Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
«Голос Москвы» назвал это явление «противоестественным, но прочным союзом черно-красного блока», «трогательной солидарностью Маркова 2-го, Родичева и Покровского». Если роль левых понятна – они поддерживают радикальные поправки, – то зачем так голосуют правые?
Поначалу они отговаривались то желанием дать «щелчок гг.гучковцам», то отрицательным, наравне с левыми, отношением «к опытам законодательного творчества господ октябристов». Но после очередного совместного голосования флангов (27.III) «Земщина» раскрыла карты и откровенно заявила: «законопроект настолько исковеркан и испорчен комиссией и Думой, что единственное, что можно с ним сделать, – довести до абсурда его недостатки и сделать законопроект совершенно неприемлемым для Г. Совета». Поэтому правые решились на «шаг отчаяния». Чем прогрессивнее проект, тем меньше у него шансов пройти в консервативном Г. Совете. Особенно важно отсутствие ценза, которое губит всю реформу. «Общими усилиями правых и левых мы так испортили закон, что он никуда не годен», – говорил Гололобов после второго чтения.
Октябристы обвиняли правых в стремлении сорвать не только судебную реформу, но, возможно, и Г. Думу: испорченный подобными голосованиями законопроект обречен на провал в Г. Совете, и тогда со стороны будет казаться, что Дума ничего не делает. Корреспондент «Голоса Москвы» утверждал, что после объявления результатов голосования справа кто-то крикнул: «Это конец Думе!». Правда, судя по стенограмме, этот возглас был совсем при другом голосовании – при исключении Маркова 2 на 15 заседаний 22 января 1910 г. Между прочим, и Родичев в кулуарах говорил о походе правых на Думу.
Голосовавшим против ценза кадетам вовсе не улыбалась роль пешек в руках реакционеров. После провала п. 3 ст. 19 Милюков признался, что «тактический сегодняшний успех его не радует».
«Речь» подозревала, что правые действуют в интересах Правительства, желающего отказаться от либеральных реформ, свалив «одиум отвержения закона на Г. Думу».
У центра все похищают кадеты
Новицкий 2 отметил любопытную черту во взаимоотношениях октябристов и кадетов. При рассмотрении законопроекта об условном осуждении октябристы с подачи кадетов распространили его действие на крепость, что сделало закон из гуманного опасным. При рассмотрении законопроекта о местном суде комиссия приняла было большой ценз, но кадеты выступали вообще против ценза, и октябристы вновь пошли у них на поводу.
«по всем законопроектам у вас (обращаясь к центру), центра, все похищают кадеты, – говорил Новицкий 2. – Мне это напоминает следующее: Министерство, как рудокоп, изыскивает, трудится и приготовляет руду, золото перемывают октябристы, а похищают его кадеты».
Шубинский ответил, что левые и впрямь иногда стремятся отнять у них намытое золото «для того, чтобы сделать его достоянием народа, а иногда, чтобы сказать, что вот, что сделали они». Но к тому же стремятся и правые, для другой цели. «Если первые – для раздачи народу, то вторые – для того, чтобы свалить золото в могильный склеп, для того, чтобы оставить народ среди того мрака и невежества, которое представляет из себя волостной суд». Яркое окончание речи докладчика было встречено продолжительными рукоплесканиями в центре. Марков 2 съязвил с места: «Доклад о золотопромышленности окончен».
Курьезы
Характерная ошибка в законопроекте
Правительственная редакция ст. 611 гласила: судебные пристава получают вознаграждение по таксе, Высочайше утвержденной 24 мая 1871 г. Очевидная нелепость: такса 1871 г. успела устареть к 1910 г. Комиссия не заметила ошибку и механически скопировала ее в свою редакцию. Маклаков предложил написать: по таксе, приложенной к сему Учреждению. Докладчик согласился, но Володимеров неожиданно выступил против поправок к этой статье, поскольку статья в том виде, как она вышла из комиссии, «необыкновенно характерно отмечает общее построение и общую обдуманность этого законопроекта, она вполне подтверждает, что к числу подробностей относятся комиссией такие части законопроекта, которые свидетельствуют о совершенном нежелании составителей считаться с практической жизнью, считаться с теми условиями, в которых находится крестьянство, и что такая мелочь может свести к нулю всю реформу по отношению к громадному большинству населения. Мне кажется, что эта характерная поправка должна остаться, как наиболее яркое доказательство качества той работы, на которую, к сожалению, потрачено так много времени».
Соломонова мудрость
В одной из своих речей по законопроекту докладчик Шубинский в качестве одного из аргументов против широкого применения обычного права рассказал анекдотический случай, якобы произошедший в одном из волостных судов после Японской войны. Жена пропавшего без вести солдата вступила в новый брак, но первый муж неожиданно вернулся. Волостной суд будто бы проявил «Соломонову мудрость», предоставив жену обоим мужьям понедельно. Анекдот рассмешил слушателей, но был совершенно неуместен в серьезной речи по важнейшему законопроекту. «Веселый докладчик», – прокомментировал кто-то справа, но Шубинский, узнавший этот случай от гр. Бобринского, настаивал на достоверности своих слов.
Следующим оратором, после перерыва, был Капустин, который как раз и оценил юмор докладчика: «Я не могу понять и не могу, конечно, сочувствовать такому легкому и, я сказал бы, легкомысленному отношению, к такому, например, вопросу, как обычное право, а решать вопрос об обычном праве на почве шуток, улыбок и анекдотов, мне кажется, недостойно юриста и серьезности этого дела».
Шубинский нападает на Замысловского
Противники законопроекта говорили, в частности, что мировые судьи будут изобретать какие-то способы ради того, чтобы удержаться на своем месте. Шубинский ответил, что хороший судья всегда будет переизбран, а затем добавил: «Способов нечего изобретать для удержания, способы для удержания изобретают только те, которых гонят вон, а они не умеют понять, что их гонят вон, и остаются на своих местах». Очевидный намек на одного из противников законопроекта – Замысловского, не желавшего покидать свою должность в президиуме, был встречен смехом и рукоплесканиями в центре и слева.
Дружина Святослава, половецкий хан и мухи на дуге
По сравнению с томами, написанными по законопроекту Министерством Юстиции и занимающими свыше пятисот страниц, доклад комиссии значительно проигрывал. Собственно объяснительная записка комиссии состоит из трех частей общим объемом 30 страниц, а остальную часть доклада занимают сравнительные изложения, постатейные объяснения, особые мнения и т.д.
«По-моему, – заявил Марков 2, – это не доклад судебной комиссии, а объявление войны: «иду на вы». Комиссия объявила войну волостному суду, земским начальникам и целому ряду давно существующих судебных учреждений». Так, говорил оратор, без объяснения мотивов начинала войну дружина великого князя Святослава, но судебная комиссия Г. Думы на нее «весьма мало походит». «По крайней мере, в лице ее председателя, с его отвагой, наскоком, покриком и посвистом судебная комиссия напоминает скорее повадку удалого половецкого хана».
Совершенно другое дело, говорил Марков 2, хорошо разработанная объяснительная записка Министерства Юстиции. «Правда, представители судебной комиссии и здесь, с кафедры, и в докладе очень гордо к этому министерскому законопроекту присосеживались и все время говорили: «мы пахали», но я думаю, что как в басне, работа комиссии была только сидением мух на дуге – не более; мухи, конечно, могут засидеть дугу, но это вовсе не значит, что мухи пахали; и вот от этой-то засидки мухами судебной комиссии министерского законопроекта я постараюсь его немного очистить».
Шубинский согласился с «титулами», которые дал ему Марков 2. «Да, смысл этого доклада таков: мы объявляем войну, мы идем (обращаясь вправо) на вас; только он не выяснил вам подробно, на кого? Не на народ, не на его права (голос справа: конечно, на народ), не на его интересы, а на ту тьму народную, которая загнездилась в волостном суде, на ту грязь, которая его замарала, на тот позор, которого никакие марковские наждаки не отмоют. (Смех в центре). Вот, мм.гг., чему мы объявляем войну. Может быть, на этот законопроект следует смотреть шире и, может быть, некоторые справедливо смотрят так, что он объявляет войну не только недостаткам волостной юстиции, но и всякому политическому мракобесию, всякому политическому кликушеству в России; с этим я тоже совершенно согласен и такую войну поддерживать готов (рукоплескания в центре) и в этом смысле явиться половецким ханом тоже вполне готов. (Голос справа: здорово). Меня (обращаясь вправо) не смутите нисколько своими шуточками».
Что касается мух, то докладчик намекнул, что на таковых больше похож сам Марков 2: «Действительно, я не могу отрицать, что из правой фракции были члены Думы, которые прилетали к нам в комиссию на несколько минут, – посидят и улетят (в центре и слева смех; шум справа; звонок Председательствующего), и даже делали иногда попытки оставить следы своего посещения (шум справа; смех в центре и слева; звонок Председательствующего), но это им редко удавалось».
– Хороший раек делаете, – прокомментировал Марков 2 с места.
– Не знаю, – возразил Шубинский, – вы, кажется, этим больше меня занимаетесь.
Затем докладчик все же оговорился, что другие члены комиссии из правой фракции «не представляли из себя мух, напротив, очень усидчиво сидели на своих местах» и видели тяжелый труд комиссии. В доказательство оратор сослался на слова Новицкого 2 о намытом золоте.
Кузькина мать
В том же заседании 6 ноября 1909 г., где кн. Волконский лишил слова Герасименко за упоминание свиньи под дубом, а также Гулькина своей краткой фразой «Гулькин, довольно», произошел и еще один курьез. Белоусов, сравнивая помещика и разночинца в качестве мировых судей, сказал: «Этот мировой судья из землевладельцев, несомненно, создаст такой приговор, попросту покажет кузькину мать тем, кто совершает такого рода поступки, а тот мировой судья, который без ценза…». Тут кн. Волконский внезапно лишил оратора слова. Слева удивились: «За что?». «Я повторить не могу того, что сказал член Г. Думы Белоусов», – заявил кн. Волконский.
Очевидно, Председательствующий услышал нечто гораздо худшее, чем произнесенные слова. «Во Владимирской губернии, – рассказывал в кулуарах Щепкин, – существует поговорка: «Вот тебе кузькина мать в белом сарафане». Это значит – «тебе грозит смерть в белом саване». Отсюда вывод, что неприличия в этом выражении никакого нет».
Левые подали протест, доказывая со ссылкой на словарь Даля и другие примеры, что «выражение «кузькина мать» относится к так называемым эпическим характеристикам и приобрело право гражданства в русской литературе».
Дилетантство Тимошкина и образование Шубинского
Законопроект поступил на рассмотрение общего собрания Г. Думы в виде набора тех статей действующего законодательства, которые предполагалось изменить. В частности, текста важнейшей ст. 10, говорившей о том, что мировые судьи избираются земскими собраниями, в законопроекте не было вообще, поскольку комиссия не изменяла ее. В законопроект попало лишь примечание к этой статье. В результате большинство членов Г. Думы не поняло, о чем речь, и по примечанию к ст. 10 записалось говорить всего несколько человек. Кн. Волконский 1, отмечая это недоразумение, говорил: «Из того, что комиссия не сочла нужным изменять ст. 10, вовсе не значит, чтобы эта статья не подлежала рассмотрению Думы».
Тимошкин ухватился за эту мысль, заявив, что ст. 10 известна «гг. юристам», но не известна всем остальным, она «где-то в тайниках библиотеки Г. Думы сохраняется, а в настоящем законопроекте ее нет». Шубинский выразил свое негодование по поводу подобного дилетантства, напомнив, что ст. 10 содержится не в «тайниках библиотеки», а «в Учреждении Судебных Установлений, изд. 1882 г., на стр. 4, так что всякий депутат, который желал бы серьезно говорить с этой кафедры о реформе Учреждения Судебных Установлений, обязан был бы прочесть и знать ее». Депутат Тимошкин ранее называл себя совершенно неосведомленным в законах человеком, «однако чрезвычайно странным представляется, что этот неосведомленный человек вбегает по поводу всякого вопроса на кафедру высказывать свои суждения, прямо расписываясь в собственном невежестве, ибо он не знает того закона, о котором он говорит».
Тимошкин парировал: ему-де простительно «в некоторых случаях проявлять неточное понятие о предмете», потому что он крестьянин, «не получивший образования в университете». Шубинский же – «получил образование в университете за счет русского народа, и я думаю, ему делать упреки крестьянину не следует».
Министерство Юстиции в плену
Маклаков, высказываясь против назначения судей министерством юстиции, заявил, что оно само находится под влиянием политиканствующего министерства внутренних дел, что «политика вошла в суд в открытые двери». Пуришкевич заметил, что лучше пусть министерство юстиции будет «во временном пленении» у другого министерства, чем у партии народной свободы, что может случиться при будущей реформе земских учреждений.
«Министерство Юстиции не в плену, – возразил Щегловитов, – его Министр перед вами и следует, как и следовал всегда в своих действиях, не указаниям какого бы то ни было более сильного Министерства, а велениям своей совести и закона».
Гулькин: мы ничего не сделали для народа
Гулькин, выступая против имущественного ценза, сделал любопытное признание:
«Что же мы, крестьяне, сделаем? Мы приезжаем уже не первый год домой, нас спрашивают, что мы сделали для народа, а мы прячемся. Я на дачу удираю, потому что я не могу показаться народу».
Участие женщин в выборах
Трудовая группа выступала за допущение на выборы женщин. Любопытный ответ на это дал Коваленко 2: «Тут есть, конечно, такие интеллигентные женщины, которые могли бы и больше понимать, но ведь собрать деревенских баб со всеми этими щетками и веретенами, которыми они прядут, весьма неудобно; я думаю, что такой суд будет хуже волостного, это совсем нехорошо. Я думаю, это напрасно, так это может говорить пьяный, но не трезвый».
Дуэль Гучкова с гр. Уваровым
На протяжении почти целого года гр. Уваров числился беспартийным. В сентябре в отделе библиографии (!) «Голоса правды» появилась загадочная заметка: «еп. Гермоген и его присные далеко не такая величина и не такое общественное явление, чтобы руководящая в Г. Думе партия из-за них лишалась одного из наиболее блестящих и трудолюбивых сочленов и чтобы гр. А. А. Уваров из-за них же урезывал поле своей богатой и плодотворной деятельности». Неужто октябристы сожалели об уходе своего собрата? Как бы то ни было, вскоре произошел эпизод, который навсегда отрезал ему путь к отступлению.
Политиканство
Еще 23.IX в беседе с сотрудником саратовской газеты Столыпин кроме знаменитых слов «Дайте государству 20 лет покоя, внутреннего и внешнего. И вы не узнаете нынешней России!» также упомянул мельком о «партийном политиканстве, руководимом весьма часто закулисными интригами».
17.X гр. Уваров посетил Председателя Совета министров, как делал и ранее, а затем передал сотрудникам газет «Речь» и «Новая Русь» услышанные слова. Из заметки в последней газете складывалось впечатление о полном разрыве правительства с октябристами. Столыпин будто бы назвал полевение центра «политиканством, и притом невысокого качества, недостойным серьезных государственных людей». Опора же Правительства на октябристов вызвана не совпадением политических программ, а лишь случайным совпадением взглядов на отдельные вопросы.
Газеты и кулуары обезумели. Столыпин дал отставку октябристам, весь октябрический режим рушится, значит, грядет роспуск Г. Думы!
О чем так много толков, шуму
Вокруг «парламента» звучит?
О чем печать теперь твердит?
– «Левеет «центр»!.. Распустят Думу»!
Гучков получил удар в самое сердце. Любовно задуманный исторический шаг центра налево, долженствовавший открыть новую эпоху в жизни Г. Думы, был аттестован как всего-навсего «политиканство». Впрочем, тут октябристам следовало бы вспомнить пословицу «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Но то, что меткая характеристика была приписана дорогому для Гучкова человеку – Столыпину, то, что она была передана не кем-нибудь, а гр. Уваровым, который, следовательно, вновь претендует на роль доверенного лица премьера, – это окончательно взбесило главу октябристов.
В позднюю ночь над усталой столицею
Сон непробудный царит…
Только Гучкова о «новой позиции»
Тяжкая дума томит.
Мечется лидер наш, охает, мается,
Лидерский жребий кляня:
Сам Петр Аркадьевич «центра» чуждается,
Знать он не хочет меня!
«Голос Москвы» не преминул заявить, что, дескать, и у центра с Правительством лишь случайное совпадение взглядов. 28.X газета напечатала заметку с угрозой, что октябристы лишат Столыпина своей поддержки, если над ним возьмут верх закулисные веяния: «Два пассажира, из которых один едет в Бологое, другой – в Москву, едут до Бологого вместе. Поезд дошел до Бологого – вот и все». «Картинно, – отвечали «Биржевые ведомости», – но недоговорено, хотя по намеку и понятно: кто же это назначил себе слезть в Бологом, где нет даже и порядочной гостиницы, кто именно слез, кто поехал дальше? Не слезли ли, ради компании, оба?», т. е. не откажутся ли и Правительство, и октябристы от предстоящих законопроектов о свободах, которые «Голос Москвы» и называет нынешним «Бологим».
Наглая ложь
Тем же вечером Гучков спросил Столыпина, действительно ли он обвинил центр в политиканстве. Премьер энергично отрицал, уполномочив собеседника передать гр. Уварову, что эти слова – «наглая ложь».
Точно такое же опровержение появилось по приказу Столыпина в «России»: «якобы отзывы председателя Совета Министров об отдельных группах и, в частности, о думском центре – наглая, отвратительная ложь».
После публикации в «России» замять резкое выражение премьера было невозможно. Оно грозило стать поводом к дуэли между гр. Уваровым и Столыпиным. Гучков решил вмешаться. 23.X он перехватил своего обидчика в полуциркульном зале, позаботившись о присутствии свидетелей – своих верных соратников Звегинцева и Савича. При появлении гр. Уварова все трое направились ему навстречу. Тот, улыбаясь, подошел к ним, протянул руку. Гучков не подал руки в ответ и передал от имени Столыпина роковые слова: «наглая ложь».
Собеседник принялся объяснять, что тут недоразумение, а затем спросил: «Но к кому, собственно, следует отнести фразу: «наглая ложь…» К журналисту или ко мне?..».
В ответ глава октябристов повторил оскорбление уже от себя: «Так вот, граф… Все, сказанное вами, есть наглая ложь…». По замыслу Гучкова его следующая реплика была: «Я к вашим услугам, граф!». Однако собеседник молча повернулся и ушел.
Очевидно, Гучков разыграл эту беседу по собственному сценарию, не интересуясь оправданиями гр. Уварова и ломясь напрямик к намеченной цели – к поединку. Зачем? Чтобы спасти от дуэли Столыпина, «принять огонь на себя»!
Впоследствии гр. Ф. А. Уваров, казачий офицер и член Г. Совета, указывал брату, что ответить Гучкову надо было иначе: «развернуться и дать по морде со словами «передай пославшему»». А фельетонист «Земщины» полагал, что оскорбленному достаточно было сказать: «хорошо, я сам переговорю с вашим барином», и дуэли бы не было.
Позже секунданты Гучкова и Савич отрицали, что в этой беседе прозвучало обвинение лично гр. Уварова в искажении истины. Дескать, было всего лишь сказано, что в газете – «наглая ложь». «…имею честь сообщить, что, передавая слова П. А. Столыпина в пределах данного мне полномочия, я выражение «наглая ложь» относил не к определенному лицу, а к искаженному изложению беседы. Что же касается моего личного взгляда на это дело, то он достаточно известен», – официально заявил Гучков 13.XI. То ли газеты ошиблись, то ли октябристы решили выгородить Столыпина.
Однако у гр. Уварова должно было сложиться впечатление, что Председатель Совета министров его оскорбляет, добиваясь вызова на дуэль. В ту минуту граф едва ли понял намерения Гучкова, видя в нем лишь посредника, избранного премьером для нанесения оскорбления. Потому, видимо, беседа и оборвалась так внезапно.
Гр. Уваров – Столыпин
Чтобы выяснить намерения Столыпина, гр. Уваров написал ему, прося признать, что он действительно произнес слово «политиканство», хотя и без связи с какими-либо группами или лицами. Вопреки очевидности, граф уверял, что в газетном изложении он так и говорит, не относя «политиканство» к кому-либо конкретно.
Последовала передышка. Председатель Совета Министров уехал в Ливадию для доклада Государю, гр. Уваров – в Саратовскую губ. на земское собрание.
Ответ был написан лишь 2.XI, и не Столыпиным лично, а канцелярским чиновником Кнолем. Вместо слова «политиканство» удостоверялась подлинность выражения «наглая ложь», преданного огласке двумя путями – в «России» и через Гучкова. Но к кому эти слова относились? Столыпин «охотно узнал бы о вашей непричастности в предвзятом извращении его слов в «Новой Руси», если вы сделались жертвой недобросовестной и злой воли сотрудника этой газеты». Наконец, Кноль отрицал, что гр. Уваров оказывал премьеру какие-либо «услуги», о которых напоминал в своем письме.
Адресат тщетно искал и даже как будто нашел в этом кратком письме признание достоверности публикации. Но его там не было. Столыпин настаивал на «наглой лжи» газетной заметки, но готов был примириться на ее опровержении. Однако для гр. Уварова, изначально заявившего, что статья достоверна, этот выход был неприемлем.
Что касается нанесенного графу двукратного оскорбления, то письмо Кноля, в сущности, приравнивает слова, переданные через Гучкова, к заметке «России». Это очень важно. Официозное сообщение не оскорбляло лично гр. Уварова. Поэтому он отметил: «П. А. Столыпин признает, что он давал А. И. Гучкову полномочие передать мне только, что говорила «Россия», и не более».
Тем не менее, адресат сокрушался о неясности этой части письма. «Ваше высокопревосходительство, конечно, забронировано от более настойчивых требований удовлетворения, – писал гр. Уваров, – но быть забронированным еще далеко не значит доказать справедливость безнаказанно брошенного тяжелого обвинения.
Вот что я считал необходимым высказать вашему высокопревосходительству ранее, чем прекратить навсегда всякие отношения к вам».
Странно после случая с Родичевым обвинять Столыпина в том, что он «забронирован» от поединков! Но повод для дуэли так и не появился, поскольку премьер не отнес слова о «наглой лжи» лично к гр. Уварову.
Гр. Уваров – Гучков
С самого начала гр. Уваров попросил Гучкова изложить их беседу письменно, – все гадая, к кому относятся роковые слова. Тот, оказывается, был недоволен, что его оскорбление осталось незамеченным. «Охотно исполняю вашу просьбу, тем более, что поведение ваше во время и после нашего объяснения вынуждает меня с большой настойчивостью и определенностью подчеркнуть ту часть нашей беседы, в значении коей вы, видимо, не отдали себе отчета».
Гучков написал (25.X) подчеркнуто оскорбительное письмо: вы, дескать, всегда лжете, вот и теперь солгали, – не журналист, а именно вы. В конце заключалась не произнесенная в полуциркульном зале реплика: «Само собою разумеется, что если вы найдете в моих словах или в настоящем письме что-либо для вас обидное, то я ставлю себя в полное ваше распоряжение. Примите уверение в совершенном уважении. Ваш покорный слуга А.Гучков».
Переговоры секундантов
Теперь намерения Гучкова были ясны как день. Однако гр. Уваров долго не присылал секундантов. Газеты писали, что он ждет приезда брата, что выбрал посредниками гр. Д. А. Олсуфьева и Львова 1. Законный двухнедельный срок для вызова подходил к концу.
Хорошо знавший своего брата Федор Иванович Гучков написал ему, прося не обострять положение и воздержаться от дальнейших активных действий. Для верности он заручился поддержкой брата Николая и в тот же день (6.XI) написал второе письмо от лица обоих: «Дорогой Сашенька, сейчас мы совещались с Колей о твоем образе действий по отношению к Уварову. Мы решили сказать тебе откровенно, что оно производит очень невыгодное для тебя впечатление: оно недостаточно солидно и начинает смахивать на бретерство». Федор Иванович был особенно недоволен оскорбительным письмом брата к гр. Уварову: «Твои заключительные слова, по-моему, лишние. Пожалуйста, не настаивай на них и не оглашай их в печати».
Больше всего автор письма был озабочен, как бы Александр Иванович не ухудшил свою нынешнюю позицию, которая «очень хороша»: «ради Бога не припирай Уварова к стене. Ведь самого отъявленного труса можно заставить драться. Но, право, в этом случае лучше, чтобы обошлось без дуэли. Какой бы исход ни был, – все будет не ладно». «Но пойми ты, наконец, что дуэль, какой бы исход она ни имела, будет проигрышем для тебя (если ты его убьешь или ранишь, то это конец твоей политической карьере, придется отсиживаться в крепости; если оба промахнетесь – обычный материал для юмористики с выигрышем для него (ореол героя, полная реабилитация)». Добрейший Федор Иванович умолчал о том исходе, которого боялся больше всего.
«Саша, я не берегу тебя в ущерб твоей чести, ты знаешь». Но здесь для нее опасности нет, зато дуэль спасет доброе имя гр. Уварова, который покамест «проглотил жестокое и вполне заслуженное оскорбление и заявил себя трусом». Лучше всего так и оставить дело: «ты должен молчать и не провоцировать».
Но провокация как раз входила в намерения Александра Ивановича. В тот самый день, когда в Москве встревоженные братья писали эти письма, Гучков поторопил своего противника новым письмом: «Позвольте этими несколькими строками напомнить вам, граф, о вашем долге и просить вас принять уверения в совершенном уважении».
Письмо возымело успех: на следующий день Гучкову назвали имена секундантов. Он же пока остановился на кандидатуре бар. Мейендорфа. «Биржевка» писала, что секундантом будет, «безусловно», Савич, но ему так не понравилось поведение Гучкова, что тот его не пригласил.
Начались переговоры между посредниками. Выяснилось, что гр. Уваров предпочел бы начать с третейского суда. Гучков не согласился.
Тогда посредники гр. Уварова ухватились за установленное письмом Кноля равенство между словами, переданными через лидера октябристов, и заметкой «России». Гучков признал, что 23.X оскорбление не было нанесено его собеседнику лично. Так за чем же дело стало? Повторите свое заявление официальным порядком – и разойдемся миром! Гучкову поднесли на подпись проект опровержения: «наглая ложь» относилась к газете, а не к гр. Уварову. Однако вместо этого появилось приведенное выше заявление от 13.XI: дескать, по мнению Столыпина – так, и я так и передал, но сам я думаю, что солгал именно граф.
Страхи и насмешки
Товарищи по Г. Думе не препятствовали поединку. Только Шингарев обратился ко всем депутатам с воззванием, прося их осудить дуэль и напоминая о предложении ген. Бобянского относительно организации третейского суда, внесенном в Г. Думу в 1908 г. Но Дума предпочла остаться зрительницей.
«Со дня на день все ждали кровавого поединка. Когда на заседании отсутствовали оба рыцаря – с уверенностью говорили: «дерутся!» Когда являлся один – друзья другого отправлялись справляться по телефону, жив ли их лидер. Кровавый кошмар висел над Думой». Этот фельетон «Земщины» настолько точен, что может считаться историческим документом.
В кулуарах отмечалась каждая отлучка противников из Таврического дворца: то Гучков отсутствовал почти целый день, то гр. Уваров вдруг покинул вечернее заседание. Но время шло, а дуэли все не было.
Совещания посредников шли с 8 по 16 ноября, то есть вся история затянулась на срок больше трех недель. Газеты уже начинали подшучивать над дуэлянтами. «Драма превращается в комедию, комедия – в водевиль», – писал Азра.
В уже цитировавшемся фельетоне один из посредников сообщает королю репортеров Пейсаху Остроухому, что будт образовано совещание из 40 лиц для выяснения 215 вопросов, последний из которых – «Могут ли слова «наглый лжец» считаться оскорблением?». С этой целью «вопросы будут разбиты на группы, а совещание посредников выделит из себя комиссии, а те – подкомиссии для каждой группы. И в комиссиях, и в совещаниях будут вестись подробные протоколы заседаний».
Затем в той же «Земщине» появился стихотворный фельетон Шпильки, предрекающий, что из дуэли выйдет лишь балаган. Остроумный рассказ опубликовала и «Биржевка», изобразив некоего персонажа, который в страхе перед дуэлью срывает ее, уведомив о ней полицию.
Пока газеты смеялись, Крупенский исколесил окрестности Петербурга, выбирая место для поединка.
Дуэль
Наконец, 16.XI секунданты (вторым посредником Гучкова стал Крупенский) определили условия дуэли.
Согласно дуэльному кодексу Дурасова 1908 г. оскорбление, нанесенное гр. Уварову, было квалифицировано как оскорбление второй степени. Руководителем дуэли избрали Крупенского. По выбору гр. Уварова оружием стали пистолеты. Было решено, что это будут гладкоствольные пистолеты без мушки, что противникам предоставляется право сделать по одному выстрелу и что стоять они будут на 25 шагах.
Назначено время поединка – 17 ноября, в два с четвертью часа, – и место, выбранное Крупенским, – при выезде из Старой Деревни.
Несколькими днями ранее в заседании одной из комиссий Г. Совета Крыжановский, услышав об отсутствии гр. Олсуфьева, с улыбкой сказал: «Граф Олсуфьев, очевидно, занят дуэлью. Впрочем, никакого поединка, вероятно, и не будет, так как за каждым из будущих дуэлянтов и их секундантов следят не только газетные репортеры, но и чины полиции, которым на счет дуэли даны вполне определенные инструкции».
Однако оба дуэлянта стремились к сохранению полной тайны, памятуя о фарсе, в который вылился поединок Маркова 2 и Пергамента. «Ручаюсь вам, что повторения автомобильных поездок и дежурств вам не придется пережить», – с самого начала заявил Гучков сотруднику «Биржевки».
Тем не менее, гр. Уваров все-таки проговорился. Вероятно, поэтому дата и условия дуэли просочились в газеты.
Если бы все шестеро покинули Таврический дворец одновременно, то были бы мгновенно замечены журналистами и полицейскими. Поэтому Крупенский составил хитроумный план – кто и как добирается до Старой Деревни.
«Вчера, в 12 час. утра, по этому плану гр. Уваров выехал со своей дочерью в академию художеств для осмотра выставки картин.
Гр. Олсуфьев в половине двенадцатого обязан был явиться в ресторан «Вену» и лишь оттуда вызвать себе таксомотор.