Олег Александрович Якубов
Вернувшийся к ответу
– Ты это Ельцину скажи, – иронично посоветовал Сафаров.
– Рубен Акопович, Ельцины приходят и уходят, а хлебушек надо кушать каждый день.
– Крамольные вещи говорите, товарищ Марков.
– Никакой крамолы, Рубен Акопович. Тем более что Михаил Сергеевич нас с утра до ночи убеждает, что теперь свобода слова, плюрализм. Вот я в порядке плюрализма напишу очерк про фронтовика Аширова, а вы его, поддерживая свободу слова, опубликуете.
Сафаров не испугался, и очерк был в «Звезде Востока» напечатан. После такого панегирика снимать заведующего магазином с работы было как-то неловко. Единственный, кто не знал, какие вокруг него разгорались страсти, был сам Мумин Аширов. Он так толком и не понял, кто таков был тот высокий здоровенный русский, который почему-то в его магазине искал гречку.
***
В ночь на 26 апреля 1986 года Марков дежурил. Дежурство выдалось муторным. Горбачев разразился очередной программной речью, с множеством цитат из Ленина. Москва готовила речь к публикации во всех партийных газетах, так что приходилось ждать, пока застучит телетайп, передавая из столицы облагороженные редакторами ТАСС мудрые мысли генсека. Аркадий уже вычитал и подписал первую полосу, когда телетайп застрекотал снова. На ленте с пометками «Спецсообщение» и «молния» значилось: на электростанции в поселке Чернобыль, в ста километрах от Киева, в 5 часов 25 минут, произошел сильнейший пожар. Пометка «спецсообщение» означала, что эта информация не для печати.
«Ну надо же какое совпадение! – поразился Аркадий. – Ровно двадцать лет назад, 26 апреля 1966 года, в 5 часов 25 минут, то есть, день в день, час в час, минута в минуту, произошло ташкентское землетрясение. А смотаюсь-ка я на этот пожар, – решил он. – А то совсем бюрократом заделался. Уже забыл, когда куда-то ездил. То гипс проклятый, то должность эта…» Сафаров отпустил его неохотно, взяв слово, что Марков уедет максимум на три дня.
Глава тридцать первая
В салоне просторного Ил-62 народу почти не было. Старшая из бортпроводников, его давняя знакомая Оленька Потапова, усадила Аркадия поближе к кухне и обслуживала самолично. Много лет назад, как раз на киевском рейсе, Оля принимала роды у пассажирки. Начинающий репортер Аркадий Марков летел в командировку, и репортерский бог явно ему потворствовал, определи на рейс, где произошло столь необычное происшествие. Отгрохав восторженный очерк о стюардессе, Марков тогда получил не только солидный гонорар, но и премию журнала «Огонёк», на обложке которого в аэрофлотовской форме ослепительно улыбалась Оля Потапова. Само собой, девочку, которая приняла на высоте девять тысяч метров Потапова, назвали в её честь Ольгой.
– Чего самолет-то пустой? Я думал, киевский рейс всегда забит…
– Так он всегда и забит. Я сама ничего не пойму, – сказала Оля. – И ты знаешь, что самое странное: сегодня перед рейсом целую кучу билетов сдали. Может, ты знаешь, почему люди лететь в Киев отказались?
– Понятия не имею, – пожал плечами Аркаша. – Я-то сам в какой-то посёлок Чернобыль лечу, там электростанция загорелась. Но это, я специально по карте посмотрел, аж сто тридцать кэмэ от Киева.
Ташкентский рейс приземлился в шесть утра. Странности продолжались: огромная площадь перед аэропортом Борисполь была пустынна. Ни машин, ни людей. Только одинокий дворник поливал площадь из шланга. Оленька так обкормила в самолете Аркашку аэрофлотовскими жареными цыплятами, что его теперь мучила жажда. Насобирав по карманам медяков, он направился к автоматам газ-воды и набрал сразу аж три стакана. Блаженство нарушил дворник.
– Слышь, парень, нельзя воду пить, – сказал он.
– А что, козленочком стану? – пошутил Аркашка.
– Как знаешь, – насупился дворник, – мое дело предупредить.
Дождавшись начала рабочего дня, Марков отправился в ЦК компартии Украины. Должность члена редколлегии открыла ему дверь в кабинет секретаря ЦК по идеологии.
– Все из Киева, а вы в Киев? – вместо приветствия произнес Григорий Исаевич Малоокий. – За какой нуждой?
– Да вот в спецсообщении прочитал, что в поселке Чернобыль, – ударение Аркадий сделал на последнем слоге, – электростанция загорелась.
– Ну, во-первых, это слово произносится с ударением на «о», а во-вторых, не просто электростанция, а атомная электростанция.
– Но об этом ничего сказано не было.
– Надеюсь, вы мне на слово поверите.
– Ну что вы, Григорий Исаевич, – смутился Аркадий. – Я вовсе не то хотел сказать…
– Ладно, ладно, я понял. Вы мне лучше скажите, как там наш Сивец поживает.
Дмитрий Александрович Сивец несколько лет назад приехал в Ташкент из Киева, стал генеральным директором крупнейшего авиастроительного объединения. Крутого нрава, решительный, он был из тех руководителей, про которых говорят: «Строг, но справедлив». Рабочие объединения с почтением говорили: «У нас на заводе не советская власть, у нас на заводе сивецкая власть».
– Дмитрия Александровича буквально пару дней назад видел, был у него в объединении, – ответил Аркадий.
– А давайте-ка мы ему позвоним, – и Малоокий потянулся к трубке правительственного телефона.
«Проверяет», – понял Аркадий. Когда телефонный разговор был завершен, Малоокий вышел из-за стола и пригласил Маркова в комнату отдыха.
– Дмитрий Александрович попросил меня, чтобы я оказал вам максимальное содействие, а его слово для меня закон. Когда-то я начинал под его руководством, он меня, можно сказать, в люди вывел, – доставая из шкафа коньяк, сказал Григорий Исаевич. – Ну так вот, максимальное содействие, которое я вам могу оказать, это отправить вас ближайшим рейсом обратно в Ташкент. Из Киева сейчас ни самолетами, ни поездами выбраться невозможно, все, кто могут, торопятся отсюда уехать. Но вам я билет достану.
– Ничего не понимаю, – признался Аркадий. – Почему все бегут?
– Вы, видно, меня невнимательно слушали, – усмехнулся секретарь ЦК. – Я же вам сказал, что пожар произошел на атомной станции. Там был взрыв, уровень радиации таков, что трагедию Чернобыля можно уже сегодня сравнить с трагедией Хиросимы и Нагасаки. Москва пока не решается обнародовать эту информацию, но рано или поздно нам придется признать, что катастрофа произошла на АЭС.
– Я остаюсь, – решительно сказал Аркадий. – Помогите, пожалуйста, с гостиницей и, если можно, с машиной, чтобы до Чернобыля добраться.
Малоокий долго, в упор, смотрел на своего гостя, потом наполнил рюмки коньяком:
– Ну, добре. С гостиницей проблем не будет, сегодня они только пустеют, машину тоже предоставим.
***
В такой «Волге» Аркаше ездить еще не доводилось. И дело было не только в необычно яркой окраске и противотуманных фарах. В машине была автоматическая коробка передач. За рулем сидел старший лейтенант милиции, представившийся Николаем. Он словоохотливо поведал, что машина из сопровождения первого секретаря ЦК компартии Украины Щербицкого. Вчера по поручению главы республики на этой машине кто-то ездил в Чернобыль. Машину промыли, но из окружения «хозяина республики» велено было убрать. Вот Малоокий и воспользовался бесхозным автомобилем и закрепил за гостем. На окраине Киева остановились перед мрачным каменным зданием.
– Наша тюрьма, – пояснил Николай. Здесь переоденемся.
– Не понял, – удивился Аркадий. – Почему мы должны в тюрьме переодеваться?
– Спецкостюмов пока нет, всем, кто едет в Чернобыль, велено переодеваться в зэковскую робу, чтобы свою одежду не заражать.
– Хлопчики, вы, мабуть, чайку попьете, а то мы завскладом найти не можем, отлучился куда-то, – виновато сообщил начальник тюрьмы. Он с ожесточением накручивал телефонный диск, с кем-то разговаривал, потом сокрушенно развел руками:
– У завскладом фронтовой товарищ скончался, он, оказывается, на похороны подался, так что даже не знаю, что делать.
– А у нас в сто тринадцатой форточник сидит, пусть на склад через форточку залезет и изнутри откроет, – посоветовал «кум», по тюремному начальник оперчасти.
Форточник оказался тщедушным юрким мужичонкой лет пятидесяти. Он ловко дотянулся до форточки и проскользнул в нее, как уж. Вскоре дверь склада изнутри распахнулась. Получив в награду от «кума» пачку сигарет «Прима», довольный зэк под конвоем отправился в свою камеру.
Николаю и Аркадию выдали полный комплект арестанта – нижнее белье, штаны с курткой, носки, ботинки и кепочку, а также по объемистому пакету из плотного, чуть не в палец толщиной, целлофана. В пакет они уложили свою одежду.
Через сто тридцать километров остановились у шлагбаума, поверх которого виднелась надпись: «КПП «Иваньково». Здесь у них тщательно проверили документы. Через пять километров въехали в поселок Чернобыль. Стоял не по-апрельски жаркий день. Чирикали птички, возле пустого детского садика на клумбе распустились яркие цветы. Ничто не напоминало о той катастрофе, которая произошла всего в сотне метров отсюда. На КПП им с Николаем выдали дозиметры и противогазы, уезжая, заглянули в созданный здесь же здравпункт и дозиметры сдали. Взамен получили по бутылке сладкого вина «Кагор» – профилактика от радиации. Покурили, дождались, когда вышел врач и махнул рукой: «Можете ехать, радиация в норме».
Он стал ездить сюда почти каждый день. На разрушенный реактор его, понятное дело, не пускали, но и вокруг было полно тем для репортажей, которые Аркадий диктовал по телефону ежедневно. Стенографистки, Танечка и Наденька, записывая, только ахали и просили дорогого Аркашу быть поосторожнее. Несколько раз трубку брал Сафаров.
– Может, вернешься? – спрашивал он и, выслушав отказ, говорил, – Ладно, тебе виднее. Хочу сказать, что из-за твоих чернобыльских репортажей нам теперь приходится дополнительный тираж печатать. В киосках нашу газету теперь только рано утром купить можно, расхватывают до единого экземпляра. Ты только не зазнавайся, но ни в одной газете Союза нет таких подробных репортажей, как у нас.
Да он и не думал зазнаваться, ему просто было некогда. Рано утром заезжал Коля, ехали уже привычным маршрутом: гостиница – тюрьма – КПП «Иваньково» – поселок Чернобыль. В штабе по ликвидации аварии журналиста Маркова уже все знали в лицо. На третий день подскочил к нему взволнованный Николай:
– В Припять отправляют милицейский патруль. Там командует майор знакомый, я договорился, если хотите, можете с ними поехать.
Аркадий уже знал, что Припять – это городок атомщиков, на окраине которого, собственно, и находится Чернобыльская АЭС и тот самый злосчастный четвертый энергоблок, что взорвался 26 апреля. Он со всех ног бросился к бронетранспортеру. В машине ему первым делом велели надеть противогаз, заставили застегнуться на все пуговицы. Было невыносимо душно и жарко, дышать через прорезиненный мешок невероятно тяжело, но он терпел. Все терпели, а он – как все.
Пройдет много лет, а Аркадию будет снится один и тот же кошмар. Он, в составе милицейского патруля, идет по опустевшему безлюдному городу. Эхо от их ботинок разносится на сотни метров. На ветру, как жестяные, гремят пересохшие простыни, одежда. Город не просто пуст. Он мертв и не оживет уже никогда.
…Патрулирование заканчивалось, когда из одного подъезда, испуганно озираясь, выскользнула худенькая молодая женщина. Один из патрульных бросился вдогонку, схватил ее.
– Послушайте, что вы меня хватаете! – сердилась женщина. – Я ни у кого ничего не украла, я в своей квартире была. Нас когда эвакуировали, то в автобусы грузили срочно. Я халатик только, вот этот, что на мне, на голое тело накинула, ни документов не успела взять, ничего. Отправили в Бородянку. А там, в магазинах, шаром покати, уже всё раскупили. Так и хожу без трусов. Показать? – и она ухватилась за подол халата.
– Нет-нет, не надо, – поспешно проговорил майор. – Мы все понимаем, но вас же предупреждали, что в Припять заходить категорически запрещено, это же очень опасно. Для вас, в первую очередь.
– Ну и что вы со мной сделаете, арестуете, в тюрьму посадите? – чуть ли не истерически захохотала женщина…
В этот день он все-таки хватанул свою первую дозу. И противогаз не уберег. Да и не мог уберечь – спустя несколько недель выяснилось, что на складах гражданской обороны Киевской области были только антибактериологические противогазы, которые от радиации не уберегали, а только мешали дышать. Так что вред от них был очевидный, а пользы – никакой.
А в тот день, вернувшись из Припяти, они сдали свои дозиметры, потягивали из горлышка сладенькое винцо, покуривали и травили анекдоты.
– Ну что, братва, с боевым вас крещеньицем, – сказал вышедший на крыльцо доктор. – Хватанули маленько.
Все шестеро, вернувшиеся из Припяти, взглянули на врача с тревогой.
– Ничего страшного, – успокоил он их. – Доза пустяковая. Зато узнаете, как себя чувствуют беременные бабы во время токсикоза. Да, хочу предупредить – если температурка поднимется, не пугайтесь. Это на пару-тройку дней, не больше.
Уже подъезжая к гостинице, Аркадий почувствовал тошноту, головокружение, во рту появился неприятный, какой-то металлический привкус. Похоже, что действительно поползла вверх температура. Больше всего он боялся, что об этом дознается Малоокий и тогда уже Григорий Исаевич точно отправит его в Ташкент.
– Коля, у меня много материала накопилось, хочу пару дней посидеть в номере, написать сразу несколько статей. Так что ты завтра не приезжай. Я сам тебя наберу, когда освобожусь.
***
Позвонил Сафаров:
– Аркаша, в Чернобыль отправляется отряд гидростроителей из Узбекистана, одиннадцать человек. В ЦК просили тебе передать, чтобы ты обязательно подготовил не один, а серию репортажей о том, как они там будут трудиться. Ну сам понимаешь, в духе: «если бы не одиннадцать узбекских гидростроителей, то ликвидировать последствия атомной катастрофы не удалось бы».
– Рубен Акопович, а с ними связь какая-нибудь есть?
– Завтра их бригадир должен мне звонить, чтобы я ему дал твои координаты.
– А нельзя ли его попросить, чтобы он мне кое-что привез из Ташкента?
– Все, что скажешь, ты же у нас герой. Тем более они везут с собой какое-то оборудование, так что диктуй, что тебе надо.
– Мне нужен казан и все для плова, человек на десять. И если можно, пусть одну хорошую дыню захватят.
– Ты что, там чайхану открывать собираешься? – засмеялся главный редактор. – Ладно, все тебе привезут, не сомневайся.
Знать бы, чем этот плов обернется, он бы язык себе откусил, прежде чем с этой просьбой обращаться. Но в книгу судеб нам заглянуть не дано…
***
Конечно, все ему доставили в лучшем виде. Чудесный чугунный казан, мясо горного барашка, желтую морковь и длинный белый лук – «рапкан-пиёз», красноватый рис – «девзра» – и янтарно-желтого цвета пахучую мирзачульскую дыню. Аркадий позвонил Григорию Исаевичу и рассказал, какую ему привезли посылку.
– Очень хочу, Григорий Исаевич, вас настоящим узбекским пловом угостить. Вот только где приготовить, не знаю.
– У меня на даче, – не раздумывая ответил Малоокий.
Плов ему удался на славу, он давно уже освоил это прекрасное блюдо и опозориться не опасался. Приглашенные секретарем ЦК гости ели да нахваливали мастера, поражаясь, как он умудрился приготовить блюдо, в котором каждая рисинка от рисинки отделялась. Ну а сладчайшая дыня довершила пиршество.
– Ну угодил так угодил, Аркаша, – восхищался Малоокий. – Даже не знаю, как тебя благодарить.
– А отблагодарите меня пропуском «всюду», – осмелел Аркашка. Такие пропуска он видел только у членов штаба по ликвидации аварии.
– Ну что, генерал, ты слышал, что гость просит? – спросил Малоокий начальника киевской милиции, своего соседа по даче.
– Слышать-то слышал, но только боюсь, Григорий Исаевич, что твой ташкентский гость, как только пропуск получит, так сразу на реактор и рванет.
– А мы с него слово возьмем, чтобы на четвертый энергоблок не совался. Дайте нам, Аркадий, слово коммуниста.
Он дал им это слово с легкостью, поскольку в партии коммунистов не состоял. Малоокому же и в голову не могла прийти мысль, что член редакционной коллеги крупнейшей в стране партийной газеты может быть беспартийным. На следующий день в приемной генерала ему вручили запаянный в пластик пропуск с красной полосой по диагонали. «Всюду. С правом въезда в закрытую зону», – было написано на пропуске. В левом верхнем уголке прямоугольника красовалась его, Аркадия Маркова, фотография. Еще с густой шевелюрой.
Вернувшись в гостиницу, он продиктовал Танечке репортаж под названием «Снова цветут каштаны». В Киеве действительно, несмотря на сентябрь, второй раз за год, зацвели каштаны.
– Аркаша, а ты сейчас где, в гостинице? – спросила его стенографистка, когда он закончил диктовать.
– Ну да.
– А ты можешь сегодня никуда не ездить? – задала Татьяна странный вопрос.
– С чего бы это? – опешил он.
– Ну, во-первых, сегодня тринадцатое сентября, число нехорошее. А во-вторых, мне ночью какой-то сон неприятный снился.
– Предрассудки, – беззаботно рассмеялся Аркадий. – Я в тринадцатое число не верю, оно у меня любимое. Я, между прочим, в нашей газете начал работать тринадцатого числа, и в «Андижанской газете» тоже тринадцатого. Так что мне на «чертову дюжину» везет.
Конечно же, он первым делом отправился на реактор. У въезда на территорию взорвавшегося четвертого энергоблока стоял усиленный патруль – двое военных и двое милицейских. Внимательно рассмотрев пропуск, они сверили фотографию с оригиналом и все четверо с почтением откозыряли. Машина по просьбе Маркова остановилась у костра. Здесь работяги разогревали «шило». Аркадий уже знал, что на смену каждому рабочему выдавали по сто пятьдесят граммов медицинского спирта, что, по их мнению, было ничтожно мало. В солдатских чайниках «шило» смешивали с водой, кипятили на костре, и горячая смесь проникала в кровь не через девять минут, как обычный алкоголь, а мгновенно. Поговорив с минуток пятнадцать с рабочими, Марков вдруг увидел «миксер» – бетономешалку с надписью «Бухара» на лобовом стекле. «Точно кто-то из земляков», – подумал он, запрыгнул в свою «Волгу» и велел Николаю догнать «миксер». Тяжелая машина, груженная жидким бетоном, перла по раздолбанной дороге АЭС как танк. Легонькая «Волга» то и дело подлетала на ухабах. Бетономешалка въехала в здание разрушенного энергоблока и остановилась. Аркадия остановили и на въезде еще раз проверили пропуск. Николая не пустили, так что журналисту пришлось идти пешком. Дежуривший на въезде сержант предупредил, что больше трех минут задерживаться на реакторе нельзя. Аркаша подбежал, уже запыхавшись, к машине, спросил водителя: «Вы из Бухары?»
– Нет, – ответил водила, – это машина из Бухары, а сам я из Горького. А вам зачем?
– Напишу, как водитель из города Горького работает на машине, которую прислали из узбекского города Бухары…
– Не, не напишите, – перебил водитель и пояснил, – я удошник, ну условно-досрочно освобожденный.
Аркашка от досады аж сплюнул. Удошников на ликвидации аварии было хоть пруд пруди, но писать о них цензурой было запрещено. Задумавшись, как выкрутиться из этой ситуации, он свернул не туда, потом возвращался в поисках выхода. Дежурный укоризненно покачал головой:
– Вы находились внутри энергоблока семь минут вместо трех положенных. Извините, но я вынужден об этом доложить по инстанции.
– Вынужден, так докладывай, – равнодушно ответил журналист. Ему было все равно.
Во дворе здравпункта толпился народ, ожидая расшифровки данных дозиметров. Он выпил «Кагору», присел, как обычно, закурить.
Врач что-то долго не появлялся. Во двор въехала машина «скорой помощи».
– Видать, кто-то хватанул дозу, – сказал Коля, и Аркадий согласно кивнул. Они знали, что «скорая» помощь приезжает только в тех случаях, когда надо кого-то отвезти в госпиталь. В этот момент на крыльце появился доктор. Заглянув в листок бумаги, зычно позвал:
– Марков. Марков здесь?»
– Здесь я, – откликнулся Аркадий.
– Садитесь в «скорую», – распорядился медик. – В госпиталь поедете. Вот расшифровка ваших данных, там отдадите.
– А что, у меня что-то не так? – забеспокоился Аркадий.
– Вам в госпитале все объяснят, – уклонился от ответа врач и предпочел скрыться за дверью.
Глава тридцать вторая
В киевском госпитале МВД его отвели в душ, забрав одежду для стерилизации. В душевой пожилой санитар выдал Аркадию женскую ночную сорочку, к тому же ещё и рваную: «Пижам нету не одной, халатов тоже нет, – пояснил санитар, – мабуть, завтра привезут». В этом идиотском облачении ему пришлось идти сдавать кровь, мерить давление, проходить еще какие-то процедуры. После чего Маркова отвели в кабинет, где с ним беседовал врач.
– Когда вы приехали в Чернобыль? – спроси доктор.
– Полгода назад.
– А почему так долго работали без смены?
«Он что, даже не удосужился посмотреть, кто я по профессии?», – с удивлением подумал Аркадий, но, не вдаваясь в подробности, ответил уклончиво:
– Такова специфика моей работы.
Врач что-то записал в историю болезни – похоже, этот ничего не значащий ответ его устроил.
– Вас предупреждали, что внутри энергоблока вы можете находиться не более трех минут?
– Предупреждали.
– А вы пробыли там семь минут, то есть в два с лишним раза превысили нормативное время.
Аркадию надоел этот бессмысленный разговор, скорее напоминающий допрос. Он чувствовал, как с каждой минутой покидают его силы, раздражает эта нелепая, одетая на голое тело, рваная рубаха и то, что во рту снова появился отвратительный медный привкус и скопилась горькая слюна.
– Что вы меня отчитываете, как школьника, который опоздал на урок. Ну пробыл я на реакторе больше положенного, так что? Вы теперь откажете мне в лечении, или укол от бешенства сделаете? Я лечь хочу, понимаете, элементарно хочу лечь, – он уже почти кричал.
– Вы здесь свои порядки не устанавливайте, – грубо оборвал его врач. – Мы знаем, когда вам нужно лечь. Я еще не закончил беседу с вами.
– А я закончил, – Аркадий поднялся со стула, но ноги подкосились, и он, ловя руками воздух, рухнул на пол.
В санитарный самолет его внесли на носилках. В салоне он очнулся. Очень хотелось пить. Он лежал все в той же идиотской женской сорочке, но рядом с ним находилась, уже простерилизованная, его тюремная роба. И такой родной она ему в тот момент показалась.
***
Профессор Левин посмотрел историю болезни вновь прибывшего Маркова и помрачнел: лучший в стране специалист-гематолог, мировая величина, он яснее других осознавал, что с такой дозой не живут. У Геннадия Соломоновича Левина до сих пор перед глазами стояли эти ребята, что в муках, начиная с 9 мая, когда умер первый из пожарных, уходили из жизни один за другим. Левин делал иногда в сутки до восемнадцати операций, валился с ног, но все было тщетно. В Японии уже давно существовали препараты и иные методики лечения лучевой болезни, но Советский Союз отказывался принять от японцев гуманитарную медицинскую помощь.
Один из помощников Горбачева, ухоженный, в безукоризненно сшитом костюме, благоухающий французским парфюмом, с нескрываемой угрозой в голосе попенял ученому:
– Вы, товарищ Левин, вероятно, хороший ученый, но плохой патриот. Обращение к японцам за помощью будет означать признание масштабов катастрофы и нашу неспособность оказать действенное лечение. А это недопустимо.
– А хоронить каждый день десятки людей допустимо?! – вспылил Левин. – И вы еще смеете здесь рассуждать о патриотизме.
– Не забывайтесь, товарищ Левин! – прикрикнул на него чинуша.
– Я не забываюсь, а вот вы забылись, и, судя по всему, очень давно, – ответил он, теперь уже совершенно спокойно.
Левин написал подробную докладную записку Горбачеву и передал ее академику Чазову. Личный врач генсека и министр здравоохранения, Чазов сумел передать докладную Горбачеву, и – о чудо! – генеральный секретарь ЦК КПСС с доводами академика Левина согласился.
***
Первым в Москву прибыл японский профессор Таро Ямадо. Его заслуги в области гематологии были признаны во всем мире. С Левиным они встретились как добрые друзья, академики были знакомы уже не один десяток лет. Без лишних предисловий Геннадий Соломонович показал Ямадо две истории болезни: журналиста Маркова и подполковника пожарной охраны Героя Советского Союза Телятникова.
– Телятников одним из первых прибыл на тушение пожара, дозу облучения получил такую же, как и все остальные. Переведен к нам из киевского госпиталя 29 мая. С такой дозой облучения он из всех пожарных выжил единственный. Марков, доза облучения такая же, как у Телятникова. Поступил к нам тоже из киевского госпиталя месяц назад.
– Никогда не постичь нам тайн природы человека, – вздохнул японский ученый. – С такими показателями эти двое должны были уже давно нас покинуть, а они живы. Я предлагаю попробовать на них совершенно новую методику. Полное заменное переливание крови, но не разовое, а четырехразовое.
– А схема уже отработана? – заинтересовался Левин.
– Да, лабораторные исследования и множественные эксперименты привели меня к выводу, что полное заменное переливание, именно в четырехразовом цикле, можно делать один раз в два месяца. При этом замена крови производится в течение суток в специальной барокамере. Чертежи я привез, полагаю, вашим инженерам не предоставит особого труда такую барокамеру изготовить.
***
Через неделю барокамера была готова, но пока только одна. Первым на операцию отправили Телятникова. Через 24 часа 15 минут, как и утверждал японский специалист, кровь удалось заменить полностью.
Через сутки в барокамеру поместили и Маркова. Пробыв там 24 часа, он еще трое суток провел в реанимации.
Как только закончилось переливание крови Маркова, профессор Ямада поспешил в аэропорт – советские власти не нашли достаточных оснований для продления визы японскому ученому. Прощаясь с Левиным в международном аэропорту Шереметьево-2, академик Ямада посоветовал коллеге: «Я бы обоих больных поместил в одну палату. Так вам будет удобнее не только наблюдать за ними, но и контролировать разницу в изменении тенденций после каждого переливания. Не забывайте, что вы находитесь только в начале пути, впереди еще три операции».
Ни Маркова, ни Леонида Телятникова никто в больнице не навещал, посещения больных чернобыльцев были запрещены самым строжайшим образом. Правда, в московский госпиталь один раз на пожарной машине обманом сумели проникнуть сослуживцы Телятникова. Они были разоблачены, но успели просунуть Леониду в форточку бутылку водки и черный хлеб. Подружившиеся Лёня и Аркаша устроили ночной пир, после которого спали без сновидений.
Через девять месяцев, спускаясь по широкой пологой лестнице в вестибюль больницы, Аркадий увидел в огромном во всю стену зеркале худющего мужчину, на котором одежда болталась как на вешалке – в больнице он похудел на восемнадцать килограммов. На костистом лице этого доходяги в зеркале смешно торчали нос и уши, на голове, напоминающей бильярдный шар, не было ни единого волоска. В этом малосимпатичном субъекте выписанный из клиники пациент с большим трудом узнал того самого Аркадия Маркова, что весной прошлого года вылетал на пару дней из Ташкента, чтобы написать репортаж о пожаре на неведомой ему электростанции.
***
Дома ждал его страшный удар. Первой ушла баба Сима. Она всегда говорила, что проживет ровно девяносто лет, и прожила ровно девяносто. Накануне, отец рассказал потом о этом Камилу, она пожаловалась бывшему зятю:
– Не знаю, Саша, за какие грехи меня Бог наказал, заставив пережить всех моих трех детей. Но мне уже девяносто. Скоро уйду.
И ушла.
Александр Семенович похоронил тещу и вскоре сам оказался на больничной койке, в онкологической клинике Камила Закировича. Рак легких последней стадии забрал его через пару месяцев. В последний путь Маркова-старшего провожали друзья сына.
***
Известие о смерти близких подкосило и без того слабого Аркашу. Он провалялся в постели около двух недель, не желая никого видеть. Понемногу приходя в себя, стал отвечать на телефонные звонки, дверь отворял. Приезжали проведать друзья, коллеги. Аркаша обратил внимание, что здороваются с ним, как бы это сказать, с опаской, что ли. Даже руку протягивают для пожатия, вытянув на всю длину и стараясь не приближаться. Его это рассмешило. Пришедшему к нему Вите Воронину, старому дружку своему, он сказал:
– Ну, что ты, Витёк, жмешься подальше. Радиация – это же не заразно, тем более доктора говорят, что всю эту гадость – уран, стронций, цезий – из меня вытравили. Так что давай, друг, обнимемся по-братски. Витька от смущения покраснел аж до корней волос, потом пробормотал:
– Да ну тебя к черту с твоими шуточками. Выкарабкался каким-то чудом с того света, так и веди себя пристойно…
Работать в полную силу он пока еще не мог, проводил в редакции по полдня, но Сафаров делал вид, что не замечает отсутствия своего заведующего репортажем – должность за ним сохранили.
Появился Камил, до которого Аркашке никак не удавалось дозвониться, и он даже начал сердиться, что старый друг носу не кажет. Они встретились в кооперативном кафе, которые теперь как грибы после дождя повылазили по всей стране. Кафе почему-то называлось «Болгария», но в меню значилось: «Еврейская национальная кухня». Для Ташкента это было диво.
Камил выглядел удрученным, всегда щеголеватый, был в несвежей рубашке, давно нуждавшихся в утюге брюках. Выпив по первой за чудесное выздоровление Аркадия, Камил огорошил друга: арестовали его жену, она уже почти год находится в следственном изоляторе. Зухра, закончившая юридический факультет университета, работала начальником квартирного отдела города. Её обвинили в том, что она за огромные взятки выписывала ордера на квартиры в строящихся домах, которые уже были выделены другим людям. Подследственной Зухре Зияевой инкриминировали получение взятки в размере трехсот с лишним тысяч рублей – сумма, по тем временам тянувшая на расстрел. Зухра, конечно, все отрицала, но её и слушать не стали. Молодую женщину арестовали вечером, возле детского садика, куда он пришла забирать своего трёхлетнего сынишку. Ей даже не позволили малыша до дому довести.
«Эх, сейчас бы с Валюшей посоветоваться», – вспомнил Аркадий прокурора Валентину Тетерину, но та как в воду канула. И все-таки он раскопал эту историю. Не зря же его когда-то коллеги Бульдогом прозвали. Ни ранение в Афганистане, ни смертельная радиация, полученная на атомном реакторе, репортерскую хватку Бульдога не ослабили.
***
Конечно, и это знает всякий журналист, каждой газете вольно, или даже невольно, приходится обижать людей, марать их репутацию, иногда втаптывая их в грязь, корежа судьбы. Ни одна газета не обходится без этого. Но если журналист встает на чью-то защиту, то нет вернее друга, чем газетчик. И это тоже известно всем, по крайней мере всем тем, кому на помощь приходила газета. И уж коли журналист берется помочь, то он тратит на это куда больше времени, чем на то, чтобы кому-то испортить жизнь. Пришедший на помощь корреспондент, так уж повелось в газетном мире, готов не спать ночами, преодолеть черт знает какие расстояния, чтобы по крупицам собрать необходимые ему для защиты факты. А иногда газетчик не боится и вступить в борьбу с сильными мира сего. И это тоже факт, который никто не посмеет опровергнуть…