на ловлю гюрзы.
***
И снова потянулись скучные и однообразные дни в «женском царстве», бесконечные конверты, листки в линеечку и в клеточку, корявые, чаще всего неразборчивые почерки, о которые приходилось глаза ломать.
Долгими вечерами он теперь старался почаще бывать дома, с отцом и бабой Симой, которая перебралась жить к ним. Аркашка доставал из нижнего ящика своего письменного стола старые записки и, наконец, решил приступить к давно задуманному – книжке, название которой уже было придумано: «Алёнкины рассказы».
***
Красная лампочка селектора на его столе замигала только через месяц. «Марков, зайдите ко мне», –услышал он голос главного и отправился в кабинет в конце коридора.
– Вы уже получили постоянное удостоверение? – спросил Тимофеев, едва он вошел.
– Нет, пока только временное. Иван Капитонович сказал, что мне назначен испытательный срок на три месяца, а я работаю всего…
– Понятно, понятно, – досадливо перебил редактор, про себя костеря несносного бюрократа Скопидомыча. Нажав на селекторе кнопку, осведомился: – Отдел кадров? Сейчас к вам зайдет Марков из отдела писем. Подготовьте приказ о завершении испытательного срока и выпишите постоянное удостоверение. Срочно. Через полчаса и приказ, и удостоверение должны быть у меня на подписи.
Тимофеев объяснил, что Маркову предстоит немедленно отправляться в районный суд, где слушается дело какого-то кладбищенского сторожа.
– В суд, сам понимаешь, со временным удостоверением и соваться нечего, там такие крючковороты… Поэтому я и велел выдать тебе постоянный документ. Считай, повезло, твой испытательный срок закончен раньше времени. Теперь о деле. Скажу откровенно, но делиться этой информацией ни с кем не надо. Я не знаю, зачем ты едешь в суд. Скажем так: необходимо, чтобы там присутствовал представитель прессы. Для большей, как говорится, объективности участников сторон. Не уверен, что тебе придется об этом процессе писать. Кладбищенская тема, сам понимаешь, весьма щекотливая, мы её стараемся избегать. Но мне надо, чтобы ты присутствовал в процессе. Ты меня понимаешь?
Аркашка ровным счетом ничего из сказанного не понял, но заверил Николая Фёдоровича, что все прекрасно понимает и задание выполнит.
Едва началось судебное слушание, председательствующая обратилась к нему:
– Вы, молодой человек, разве являетесь прямым родственником обвиняемого или потерпевшей?
– Я корреспондент газеты «Звезда Востока», – заявил Марков и извлек из кармана новенькое кожаное удостоверение.
– Объявляется перерыв на пять минут, – провозгласила судья и, уже обращаясь непосредственно к Аркадию, предложила:
– Прошу вас пройти ко мне в кабинет.
В кабинете она тщательно изучила его удостоверение, хмыкнула: – Ну надо же, выдано сегодня, – и уже строго пояснила: – Дело в том, что данное дело, в соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом, относится к категории закрытых. А на закрытые заседания представители прессы не допускаются. Сожалею, но я вынуждена просить вас покинуть зал судебного заседания.
Провалил, и что самое обидно, так бесславно провалил, первое серьезное задание, полученное от главного редактора! Нет, такого допускать было нельзя. Однако и говорить этой даме, от кого он получил задание, тоже не следует – ведь Тимофеев, как знал, предупредил, чтобы он не больно распространялся.
– Товарищ судья, – обратился Марков. – Прекрасно понимаю, что вы действуете исключительно в рамках закона. Однако вынужден вам напомнить, что я не просто представитель прессы, а сотрудник единственного в республике издания, которое является органом центрального комитета партии. И в связи с этим у меня есть все основания, что вы найдёте возможность допустить меня в зал суда.
Судья надолго задумалась. Ей, многоопытной, было совершенно очевидно, что мальчишка с документом такой пробивной силы явился сюда отнюдь не случайно. От этого, на первый взгляд, простого дела за версту разило дерьмом. Как ей не хотелось его брать, но председательствующий давил и давил, вот она и согласилась. А теперь пожалуйста – представитель партийной газеты тут как тут. Молчание явно затянулось, надо было принимать хоть какое-то решение.
– Хорошо, вы можете присутствовать, но я не разрешаю вам делать фотографии, – огласила своё решение судья, добавив запрет о фотографиях как компромисс для себя. – Было бы хорошо, если бы вы привезли в суд на имя председателя письмо-ходатайство о допуске вас в закрытый процесс.
– Завтра у вас такое письмо будет, – заверил её Аркадий.
Минут через пятнадцать после того, как возобновилось слушание в райсуде, секретарь главного редактора «Звезды Востока» доложила, что по городскому телефону звонит заместитель председателя Ташгосуда. Этот звонок был удивительным уже сам по себе. По ранжиру главному редактору мог позвонить председатель городского суда, но уж никак не заместитель. И все же Тимофеев, понимая, что звонок не случайный, дал согласие на разговор.
– Товарищ Тимофеев, – раздался в трубке голос. – Сегодня в районный суд приехал представитель вашей газеты товарищ Марков. Вы подтверждаете его полномочия?
– Что?! Да как вы смеете? – взъярился Тимофеев. – Вы забываетесь.
– Извините, Николай Фёдорович, может быть, я не совсем корректно сформулировал вопрос, – залебезил судейский, – но дело в том, что у товарища Маркова весьма странное удостоверение, выданное только сегодня. Да и сам товарищ Марков явно неадекватен. Он закатил судье форменный скандал, чтобы она его допустила в зал, где слушается закрытое дело, скандалил, угрожал. Такое впечатление, что он, может быть, даже нетрезв. Конечно, это всего лишь предположение…
– Я назначу служебное расследование, – ледяным тоном прервал своего собеседника Тимофеев. – В том числе мы проведем экспертизу, которая даст четкий ответ на вопрос, был ли сотрудник партийной газеты нетрезвым. И если результат экспертизы окажется отрицательным, вам придется отвечать за свое голословное обвинение.
– Ну, зачем же так? У меня и в мыслях не было никого обвинять. Я ведь всего-навсего поделился своими соображениями, сомнениями, так сказать.
– О каких сомнениях вы тут мне толкуете? – Тимофеев и не думал щадить этого человека. – Ни представитель советского суда, ни представитель партийной печати ни на какие сомнения права не имеют. Мы обязаны апеллировать только фактами.
Во врем разговора Тимофеев открыл телефонный справочник руководящих работников города и нашел фамилию и должность своего собеседника.
– Насколько я понимаю, вы являетесь заместителем председателя городского суда по гражданским делам, так что вообще неясно, в связи с чем вы сегодня проявили интерес к уголовному процессу. О содержании нашего разговора прошу вас поставить в известность председателя городского суда товарища Шамсутдинова, – жестко закончил Тимофеев, и это был уже нокаутирующий удар, как сказали бы боксеры.
***
Когда прокурор, хорошенькая, совсем молоденькая, с тремя звездочками в синих петлицах мундира – Аркашка влюбился в нее с первого взгляда, – изложила суть дела, Марков сначала даже ушам своим не поверил.
У сорокадвухлетнего сторожа городского кладбища Махмуда умерла жена. Огорчившись, что утратил помощницу, никак не более того, Махмуд отправился в далекий горный кишлак, где не поскупился на щедрый калым и увез в город новую жену – шестнадцатилетнюю Гульчехру. Боязливо вошла он в свой новый дом, окруженный могилами и склепами, тревожно шумящими деревьями, отчего ей было безотчетно страшно. В первую же ночь после приезда Махмуд растолкал девчонку, вывел ее из дому и, подсвечивая фонарем, повел за собой. Шли долго. Остановились у могильного холмика, заваленного венками. Махмуд дал жене фонарь, приказал держать. Сам деловито принялся раскапывать свежую еще могилу. Когда он вытащил гроб и открыл его, Гульчехра повалилась в обморок, да так неудачно, что скатилась в только что освобожденную от гроба могильную яму. Матерясь и проклиная девчонку, Махмуд извлек ее оттуда, довел до конца свое дело, а утром достойно «поучил» чересчур впечатлительную жену.
На следующую ночь все повторилось. Фонарь, могила, гроб, обморок. Только к четвертой ночи Гульчехра смогла держать фонарь до конца жуткой процедуры. Махмуд, освободив гроб, спихнул покойника обратно в яму, закидал ее землей, гроб забрал и спрятал в сарае. Здесь у него была оборудована столярная мастерская – из гробов умелый Махмуд делал табуретки, кухонные шкафчики и прочные деревянные лестницы, которые потом сбывал на ближайшем рынке. Спрос на его прекрасные изделия был отменным, покупатели по достоинству ценили качественные изделия мастера.
Гульчехра с месяц маялась головными болями, предрассветными кошмарами и леденящим душу страхом. Потом вспомнила, что она комсомолка, и разыскала райком комсомола – по случайному совпадению он оказался неподалеку от кладбища. В райкоме ее внимательно выслушали, связались с милицией, остальное было делом техники. Когда Махмуд вытащил из могилы очередной гроб и, словно ненужную вещь, вытряхнул оттуда покойника, на кладбище вспыхнули прожектора, зажужжала кинокамера.
***
Дело казалось очевидным, Аркашка без омерзения не мог смотреть на это чудовище, но адвокат, дородный вальяжный мужчина с густой гривой седых волос и очень красивым, хорошо поставленным голосом, разливался соловьем, убеждая суд в том, что его подсудимый – не более чем несчастная жертва религиозных предрассудков. Красавица-прокурор опровергала его доводы ужасающими фактами, жуткими фотографиями, но защитник отмахивался от ее аргументов, как от назойливой мухи.
Судья объявила перерыв. Время было обеденное, адвокат, прокурор и Аркадий, они сами его пригласили, отправились в ближайшее кафе. Маркова удивило, что защитник и обвинитель, еще несколько минут назад готовые друг другу вцепиться в глотки, беседуют как добрые приятели.
– Иосиф Маркович, а вам не противно защищать этого упыря? – спросила за обедом Валентина Михайловна, так прокурор представилась Аркадию.
– Милейшая Валентина Михайловна, если бы сей вопрос мне задал уважаемый молодой человек, я бы еще понял. Но от вас, работника прокуратуры, мне это слышать, право, удивительно. При чем тут личность, мне на эту мразь глубоко наплевать. Но следствие допустило ряд промахов, что даёт мне возможность добиваться торжества закона. Ничего личного.
– Вы не зря входите в золотую пятерку адвокатов, – заметила Валентина Михайловна.
– Полагаю, что не зря, – самодовольно ухмыльнулся защитник.
Адвокат попытался оплатить обед за всех, но прокурор на него так глянула, что он, смешно замахав руками, проворковал:
– Ну, извините, не серчайте – бес попутал.
Аркашка же просто молча положил на столик деньги.
После обеда судебное заседание продолжилось, но до вынесения приговора дело не дошло. Аркадию хотелось продолжить знакомство с очаровательной Валентиной Михайловной, и он сказал, что ему необходимо задать ей несколько вопросов.
– К сожалению, я тороплюсь в театр, а мне еще нужно заехать домой переодеться, не могу же я в оперу идти в форме. Давайте так сделаем: вы мне оставьте свой телефон, и я вам часов около одиннадцати, если для вас не поздно, сама позвоню, – предложила Валентина Михайловна.
Горячо заверив, что ему вовсе не поздно и после двенадцати, Аркашка помчался в редакцию, но торопился напрасно, шеф уже уехал. Он отпечатал на редакционном бланке письмо-ходатайство в суд, подписал его у ответсекретаря, поставил в канцелярии печать и поехал домой. Валентина Михайловна позвонила, как и обещала, около одиннадцати вечера. Из разговора с прокуроршей выяснились удивительные детали.
Сторож кладбища – фигура столь незначительная, что вряд ли судебный процесс над ним мог привлечь чье-либо внимание. И вдруг в зле суда появляется собственной персоной один из лучших адвокатов республики Иосиф Маркович Лавацкий.
– Вы понимаете, о чем это говорит? – спросила собеседница Маркова.
– Не очень, – признался Аркадий.
– Ну как же! Посудите сами, мог ли этот сторож на своих табуретках да тумбочках заработать столько денег, чтобы нанять Лавацкого? Да никогда в жизни! Значит, его пригласил некто. Некто имеющий либо большие деньги, либо большую власть.
– А вы не усложняете? – усомнился Аркадий. – Вы же сами только что утверждали, что сторож – фигура никчемная. Откуда же, спрашивается, у него могут быть такие знакомые?
– Вы, Аркадий, вероятно, не обратили внимание на одну деталь. Когда у Махмуда умерла жена, он поехал за новой в горный кишлак Шахимардан, который находится под Ферганой. Потому что он сам оттуда родом. Не мне вам объяснять, насколько сильны у нас в регионах клановые связи. Вполне возможно, и даже вероятно, что своими родовыми корнями он связан с кем-то из тех, на кого, будучи осужденным за столь неприглядное, мягко говоря, преступление, может бросить тень. Вот вам и наиболее вероятная отгадка этого ребуса. Кстати сказать, а как вы сами на процессе оказались и с какой целью? Если не можете ответить откровенно, лучше не отвечайте вообще. Но только не врите – иначе поссоримся, – прозвучало строгое предупреждение.
Связанный наказом редактора не распространяться о полученном задании, Аркаша немного помолчал, потом сказал твердо: