Олег Александрович Якубов
Вернувшийся к ответу
Глава четырнадцатая
– Ну что, доволен? – спросил Марат.
– Доволен, – улыбнулся Аркадий.
– Гонорар получил и премию?
– Гонорар получил и премию, – подтвердил Марков.
Они сидели в небольшом дворике в доме Марата, вернее сказать, это Марат пригласил молодого коллегу в гости, а дом принадлежал его теще, маленькой сухонькой старушке, которая сидела поодаль, в беседу мужчин не вмешивалась, лишь изредка властно отдавала команды своим дочерям: «Аська, чай неси», «Алька, лепешки подай». Дочери были высокие, статные, красавицы – глаз не отвести. Даже непонятно, как могли родиться у этой сморщенной от прожитых лет старушки такие крупные девицы.
***
…Марат вырос в Казахстане, в семье крупного партийного функционера. Его отец, Хамза Садвакасов, по карьерной лестнице поднимался стремительно – райком, горком, первый секретарь Карагандинского обкома партии. Брежнев, который и сам когда-то работал секретарем ЦК компартии Казахстана, откровенно благоволил энергичному карагандинскому «партайгеноссе», и именно по инициативе Леонида Ильича Хамза Садвакасов был назначен на высокий пост председателя совета министров Казахстана. Семья переехала в Алма-Ату, где Марат, младший из сыновей, закончил школу, поступил на факультет журналистики в университет.
На четвертом курсе Марат Садвакасов в составе волейбольной команды своего университета поехал на всесоюзный студенческий турнир в Казань. Красавицу Асию, Асю, он увидел в первый же день соревнований – она играла за команду Андижанского мединститута. Это была та самая любовь с первого взгляда, которая воспета в стихах и в которую мало кто верит. Марат и Ася доказали себе и всем окружающим, что любовь с первого взгляда существует, что она может не угасать всю жизнь.
Конфликт между молодыми людьми возник один-единственный раз, когда в ночь накануне отъезда они гуляли по Казани и Марат предложил ей уехать с ним в Алма-Ату. Ася положила ему руки на плечи и, строго глядя в глаза, сказала:
– У меня в Андижане мама и сестра. Я люблю тебя и не смогу без тебя жить. Но без них я тоже жить не смогу. Такая у нас семья. Мы всегда жили и будем жить вместе. И ты будешь жить с нами, – добавила она так, будто всё уже за них двоих решила и в согласии своего суженого не сомневалась.
Родители Марата думали, что сына кто-то заколдовал – он бормотал что-то несвязное; никому из родных не сообщив, оформил в университете академотпуск и в один непрекрасный день просто исчез из дому.
– А почему надо было бежать? – наивно спросил Аркашка своего нового друга, когда Марат рассказал ему свою историю.
– Вот ты рассказывал, как твой отец воспротивился отъезду. Он тебе сказал – я против, но ты взрослый, сам решай. Твой отец кто? Только ты не обижайся – простой рабочий завода. А мой тогда был предсовмина, второе лицо в республике. Пойми меня правильно, я не грань сословную провожу, а просто хочу тебе объяснить, что у моего отца хватило бы и власти, и возможностей сделать так, чтобы я не смог уехать.
Марат приехал в Андижан, они поженились. Стали жить в доме Асиной матери, младшая сестра-погодка Алия, Аля, точная копия старшей, тоже жила с ними и тоже училась в местном медицинском. Теща приняла зятя как сына, всячески подчеркивала, что он в доме единственный мужчина, а потому главный. Вековые устои татарского домостроя здесь были незыблемы. Аська и Алька, как мать их называла, принимали такой уклад жизни как должное. Ну а когда Марат стал работать в областной газете, теща и вовсе прониклась к зятю таким нескрываемым уважением, что запрещала в доме шуметь, когда он отдыхал.
***
Аркадий впервые был в гостях в андижанском доме и сейчас с любопытством осматривался. Ему все здесь было интересно. Интересно было наблюдать, как беспрекословно подчиняются этой «старухе Изергиль», так он про себя окрестил хозяйку дома, раскрасавицы сестры, хотя в глазах у них бесенята плясали. Как вальяжно, словно эмир какой, возлежал на восточных подушках Марат, как должное воспринимая, что вокруг него все пляшут. Потом раздался из комнаты детский плач, Ася поспешила в дом, через несколько минут принесла на руках похожую на куклу девочку годиков двух. Дочку Марата звали фантастическим именем Аэлита, и ее появление на время прервало их беседу.
– Понимаешь, ты действительно написал сильный материал. Но газета, как известно, живет только сегодняшним днем. Завтра в нее завернут селедку, а то и вовсе используют, сам знаешь, по какому назначению, и забудут, что в ней было напечатано вчера. И ты забудь, оглядываться на вчерашний день – пагубная привычка, – продолжил их разговор Марат, когда женщины с ребенком ушли в дом и они остались за столом в дворике вдвоем. – Вот возьмем, к примеру, нашего Юрку, завотделом народного контроля. Ты знаешь, что он за свой фельетон республиканскую премию получил?
– Знаю, конечно, мы с ним недавно дежурили, и он мне рассказывал. И когда после работы сидели в чайхане, тоже рассказывал.
– Вот-вот, – усмехнулся Марат. – И как ты думаешь, когда он премию за фельетон получил?
– Ну не знаю, может, месяц назад, может, даже два…
– Пять лет назад. Пять лет! Ты представляешь? Вот уже столько времени он рассказывает про свой фельетон, о котором, кроме него самого, никто больше не помнит. А почему? Да потому, что, кроме этого фельетона, он с тех пор ничего путного не написал. Вот я и не хочу, чтобы ты ему уподобился. Юрке и ему подобным, а таких, увы, среди нас немало. Тебе надо искать свою тему. Ты же не думаешь, я надеюсь, что Рубен тебе будет каждую неделю подкидывать подобные задания.
– Легко сказать, найди свою тему. А как ее искать? – уныло проговорил Аркадий. Проблема еще в том, что я и города не знаю, и знакомых у меня здесь почти нет.
– Проблема не в том, что ты города не знаешь, – резко возразил Марат. – Проблема в тебе самом. Ты город не знаешь, потому что ты его не любишь. И знакомых у тебя здесь нет именно поэтому же. Вот я тебя в гости пригласил в воскресенье, и ты тут же, не задумываясь, согласился. Ты же молодой парень. У тебя на выходной должно было быть десять приглашений, чтобы тебе выбирать приходилось, куда идти. А у тебя ни одного.
– Ты скажешь тоже – не любишь город. Что же я, заставить себя должен полюбить ваш Андижан. Может, и полюблю когда-нибудь, но для этого время нужно.
– Нет у тебя никакого времени. Вот я что для тебя придумал. Слушай меня внимательно. Марку глубоко наплевать и на тебя, и на то, чем ты занимаешься. Так что согласовывать с ним ничего не нужно. Он и так бесится, что своим материалом ты перечеркнул все его выпады против тебя. С завтрашнего утра отправляйся в город. Иди куда глаза глядят. Читай вывески и заходи в любую организацию, вне зависимости от рода ее деятельности – образно говоря, от прачечной до горисполкома. Ты должен поставить себе сверхзадачу – ни из одной организации ты не имеешь права уйти без информации для газеты. Без информации – как минимум. О репортажах потом поговорим, отдельно.
– А если у них действительно нет ничего интересного или достойного внимания газеты? – усомнился Аркадий.
– Значит – одно из двух. Либо ты плохо расспрашивал, либо плохо их слушал. И запомни, умение газетчика – это, в первую очередь, умение слушать. Да, конечно, умение задавать вопросы для репортера – важное умение. Но знаешь, есть такая поговорка: «Человеку, чтобы научиться говорить и слЫшать, достаточно максимум двух лет жизни, а для того, чтобы научиться молчать и слУшать, ему иногда не хватает всей жизни». Так вот, умением задавать вопросы более или менее со временем овладевает любой газетчик, а вот умение слушать приходит далеко не ко всем.
Да, и еще одно, чуть не забыл, а это важно, – продолжил Марат, закурив. – Тебе нужно учиться. У нас в областном университете есть факультет русской филологии, тебе надо перевестись из своей консерватории сюда. Я с проектором по учебной части уже по твоему поводу переговорил, он считает, что это вполне возможно. Отправь в Ташкент запрос, чтобы тебе срочно высылали документы, и оформляйся. Диплом необходим, это не обсуждается. Ладно, вижу, что я тебя сегодня совсем загрузил. Допивай чай и иди домой, думай. А мне отдыхать пора, я устал от тебя.
***
И он пошел в город. В город, который не сразу, но открылся ему, открылся его любопытству, его желанию увидеть, жажде узнать, стремлению услышать как можно больше. Через каких-нибудь пару месяцев он уже не плутал, как слепой, а знал улицы и закоулки Андижана не хуже старожилов.
Добывать информацию оказалось далеко не таким простым делом, как это пытался внушить ему Садвакасов. Но в основном идея Марата сработала и оказалась для Маркова палочкой-выручалочкой. Аркашка внес в идею свои, так сказать, коррективы, превратив добычу информацию в увлекательную и азартную игру. Высказывание Юрия Олеши «Ни дня без строчки» стало для него, как это ни примитивно звучит, его личным девизом, руководством к действию и стимулом. Нет, не зря друзья называли Юрия Карловича Олешу королем метафор, точнее и не скажешь. Просыпаясь утром в своем «курятнике» и определяя маршрут нынешнего дня, Аркашка бубнил себе под нос: «Ни дня без строчки».
Конечно, он был начитанным парнем. Читал с самого раннего детства, и в эрудиции ему было не отказать. Но в своем деле, в газетном ремесле, по сути пока еще оставался дилетантом, едва-едва начинавшим понимать хоть что-то в таинствах этой профессии. Да и то сказать, где ему было учиться? В молодежке, где Могилевская собирала своих «факелят» раз в месяц и в основном расспрашивала, как у них дела идут в школе?.. Или в «Геологе», этом сборище алкашей, где если он чему и научился, так это верстке газеты и типографским премудростям, но уж точно не репортерскому делу.
Древняя поговорка гласит: «Если хочешь помочь голодному человеку, не давай ему рыбу, не давай ему удочку, а покажи место, где можно рыбу поймать». Старый фотокор Михалыч в Ташкенте и Марат Садвакасов в Андижане объяснили несмышленому коллеге, где ловится рыба. Теперь дело было за ним.
Марат оказался прав и в другом. У Аркадия появилось невероятное множество новых знакомых. Теперь его телефон в редакции трещал, не замолкая. Его стали узнавать, здоровались с ним на улице. Как-то раз позвонила «подарочная» Зойка, та самая, которую привел к нему на день рождения Боря.
– Аркаша, наше училище в субботу играет в центральном клубе в КВН с медучилищем Ферганы.
– И что, ты предлагаешь мне переодеться в медсестру и выступить за вас?
– Ну что ты сразу смеешься! Во-первых, у нас мальчики тоже учатся, так что переодеваться ни в кого не надо. Но я хочу попросить, чтобы ты помог собрать жюри.
КВН он любил, в музучилище сам организовал команду, потому легко и с удовольствием воспринял просьбу девушки, обзвонил несколько новых знакомых – преподавателей местного университета, врачей, начальника автоколонны Юру Дальянца, который бесподобно рассказывал анекдоты и считался самым главным весельчаком города.
С легкой Зойкиной руки его стали приглашать во всевозможные жюри – тогда была повальная мода на профессиональные конкурсы. Выявляли лучших механиков, лучших пекарей, лучших медсестер, лучших воспитательниц детсадов…
***
«В каждом городе, в каждом селении главная улица – улица Ленина», – изрек безвестный поэт. Андижан не был исключением. В выходные дни улица Ленина превращалась в пешеходную. На лотках продавали книги и выпечку, очередь у двух шашлычных змеилась на десятки метров, в центральном гастрономе в эти дни сбывалось все то, что не удавалось продать за всю неделю. Единственное в городе молодежное кафе «Золотая долина» не могло вместить всех желающих. Горожане слонялись по улице Ленина весь день.
В книжном магазине, понятно, что он тоже был на улице Ленина, образовалось что-то вроде клуба любителей «бель летр» – изящной словесности, – в котором уже вскоре Марков стал своим человеком. Помимо обсуждения литературных новинок здесь можно было узнать и все городские новости. Частенько именно здесь, в книжном, Аркадий узнавал о таких предстоящих событиях, что потом черпал информацию всю неделю.
Так было и с новой аптекой, об открытии которой он узнал, встретив в книжном магазине начальника горздрава. Аптека была хороша. Двухэтажное здание являло собой стеклянно-бетонное сооружение невиданной доселе формы. Просторные торговые залы, провизорский отдел и даже лаборатория, где кое-какие лекарственные препараты изготавливались на месте. Одним словом, корреспондент «Андижанской газеты» Аркадий Марков восхитился до такой степени, что на едином дыхании «отгрохал» целую полосу – ни больше, ни меньше. Постарался и фотокор Боря Юсупов: два его снимка чудесно иллюстрировали написанное в репортаже. Каково же было удивление друзей, когда утром, на четвертой полосе газеты, они обнаружили лишь один из снимков и куцые тридцать строк информашки, в которых только и уместилось сообщение об открытии новой аптеки. А на ежедневной редакционной планерке Сафаров, с присущим ему сарказмом, еще и добавил:
– Тут наши молодые дарования решили отличиться. Разродились по поводу открытия новой аптеки панегириком на целую полосу. Хорошо, что я вчера дежурил, так что невольно вспомнил редакционный стишок, который один свирепый редактор придумал: «Читал и духом возмутился – зачем читать я научился!» Вот и я вчера духом возмутился и сократил сие творение до тридцати строк. Вы уж меня, товарищ Марков, милостиво простите, не судите строго. А то я вашего гнева боюсь.
После этих слов редактора в кабинете начались смешки.
– А теперь серьезно, – прервал смех редактор. – Открытие в городе аптеки – событие, безусловно, существенное, но больше тридцати строк не заслуживает. Вот когда в городе, в связи с тем, что больше не осталось ни одного больного, закроют последнюю аптеку, тогда я тебе, Марков, всю полосу выделю с огромным удовольствием. На этом – у меня всё. Расходитесь. Марков, останься.
Аркашка не сомневался, что сейчас Сафаров ему, с глазу на глаз, еще наподдаст, но ошибся.
– Надеюсь, даже не сомневаюсь, что сегодняшний урок тебе пойдет впрок и ты его усвоишь. А теперь подслащу тебе пилюлю, извини за аптечный каламбур, – и Рубен Акопович рассмеялся. – К двенадцати часам пойдешь на жилищную комиссию в горисполком. Редакции выделили трехкомнатную квартиру в новом микрорайоне, а в жилье никто из наших не нуждается, все обеспечены. Ты у нас один бездомный остался. Конечно, «трешка» для тебя слишком жирно, но и упускать жилье мы тоже не можем. Отдадут другой организации, потом не вернешь. Так что ступай да держи там нос по ветру. Председатель исполкома на нашей стороне, ты на него ориентируйся, он тебя в обиду не даст.
В жилищную комиссию входили в основном всякие престарелые, по большей части отставные номенклатурщики – «народные мстители», как их называли те, кому пришлось продираться через «сито» этой комиссии. Услышав, что юнцу хотят дать трехкомнатную квартиру, да еще и в новом доме, да еще и на втором этаже, «народные мстители» устроили такой хай, что слышно, наверное, было даже на улице.
– Все высказались? – спокойно произнес председатель горисполкома, когда страсти понемногу улеглись. – А теперь меня послушайте. Товарищ Марков молодой, но очень перспективный сотрудник нашей уважаемой «Андижанской газеты», которая является органом областного комитета коммунистической партии. Попросил бы, уважаемые члены комиссии, об этом не забывать. А теперь по поводу того, что товарищ Марков один претендует на большую жилплощадь. Как вы видите, он человек молодой. Нам известно, что у товарища Маркова есть невеста. Ведь есть невеста, товарищ Марков? – и председатель, словно подсказывая, кивнул головой.
– Есть, – неуверенно пробормотал Аркадий.
– Значит, скоро свадьба, – председатель снова кивнул.
– Совсем скоро, – теперь уже уверенно поддержал Марков.
– Ну а то, что у молодых будут дети, в этом, надеюсь, никто не сомневается, – гнул свою линию председатель. – Ну дадим мы ему сейчас однокомнатную, потом надо будет расширять все время. А так сразу – три комнаты, и пусть к нам больше не пристает по квартирному вопросу.
Через неделю Аркадий Марков отмечал новоселье.
Глава пятнадцатая
Отношения с первым замом редактора у Аркашки не сложились с первых же дней работы в «Андижанке». Андрей Михайлович Кондратенко, или как его все за глаза называли – Кондрат, – отчего-то сразу невзлюбил новичка. Кондрат был человеком, как говорится, от сохи. Когда-то работал в сельском райкоме комсомола, потом был освобожденным парторгом на строительстве Большого Ферганского канала, заведовал областной библиотекой, хотя, кроме букваря и устава КПСС, вряд ли в своей жизни что-то прочел. Каким ветром занесло его в редакцию, никто уже и не помнил. Сафаров несколько раз пытался избавиться от заместителя, но в обкоме ему четко дали понять: терпи, Кондратенко уже до пенсии чуток осталось, пусть старик дотянет. Но старик, похоже, о том, что ему надлежит «дотягивать», даже не подозревал. Был крепок, энергичен, вел здоровый образ жизни – не курил, а водку пил не больше одного стакана в день. Правда, крови редакционных пахарей высасывал куда больше. Не написав в своей жизни ни единой строки, Кондрат занимался тем, что только правил чужие материалы. Причем правка его ограничивалась исключительно сокращениями. Вымарывая из текста целые абзацы, а то и страницы, Кондрат даже не давал себе труда восстановить утраченные при этой мясницкой работе логические связки. Когда по поводу его неадекватных сокращений кто-то являлся к нему в кабинет «выяснять отношения», Кондрат в упор смотрел на бузотера своими черными, глубоко посаженными глазами-буравчиками – ну чистая двустволка – и насмешливо осведомлялся: «А ты всерьез полагаешь, что написал шедевр? Ну тогда наши мнения расходятся».
Аркашкины материалы он кромсал с каким-то особым садистским наслаждением и остервенением. Именно Кондрат и спровадил Маркова в командировку, которая едва не завершилась для него трагедией.
***
– Чабану Чуджи Каримову присвоено звание Героя Социалистического Труда, – сказал Кондрат, вызвав Маркова к себе в кабинет. – Послезавтра на Памир, в район высокогорных пастбищ, вылетает вертолет «Санавиации». Можешь полететь с ними. Сейчас отправляйся в милицию и оформляй пропуск в погранзону, – приказным тоном объявил Кондратенко, буравя журналиста своими глазами-двустволкой. – Соберешь материал для очерка и вернешься. Вообще-то, это тема для сельхозотдела, но в разгар сбора хлопка ни о каких длительных командировках и речи быть не может.
Из слов заместителя редактора выходило, что ребята из отдела сельского хозяйства – люди до крайности занятые, а в прогулочную командировку на Памир только такого бездельника, как Марков, не жалко отправить.
Сафаров был в отъезде, поэтому Кондратенко сам подписал Маркову командировочное удостоверение. Марат, узнав, куда отправляется Аркаша, только головой покачал: «Мудрит что-то Кондрат. У нас полно фотографий этого чабана, ему только и знают, что каждый сезон новые ордена вешают, а теперь вот и Гертруда – тоже к нему (Гертрудой, сокращенно от первых двух слогов, называли золотую звезду Героя Труда. – прим. автора). Сезон у чабанов заканчивается, какая необходимость сейчас мчаться на Памир, вообще не понимаю.
– Да ладно тебе, – беспечно отмахнулся Аркадий. – Слетаю на Памир, это тоже дорогого стоит…
***
Старенький и дряхлый вертолет «Санавиации», с какими-нибудь пятью посадками, чихая и кашляя, как туберкулезный, все-таки долетел до Памиро-Алая. На плато, куда они приземлились в конце своего тошнотворно многочасового полета, размещался так называемый штаб. Здесь, на каменистых склонах, поросших жесткой желтоватой травкой, находились маленькая больничка на три палаты, радио- и метеостанции, магазин, куда чабаны приезжали за солью, хлебом и водкой. Штаб расположился на высоте около трех тысяч метров, выше, там, где уже белели снежные шапки Памира, находились непосредственно пастбища.
Вертолет забрал, собственно, за этим и прилетал, сломавшего ногу и ключицу чабана – неудачно упал с лошади, теперь требовалась операция, – и улетел в долину.
– А вы когда обратно прилетите? – спросил Марков пилота.
– Когда вызовут, – неопределенно ответил тот.
– А если через год вызовут?
– Значит, через год прилетим, – флегматично, без тени юмора, ответил вертолетчик.
– Если я через три дня свои дела закончу, а вас не будет, мне что – ногу себе ломать, чтобы вас вызвали?
– Ты лучше себе язык откуси, чем такие глупости говорить, – осерчал летчик и, сердито сопя, забрался в кабину вертолета.
Аркашка прошел немного вверх, запыхался, стал спускаться, запыхался еще больше. Присел отдохнуть. Голова кружилась от разряженного горного воздуха с повышенным содержанием кислорода. Появился начальник штаба – пожилой толстый человек, у которого к засаленному узбекскому халату – чапану – был привинчен орден Ленина.
– Давайте я вас сфотографирую, – предложил ему Аркадий, чтобы установить хоть какой-то контакт с местным начальством. Расчет оказался верным. Не чуждый тщеславия Фархад Джураев проверил, ровно ли расположен на чапане орден, уселся, не мигая уставившись в объектив фотоаппарата. Прибежала девчонка с множеством тонких тугих косичек, заговорила с Фархадом.
– Это мой дочка, – пояснил начальник штаба. – Тоже картошка хочет.
Аркадий не понял, зачем начальник штаба рассказывает, что его дочка хочет картошку. Пришлось несколько раз переспросить, пока до него дошло, что девчонка хочет не картошку, а карточку. Фотокарточку. Она стала усаживаться на место отца, но он ей что-то строго сказал, и девчонка убежала в дом.
– Сказал, чтоб новый галош одел, а то в старый ходит.
Вернулась, снова села, долго вертелась, потом ойкнула и опять убежала.
– Куда это она? – спросил Аркадий.
– Лядно, пускай, – проговорил Фархад снисходительным тоном. – Он же девшонка, пошел одеколон на себя ставить.
Наконец «фотосессия» была закончена. Фотографа позвали к столу.
– Водка кушать будешь? – спросил гостеприимный хозяин.
Аркадий отказался. Во время обеда он поинтересовался, как же ему все-таки попасть на пастбище к чабану Чуджи Каримову. Выяснилось, что надо ждать, когда чабан сам приедет в штаб. По расчетам Джураева это может произойти завтра, а может, через три дня.
– А мне что делать, где жить?
Начальник штаба повел его в больничку, где все палаты были свободны. «Выбирай любую», – предложили заезжему корреспонденту.
На следующий день знаменитый чабан все же приехал, на собственном мотоцикле. Запасся мешком соли, парой ящиков водки, купил с десяток буханок хлеба, и через два часа они уже были на пастбище.
Остановив мотоцикл возле большой юрты, чабан вошел внутрь и жестом пригласил Аркадия. Запах в юрте был ужасно тошнотворным, он сначала чуть не задохнулся. В дальнем углу на кошме сидела женщина, кормила младенца грудью. Хозяин что-то неразборчивое буркнул, она поднялась, на ту же кошму положила младенца и принесла поднос с овощами и хлебом, поставила на какую-то полосатую засаленную тряпку, тоже лежащую на полу. Чуджа уселся, поджав под себя ноги, гость – а что ему делать оставалось? – последовал его примеру. Аркадий не был уверен, что в этом свинарнике ему удастся проглотить хоть кусок, но похоже, что и выбора у него не было вовсе. Женщина принесла две миски с дымящейся бараниной, бутылку водки и снова вернулась к ребенку. Пить Аркаше не хотелось вовсе, но он решил, что без алкогольной дезинфекции тут можно подцепить любую заразу.
***
…С алкоголем он определился в Андижане уже на второй месяц работы в редакции. Как-то его отправили в недалекий пригородный колхоз, где построили новый клуб. В правлении корреспондента уже ждали, стол был накрыт. Появилась и водка. Аркаша стал отнекиваться, убеждать, что хорошо бы сначала дело сделать, а потом уже пообедать можно, но его никто и слушать не стал. У местных были четкие понятия – если журналист отказывается от еды и от выпивки, значит, приехал с недобрыми целями, жди разгромную статью. Поел и выпил – тогда порядок, опасаться нечего. Пришлось ему приложиться к рюмке.
Задание было срочным. Вернувшись в редакцию, он сел за машинку и лихо настучал довольно изящный репортажик. Вот эта лихость его не на шутку и напугала. Работая в «Геологе», он насмотрелся на спившихся журналистов, которые без спиртного не могли из себя не то что строчки – слова выдавить. В тот день, когда его «хмельной» репортаж был опубликован, молодой журналист Аркадий Марков дал сам себе твердое слово, скорее даже – зарок: если пишешь, не пьешь ни капли, если выпил – не пишешь ни строчки. К чести его сказать, зарок он этот не нарушал никогда.
***
Однако здесь, на Памире, писать ему явно не придется, а без водки вынести эти запахи, царившую повсюду грязь и непонятно какую еду было и впрямь невозможно.
Чуджи Каримов оказался человеком на редкость молчаливым. Но даже те немногие слова, которые он произносил, шамкая беззубым ртом, разобрать можно было не сразу.
С большим трудом Аркадию удалось узнать, что на этих труднодоступных высокогорных пастбищах, что расположены в отрогах Памиро-Алайского хребта, вблизи границы СССР и Китая, совершенно волшебная по своей питательности трава. Вот эта самая трава и необыкновенный горный воздух обеспечивают овцам такой приплод, что поголовье увеличивается просто фантастически.
– Баран этот воздух кушает, трава кушает, потом много-много маленкий баран получаю, – чабан ткнул пальцем себя в грудь и самодовольно высказался: – Чуджи трава не кушает. Чуджи баран кушает и этот воздух кушает, поэтому тоже много маленкий Чуджи получает.
Аркашка уже знал, что у чабана в семье одни мальчики – мал мала меньше. Четверо, с родителями чабана, жили в долине, в школе учились, двое самых маленьких находились здесь, в горах. Тот, кого мать еще грудью кормила, и трехлетний пацаненок, которого утром отец сажал на лошадь и только к вечеру снимал. Оказавшись на земле, малыш бойко полз к юрте – ходить он к трем годам так и не научился.
Секрет производственных успехов Героя Социалистического Труда Чуджи Каримова был чрезвычайно прост. Он воровал ягнят для своей личной отары намного меньше, чем это делали другие чабаны. Личная отара Чуджи насчитывала не более трехсот голов. И чабаны над ним посмеивались. Здесь личные стада некоторых чабанов превосходили по количеству голов колхозные отары. Зато государство Чуджи Каримова ценило. За скотский труд и скотскую жизнь, за выпавшие зубы, за то, что месяцами жил в горах и толком не помнил, как зовут его детей, за все за это щедро награждали орденами, медалями, ценными подарками. Аркашке удалось узнать, что у чабана в долине большой дом, два мотоцикла, две машины – «Победа» и «Волга». Вопрос, зачем ему такое количество мотоциклов и машин, поставил чабана явно в тупик. Он долго в замешательстве молчал, так и не ответив, ушел в юрту.
Чуджи рассказал, что весь высокогорный массив Памиро-Алая разделен на строгие участки-пастбища, где пасутся стада колхозов Узбекистана, Киргизии, Таджикистана и Туркмении. «Границы» нарушать нельзя – чужой баран становится законной добычей. Иногда, когда на чужую территорию забредает не один барашек, а с десяток или больше, чабан отправляется на переговоры к сопредельному соседу. Заканчиваются переговоры либо грандиозной пьянкой-примирением, либо поножовщиной, а то и стрельбой.
Пища у чабанов была предельно простой. Ранним утром жены разводили очаг, в огромных казанах варили баранину. Если была соль – солили, ну а нет – так нет. Отварную баранину ели на завтрак, в обед и на ужин. Когда заканчивались соль и хлеб, чабан в штабной магазин ехать не торопился, без хлеба и без соли обойтись можно. Поездка в штаб становилась необходимой лишь тогда, когда заканчивалась водка.
Аркадий прожил на пастбище десять дней. Но ехать в штаб чабан не собирался – у него сломался мотоцикл, да и водка еще не кончилась.
– Что же мне делать?
– Я тебе коня дам. Только уезжай сегодня, прямо сейчас, – сказал чабан.
– Это почему? – удивился Аркадий.
– Завтра снег будет. Сильный, не выберешься. Сегодня уезжай.
– Я же дороги не знаю. Может, ты тоже поедешь, покажешь мне дорогу до штаба.
– Я не могу, мне ограды надо срочно укреплять, чтобы стадо не погибло, – возразил чабан. – Я тебя на тропу выведу, до штаба другой тропы нет, только прямо будешь ехать, конь дорогу знает, сам тебя привезет.
Он вывел худющего коня. Похоже, что этот доходяга питался одним только горным воздухом. Седла на нем не было, через круп был перекинут кусок тонкой кошмы.
– Как зовут этого коня? – спросил Аркадий.
– От, – удивленно пожал плечами Чуджи («от» в переводе с узбекского «лошадь». – прим. автора).
Кряхтя, репортер взобрался на коня. Первый раз в жизни. Хозяин взял животину под уздцы, повел вниз по горному склону, потом вывел на хорошо утоптанную и довольно широкую тропу. Махнул рукой, показывая направление движения, и, не прощаясь, отправился восвояси.
***
Чуджи Каримов, награжденный званием Героя Соцтруда, был хорошим чабаном. Но синоптиком он оказался скверным. Снег пошел не на следующий день, он начался через полчаса после того, как Аркадий отъехал от пастбища. Сначала сыпала с неба мелкая крупа, и ничего не предвещало той белой лавины, что обрушилась через несколько минут. Словно кто-то небо разорвал. В горах разом стемнело, в наступившей непроглядно черной мгле конь упрямо плелся вперед. Или назад, а, может, вбок? Аркадий уже ничего не понимал. Его куртка давно заледенела, волосы на не покрытой ничем голове превратились в сосульки. Сколько все это продолжалось, он не представлял. Страха не было, только очень хотелось спать. Глаза просто слипались. Какой-то отдаленный участок мозга тревожно нашептывал: «Не спи, нельзя спать». Но отяжелевшие, словно свинцом налившиеся веки упрямо смыкались. Он встряхивал головой, просыпался, снова наползала дрема. Развести руками, размяться он не решался, судорожно вцепившись в обледеневшую веревку, заменявшую уздечку, и боясь упасть.
– Стой! Кто идет? – раздался грозный окрик, но Аркадий сначала подумал, что ему это снится. Окрик раздался снова, еще более строгий, – Стой! Стрелять буду!
– Не стреляйте, я коня остановить не могу! – что было сил в отчаянии закричал Аркадий.
В это время кромешную тьму прорезали яркие лучи фонарей, его кто-то бесцеремонно стащил с коня, и он, не в силах устоять на отмороженных ногах, упал, потеряв сознание.
***
– Ты, брат, в рубашке родился, – говорил ему начальник заставы капитан Николай Куликов. – Ты же к нам прибрел с китайской стороны. Как тебя туда занесло, ума не приложу.