Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Еп. Евлогий сравнил упраздненные польские римско-католические монастыри с ветхозаветным Иерусалимским храмом, «который также отклонился от своего прямого назначения и отдался служению политическим страстям». Владыка напомнил слова Спасителя, сказанные об этом храме: «Дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников».
Другой причиной обращения костелов в православные храмы было, по мнению Замысловского, неисполнение польскими помещиками возложенного на них долга ктиторства. Дело в том, что до недавнего времени православные храмы Западного края были крайне бедны: «одни за ветхостью запечатаны, другие помещаются в бывших жидовских шинках и корчмах или в глиняных мазанках» (ревизор Батюшков), «ведь эти церкви по своему виду еще недавно напоминали бедные сельские хаты с соломенными крышами, на которых аисты вьют свои гнезда» (еп. Евлогий). Эта нищета православных церквей особенно выделялась ввиду соседства с прекрасными католическими костелами. Правительство неоднократно пыталось принудить польских помещиков строить храмы для своих русских крепостных крестьян. Однако, как мы уже видели на примере Шлюбовских, паны уклонялись от обязанности ктиторов, поэтому власть велела передавать костелы ведомству православного исповедания.
В защиту поляков-ктиторов Парчевский указал на многочисленные случаи, когда помещики покровительствовали униатским храмам, в частности на поддержку даже православного Яблочинского монастыря Радзивиллами и Лещинскими. Еп. Евлогий, однако, с места уточнил, что эти последние семейства тогда и сами были православными. (Парчевский ссылается на перечень церквей Подляшского края из книги Лонгинова «Червенские города»: Немцевичи, Цецерские, Осолинские помогали этим храмам. По поводу Яблочинского монастыря – на памятную книжку Седлецкой губ.)
В свою очередь, Парчевский назвал другую причину закрытия костелов: нежелание прихожан принимать русские требники, навязываемые властями.
Значение опольского запроса для Г. Думы
Голосование по настоящему запросу обещало стать штрихом к портрету III Думы. Что она предпочтет – строгое следование принципу веротерпимости или поддержку интересов господствующей Церкви и укрепление русских государственных начал на окраинах?
Слева Родичев уверял, что постановление Г. Думы по опольскому запросу покажет, искренно ли она защищает веротерпимость, а также, «должно ли быть русское Правительство исключено из числа культурных Правительств» и «имеет ли право русский народ, в лице своего представительства, считаться в числе культурных наций». Кроме того, оратор сопоставлял отнятие опольского костела с принудительным отчуждением земли без вознаграждения: если Г. Дума поддержит сейчас действия властей, то она не сможет противостоять и этому излюбленному лозунгу левых партий.
В свою очередь, справа Алексеев напомнил известный эпизод с визитом малороссийских крестьян сначала к министру внутренних дел Булыгину, затем к Государю, причем первых из этих лиц не ответил на обращенное к нему приветствие «Христос Воскресе», а второй ответил: «Воистину Воскресе», что позволило гостям сообщить потом своим сородичам: «Воистину есть православный Царь». От лица «Холмской исстрадавшейся Руси» оратор спрашивал «русскую Г. Думу»: «есть ли православие на святой Руси».
Ход прений
Доклад комиссии по запросам рассматривался Г. Думой 11 ноября 1909 г. На этой стадии националисты настаивали на прекращении прений, которые в сущности и не открывались, чтобы дождаться выступления представителя Правительства. Вероятно, имелось в виду принять запрос для того, чтобы заставить Правительство высказаться и по холмскому вопросу тоже. Протестовал только Замысловский. Предложение о прекращении прений было принято, следом принят и запрос.
Г. Дума услышала объяснения представителя Правительства – директора Департамента духовных дел иностранных исповеданий Харузина – только после рождественских каникул. Начались прения, затянувшиеся на 6 вечерних заседаний.
Особенно долгой была речь еп. Евлогия, не уложившегося в часовой срок. По просьбе оратора Г. Дума предоставила ему еще 5 минут. Выслушав владыку, члены Г. Думы стали расходиться, так что Председательствующий, передав слово следующему оратору, добавил: «Покорнейше прошу членов Г. Думы, оставшихся в зале, занять места».
17 февраля 1910 г. принято неполное прекращение прений с сокращением списка ораторов с 28 до 9 лиц. Собственно небольшой вопрос об Опольском костеле был давно всем ясен, но большинство не решилось на полное прекращение прений. Возможно, ради речей по холмскому вопросу, а может быть и ради того, чтобы оттянуть рассмотрение стоявшего далее на повестке запроса левых о применении 96 ст.
В заседании 24 февраля от. Юрашкевич воспользовался словом для долгих исторических экскурсов и отступлений от темы. Слушатели шумели, один раз слева кто-то даже взмолился: «да пощадите». Следующим оратором был Родичев и правые, по-видимому, решили на нем отыграться. Стоило депутату открыть рот, как справа закричали: «довольно». Затем начался такой шум, сопровождавшийся стуком пюпитров, что слова оратора перестали слышать даже стенографы, чей стол располагался возле кафедры. Они заявили, что не могут записывать, но Пуришкевич возразил: «как же они писали Юрашкевича?».
Правые продолжали шуметь, а тот же Пуришкевич отличился, крикнув оратору:
– Отставной козы барабанщик!
– Меня один из депутатов назвал отставным козы барабанщиком, – подхватил оратор. – Это восклицание и этот смех характеризуют ту часть Г. Думы, где это делается.
На замечание Председательствующего Пуришкевич заявил:
– Виноват, я читаю русские пословицы, я не называл его так.
Несмотря на возмущение левых, никаких мер к дерзкому депутату на сей раз принято не было.
– Господа. Будьте снисходительны, это нравы бессарабского дворянства, – милостиво заметил Родичев и продолжил свою речь.
Формулы перехода
Гр. Бобринский 2 внес восхитительную формулу перехода к очередным делам. Она сначала либерально декларировала свободу вероисповедания, а потом консервативно поясняла, что таковую свободу надлежит предоставить русскому православному населению Холмщины и Подляшья, «этих исконных русских земель».
В формуле октябристов декларировались также свобода совести и недопустимость передачи храмов от одного исповедания к другому до рассмотрения этого вопроса в законодательном порядке. Тем не менее формула признавала объяснения Правительства по настоящему запросу удовлетворительными. Октябристы пояснили, что в силу действующих законов опольский костел принадлежит ведомству православного исповедания, потому и действия местных властей нельзя признать незаконными.
Как обычно, центр раздал всем сестрам по серьгам. Признание действительности Высочайшего повеления 1890 г. о передаче опольского костела православному духовному ведомству обеспечило формуле поддержку националистов и крайних правых. Оппозиция, однако, была недовольна этим тезисом. Родичев сказал, что изготовленная октябристами резолюция признает «беззаконие законом». «Я желаю очистить русский народ от солидарности с этим актом», – патетически заявил оратор.
Поляки не могли удовлетвориться смутным обещанием рассмотреть в Г. Думе вопрос о передаче храмов. Отметим, что последний оратор гр. Уваров упрекнул октябристов за невыполнение обязательств, принятых на себя три года назад относительно иноверцев, в частности поляков, в программе фракции, в программных речах своих руководителей, а также с думской кафедры. «…чего вы ждете, гг.? Вы ждете того, чтобы роса выела нам глаза; этого вы ждете?».
Дымша внес другую формулу, признающую освящение костела незаконным. Понятно, что победу одержало большинство, составленное из центра и правых. Левые священники покинули зал заседаний перед голосованием, за исключением от. Сендерко, голосовавшего за польскую формулу с оппозицией и награжденного нелестными возгласами справа.
Нападки на националистов
Гр. Уваров упрекнул националистов за то, что они поднимают в Г. Думе вопросы о взаимоотношениях с инородцами: «Неужели вы думаете, гг., что разжиганием постоянной войны, ненависти, перенесением ваших счетов на кафедру Г. Думы вы делаете государственное дело? Вы жестоко ошибаетесь». По мнению оратора, фракция влияет и на Правительство: «к сожалению, я вижу, что вы его действительно куда-то подвигаете».
Чхеидзе заявил, что религиозная вражда не только «разжигается свыше», но и служит источником «бренного земного существования» националистов.
Общий доклад по бюджету
По закону государственная роспись доходов и расходов должна быть предоставлена Г. Думе до 1 октября. Министерство финансов замешкалось, и потому очередная роспись была привезена на квартиру председателя бюджетной комиссии Г. Думы Алексеенко в ночь с 30 сентября на 1 октября 1909 г., за что острословы немедленно окрестили новый бюджет «полунощным».
Рассмотрение росписи в Г. Думе началось не с отдельных смет, а с общего доклада, как и полагалось. Наконец-то удалось соблюсти законный порядок.
Руководящий центр торопился, очевидно желая закончить государственную роспись до Пасхи. В феврале-марте назначались по пять дневных заседаний в неделю. Комиссиям приходилось работать одновременно с общим собранием. По выражению Шубинского, Г. Дума шла «на совершенно исключительных парах».
С 15 марта было решено не назначать перерыва на чай – в 4 часа дня – до окончания обсуждения бюджета.
Спешка принесла плоды. Государственная роспись была закончена рассмотрением уже
23 марта. Для справки Председательствующий сообщил, что в первую сессию бюджет был окончен 19 июня, во вторую 1 мая. Дума перешла в обычный, более медленный режим работы. Впрочем, по закону роспись должна быть рассмотрена до 1 декабря предыдущего года (ст. 11 правил 8 марта).
Доклад бюджетной комиссии по государственной росписи доходов и расходов на 1910 г. был выслушан 12 февраля.
В кулуарах острили, что речи произнесут три министра: бывший министр Кутлер, нынешний Коковцев и будущий министр финансов Алексеенко».
Богатый урожай 1909 г. при очень высоких экспортных ценах привел к колоссальному росту доходов. Тем не менее, Министерство Финансов свело бюджет с дефицитом в 84 млн. р., для покрытия которого предполагалось прибегнуть к займу. Комиссия Г. Думы, сократив расходы на 55 млн. р. и повысив доходы на 33 млн. р., добилась профицита в 3,8 млн. р., которые предложила обратить на погашение государственного долга. Это было несомненное достижение. В прошлый раз русский бюджет сводился без дефицита в 1888 г. «Если бы мне полгода тому назад сказали, что бюджет 1910 г. будет бездефицитный, я бы этому не поверил», – говорил гр. Витте.
По традиции, комиссия сократила кредиты на постройку броненосцев и ремонт судов – на 13,7 млн. р. Крупнейшие прочие сокращения: на усиление и улучшение казенных железных дорог и на эксплуатацию их – на 14,5 млн. р., на расходы по заготовке спирта – на 6,5 млн. р., по интендантской смете – на 6,3 млн. р., на продовольствие арестантов – на 1,2 млн. р.
Общее собрание немного изменило вариант комиссии, так что профицит возрос до 4,5 млн. р. Затем доходная часть была повышена на 12 млн. р., в основном полученные от акциза на 6 млн.пудов сахара.
Оппозиция смотрела на блестящую роспись с обычным недовольством. Кутлер отметил, что бездефицитный бюджет – не знак улучшения финансов государства, а лишь стечение случайных благоприятных обстоятельств. Шингарев указал, что резкое падение расходов вызвано искусственно – из росписи исключено множество условных кредитов, которые на будущий год вернутся в виде законопроектов. В ответ Коковцев и Алексеенко напомнили, что условные, то есть лишенные титула, кредиты – это нарушение закона, им не место в росписи, и сама же бюджетная комиссия настаивала на их исключении с 1907 г.
Верный себе, Министр Финансов был бесподобен в бухгалтерском ремесле. Готовясь отвечать на обычное обвинение в ничтожности производительных, культурных расходов, он проделал титанический труд, произведя пересчет всех расходов с 1903 г. для их классификации. Дело в том, что многие производительные расходы были включены в непроизводительные: расходы на кадетские корпуса – в смету военного министерства, расход на больницы – в смету переселенческого управления и т. д. По расчету Министра, в росписи на 1910 г. производительные расходы на самом деле занимали 13 % общего бюджета. Не слишком высокая цифра, однако все-таки больше, чем указывали критики.
Отметим, что Г. Совет тоже сумел (3.IV) свести бюджет без дефицита, несмотря на восстановление исключенных Г. Думой кредитов на флот, но с куда более скромным профицитом – всего 194 тыс. вместо думских 4 млн.
Общеполитическое
Обсуждение общего доклада по бюджету стало поводом высказаться и об общей политике Правительства. Записалось говорить всего 20 ораторов, однако было постановлено отменить для них часовой срок. Этим с удовольствием воспользовались крайние левые, не смущаясь пустотой зала заседаний.
Кн. Волконский, по обязанности вынужденный слушать всех ораторов, не раз просил Дзюбинского не читать свою речь.
– Я читаю выдержку, – заявил оратор.
– Вы читаете в продолжение двух часов.
Через некоторое время Председательствующий сознался: «Я несколько раз просил соблюдать тишину, но не в моих силах заставить зал слушать, это в силах сделать только оратор».
Смысл речей крайних левых сводился к тому, что они будут голосовать против бюджета, чтобы не дать ненавистному Правительству ни копейки народных денег.
Шингарев и Львов (Саратовская губ.) напали на национализм, причем последний назвал его «воинствующим».
Кутлер воспользовался случаем, чтобы напасть на Г. Совет. «Наша верхняя палата в последнее время остановила почти всякую законодательную деятельность в стране. В Г. Совете проходят только те законопроекты, которые носят характерное название «вермишели», и проходят с большой медленностью, с большими затруднениями. Образовались огромные залежи законодательных дел, которые неизвестно когда будут разрешены». Та же судьба, по мнению оратора, может постигнуть и бюджет.
Далее Кутлер неожиданно разразился потоком похвал в адрес Министерства Финансов: «по моему убеждению, финансовое ведомство есть ведомство наилучшего состава и наилучше управляемое в России. Министр Финансов знает, что в его ведомстве происходит, и своим ведомством руководит». Винная монополия «ведется с расчетом и чистыми руками», и всем этим ведомство выгодно отличается от других. Оратор клонил к тому, что даже при столь блестящем министерстве у нас все равно все плохо из-за общего направления политики Правительства, которая отражается и на финансовом хозяйстве. Тем не менее комплименты Коковцеву посреди оппозиционной речи выглядели несколько комично и вдохновили А. Столыпина на остроумную заметку, напечатанную в «Новом времени» и гулявшую по рукам депутатов.
Заметка сообщала, что на заседаниях бюджетной комиссии Кутлер «стал копить громы». «Накопление громов производилось следующим образом: из кармана извлекалась записная книжка и в нее отмечалось что-то никому неведомое. И когда члены бюджетной комиссии усматривали кутлеровскую руку, достающую книжку, они… не скажу, чтобы бледнели, но мысленно оглядывались на свою работу и спрашивали себя, какую такую зацепку еще нашел кадетский прокурор от финансов. Таинственная книжка заполнялась, на смену ей являлась другая и по самому слабому подсчету выходило, что у Кутлера накопилось громов не то, что на один бюджет, не то, что на одного министра финансов, а на испепеление двух Хеопсовых пирамид и одной Эйфелевой башни».
И вот, наконец, Кутлер на трибуне. «В глубокой тишине прислушивался к нему таврический зал, замолкли шепоты, «в зобу дыханье сперло»… Что будет, что будет?
Вот что приблизительно сказал Кутлер: «В бюджетной смете на будущий год я отметил следующие неправильности. В двух местах поставлены запятые там, где по моему глубокому убеждению следовало бы поставить в одном случае точку с запятой, а в другом – двоеточие. Но я пользуюсь случаем, пользуюсь высокой кафедрой депутата русского парламента, пользуюсь авторитетом представителя парламентской оппозиции и мандатом жителей столицы, избранником которой я являюсь, чтобы выразить его высокопревосходительству господину министру финансов чувства моей глубокой преданности и нелицемерного уважения. Мало сказать уважения: моего восторга перед его просвещенной деятельностью. В отношении к своим подчиненным господин министр финансов всегда проявлял отеческую заботливость».. и т. д., и т. д.
Смущенные кадеты высыпали в Екатерининский зал и спрашивали друг друга: «Вы не знаете, по какому именно делу хлопочет теперь Кутлер в министерстве финансов?».
Столица, гордись своим трибуном!».
Алкоголь
Еп. Митрофан и Челышев отметили, что вместе с ростом доходов населения выросло и потребление алкоголя. Владыка призвал не очень радоваться «приросту дохода, третья часть которого получена от винной операции». Самарский депутат сообщил, что в его губернии в марте выпили 104.000 вед., а в октябре 365.000 вед. «Вот вам где урожай, вот где Богом посланная благодать народу за его труды. Все этим проклятым пойлом кабацким, все, что было надежд у народа на урожай – ушло сюда».
По обыкновению, Челышев напал на казенную винную монополию и на министерство финансов, которое «сознательно не идет навстречу народному оздоровлению». Напомнив, как Коковцев показывал французам золотой запас, оратор продолжил: «Гг., да не золотом нужно было хвалиться: вот если бы он хвалился нашим здоровьем народным, нашим здоровым крестьянством, его материальной обеспеченностью, его безголодностью, набором здоровых новобранцев… А этим хвалиться все равно, что известные девицы щеки красят». Бесхитростная, живая речь!
Оратор не надеялся на пробуждение Правительства, которое «заботилось, неуклонно следило день и ночь, наблюдало чуть ли не под микроскопом, не осталось ли где-нибудь какой-нибудь деревни без кабака, или не оказалась ли где-нибудь нехватка вина». Надежда только на Высочайшее вмешательство: «вот кто нас спасет – Государь Император».
Оба оратора напомнили про законопроект о мерах борьбы с пьянством, застрявший в комиссиях, и призвали скорее поставить его на повестку.
Внесенная Челышевым формула перехода, направленная против винной монополии, была отклонена большинством 156 голосов против 92.
Смета Министерства Внутренних Дел (18, 20, 22.II)
Реакция – экзамен Правительству
Обсуждение сметы проходило в отсутствие Столыпина, чье внимание было приковано к Г. Совету и рассматривавшемуся им законопроекту о попудном сборе. Однако премьер в некотором смысле поспорил с Г. Думой заочно. Перед самым рассмотрением сметы Министерства Внутренних Дел в печати появилась беседа Столыпина с сотрудником газеты «Petit Journal» г. Гастон-Ружье.
«Легко сказать – дайте стране все свободы.
А я говорю – надо дать свободы, но при этом добавляю, что предварительно нужно создать граждан и сделать народ достойным свобод, которые Государь соизволил дать», – заявил, между прочим, Председатель Совета Министров.
Эта излюбленная идея Столыпина была с негодованием отмечена в речи Маклакова. Он напал на Правительство за то, что оно не опирается на Г. Думу, не исполняет своих либеральных обещаний, не отказывается от исключительных положений, делает ставку на национализм. Даже «ссылают больше, чем прежде», несмотря на отказ от административной ссылки в правительственном законопроекте об исключительном положении. У Правительства был шанс для мирного обновления страны. «…если революция даже не победоносная, а только успевающая – экзамен обществу, то реакция – экзамен Правительству; революция дает истинную мерку общественным деятелям, реакция – государственным». И общество не совсем выдержало свой экзамен, и Правительство упустило свой шанс.
Маклаков заявил о разочаровании в «иллюзии борьбы местной и центральной властей». Если Правительство не борется с эксцессами местных властей, значит, оно на их стороне.
Напомнив о телеграмме некоего генерал-губернатора, подписанной им как почетным председателем политической партии, оратор продолжил: «я вправе сказать представителю центрального ведомства: одно из двух, или это есть такое бессилие, такое отсутствие авторитета, при котором уважающий себя человек оставаться у власти не должен, ибо нельзя требовать от других уважения, если сам его к себе не имеешь, или это полная солидарность с такими поступками. А если так, то нельзя говорить о том, что происходит борьба центра и местных властей».
Слабое без общественного доверия, Правительство сдается под давлением реакционных сил. «…оно допьет до дна ту чашу унижения, которую может перенести государственный человек, не имеющий опоры в стране, и – это историческая Немезида – погибнет по телеграмме какого-либо почетного председателя союза русского народа».
Родичев вслед за товарищем обвинял власти в подчинении крайним правым: «Отречься от руководства Маркова 2 Правительство не может».
Сам Марков выразил полное одобрение тем правительственным мерам, которые с возмущением перечисляли кадеты. Закрытие литературного фонда – «спасительный акт закрытия этой жидовской лавочки». Неутверждение курского городского головы – радость для всего города, поскольку это лицо является «заклятым заведомым кадетом», следовательно «преступником». Таким же «преступником» оратор назвал и гр. Л. Толстого, отлученного от церкви.
Пересказывая возражения Маркова 2, Чхеидзе выразил его доводы так: «Бить жидов, финляндцев, поляков, литовцев, малороссов, молдаван, армян, грузин, с благословения Правительства». Марков 2 возразил, что единственный народ, который можно не убивать, а бить, – это иудеи. Нисселович усмотрел в этих словах призыв к погромам, а оппозиция подала протест по поводу того, что Марков не был остановлен Шидловским.
По свидетельству «Земщины», Маркову 2 «изо всех националистов аплодировал только один, и тот… под пюпитром!».
«Покаянные» слова Маклакова о не выдержавшем экзамен обществе были отмечены более умеренными слушателями. Гучков выразил надежду, что тем самым кадеты отказываются от сотрудничества с революционными партиями, а Гололобов уточнил, что провалились на экзамене не общество и Правительство, боровшиеся со смутой, а лишь та часть общества, которая устраивала революцию.
Слова Маклакова о возможном бессилии председателя Совета министров были восприняты Гололобовым как «ультиматум», поэтому и вся речь приобрела для правого октябриста революционный характер: сместить Правительство можно только путем установления ответственности министерства перед Думой в обход Основным Законов, то есть путем государственного переворота. «…нужно бы выяснить, к чему собственно ваша речь призывает. Я скажу, блестящая речь, редкая, но речь, напоминающая фейерверк, который трещит: бураки, ракеты летят, яркие разноцветные огни, шум, выстрелы, тра-та-та-та, – а смолкло, и остается дымок с скверным запахом пороха, напоминающим революцию».
Кадеты действительно грозили Правительству новой смутой, но, конечно, сделанной не их руками. Маклаков характеризовал настроение страны словами «дальше так жить невозможно». Родичев повторил слова «великого французского патриота»: «страна созрела для иностранного столкновения, для нашествия и для поражения».
Словом, кадеты сосредоточились на политической стороне деятельности Правительства, оставляя без внимания экономическую, в которой, как отметил Гололобов, у властей немало достижений – забота о крестьянах, судебная реформа, испорченная в Г. Думе «общими усилиями правых и левых». Впрочем, есть заслуги и в области управления: «сколько хищников Правительство посадило на скамью подсудимых сенаторской ревизией Гарина».
Успокоение в кредит. Мы ждем
Если Маклаков и почти продублировавший его речь Львов 1 говорили о фикции борьбы центральных властей с местными, не верили в искренность Правительства, то Гучков пока еще верил и потому призвал его воздействовать на местную администрацию, ускорив прохождение ею «приготовительного класса по изучению начал конституционного права». Тем не менее, лидер октябристов счел необходимым напомнить Правительству о реформах. Состояние государства Гучков охарактеризовал как успокоение «в кредит» и предложил власти приступить к платежам, в частности, отказаться от применения административной ссылки и от внесудебного порядка наложения кар на органы печати. «…мы, гг., ждем», – заключил Гучков от лица октябристов.
Таким образом, кадеты и октябристы смотрели на положение приблизительно одинаково, однако вторые еще сохраняли веру в либерализм Столыпина, начиная, впрочем, беспокоиться, а первые уже разуверились. «…срок платежей по этим векселям уже наступил, – заявил Маклаков в кулуарах, – и правительство доверия не оправдало, а потому оказывать дальнейший кредит нецелесообразно».
Мысль о наступившем успокоении отстаивал и октябрист кн. Голицын, на что Марков 2 возразил: «Из того, что в его винокуренном заводе не стреляют князю в затылок, еще не следует, что в России все благополучно».
Тем не менее, Правительство старалось постепенно отказываться от репрессий. Директор департамента полиции Зуев опроверг цифрами упрек Маклакова, что теперь ссылают больше, чем прежде, а также указал на смягчение тяжести исключительных положений в 1907-1909 гг.
Появление Гучкова на кафедре было неожиданным. Обычно он не выступал по этой смете. «…до сих пор по смете министерства внутренних дел октябристы тянули кто в лес, кто по дрова, но лидер стоял в стороне», – писала «Речь».
До 20.II включительно Гучков, по-видимому, не собирался выступать. Его фамилии не было ни в сокращенном списке ораторов, объявленном в прошлом заседании, ни в списке 4 депутатов, получивших слово при возобновлении записи из-за выступления Зуева. Вероятно, он поменялся с пропустившим свою очередь кн. Тенишевым. Но что заставило главу октябристов получить слово, прибегнув к этой лазейке? По-видимому, таким путем он пытался вмешаться в конфликт Столыпина с Г. Советом, полыхавший в эти дни, – удержать премьера на конституционной почве, а заодно намекнуть слушателям и читателям на интриги верхней палаты.
Особа VI класса
В доказательство административного произвола кн. Голицын прочел письмо некоей «особы VI класса», своего сослуживца из Харькова, об аресте группы молодежи, собравшейся на празднование именин. Ссылка на VI класс по табели о рангах была сделана в доказательство полной благонадежности корреспондента, уверявшего, что ни в каких партиях он никогда не состоял.
Директор департамента полиции Зуев тут же по телефону и телеграфу затребовал из Москвы справки и сообщил Г. Думе, что той вечеринке сопутствовали подозрительные обстоятельства: именины праздновались в отсутствие именинницы, а хозяева смогли удостоверить лишь 6 гостей из 39. Сама же «особа VI класса», вопреки своему заявлению, в 1902 г. подвергалась обыску и заключению под стражу за принадлежность к революционной партии.
Воспользовавшись правом докладчика, кн. Голицын немедленно заявил, что поднимает перчатку, брошенную ему представителем ведомства. Незнакомство хозяина с гостями объяснялось оратором тем, что вечеринка устраивалась в чужой квартире.
Чхеидзе то ли не разобрал слова кн. Голицына, то ли оговорился, и упомянул «ученицу VI класса». Узнав о своей ошибке, оратор извинился, добавив, что «для конституции это не особенно важно».
Сокращение кредита на надзор за административно высланными (25.II)
Обсуждение административной ссылки продолжилось по поводу одного из номеров сметы. Докладчик бюджетной комиссии Годнев предложил сократить кредит на усиление надзора за политическими ссыльными с 300.000 р. до 70.000 р. Депутат руководствовался формальными соображениями – отсутствовал титул, на котором основано ассигнование, и соответствующее Высочайшее повеление 1863 г. было, вероятно, словесным. Новицкий 2 подозревал, что внесение поправки связано с призывом Гучкова отказаться от административной ссылки. Комиссия в целом согласилась с Годневым.
Против поправки произнес отличную речь вице-директор департамента полиции Зубовский. Он разъяснил, что сокращение кредита приведет к ослаблению надзора и массовым побегам. Экономия обернется таким же расходом, только по смете Главного тюремного управления, потому что придется ловить беглецов и держать их в тюрьмах до выяснения личности и обстоятельств.
Случайно или нет, но речь Зубовского стала ответом Гучкову. Были названы два преимущества административной ссылки перед судебной репрессией – можно предупредить преступление и не требуется гласных показаний свидетелей. В 1905-1907 гг. на очевидцев революционных преступлений производилось такое давление, что обыватели порой даже бежали за границу, получив повестку. Поэтому показания нередко передавались тайно, их нельзя было использовать в суде, и единственным выходом покарать преступника была административная ссылка.
По мере успокоения страны Правительство намеревалось отказываться от этого инструмента, применение которого уменьшилось сравнительно с 1908 г. в 12 раз.
Поправка Годнева была принята голосами октябристов и оппозиции против правых, националистов и правых октябристов. «есть Г. Совет», – крикнул Пуришкевич, уповая, что верхняя палата исправит и эту ошибку Г. Думы.
Против сметы
Против сметы голосовали поляки, кадеты, трудовики и мусульмане. Принимая смету, октябристы были вынуждены не вносить формулу перехода, поскольку им оставалось объединяться только с фракциями правее их, которые не поддержали бы их резкостей.
Сыновья Ноя
Выступая 22 февраля в качестве докладчика бюджетной комиссии, кн. Голицын заявил, что оставляет без возражений все нападки на себя лично. «Появление таких речей и ораторов объясняется одним простым обстоятельством, что во всяком обществе, во всяком собрании вы можете всегда рисковать встретить представителей и потомков всех трех сыновей Ноя».
– А один из них на трибуне, – подхватил Пуришкевич.
Председательствующий Шидловский «в силу причудливой акустики» услышал только возглас с места и предложил исключить депутата за этот возглас. Удивились все, включая самого Пуришкевича.
Следовало предоставить слово обвиняемому, но тот кричал: «я не могу быть с кн. Голицыным в одно время на трибуне». Шидловский понял эти слова как отказ, но потом по крикам Пуришкевича и его товарищей сообразил свою ошибку и подождал с баллотировкой.
В свое оправдание Пуришкевич объяснил, что возвратил кн. Голицыну его же слова. «Который из сыновей Ноя, я не называл. У него было три: Сим, Хам и Иафет, он мог выбрать любого. Оскорбления в данный момент кн. Голицына я не видел. Я не виноват, что он оскорбился, поняв, какой он сын».