Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Новицкий 2, между прочим, назвал Антонова «одним из тоскующих господ октябристов, стоящих у разбитого конституционного корыта».
Нападки на правых. Резинка
Гегечкори вернулся к теме союза русского народа, назвав эту «преступную во всех отношениях организацию» «гнойником на нашей общественности». Новицкий 2 заметил, что в медицине гнойник – признак оздоровления организма.
Шульгин 2 дал повод к насмешкам над своими единомышленниками, сообщив, как в некоем «богоспасаемом местечке Российской Империи» стражники в целях исправления несовершенства уголовного законодательства бьют арестантов «резинкой», не оставляющих следов на теле, бьют «пытательским образом», «по два, по три дня».
Горячие головы в левом лагере готовы были принять эту неудачно выдвинутую Шульгиным «резинку» за идеал Союза русского народа. Тимошкин попытался спасти положение, простодушно заявив, что «резина – это самая лучшая вещь», чтобы проучить преступника. Отныне это орудие стало прочно ассоциироваться с крайними правыми.
Гулькин сравнил Тимошкина и полицию с расхваливающими друг друга кукушкой и петухом, а Новицкий 2 то же сравнение применил к Милюкову и самому Гулькину, причем последнего уподобил именно кукушке за то, что он «нес яйца в кадетское гнездо».
Повесть Гололобова
В поисках доводов против законопроекта оппозиция обнаружила даже рассказ «Вор», написанный Гололобовым в 1887 г., когда автор был народником. Аджемов посоветовал председателю комиссии прочесть свою же повесть – «чудесную иллюстрацию прикосновенности русского обывателя», чтобы отказаться от законопроекта. «…очень польщен», – крикнул автор, успевший за 22 года изрядно поправеть.
Новый виток кампании правых против руководства Г. Думы
Совет старейшин
Осенью правые начали кампанию против совета старейшин Г. Думы. «Земщина» отмечала, что способ его формирования из представителей всех фракций выгоден оппозиции, делящейся на множество мелких группок и благодаря этому располагающей здесь половиной мест. Например, в одном из заседаний оказалось 7 левых из 15 членов.
17.XI фракция подала протест Председателю Думы, указывая, что совет старейшин превращен в «особую руководящую комиссию». Будучи незаконной, она руководит занятиями Г. Думы и ходом ее работ. Решающий голос принадлежит оппозиции. Фракция заявила об отказе от участия в совещаниях совета старейшин.
Хомяков (24.XI) оправдывался тем, что, дескать, это не особое учреждение, а совместные заседания Совещания Г. Думы вместе с приглашенными депутатами, допускающимися согласно § 222 Наказа. О том, что упомянутый параграф дает приглашенным лицам лишь право совещательного голоса, умалчивалось. Хомяков указывал на осведомительный характер таких заседаний и на отсутствие каких-либо постановлений. Правые (28.XI) без труда разбили эти доводы: «все члены Г. Думы отлично знают, что определение «плана» думской работы всецело зависело от «решений сеньорен-конвента»».
Хомяков отдал дело на суд президиума Г. Думы, который принял сторону Председателя и единогласно одобрил его действия – не зря отсюда исключили Замысловского!
Политические реформы вместо экономических
Второе заявление правых против сеньорен-конвента затрагивало и другие любопытные темы. По мнению авторов, руководящее в этом учреждении меньшинство «лишило думские занятия стройной планомерности, обусловило их малую производительность и придало им, во многих случаях, не деловой, а прямо агитационный характер». «…множество срочных, необходимых и полезных законопроектов лежит без движения, а Г. Дума недели месяцы тратит на общие прения по декларативным законопроектам, не начиная даже обсуждения бюджета в установленный для его принятия срок».
Разделение законопроектов на «полезные» и «декларативные» часто делалось правыми. На страницах «Земщины» С.Глинка призвал правительство «отказаться от масонско-либеральных бредней и стать на почву исключительно социально-экономических преобразований», а Марков 2 упрекнул думское большинство за проведение политических реформ, «чисто интеллигентных», «явно направленных во вред народу», вместо экономических. Березовский 2 приводил ряд примеров: Г. Дума выдвигает вероисповедный вопрос и местный суд, в то время как в «кладовых», «под сукном» лежат законопроекты о страховании рабочих, о прогрессивном подоходном налоге, а проект о праве застройки дважды снимался с повестки.
Задержка бюджета
Что касается задержки рассмотрения бюджета, то правые боролись с ней особо. 13.XI они предложили перейти к обсуждению росписи по отдельным сметам, как в предыдущие две сессии. К тому времени были готовы доклады бюджетной комиссии по 17 сметам. Согласно § 83 Наказа это предложение, касающееся отступления от правильного порядка рассмотрения государственной росписи, было передано на заключение бюджетной комиссии.
Лишь 14 декабря заявление фракции правых попало на повестку. Мотивируя его, первый подписавший Березовский 2 предложил заняться рассмотрением бюджета если не вместо рождественских каникул, то хотя бы сразу после них. Однако предложение правых было отклонено.
Спи, бюджет ты наш несчастный, -
Баюшки-баю!
Позабыл парламент красный
Про судьбу твою… -
Что – народное хозяйство,
Что – страны бюджет,
Коли нам от красно-байства
Времени, мол, нет?!
Позднее, 3.II, Пуришкевич сделал внеочередное заявление, обращаясь от имени фракции к центру «с почтительной просьбой ускорить рассмотрение бюджета». На следующий день «Голос Москвы» сообщил, что октябристы как раз накануне приняли решение поставить бюджет на ближайшие дни. Газета отмечала, что правые, словно упрекающие октябристов, редко посещают бюджетную комиссию, за исключением «энциклопедиста» Тимошкина.
Запрос о тюремном циркуляре (25.XI, 2.XII)
Два циркуляра и Г. Дума
Согласно ст. 569 Уст.Угол.Суд., защитник имеет право на свидания с подзащитным, содержащимся под стражей, наедине.
Ввиду многочисленных злоупотреблений этим правом 18.I.1908 начальник главного тюремного управления Курлов направил губернаторам циркуляр, предписывавший не допускать в места заключения тех защитников, которые будут изобличены в передаче подзащитным или в приеме у них для передачи «писем и других недозволенных предметов».
Вскоре в Киеве произошел следующий случай. Присяжный поверенный Оголевец при свидании с подзащитным Жуковцом передал ему чистый лист с пометкой, содержавшей имя, звание и адрес защитника, а также 50 к. денег. Предполагалось, что на этом листе Жуковец напишет сведения, необходимые для объяснения в суде. Есть данные, что передача была разрешена тюремной администрацией. Тем не менее, формально передача неких предметов состоялась. Поэтому циркуляр сработал: генерал-губернатор предписал начальнику тюрьмы не допускать Оголевца к подзащитному.
В Г. Думе решили внести запрос по поводу этого случая и вообще предписания Курлова. В числе интерпеллянтов оказались такие видные октябристы, как Гучков, Шубинский и кн. Тенишев. Узнав об этом запросе, власти спохватились, и последовал второй циркуляр, от 15.VI.1908: защитников, у которых имеется ордер от председателя окружного суда на свидание с арестантом, следует допускать в места заключения даже при наличии в их биографии случаев передачи подзащитным недозволенных предметов.
Несмотря на появление второго циркуляра, комиссия Г. Думы все же приняла запрос. Он был принят и общим собранием, после чего последовала речь Министра Юстиции.
Значение циркуляров
Центр и оппозиция утверждали, что циркуляр от 18 января незакономерен, поскольку противоречит ст. 569. Если судебная власть дала разрешение защитнику на свидание с арестантом, то никакое другое учреждение не может отменить это разрешение. Циркуляр же его отменяет. Таким образом, административное распоряжение противоречит закону.
Министр Юстиции Щегловитов объяснял, что циркуляр касается нарушения защитником тюремного порядка, а не права защиты объясняться с подсудимым наедине, поэтому не нарушает ст. 569. Министр указал на другой закон, возлагающий на тюремное начальство обязанность охранять порядок в местах заключения. По этому-то закону можно закрыть доступ в тюрьмы даже тем защитникам, которые имеют ордер, если они нарушают порядок.
Замысловский развил эту мысль. Сама ст. 569 противоречит Уставу о содержащихся под стражей и ссыльных, согласно которому тюремное начальство не должно допускать недозволенных сношений с арестантами. Налицо коллизия законов, поэтому «твердая правительственная власть» должна отдать первенство тому закону, который ограждает более важные права, т. е. права мирного населения, а не «тюремных сидельцев».
Еще один довод Замысловского отдает казуистикой: циркуляр запрещает защитникам встречаться с арестантами лишь в тюрьмах, так что остается возможность встреч «в каких-либо иных местах». Что за «иные места», оратор не уточнил.
Закономерность второго циркуляра, в отличие от первого, очевидна, поскольку в этом втором утверждается первенство ордера судебной власти над административным запретом. Почему же этого указания не было в первом документе? Власти уверяли, что-де это положение подразумевалось и там. Второму циркуляру придана форма уточняющего, а Министр Юстиции говорил, что при издании первого циркуляра не имелось в виду запрета на посещение тюрем защитникам, допущенным судебной властью. Речь шла лишь о тех, кто приходит в качестве простого посетителя.
Однако члены Г. Думы видели в первом циркуляре лишь то, что в нем написано, поэтому не соглашались с Щегловитовым: «либо он разучился читать по-русски, либо думал, что мы этого не умеем». Бар. Мейендорф указывал, что второй документ противоречит п. 3 первого: «В одном циркуляре говорится одно, а в другом разъясняется противоположное». Следовательно, второй циркуляр не уточняет первый, а отменяет его, замаскировав отмену под «разъяснение» из соображений «престижа администрации».
Напротив, бар. Черкасов не видел противоречия, но отмечал, что второй документ ограничивает первый, вычеркивая из сферы его действия защитников, имеющих ордер от председателя окружного суда. Иными словами, вторым циркуляром вычеркнута незакономерная часть первого.
Словом, юридическая правота была, скорее всего, на стороне интерпеллянтов. Выступая после Министра Юстиции, докладчик Люц сказал: «я полагаю, что ответа все-таки на нарушение ст. 569 нам не дано».
Теория хозяйского произвола
Настаивая на закономерности циркуляра, Щегловитов не стал прибегать к тезису о первенстве целесообразности над законностью. Тем не менее Министр начал говорить прежде всего не с юридической точки зрения, а с «обывательской». По мнению Министра, администрация тюрьмы наравне с любым хозяином дома имеет право распоряжаться в своих владениях и не допускать тех посетителей, которые нарушают порядок. «Почему, когда защитнику угодно пожаловать в тюрьму, тюремное начальство должно быть устранено, а защитник временно, на время своего посещения, должен делаться хозяином тюрьмы?».
«Обывательский» довод Щегловитова вызвал возмущение и оппозиции, и центра.
Маклаков сравнил речь Щегловитова с выступлением Председателя Совета Министров во II Г. Думе. Если Столыпин обосновывал необходимость иногда отступать от закона ради блага государства, то Министр Юстиции пошел далее и отказался различать закон и беззаконие, выставив «теорию хозяйского произвола». Ныне «прошло время закона и наступило время неограниченного хозяйничанья по праву хозяина».
Выступление Маклакова, названное кем-то из его сочленов по Думе «защитой защиты и прокурорской речью против генерал-прокурора», было награждено 5-минутной овацией центра.
Другие ораторы не делали таких глубокомысленных выводов и просто требовали ставить закон превыше всего.
Соколов 2, например, находил правильным вместо устранения изобличенного защитника из тюрьмы заменить его властью председателя окружного суда. «…будет поздно», – заметили справа.
Призывая соблюдать закон независимо от очевидности преступления, оратор привел такой пример. «Представьте себе, что завтра вы здесь не досчитаетесь 10 чел., и вам скажут, что они посажены в тюрьму». Незаконность была бы в том, что во время сессии неприкосновенность депутатов может быть нарушена только с согласия Думы. «Вы сделаете запрос Министру Юстиции, а вам на это Министр Юстиции скажет, что среди вас есть такие архаровцы, что их прямо в острог тащи, о чем же тут еще и Думу спрашивать, а вы (обращаясь вправо) будете хохотать, ликовать, будете с восторгом слушать. … Поздравляю, гг., с такого рода отношением к закону».
Оратор закончил свою речь намеком, что, мол, пора бы Министру Юстиции прочитать в Основных законах, что Российская Империя управляется на точном основании закона.
К оппозиции примкнул и центр. «…г. Министр Юстиции развил целую доктрину, целую теорию, я бы сказал, незакономерности, – говорил Гучков. – Он объяснял необходимость издания циркуляра целым рядом соображений, которые он называет обывательскими, он старался с точки зрения целесообразности, практичности, необходимости доказать, что он в данном случае был вынужден нарушить закон».
Подвывали и левые ослы: «Мы думаем, что закон законом, министерская квартира министерской квартирой, а тюрьма тюрьмой. В тюрьме действует закон, а из министерской квартиры можно удалять и посредством физического воздействия».
Напротив, правые, находя циркуляр закономерным, заявили, что будь он и незакономерен, не усмотрели бы в нем «ничего предосудительного» ввиду опасного положения в тюрьмах. Иными словами, правые провозгласили то самое первенство целесообразности, о котором не стал говорить Министр Юстиции.
Положение в тюрьмах
Обосновывая необходимость запрещать иным защитникам доступ в тюрьмы, Щегловитов указывал на злоупотребления правом свиданий с подзащитными наедине. По словам Министра, это «хроническое явление» наблюдается с 1906 г. Защитники приносят не только письма с воли, но и левые газеты, «чтобы подсудимые не отставали от событий общественной жизни», – острил Министр.
Щегловитов привел целый ряд примеров, указав, в частности, что Лапина, обвинявшаяся в организации покушения на убийство военного министра Редигера, вела через защитника переписку с северным летучим отрядом, а в Одессе арестанты утверждали, что защитники принесут им бомбы и оружие.
Примеры Министра не произвели никакого впечатления на центр и оппозицию. Довод о газетах был признан смешным, сведения об одесских арестантах – вымышленными, причем Маклаков заявил, что вынесение на думскую кафедру ложных сведений, полученных от секретных агентов, – это «государственный скандал». В целом злоупотреблений со стороны защитников так мало, что Министр не смог собрать более веский фактический материал для своего выступления. Случай с Оголевцом, послуживший основанием настоящего запроса, – не преступление, а «анекдот», и «ни один самый остроумный юморист не придумает более комической обстановки, чтобы применить этот циркуляр». Посему в нем не было и необходимости.
Замысловский возражал, что указанный Министром случай с Лапиной очень серьезен ввиду опасности организации, с которой она сносилась через защитника, – северного летучего отряда социалистов-революционеров, совершившего покушение на убийство Председателя Совета Министров Столыпина и Министра Юстиции Щегловитова.
Правые указывали, что защитники выступают пособниками побегов, сопровождающихся убийствами тюремных надзирателей. «Знаете ли вы, – спрашивал Тимошкин, – сколько их гг. арестанты расстреляли из браунингов, сколько бомбами взорвали, сколько кинжалами распороли?». Замысловский рассказал о побеге 10 арестантов из Виленской тюрьмы, произошедшем весной 1909 г.: «если бы кто-нибудь из вас вошел после этого в тюрьму и увидел бы там лужи крови, искалеченные трупы тюремных надзирателей, которые пострадали только за то, что верно исполняли свой долг, тогда, может быть, он переменил бы свое мнение о ст. 569. Гг., тюремная стража стала каким-то убойным мясом, на которое идет охота».
Правительство идет! Щегловитов не намерен считаться с Г. Думой
Даже в стенографическом отчете обращает на себя внимание манера речи Щегловитова при выступлении с думской кафедры. Во-первых, Министр словно приноравливается к низкому уровню слушателей и потому переводит сложные понятия на язык упрощенных примеров (вспомним сравнение с хозяином дома) и анекдотов. Порой тон выглядит чересчур шутливым. Например, свои юридические доводы Щегловитов предварил следующим стихотворением, описывающим, по словам Министра, безвозвратно минувшее время:
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широта натуры русская,
Нашей правды идеал,
Не влезает в формы узкие
Юридических начал.
Это стихотворение Б. Н. Алмазова. Возможно, Министр прочел этот текст в статье Б. А. Кистяковского «В защиту права», вошедшей в сборник «Вехи».
Во-вторых, Министр не скрывает ни своих консервативных убеждений, ни своего пренебрежения к Г. Думе.
Объясняя, что защитники не должны распоряжаться в тюрьмах, Щегловитов рассказал о случае, произошедшем в октябре 1905 г. Группа адвокатов явилась в Сенат, и один из сенаторов воскликнул: «вон», после чего они ретировались. Министр не стал комментировать этот эпизод, но слушатели отлично поняли намек.
Конец речи, посвященный формальной стороне запросной процедуры, – это откровенная насмешка над думскими либералами:
«Заканчивая мои объяснения, гг., я отвечу кратко на те два вопроса, которые мне предложены. Во-первых, мне, Министру Юстиции, было известно о циркуляре, который последовал 18 января 1908 г. со стороны начальника Главного Тюремного Управления. Во-вторых, признавая этот циркуляр вполне закономерным, я не только не мог, но и не должен был принимать никаких мер ни к его отмене, ни к тому, чтобы подчиненные Министерству Юстиции должностные лица противодействовали исполнению этого циркуляра».
Переходя к вопросу о формуле перехода, в которой Г. Дума, вероятно, желает указать на незакономерность циркуляра, Щегловитов сообщил: «того положения, которое лежит в основе запроса, формулой перехода к очередным делам вы не достигнете, ибо Министр Юстиции, который является «оком Царевым», по завету Великого Петра, долженствующим быть отверстым для пресечения всякого рода злоупотреблений, не отступит от закона перед злоупотреблениями защитников». Слушатели поняли эти слова как отрицание парламентаризма.
Министр посоветовал Г. Думе добиваться беспрепятственного доступа недобросовестных защитников в тюрьмы не путем формулы перехода, а законодательным порядком. Щегловитов любезно составил для Думы соответствующую законодательную норму в таком виде: «на время пребывания защитника в тюрьме власть тюремного начальства от наблюдения за тюрьмой устраняется».
И шутливый тон Щегловитова, и пренебрежительное отношение к слушателям разительно отличаются от манеры выступлений Столыпина, говорящего с Думой на равных, как с сотрудниками или друзьями.
Правые в восторге
Правые наградили Министра Юстиции бурными рукоплесканиями и затем выражали свой восторг с кафедры.
«После долгих ожиданий, – восхищался Пуришкевич, – с этой трибуны впервые раздалась такая русская речь, как будто говорил представитель правой фракции Г. Думы, и за эту славную, русскую, патриотическую, прямую речь, за словами которой последуют дела, мы можем только низко поклониться г. Министру Юстиции и просить и надеяться, чтобы деятельность его в этом отношении соответствовала тем словам высоким, чистым и честным, которые были им сказаны с этой трибуны».
«Давно русский народ не слышал такой настоящей правительственной речи, – вторил своему товарищу Марков 2. – Едва заговорил человек, держащий в руках власть, мы почувствовали, гг., что с нами говорит Правительство, а не те, кто (обращаясь влево) перед вами некогда пресмыкался. (Голос слева: он же самый)».
«язык, которым говорил г. Министр Юстиции, – присоединился Келеповский, – это язык, который мы желали бы всегда слышать в устах человека, говорящего по указу и от Имени Его Императорского Величества и который, к сожалению, в последнее время перестал раздаваться здесь в Думе».
Наконец, и Замысловский отметил «прекрасный» тон речи Министра: «это был властный тон, которым Правительство должно говорить с членами Думы, которые идут по оппозиционной дорожке, хотя бы этим членам такой тон разговора и не нравился».
Правые горячо приветствовали заявление Министра о том, что он не намерен считаться с пожеланиями, которые Г. Дума выскажет в формуле перехода. Келеповский противопоставил заявление Щегловитова со словами Редигера, «который так более или менее странно говорил здесь, ссылаясь на какую-то близость с Александром Ивановичем или Александром Николаевичем, очевидно, одного [правильно: «одним»] из членов Г. Думы. Не находили ли вы это не совсем приличным от представителя Императорского Правительства?».
Ораторы крайней правой с удовлетворением отмечали, что Министр не идет на поводу у их оппонентов. «И вам, гг., Маклакову, выборгским ходильцам и всякой компании, которую назвать не хочу, ибо буду остановлен, вам, гг., ходу не дают», – говорил Пуришкевич, а Замысловский от лица фракции выражал одобрение «тенденции сильной власти, не потакающей революционерам и их потатчикам».
Наконец, правые с удовольствием повторяли за Министром словечко «вон».
О либеральных законопроектах министерства юстиции
Однако в предыдущей деятельности Щегловитова на министерском посту были эпизоды, которые правые не одобряли, и Келеповский счел нужным напомнить об этом. Министр вносил в Г. Думу либеральные законопроекты – о условном досрочном освобождении, об условном осуждении, о допущении защитника на предварительное следствие. Первые два, принятые Думой, «тяжким грехом лягут на душу его высокопревосходительства».
Тем не менее, оратор готов был простить Щегловитова, поскольку он-де не то, чтобы «внося эти законопроекты, думал логически, по-кадетски», а, наоборот, вовсе «не думал о том, что делал», неудачно скопировав свои проекты с Запада.
Ныне из речи Министра оратор убедился, что Щегловитов сошел с этого пути. «Что же сказать нам г. Министру Юстиции? Одно, по-моему: лучше поздно, чем никогда».
Личные побуждения Пуришкевича
Булат обвинил Пуришкевича в том, что тот защищает Министра из личных побуждений – в благодарность за помилование по делу с г-жой Философовой. Оратор прибавил, что старания Пуришкевича не увенчались успехом, по пословице: «заставь молодца Богу молиться, он и лоб разобьет».
В свою очередь Пуришкевич напомнил, что никогда не отличался угодничеством перед кем бы то ни было и, в частности, критиковал законопроект о местном суде, внесенный именно Щегловитовым. Оратор заявил, что не желает ответить «не-барчукову сыну Булату» по одной причине: «только потому, что я отсюда до него доплюнуть не могу».
Председателю пришлось выступить в той самой роли гувернера, которой его наградил Дорошевич в своем фельетоне. «Член Г. Думы Пуришкевич, – сказал Хомяков. – Как бы ваш пыл велик ни был, но, простите, того, что вы сказали, говорить нельзя. Это элементарное правило благовоспитанности, которое следует соблюдать вообще, а в Г. Думе в особенности».
Оппозиция и центр возмущены
Центр и оппозиция не без оснований увидели в речи Министра Юстиции вызов, брошенный Г. Думе. Как выразился Гучков, в последних словах своего выступления Министр бросил Думе перчатку.
Отвечать начали в том же заседании (25.XI.1909), где, между прочим, Булат заявил, что слово «вон» можно применить к самому Министру. К следующей среде (2.XII.1909) противники Щегловитова мобилизовали все силы. От центра решил ответить сам Гучков. Оппозиция выставила оратором Маклакова, несмотря на то, что у него в этот день было большое судебное дело. Зал заседаний был переполнен. Почти все члены Г. Думы на своих местах. Заполнены ложа журналистов, дипломатическая, все места для публики. Из ложи Председателя Совета Министров за заседанием следила супруга Щегловитова.
Сам Министр Юстиции, которого это заседание не беспокоило, на экзекуцию не явился, и Пуришкевич неудачно выразился, что оппоненты Щегловитова увидят в министерской ложе «только пустое место». Левые приветствовали это выражение рукоплесканиями, но оратор прибавил: «Они аплодируют на слово «пустое место», а я скажу, что Министр на их речь не находит ничего лучшего, как отсутствовать, ибо признает, что они недостойны ответа».
Отсутствовали и все остальные Министры. Пустота правительственной ложи бросалась в глаза на фоне переполненного зала. Лишь несколько чинов Министерства Юстиции находились в полуциркульном зале, за председательской трибуной.
Маклаков согласился с Пуришкевичем в том, что Щегловитов говорил, как член правой фракции. «Эту речь мог сказать и сам депутат Пуришкевич: в ней и его мысли и даже его стиль, в этой речи и ничем не стесненная прямолинейность, и то же пренебрежение к закону, когда он охраняет чужие права, и, наконец, то же глубокое неуважение к Г. Думе». Действительно, Щегловитов в лучших традициях Пуришкевича проявил небрежение к Думе как шутливой формой речи, так и отрицанием парламентаризма.
Объявление Министра, что он не будет исполнять пожелания формулы перехода, вызвало негодование либералов, прежде всего ввиду огромного значения, которое придавалось ими этим формулам. Маклаков провозгласил, что Министры подлежат контролю Думы: «в настоящее время не министры контролируют Думу и ее решения, а на Г. Думу возложена обязанность контролировать действия министров». «…браво», – одобрили в центре и слева. Отказавшись прислушаться к думской формуле, Щегловитов демонстративно нарушает этот порядок. Чхеидзе говорил, что Министр «глумится и издевается над правами Думы», Гучков упомянул о «злорадной насмешке» Министра над кажущимся «бессилием Думы».
С другой стороны, оба крайних фланга – правые с радостью, левые с озлоблением – высказали, что никакого права контроля у Думы нет. Замысловский продолжил фразу Гучкова так: «злорадная насмешка Министра Юстиции над бессилием Думы в тех попытках захватного права, в область которых ведут ее некоторые ее руководители, и мы, член Г. Думы Гучков, эту злорадную насмешку приветствуем и злорадно смеемся вместе с Министром Юстиции!». Чхеидзе подтрунил над «теми людьми, которые во что бы то ни стало хотят доказать, что у нас, слава Богу, есть конституция», которые «поддерживают эту иллюзию в себе» и «все время верят, что с их желаниями Правительство и его агенты будут считаться».
Независимо от вопроса о правах или обязанностях Думы заявление Министра казалось и попросту невежливым. По мнению Маклакова, «это не язык, которым говорят с Г. Думой. Ибо не нужно быть сторонником парламентаризма, чтобы понимать, что государственное дело не может идти при таких боевых отношениях между Правительством и народным представительством». Министр «афиширует свое пренебрежение» к Думе, и «этими словами он добивает то, чего и так немного осталось в России – последние остатки доверия и уважения к власти».
Бар. Черкасов усматривал в речи Министра «нервность». «Я думаю, что человек государственный, человек, имеющий известные чрезвычайно высокие задачи и совершенно соответствующую этим задачам ответственность, сохраняя полное самообладание, в состоянии хладнокровия не мог сказать той речи, которую мы здесь слышали от г. Министра Юстиции».
Среди октябристов родилась мысль о вопросе председателю Совета Министров в порядке ст. 40: составляет ли речь Щегловитова «партизанское выступление» или выражает взгляды кабинета. Однако этот замысел не был осуществлен.
От простого вопроса к политическому событию
Слева и справа отметили, что Министр Юстиции выбрал для своей декларации малозначительный повод. Маклаков сказал, что Щегловитову «было угодно очень простой вопрос превратить в политическое событие», а Келеповский – что Министр выступил «решительным тоном» по делу, которое, «право, не стоит выеденного яйца».
Вообще о присяжных поверенных
Справа воспользовались случаем, чтобы высказать свою неприязнь к присяжным поверенным. Тимошкин заявил, что из них «по крайней мере половина самые отъявленные негодяи», Замысловский – что это сословие все более становится «потатчиками революции», а Марков 2 дал такое определение: «институт присяжных поверенных – это есть организованное сообщество наемных пособников преступлению». Правые подчеркивали, что этот институт наводнен евреями – «современными и развращенными еврейскими брехунцами». Необходимо исключить этих евреев и вообще «очистить авгиевы конюшни нашего института присяжных поверенных». Только тогда можно будет применять ст. 569. До тех пор следует, по мнению правых, полностью закрыть защитникам доступ к арестантам. У Маркова 2 был и еще один рецепт: допускать адвокатов в тюрьмы, но не выпускать оттуда.
Кроме того, между Министром Юстиции и Маклаковым состоялся спор о защитниках, которые участвовали в недавних политических процессах. Министр утверждал, что с 1906 г. защита перестала оправдывать доверие, оказанное ей составителями Судебных Уставов 1864 г. Оскорбленный и за себя, и за своих товарищей по адвокатуре Маклаков заявил, что поднимает брошенную «перчатку», и провел целую апологию адвокатов, защищавших подсудимых в тысячах политических процессов недавних лет.
О гуманности и влюбленных перепелах
Правые настаивали том, что благополучие мирного населения важнее, чем гуманное отношение к арестантам. «Да, права подсудимого священны, – говорил Замысловский, – когда они не противоречат правам мирных граждан и когда право подсудимого не влечет убийства тюремной стражи».
Однако большинство Г. Думы слишком увлекается, по мнению правых, гуманизмом. Это заметно по обсуждению не только настоящего запроса, но и недавних либеральных законопроектов Министра Юстиции. «Перед нами прошло много законов, из которых уже достаточно выяснился взгляд большинства Думы на то, что интересы тюремных сидельцев ему дороже интересов мирного населения, но народ вас за это не поблагодарит», – отмечал Замысловский.
Марков 2 призвал «достопочтенных либералов» думать не о красивых принципах, а о благополучии мирного населения. Оратор сравнил либералов с перепелами, которые идут на зов мелодии, сыгранной охотником, принимая ее за «перепелиную любовную песню». «…перепел, ослепленный любовью, услышал чудные фразы, чудную песнь о неприкосновенности, о свободе, о равенстве, братстве и тому подобном вздоре, идет и попадает в сеть».
Сравнение с вопросом о мировых судьях в I Думе