Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Законопроект о чистоте нравов (29.I)
По поручению фракции бар. Мейендорф разработал законопроект о наказании за скандал. По мысли автора проекта, следовало наказывать буянов рублем, присовокупляя к устранению от заседаний лишение денежного довольствия на соответствующий срок. Пуришкевич окрестил эту законодательную инициативу «lex Meiendorfi de puritate morum» («закон Мейендорфа о чистоте нравов»).
Выход, предложенный центром, не пришелся по душе ни правым, ни левым, которые в один голос заявили, что законопроект посягает на их свободу слова, стараясь «рублем и копейкой взвесить силу и стойкость человеческих убеждений». Пуришкевич изложил свой взгляд на скандал как на естественное выражение «того нервного, того возбужденного состояния», в которое правых приводят речи, направленные против православия и русской национальности. Если устранить причину скандалов, то их и не будет. Однако октябристы находили, что беспорядки крайних флангов – это их самоцель. Кн. Тенишев возразил: «нет, мы стараемся рублем бить не убеждения, а скандалы».
Чтобы свести на нет действие законопроекта, Пуришкевич предложил своей фракции организовать фонд для вспомоществования оштрафованным членам Г. Думы.
Большинством 139 голосов против 99 законопроект был передан в комиссию по Наказу для представления заключения о желательности.
Между прочим, Пуришкевич пригрозил разгоном Г. Думы, для которого, по словам оратора, будет достаточно некоторого количества правых депутатов и членов Союза русского народа.
Приезд французских депутатов
После посещения группой русских депутатов Парижа состоялся ответный визит французской делегации в Россию. По приглашению председателя русской группы междупарламентского союза Ефремова в Петербург приехали несколько депутатов и сенаторов.
Правительство, заинтересованное в укреплении франко-русского союза, сочувствовало этой идее. Столыпин несколько раз совещался с Ефремовым, а при встрече с гостями сказал им: «Мы вас уже давно ждали».
Визит начался 5.II и продолжался неделю. На следующий день французы получили аудиенцию в Царском Селе. Дважды (6.II, 8.II) гости посетили Г. Думу. В первом случае заседания не было, во втором присутствовали на заседании. В Таврическом дворце гости появились, «конвоируемые Азрами, Поляковыми и прочими представителями «русской» печати», по выражению сотрудника «Земщины». Обсуждались кредиты по переселенческому управлению.
«На думской трибуне с.-д. Чхеидзе убеждает Думу в бесполезности ея ассигнования на переселенческое дело на Кавказе. Оппонентом г. Чхеидзе является деп.Тимошкин… Тимошкина сменяет на трибуне депутат Андрейчук, который никак не может выговорить фамилию деп. Чхеидзе. Затем опять Чхеидзе… Одним словом, весь «цвет» Думы.
Хорошо, что французские гости не понимают русского языка, а то какого они были бы мнения о русском парламентском красноречии».
Посмотрев на заседание из дипломатической ложи, в перерыве гости обменялись любезностями и рукопожатиями с членами Г. Думы, сфотографировались и покинули Таврический дворец.
Делегацию отвезли (8.II) и в Зимний дворец, где показали комнаты Александра II, драгоценности и регалии Императорского Дома. Затем в Государственном банке Коковцев воспользовался случаем, чтобы наглядно продемонстрировать Франции русское финансовое благополучие. Министр провел гостей в сопровождении Звегинцева, Ефремова и М. Стаховича в кладовые, где хранились золотые запасы в виде пудовых слитков и мешков с монетами. Коковцев даже распорядился вскрыть печати некоторых мешков, чтобы показать их содержимое своим экскурсантам. Не напомнил ли он русским спутникам французов Кощея, чахнущего над златом?
Рвение министра было связано с недавно заключенным им во Франции займом. Коковцев напомнил о нем слушателям, сообщив, что сейчас заимодавцы получают по нему «чуть ли не 17 % на капитал».
«деньги ваши целы» и «ваши деньги не пропали, смотрите и любуйтесь», – так Пуришкевич выразил мысль Коковцева. «Только у нас в России наезжим депутатам показывают государственные закрома», – негодовал депутат.
В тот же день французы встретились и со Столыпиным на чашке чая.
Делегация посетила парадный спектакль в пользу пострадавших от наводнения в Париже. Присутствовала вдовствующая Императрица с Великими Княгинями. По требованию всего зала была исполнена Марсельеза.
Из столицы делегация направилась (8.II) в Москву, где посетила древний кремль. Экскурсии сменялись банкетами в «Эрмитаже», в городской думе и в «Стрельне». «Москва нас не только встречала, но нас носила на руках с утра до ночи», – отмечал д’Эстурнель де Констан. Роль хозяев играли кадеты, твердившие в ресторанах о русской конституции. Любезность Маклакова дошла до двусмысленного признания, что, как и вся молодежь, он «был сформирован чтением, изучением, восхищением той эпопеей исполинов, которая называется великой революцией». Затем оратор заявил, что хотя «за революцией всегда следует реакция», но всякое поражение – начало победы, а победа – начало поражения.
Французы приняли все услышанное к сведению. Глава депутации д’Эстурнель де Констан тут же предложил отпечатать и раздать всем присутствующим этой текст речи, а при отъезде с Курского вокзала (12.II) крикнул: «courage, Маклаков!», т. е. «…мужайтесь!».
Вероятно, общество видело в этом визите доказательство существования у нас конституции. Выступая на том же банкете, Маклаков назвал целью приезда французских «коллег» «приветствие со стороны Франции новому режиму, конституционному режиму в России», а сам д’Эстурнель де Констан в интервью «Temps» провозгласил: «Да здравствует французский парламент, первый, который явился приветствовать русский парламент!..».
Крайние правые негодовали по поводу «пропаганды конституционных идей французскими депутатами», прибывшими «на подмогу левым течениям русского общества» «с родины революций, переворотов и всякой нравственной и политической порчи». Пуришкевич находил такое обращение к западу унизительным для России: «Неужели мы в последние годы сошли на ступень маленьких или меньших держав, меньшего цикла, которые нуждаются в покровительственной опеке? Неужели, гг., мы все, общественные деятели, работающие в нижней и верхней палатах, как вы говорите, можем быть рассматриваемы, как турецкий флот, которому посылают английского адмирала, или как Китай, которому посылают немецкого инструктора в войска? … Вы не уверены в существовании у нас парламентского режима, и вот, чтобы создать этот парламентский режим, вы призываете из-за моря не варягов, а французов, которые бы вам указали, что у вас есть парламент». Один из членов «Русского собрания» предложил напечатать, что русские монархисты отплатят иностранцам той же монетой – будут посылать за границу делегации для пропаганды Самодержавия. «Земщина» видела в чествовании французов «прямую пощечину русскому народу».
О русской группе междупарламентского союза
В русскую группу междупарламентского союза входило около 150 членов Г. Думы и Г. Совета.
Еще в декабре «Земщина» негодовала по поводу того, что собрания этой группы проходят прямо в кабинете председателя: «По какой статье думского Наказа?». В конце февраля правые, воспользовавшись повесткой на заседание группы, обратились к министру юстиции как к генерал-прокурору с просьбой не допустить «преступного сборища» и возбудить уголовное преследование против участников группы. Авторы заявления утверждали, что ее создание противоречит п.б ст. 6 Правил об обществах и союзах, коим запрещается устройство политических сообществ, управляемых учреждениями, находящимися заграницей. Вскоре «Земщина» уточнила, что именно правым не нравится в междупарламентском союзе: это-де «ни что иное, как учреждение масонское с масонской организацией».
«Голос Москвы» назвал заявление правых «доносом» на все 150 членов группы. Однако судя по настойчивому, чуть не в каждой строке, подчеркиванию, что «сборище» будет происходить не где-нибудь, а в кабинете Председателя Г. Думы, – главной мишенью снова был он. Вскоре и «Р.Знамя» писало о «сообществе г. Хомякова».
Правительство ответило и непосредственно, и в «России», что образование особой группы междупарламентского союза не противоречит п.б ст. 6, поскольку она не политическое сообщество и пользуется автономией.
«Прямо не верится, чтобы официозная газета могла себе позволить такие наивные объяснения, прикрывая явные подкопы под Царский престол…» – писал Глинка в «Земщине», усматривая подоплеку действий правительства в его нежелании допустить роспуск Думы, который «практически» последовал бы в случае привлечения к ответственности всех участвующих в союзе депутатов.
Запрос о храме в Ополе (27.I, 3, 10, 17, 24.II, 3.III)
Официальные и частные расследования на месте событий
Ополе – село во Влодавском у. Седлецкой губ., на территории так называемой Холмской Руси. Оно относилось к Холмской епархии, епископом которой был тот самый владыка Евлогий, которого мы уже хорошо знаем как члена III Г. Думы. В качестве правящего архиерея он являлся участником некоторых событий, описанных в запросе. Владыка хорошо знал судьбу опольского прихода, а в 1908 г. лично его посетил.
События, произошедшие в этом селе, вызвали в обществе такой интерес, что на месте был произведен целый ряд расследований. Во-первых, официально командирован один из чинов Министерства Внутренних Дел. Кроме того, по меньшей мере три лица независимо друг от друга съездили в Ополе частным образом – члены Г. Думы поляк Дымша и националист гр. Бобринский 2, а также подполковник Волжинск, начальник военной охраны Радомского и Влодавского у. Благодаря этому Г. Дума получила ряд свидетельств из первых рук.
Любопытно, что если местный католический священник побеседовал с представителем враждебного ему лагеря гр. Бобринским 2, то православный священник не согласился показать Дымше спорное здание храма, ссылаясь на то, «что посторонние лица не должны туда ходить, что это наносит вред православию и русскому самосознанию».
История опольского храма
Строительство
Согласно «визитам» – ревизорским отчетам униатских духовных властей – история строительства опольского костела была следующей. Вернемся в XVIII в., когда Ополе еще входило в состав Речи Посполитой. Жители села – униаты, а его владелец, русский помещик Копоть, женится на католичке и переходит в ее веру. Новообращенный католик строит деревянный костел, в котором молятся семья и несколько слуг помещика. Местное население молится в другом храме – униатском, во имя свт. Николая Мирликийского.
Но вот сгорает униатский храм (1763 г.). Ктитором по тогдашним законам является помещик. К тому времени селом владеют уже не русские Копоти, а поляки Шлюбовские, и они не торопятся строить новый храм. Местные жители самостоятельно копят средства: в 1787 г. имеется 400 злотых и 15 грошей, в 1803 г. приобретено и обделано 470 деревьев. К тому времени на месте сгоревшей церкви появляется маленькая часовня, причем строит ее не помещик, а униатский священник Василий Дорошевский за свой счет (1798 г.). На колокольню средств уже не хватает, поэтому отец Василий вешает колокол на соседнюю липу.
Таким образом, к началу XIX в. опольские греко-католики располагают этой часовней – «в три окна с соломенной крышей», а римо-католики – развалившимся деревянным костелом с такой же соломенной крышей.
Помещик Шлюбовский отбирает у сельчан скопленные ими гроши и обделанный лес и… строит каменный костел (1811). «Визита» утверждает, что помещик обманул сельчан, заявив им, что строится униатская церковь, и правда открылась только в день освящения постройки католическим епископом. Старый костел передали униатам, а часовню закрыли.
«Не правда ли, гг., что это любопытная, много говорящая страница из истории нашей Холмщины?», – спрашивал Г. Думу еп. Евлогий.
Владыка и Львов 2 указывали, что Шлюбовские не выполнили свой ктиторский долг. Один из потомков Шлюбовского в протесте против речи владыки опровергал это обвинение: «в то время, когда два брата моего деда строили костел в Ополе, мой родной дед строил большую униатскую церковь в Головне»; «в Ополе костел, спорный теперь, был тогда нашей фамильной усыпальницей; он только тогда был сделан приходским костелом, когда прежняя униатская церковь сгорела и когда вследствие сего костел приходский, католический был моим дедом передан в пользование униатской церкви». Однако Шлюбовский не уточнил, что униатская церковь сгорела в 1763 г., а передали униатам старый костел лишь в 1811 г. Ссылка на храм в с. Головня, в 5 верстах от Ополе, не меняет дела.
Как владыка Евлогий, так и Львов 2 видели в действиях Шлюбовского не просто притеснение униатов, но и попытку «силой навязывать костел», создать такое положение, при котором им придется перейти в римо-католическую веру.
На основании истории, изложенной в униатских «визитах», оба оратора указывали, что нынешние ополяне имеют нравственное право «на то здание, которое было построено трудами их рук на кровные средства их предков». Караулов возражал, что при таком ходе рассуждений следовало бы передать и старообрядцам те храмы, которые они строили для своих православных помещиков. Сравнение неточно: старообрядцы работали в силу крепостной зависимости, а ополяне вложили свой труд и средства добровольно, думая, что стараются для себя, а не для католиков.
Закрытие
Со ссылкой на документы ксендз от. Мацеевич утверждал, что в последующие годы костел не пустовал: в 1822 г. насчитывалось свыше 800 прихожан, в 1875 г. были построены новый престол и главный алтарь. Но Ополе только что было полностью населено униатами? Откуда же взялись 800 католиков? Видимо, справедливы слова еп. Евлогия: «Костел, построенный, конечно, с целью пропаганды, исполнял успешно свою миссию».
В 1875 г. Холмская униатская епархия воссоединилась с господствующей православной церковью. Как до, так и после этой даты процесс протекал неспокойно, кое-где произошли столкновения. Католики не сдавались. «…весь край наш, – рассказывал еп. Евлогий, – наполнился разными темными агитаторами, которые употребляли все меры и все усилия к тому, чтобы оторвать этих несчастных русских униатов, только что воссоединившихся, от православной России». Но обратной дороги у греко-католиков уже не было: их церкви стали православными. Тогда бывшие униаты обратились к римо-католическим храмам.
Наличие в Ополе костела и, очевидно, какая-то деятельность его ксендза вводили бывших униатов в соблазн. Они стали приходить молиться в костел. Власти приняли меры. В 1876 г. Варшавский генерал-губернатор Коцебу не позволил назначить нового администратора прихода, а в следующем году запретил совершать в Ополе богослужения и ксендзу из соседнего села. Костел был закрыт, причем официальным поводом послужила малочисленность прихожан, которых было всего 42 лица.
С думской кафедры этот повод ставили под сомнение обе стороны. Дымша уверял, что власти сами же запрещали населению ходить в костелы, чтобы искоренить унию. Еп. Евлогий находил, что костел закрыт ввиду ведшейся им религиозной и политической пропаганды.
Передача православному духовному ведомству
В течение 13 лет костел оставался закрытым. 22 февраля 1890 г. был Высочайше утвержден доклад Министра Внутренних Дел Дурново по ходатайству Варшавского генерал-губернатора И. В. Гурко: опольский римо-католический приход упраздняется, а здание костела вместе с постройками передается в ведомство православного исповедания (ниже будет показано, что в те годы такая участь постигла множество католических храмов).
Польские депутаты Г. Думы оспаривали закономерность этого Высочайшего повеления. Чтобы понять хитрый довод поляков, повторим, что речь идет об акте 1890 г., изданном в то спокойное время, когда не существовало ни Манифеста 17 октября, ни Г. Думы. Настанет 1906 г., и в Основных Законах появится ст. 44: «Никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы и восприять силу без утверждения Государя Императора». А в 1890 г. правовая система была патриархальна: в ряде случаев Монарх мог даже не подписывать свое повеление, ограничившись словесным его изъявлением. Такое Высочайшее повеление именовалось объявленным или объявляемым указом (ст. 55 Зак. Осн. изд. 1892 г.). Ст. 66 Зак. Осн. изд. 1892 г., восходящая к повелению еще Екатерины II, накладывала на объявленный указ два ограничения: 1) он не может отменить закон, подписанный Государем собственноручно; 2) он не может иметь силы в делах о лишении жизни, чести или имущества, об установлении и уничтожении налогов.
Высочайше утвержденный всеподданнейший доклад о передаче опольского костела является таким объявленным указом. На этом основании поляки утверждали, что нарушена вторая часть ст. 66, относительно лишения граждан имущества. В ответ еп. Евлогий и Львов 2 указали, что костел не является частной собственностью, следовательно, ст. 66 в этом случае неприменима. После этого поляки поменяли аргументацию, и Парчевский заявил, что ст. 66 Зак. Осн. применима и к имуществу католической церкви как юридического лица, поскольку в указе Екатерины II, соответствующем этой статье, не говорится, относится ли запрет только к имуществу физических лиц.
Однако нельзя не заметить, что остальные элементы триады «жизнь, честь или имущество» сложно отнести к юридическим лицам, поэтому более вероятно, что законодатель подразумевал людей, а не учреждения. Кроме того, интересен довод Львова 2: та же Екатерина II отобрала у православной церкви часть имущества в казну, поэтому вступила бы в противоречие с самою собой, если бы одновременно запретила лишать учреждения их имущества посредством Высочайших указов.
Львов 2 отметил, что не была нарушена и первая часть ст. 66, поскольку никакого письменного повеления по поводу опольского костела не было. Парчевский возразил, что такое повеление заключается в Высочайшем указе от 14 (26) декабря 1865 г. об устройстве римско-католического духовенства в Царстве Польском. Таким образом, по мнению оратора, словесный указ 1890 г. отменил письменный закон 1865 г., и налицо нарушение ст. 66.
Указ 1865 г. устанавливает, что светскому (епархиальному, в отличие от монашествующего) римско-католическому духовенству в Царстве Польском назначается из казны постоянное содержание, но взамен все недвижимые имущества и капиталы, принадлежащие духовенству и духовным учреждениям, поступают в распоряжение казны с тем, чтобы доходы от этих имуществ обращались на содержание их бывших владельцев (ст. 24, 25). Параграф 1 дополнительных правил к этому указу поясняет, что в казну передаются все земли, здания и капиталы, за исключением земель под церковными зданиями, домов духовенства и некоторых других имуществ. Парчевский усматривал в этом исключении закрепление указанных имуществ за католическим духовенством, но это неточно: сказано лишь, что определенные объекты не передаются в казну, но нет ни слова о правах собственности на них. Кроме того, вопреки указанию Парчевского, в списке исключений костельные здания вообще не упоминаются, а называются лишь земли под ними.
Сама постановка вопроса поляками – незаконность Высочайшего указа – не укладывалась в голове у националистов, для которых всякое Высочайшее повеление было законом.
Отметим и еще один довод левых: вплоть до 1905 г. в смету Министерства Внутренних Дел ежегодно вносилось 300 р. на содержание католического причта при опольском костеле. Из этого обстоятельства докладчик Соколов 2 ухитрился сделать вывод, что, значит, в то время еще не состоялась передача храма ведомству православного исповедания. Правительство-де платит жалованье ксендзу, следовательно, считает храм католическим. Удивительно, что докладчику не пришло в голову, что строчка в росписи расходов, противоречащая Высочайшему указу, – это недосмотр, ошибка, но никак не опровержение указа. В этом вопросе сошлись во мнениях обе стороны в лице Дымши и еп. Евлогия.
Итак, с 1890 г. ведомство православного исповедания владеет зданием опольского храма и полагает, что владеет им законно. Поляки же оспаривают это владение.
Неиспользование костела
Долгое время указ 1890 г. оставался на бумаге. Опольский храм стоял запечатанным. Националисты объясняли это обстоятельство постановлением Варшавского генерал-губернатора кн. Имеретинского о запрете православному ведомству пользоваться переданными ему зданиями католических храмов. Замысловский назвал постановление кн. Имеретинского «оппортунистическим» актом: «Все действия подобных администраторов проникнуты одним духом: в инородческих вопросах Высочайшие повеления полуисполняются», «в угоду инородцам».
Гр. Уваров возразил, что в 1890 г. генерал-губернатором был еще не кн. Имеретинский, а ген. Гурко, суровый к полякам. Таким образом, постановление кн. Имеретинского состоялось не ранее его вступления в должность Варшавского генерал-губернатора (1897). Что же мешало православному духовенству воспользоваться зданием до этого постановления? Трудно согласиться с гр. Уваровым, что новый храм был не нужен: известно, что православная церковь в Ополе обветшала. Возможно, препятствовала та вторая причина, которую называли и Харузин, и еп. Евлогий – недостаток средств. Отметим свидетельство владыки, что православное духовенство пользовалось в этот период костельной землей и приходскими зданиями.
Как бы то ни было, заброшенный костел понемногу разрушался. Нетрудно представить чувства опольских католиков: православные-де и сами не используют здание, и нам не отдают!
Католики возвращают костел
Местным помещикам наверняка был известен прецедент, когда костел в Колодне Волынской губ. с фамильной усыпальницей Грохольских, переданный ведомству православного исповедания, был возвращен католикам с согласия даже такого консерватора, как Победоносцев. Значит, имелись некоторые шансы на возвращение опольского храма.
Когда же вышел указ 17 апреля 1905 г. о веротерпимости, то в Министерство Внутренних Дел посыпались ходатайства католиков о возвращении им отобранных костелов. В частности, опольские прихожане указывали, что православное духовенство не использует здание. С думской кафедры еп. Евлогий возражал, что провозглашение веротерпимости не касается ничьих имущественных прав, а также что при передаче костела не ставилось никаких условий (т. е., в частности, условия использования здания).
Заработал тяжелый бюрократический механизм. 21.I.1906 генерал-губернатор передал просьбу прихожан Министерству Внутренних Дел, которое, в свою очередь, запросило мнение Св. Синода.
Тем временем опольские католики предприняли странный шаг: 2 декабря 1905 г. они свезли к костелу строительный материал, как будто намереваясь начать перестройку здания. Но в тот раз дело дальше не пошло. Началось долгое ожидание ответа властей.
Но вот распущена Г. Дума I созыва, и в свое имение вернулся один из ее членов – местный помещик Залевский. По словам еп. Евлогия, это лицо стояло во главе агитации за отобрание опольского костела. Вскоре по приезде Залевский собрал съезд помещиков, на котором присутствовали и крестьяне. «Там говорятся зажигательные политические речи, между прочим и о том, чтобы всячески вырвать эту зловредную русскую траву из польской пшеницы, и там же раздается призыв об отобрании этого костела».
Однако прежде всего Залевский подписался под новым ходатайством от лица прихожан – о разрешении постройки нового молитвенного дома на собственные средства. Прошение было подано 14 августа 1906 г. Одобрение Министерства последовало незамедлительно (22 августа), но дополнительно власти сообщили, что вернут старый костел не иначе как с согласия Синода.
Вероятно, этот ответ развеял надежды католиков на возвращение здания. Прихожане окончательно решились на самоуправство и 30 августа ворвались в костел, внесли в него хоругви и иконы. Чтобы удержать здание, католики выставили вооруженный караул.
Еп. Евлогий сообщил, что, по словам очевидцев, в этот день католики пели в храме как церковные, так и революционные песни, в том числе «Боже, цос Польске». Караулов оспорил это свидетельство со ссылкой на многочисленные телеграммы неких лиц, «где они клятвенной присягой утверждают, что этого не было». Депутат поставил под сомнение даже революционный характер песни «Боже, цос Польске», указав, что она была написана в честь Александра I. Это о «Марсельезе 1863 года», гимне польских сепаратистов!
Православные борются за здание. Содействие властей
«Трудно, гг., представить себе, – рассказывал еп. Евлогий, – какое удручающее впечатление произвел на православных жителей насильственный захват этого польского костела. Бедные крестьяне наши совершенно пали духом пред этим польским засилием; они приходили ко мне и говорили: теперь поляки окончательно взяли верх, теперь остается им забрать и нашу православную церковь, чем они теперь и похваляются».
Настал черед православных ходатайствовать о возвращении им храма. Местные власти оказались на их стороне. Варшавский генерал-губернатор обратился к люблинскому римо-католическому епископу Ячевскому. В ответном письме (23.IX) тот попытался выгородить свою паству и попросил позволить ей пользоваться зданием. Наконец (12.X) генерал-губернатор поставил епископу ультиматум: «если к 19 октября Опольский храм не будет передан местному православному приходу, я принужден буду восстановить нарушенный порядок при помощи вооруженной силы». 1 ноября угроза была осуществлена. С тех пор здание стояло опечатанным. Ни та, ни другая сторона не решалась в него войти.
Отметим, что в те же дни Св. Синод рассмотрел вопрос об опольском костеле и высказался против передачи здания католикам, в крайнем случае ставя условием таковой передачи ассигнование из казны средств на строительство нового православного храма (1.XI.1906). Однако это было лишь мнение, любезно запрошенное Министерством Внутренних Дел и не игравшее большой роли. Судьбу храма решал не Синод, а Министерство.
Действия Петербурга
Неожиданную поддержку католики нашли в Петербурге – в Департаменте духовных дел иностранных исповеданий. Чины этого Департамента, как мы уже видели на примере пакета законопроектов о свободе совести, отличались широкими взглядами на права инославных и иноверных исповеданий в русском государстве. Эти-то лица и составили проект о порядке разрешения ходатайств, подобных прошению опольских католиков, – о возвращении бывших имуществ римско-католической церкви, поступивших в собственность военного или гражданского ведомств или в собственность духовного ведомства.
12 февраля 1907 г. Департамент вручил представителям опольских католиков официальный ответ на их прошение. В этом ответе сообщалось о существовании проекта, который позволит вернуть католической церкви отобранное у нее имущество. Согласно Высочайше утвержденного постановления Совета Министров, вопрос будет решен обычным законодательным порядком, то есть внесен в Г. Думу. Будущий закон определит и судьбу опольского костела. Ряд подобных объявлений был выдан Департаментом и другим просителям по поводу других костелов.
Решился ли Совет Министров отобрать здания у господствующей церкви и вернуть их католикам или тогдашний директор Департамента В.В. Владимиров превысил свои полномочия? С думской кафедры его преемник Харузин заявил, что объявление от 12 февраля содержало неверные сведения: не было постановления Совета Министров, были лишь суждения. Жуковский назвал такое объяснение «приемом возложения ответственности на покойников», поскольку ко времени рассмотрения запроса Владимиров скончался.
Впоследствии Совет Министров пришел к совсем другому выводу, неутешительному для католиков: костелы, переданные духовному ведомству православного исповедания, нельзя считать казенным имуществом, поэтому они могут быть отчуждаемы лишь в порядке верховного управления (ст. 445 и 450 т.IX Свод.Зак.), по инициативе Св. Синода. Очевидно, такой сложный порядок равносилен полному запрету на возвращение католикам этих костелов.
Отношение прихожан обоих исповеданий к объявлению Департамента
Объявления о будущем законопроекте, выданные Департаментом духовных дел ряду просителей, вселили в них надежду на возвращение своих храмов. Член Г. Думы Яронский говорил, что после такой бумаги опольские прихожане «считали разрешение вопроса в положительном для них смысле делом только времени».
В некоторых местностях страх потерять полученные храмы побудил православных к рискованным действиям. Все понимали, что надо торопиться, пока Петербург не испортил дело. В Друе Виленской губ., например, священник взорвал бывший костел динамитом. В Ополе прибегнули к более осторожному способу – решили освятить храм. Дело в том, что согласно постановления Совета Министров бывшие костелы, освященные по православному обряду, не могут быть возвращены католикам. Поэтому освящение храма позволило бы закрепить за собой право на здание.
Православные жители Ополе торопили духовенство. «…они посылают мне прошение за прошением, – рассказывал еп. Евлогий, – приходят многочисленными депутациями и говорят: когда же будет исполнена Царская воля, когда мы освятим этот костел, поляки могут опять отобрать его. Дело дошло до того, что местного священника обвиняли, что он намеренно затягивает это дело и что он чуть ли не продался полякам, и он просил у меня как милости убрать его из этого прихода или освятить костел».
Распечатание и освящение храма по православному обряду
25 октября 1907 г. наконец состоялся указ Холмской духовной консистории о приспособлении опольского костела под православную церковь. Спустя почти месяц, 21 ноября 1907 г., в здание вошел местный православный священник от. Сальвицкий. С ним было трое собратьев, а также уездный исправник Гаевский и стражники. В запросе утверждалось, будто были отбиты входные двери, однако в этом не было необходимости – у священника имелся ключ. Как мы помним, храм стоял опечатанным, так что вошедшим пришлось снять печати. От.Сальвицкий тут же объявил местным жителям, что вскоре храм будет освящен по православному обряду.
Католики немедленно пожаловались петербургским чиновникам. Департамент Духовных Дел дважды запросил сведения у Седлецкого губернатора. На первую телеграмму (от 29.XI) ответа не последовало, на вторую (от 11.XII) губернатор сообщил, что все спокойно. К тому времени освящение уже состоялось. Это произошло 2 декабря 1907 г. Таким образом, лишь спустя 17 лет после официальной передачи здания в собственность православного духовенства оно смогло воспользоваться своим правом владения.