Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Переизбрание президиума (30.X)
Избрание Председателя и его Товарищей
30 октября состоялось переизбрание президиума Г. Думы. Вопрос был острым ввиду борьбы правых с Хомяковым, а либералов – с Замысловским. Говорили, что среди мнимых сторонников нынешнего Председателя немало «тайных Никодимов», которые его не поддержат.
«К вечернему заседанию Г. Думы были мобилизованы все парламентские силы фракций, – писала «Биржевка». -
В 9 часов вечера яблоку некуда было упасть. Депутаты, которых в самые боевые дни Г. Думы никогда не видишь, и те появились, чтобы выполнить партийный долг.
В ложе Г. Совета – кн. П. Трубецкой, М. А. Стахович и многие другие».
Социал-демократы, трудовики и кадеты воздержались от участия в выборах ввиду недопущения кандидата от оппозиции.
Поначалу провели предварительную баллотировку записками. По словам «Биржевки», правые голосовали за Родзянко вместо Хомякова, чтобы формально не нарушить старое соглашение с центром. Среди записок, поданных за Родзянко, была обнаружена «одна с какой-то странной надписью, во всяком случае неподобающей». Текст гласил:
Хоть на лицо, хоть на изнанку,
Переверни кругом Родзянку,
А как ни бейся, хошь не хошь,
Другого лучше не найдешь.
Автором был Пуришкевич. Кн. Волконский объявил, что считает эту записку пустой.
6 записок было подано за кн. Волконского, причем только 2 уточняли, о котором члене Г. Думы идет речь, и корректнейший Председательствующий засчитал за себя только эти две.
Хомяков заявил о согласии баллотироваться, и Пуришкевич крикнул: «Пол-Думы не голосует!». На самом деле в голосовании участвовали 305 членов Г. Думы. Неожиданно против Хомякова проголосовали «ex-октябристы» и часть националистов. «Биржевка» написала, что Гучков не скрывал своего изумления в эту минуту.
Хомяков был избран внушительным большинством 212 голосов октябристы, прогрессисты, поляки, мусульмане, 20-25 националистов) против 93, то есть двумя третями. Однако по сравнению с выборами предыдущих двух сессий 212 голосов – это очень мало.
«Он приобрел председательское место и на этот год, – писал «Колокол» о Хомякове, – но где те 160 голосов из 373, полученных им в первые выборы, а главное, где то доверие и уважение, с каким не Дума только, а вся Россия встретила его выбор и провозглашенный им девиз?», т. е. девиз о единой могучей неделимой России.
«Земщина» угрожающе предсказывала «трудный сезон» и для Хомякова, и для Думы ввиду непопулярности Председателя, которая будет тормозить работу.
Председатель Совета Министров направил Хомякову поздравительную телеграмму.
При выборах товарища председателя 6 записок оказалось за Пуришкевича, и Председатель, по правилам, спросил его о желании баллотироваться.
– Мне противно быть вашим товарищем, – ответил депутат.
Хомяков как ни в чем не бывало продолжил опрос всех лиц, за которых были поданы записки, а закончив, заявил, что не сделает Пуришкевичу замечания, «ибо для него то, что он сказал, хуже всякого замечания, сделанного Председателем». За свою мягкость Хомяков получил сразу два письменных протеста от лиц, жаждавших применить к нахалу высшую меру взыскания.
В выборах кн. Волконского участвовало почти столько же лиц, сколько в выборах Хомякова, но соотношение оказалось иным: 249 за (октябристы, националисты, крайние правые) и 44 против. Если за Председателя голосовало 70 %, то за кн. Волконского – 85 %.
Еще одним товарищем был избран Шидловский (190 против 101), который сразу уступил старшинство кн. Волконскому.
Избрание старшего товарища секретаря
Чтобы сместить Замысловского, его враги ограничили в новом Наказе срок полномочий старшего товарища секретаря 1 годом (§ 26). Поэтому вместе с переизбранием президиума были назначены и выборы этого должностного лица. Правые возражали, что закон обратной силы не имеет и потому изменение Наказа не может коснуться Замысловского, избранного в 1907 г. на 5 лет, как и весь секретариат.
Фельетонист «Земщины» утверждал, что вместо борьбы «законный старший товарищ плюнул и отступился». Однако ранее в той же газете появился письменный протест жертвы интриги против новых выборов, поданный Хомякову.
Правые заявили, что считают выборы товарища секретаря лишенными юридической силы, а Замысловского – по-прежнему занимающим свою должность. «…то же лицо, которое вам угодно будет избрать, будет для нас величиной мнимой, нечто вроде корня квадратного из минуса единицы».
Попытался что-то заявить по адресу Хомякова и Созонович, но был лишен слова.
Национальная фракция заняла двусмысленную позицию. Если «Свет» писал о нарушении права ради партийных целей, то в общем собрании националисты заявили, что выборы неправильны, но лишь ввиду нарушения былого соглашения правых и центра. Тем не менее, фракция решила принять участие в баллотировке. Возможно, своя рубашка оказалась ближе к телу: «Биржевка» писала, что на место Замысловского предполагалось избрать националиста Микляева.
Однако Гучков усмотрел в заявлении фракции бунт и решил поддержать кандидата прогрессистов Соколова 2. Кадеты, по-видимому, тоже голосовали за него, поскольку Кутлер и Некрасов обещали корреспонденту «Биржевки» померяться силами на этом вопросе, а Милюков тщетно уговаривал Гегечкори не воздерживаться от участия в выборах.
После предварительной баллотировки за Соколова 2 оказалось 144 записки, за Микляева 73, за Замысловского 72. Судя по последней цифре, крайние правые участвовали в этом голосовании вопреки своему заявлению. Микляев отсутствовал, но после объявления фракции о его согласии был подвергнут баллотировке заочно. Настойчивость националистов понятна: Соколов 2 набрал ровно половину записок, и дело зависело от нескольких голосов. Однако некоторые октябристы, наоборот, оскорбились баллотировкой Микляева и поддержали кандидатуру Соколова 2, которая и прошла (167 против 112).
В кулуарах Балашов поспешил заявить, что конфликт этого вечера не означает разрыва между его фракцией и октябристами.
«Биржевка» отмечала, что впервые в третьей Думе оппозиция заняла место в президиуме.
Итак, теперь в Г. Думе было сразу два лица на одной должности старшего товарища секретаря.
«Конечно, – заметил Шульгин 2, – можно утешаться тем, что история знает и не такие примеры: бывало, конечно, что и два папы существовало на свете в одно и то же время, но, гг., тогда, по крайней мере, выгода была в том, что было двойное отпущение грехов, а при двух Товарищах Секретаря, смею вас уверить, мы только нагрешим вдвое».
Передовая «Биржевых ведомостей» острила, что «г. Замысловского едва ли не придется вынести вместе с креслом, в котором он себя объявил несменяемым». Вскоре в газете появился фельетон о не покидающем свое кресло помощнике секретаря: депутаты изобретают разные сенсационные новости, чтобы хитростью заставить Замысловского встать.
На самом деле два помощника покуда ладили. Хомяков оказал Замысловскому любезность – велел присылать ему из своих билетов для входа в Г. Думу ежедневно по два, которые полагались старшему товарищу секретаря, как будто ничего не изменилось.
3 ноября националисты и правые устроили обед в ресторане Кюба в честь переизбранного кн. Волконского. Пуришкевич произнес стихотворный тост:
Волконский! В дни гражданских смут
Ты вышел на арену,
Держал в руке Ты русский кнут,
Мы взяли по полену.
Ярился враг. Ты в смертный бой
Вступил с поганой ратью,
Мы поспевали за Тобой,
Гордясь такою знатью! <…>
Прошли крутые времена…
Мы, к счастью, одолели,
Но даль грядущего темна,
Мерцает тускло нам она,
Кто скажет: мы у цели!
Волконский, за Тобою рать,
Живем глубокой верой!
Вернись былое, и опять,
Ты – вождь шинели серой! <…>
Ура Тебе! Я кубок мой
Заздравный поднимаю
И по статье, скажи, какой,
Впервые сам, спеша домой,
Собранье покидаю!
Шидловский как председатель
Заняв председательское кресло, Шидловский стремился быть корректен. Однажды он в лучших традициях беспристрастнейшего кн. Волконского сделал одно и то же замечание за обсуждение заявления о недобросовестности запроса нескольким депутатам различных фракций, в том числе своему софракционеру Гучкову, на что тот смиренно ответил: «Слушаю».
Однако в дальнейшем Шидловскому доводилось нарушать справедливость в пользу обоих флангов. Например, 16.XII.1909 он обратился вправо так: «Я покорнейше прошу, если можно, делать замечания так, чтобы я их не слышал». В другой раз, когда Милюков попросил Председательствующего остановить оратора Маркова 2, употреблявшего сильные выражения, Шидловский почему-то не согласился: «Член Г. Думы Милюков. Покорнейше прошу не давать мне наставлений, что мне делать», заслужив рукоплескания и одобрительные возгласы справа. 22.II.1910 Председательствующий, наоборот, несправедливо наказал Пуришкевича, что объяснял впоследствии причудливостью акустики думского зала.
Вспоминая свой председательский опыт, Шидловский писал, что было «очень тяжело и неприятно». Пришлось отказаться от работы в комиссиях и выступлений с кафедры. «Сидеть же на председательском месте и быть обязанным внимательно вслушиваться в то, что говорят ораторы с кафедры, следить за тем, что делается в зале, и быть готовым во всякую минуту принимать меры борьбы с могущими вспыхнуть беспорядками без всякого к тому основания, смею уверить – обязанность, далеко не привлекательная».
Законопроект о местном суде
Предыстория
Волостной суд существовал у русских крестьян издавна как третейский. В 1839 г. эта форма судопроизводства была официально учреждена для государственных крестьян. Судьей для крепостных крестьян был владевший ими помещик.
В эпоху Великих реформ Императора Александра II были созданы сначала крестьянская волость и, соответственно, волостной суд (1861 г.), а затем – мировой суд (1864 г.). Волостных судей (от 4 до 12 человек) избирал волостной сход. В компетенцию волостного суда входили гражданские иски не свыше 100 р. и некоторые другие дела.
Оба института работали не вполне удовлетворительно. Порой крестьяне избирали в волостной суд самых худших из своих собратьев, в качестве наказания за кражу, за неуплату податей и т. д.: «мы и оброк платим и подушные носим, а он только гуляет, да зубы скалит, его, ребята, и следует выбрать в судьи». Порядочный человек, наоборот, всячески стремился отделаться от избрания, иногда прямо откупаясь на волостном сходе, поскольку бросать хозяйство ради копеечного жалования, положенного судье, не с руки хорошему хозяину. Малограмотные, а то и вовсе неграмотные волостные судьи находились под влиянием волостных писарей. Бутылка или полубутылка водки была неофициальной платой за судебное разбирательство, а то и за решение в пользу дарителя. Решения волостных судов были неисчерпаемой темой для анекдотов.
Обстановку волостного суда один из земских начальников рисовал так: «четыре крестьянина, очень хорошо знакомые с порочностью своей среды и совсем мало освоенные с тем, что называется долгом, честью, совестью, вовсе незнакомые с законами, ничем не отличающиеся по уму от своего собрата, садятся за судейский стол, покрытый красным сукном, украшенный зерцалом и портретом Государя, и начинают судить своего собрата крестьянина, а то, еще лучше, мещанина, который умнее, образованнее и воспитаннее, чем этот суд. … Пьянство судей, подкуп их и свидетелей – обычное явление».
С какими исками приходилось сталкиваться волостным судам? По закону, это были иски до 100 р. На практике 85 % дел, разбиравшихся волостными судами, были менее 50 р. Курский крестьянин Белогуров, который прослужил в волостном правлении 21 год, приводил примеры обычных судебных процессов: «Пьяный, в ссоре или мести ради, разбивает два-три стекла оконной рамы, – иск 50-70 к. По ошибке или в форме кражи увозят копну сена или ржи, – иск 2-5 р. Сломал межу, поломал ростки, – иск 2-3 р., причем крестьянин просит попятить межу на ступень. Пастух, который пасет стадо по 20 к. с головы овцы или теленка, жалуется, что ему не заплатил кто 20 к., кто 40 к., кто 60 к., кто 80 к. и т. д. Перебита нога у племенной гусыни. Ее зарезали и съели. Как будто, вещь простая, но хозяин раздражен, хозяйка чуть не со слезами на глазах заявляет о том, что убита гусыня и с неподдельной грустью говорит: чем же я буду теперь подати платить, гусынька-то была хороша, по 15 яиц несла и все высиживала. Разбузовала кладушку корова, не выдержал хозяин, хлоп ее колом, и пошла кособокой с перебитым ребром домой; там целое несчастье и долго горюет хозяин семьи, плачет мать, приуныли дети. Идут в волостное правление жаловаться, один о том, что разбузована кладушка, вытащены 5-6 снопов, а он хотел оставить ее на год, а раз вынуты снопы, на год нельзя оставить. Другой жалуется на то, что убита корова, и дрожащим от слез голосом говорит: чудная была матушка-животинка и молоко хорошее давала, а ни што во время и т. д. [Так в тексте.] И вот таких-то дел, по-видимому самых простых, в волостном суде 70-80 %. … Нам, старшинам и волостным судьям, приходится терпеливо и участно выслушивать все эти истории, мы уж освоились с этим, а история ведь не так коротка, как вам кажется: нога-то перебита у гуся вечером, а историю извольте выслушивать с утра, как он был еще спущен с двора».
С другой стороны, в мировых судах дела рассматривались очень медленно, некоторые судьи держали дела по несколько лет. В мировые судьи попадал «так называемый, другой человек в виде мелкого чиновника, отставного канцеляриста и т.п.».
12 июля 1889 г. реформа крестьянских административных и судебных учреждений передала функции мировых судей в уездах (мировой институт остался только в нескольких городах и С.-Петербургском у.) земским начальникам. Одновременно был преобразован волостной суд, который отныне подчинялся земским начальникам. Сельские сходы избирали кандидатов в судьи, а земский начальник из них выбирал четырех судей, один из которых уездным съездом назначался председателем. Подсудность волостного суда была расширена: в частности, гражданские иски – без ограничения суммы для дел о надельном имуществе, по наследственным делам до 500 р., прочие до 300 р.; волостному суду подчинялись отныне и мещане. Крестьянский суд утратил свою независимость: земский начальник теперь имел право подвергать судей выговору, штрафу и аресту, временно устранять их, опротестовывать приговоры волостных судов в уездном съезде.
Однако время показало, что реформа была ошибкой. Вот уничтожающая характеристика, вышедшая из-под пера не члена оппозиции, а министра юстиции: земский начальник мало того, что совмещает в себе судебную власть с административной, так еще и административных обязанностей так много, они так интересны, что судебная деятельность «является для земских начальников побочной, мало интересной, и потому отправляется ими лишь постольку, поскольку это нужно для того, чтобы не навлечь на себя неприятностей по службе»; «по единогласным отзывам местных судебных деятелей, земские начальники постоянно стремятся вносить в судебное дело приемы административного усмотрения»; «некоторые земские начальники, в увлечении предоставленной им властью, не только приносят в жертву выработанному ими представлению о твердой правительственной власти толкования Кассационных Департаментов Правительствующего Сената, но даже простирают власть свою за пределы, предназначенные ей законом, заменяя последний личным усмотрением».
В 1902 г. редакционная комиссия по пересмотру законоположений о крестьянах под председательством Стишинского пришла к выводу о неудовлетворительности волостного суда. То же мнение выразили большинство комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Итак, реформа 1889 г. не спасла положение.
Не следовало ли отказаться от идеи крестьянского суда, признав, что по неграмотности народ не в силах выдвинуть из своей среды достойных судей? Отметим одно обстоятельство. Крестьяне участвовали не только в своем сословном суде, но и в обычном – в качестве присяжных заседателей. Вспомним, что дворянина Митю Карамазова судили присяжные – мещане и крестьяне, которые не поддались чарам талантливого адвоката. В обстановке обыкновенного суда малограмотные крестьяне зачастую отлично ориентировались и выносили мудрые решения.
Высочайший Указ 12 декабря 1904 г. (п. 3) признал неотложным «в целях охранения равенства перед судом лиц всех состояний, внести должное единство в устройство судебной в Империи части и обеспечить судебным установлениям всех степеней необходимую самостоятельность». Впрочем, мин.вн.дел кн. Святополк-Мирский циркуляром 31 декабря 1904 г. сообщил губернаторам, что идет речь не об упразднении сословного крестьянского суда, а об его исправлении, например, путем введения в строй общих судебных установлений. Первый шаг был сделан.
Законопроект
Вот как выглядели две первые статьи Учреждения Судебных Установлений на момент рассмотрения в Г. Думе законопроекта о преобразовании местного суда.
Ст. 1 Учр. Суд. Уст.: «Власть судебная принадлежит: мировым судьям, съездам мировых судей, окружным судам, судебным палатам и Правительствующему Сенату в качестве верховного кассационного суда».
Примечание к ст. 1, появившееся 12 июля 1889 г.: «В местностях, в которых введено Положение о земских участковых начальниках, судебные постановления образуются и действуют на основании Судебных Уставов с дополнениями и изменениями, изложенными в Правилах об устройстве судебной части и производстве судебных дел в означенных местностях».
Ст. 2 Учр. Суд. Уст.: «Судебная власть означенных в предшедшей статье установлений распространяется на лица всех сословий, на все дела, как гражданские, так и уголовные».
Примечание к ст. 2: «Судебная власть духовных, военных, коммерческих, крестьянских, станичных и инородческих судов определяется особыми о них постановлениями».
Как видим, существование волостных судов основано на примечании к ст. 2, а судебные функции земских начальников – на примечании к ст. 1. За исключением этих примечаний крестьяне подлежали бы не особому суду, а тому же, что и прочие жители Империи.
Принципиальное изменение судебной системы выражалось в законопроекте отменой примечания к ст. 1 и исключением слова «крестьянские» из ст. 2.
А земские начальники? В правительственном законопроекте указывалось, что этот институт, согласно одному из законопроектов Министерства Внутренних Дел, «подлежит коренному преобразованию», обязанности же земских начальников по судебным делам, равно как и волостных судов, возлагаются теперь на мировых судей. Шубинский и многие ораторы говорили, что законопроект упраздняет земских начальников. Замысловский полагал иначе: главные их функции административные, а не судебные, следовательно этот институт сохраняется. Как бы то ни было, отныне они по меньшей мере исключались из системы судебных инстанций.
Институт мировых судей восстанавливался, то есть законопроект возвращался к Судебным Уставам 20 ноября 1864 г., однако если ранее волостной и мировой суды работали параллельно, то теперь оставался один мировой, а волостные суды упразднялись совсем. Таким образом, на смену сложной системе судебных учреждений приходил единый всесословный суд. В компетенцию мирового судьи входили дела до 1000 р. Всего таких судей предполагалось создать около 4540 в 9622 волостях (481 уезд, 46 губерний), один судья на 2-3 волости. Каждому судье полагалось жалованье 3 000 р., соответственно, реформа требовала около 13,5 млн. р. расходов. Реформа в полном объеме вводилась только во внутренних губерниях, а окраин касалась лишь некоторых, и то частично. Впрочем, правительственный законопроект пояснял, что имеется в виду распространить реформу на всю Империю.
В ходе прений некоторые ораторы высказали мысль, что налицо, так сказать, лишь смена вывески. Националист Крылов видел идею законопроекта так: «Как по закону 1889 г. мировые судьи превратились в земских начальников, так и сейчас земские начальники превратятся в мировых судей». Масленников тоже находил, что если не изменить избирательный закон в уездные земские собрания, то вместо мировых судей Дума лишь «перелицует» земских начальников.
Волостной суд
Образование судей
Согласно ст. 115 Общ. Пол., «на должность волостного судьи избираются крестьяне-домохозяева, достигшие 35 лет от роду, пользующиеся уважением среди своих односельчан и, по возможности, грамотные». Не все судьи умели подписать свою фамилию, и докладчик Шубинский рассказывал с трибуны, что сам видел сотни подписей, которые волостные судьи ставили с помощью каучуковых штемпелей. Напротив, мировыми судьями, по законопроекту, предполагались лица со средним или высшим образованием. Если волостным судьей был свой же брат крестьянин, то в мировые судьи крестьяне не попали бы из-за имущественного и образовательного цензов.
Сторонники законопроекта придавали образованию судьи большое значение. Шубинский сравнивал неграмотных судей с неграмотными врачами: «Представим себе такой порядок вещей, когда сказали бы: пусть такое-то сословие лечится врачами, которые окончили университет, а для народа довольно знахарей и фельдшеров. Как бы вы к этому отнеслись?».
Противники мирового института доказывали, что волостной судья лучше поймет крестьянина, чем образованный судья. «Это верно: судьи неграмотны и народ неграмотен, и вот потому, что он неграмотный, ему и лучше в волостном суде разбираться», – говорил Новицкий 2. Павлович находил сравнение Шубинского неудачным: «сердце и легкие и у миллионера и у бедного одни и те же, а понятие, положим, о том же … рваном хомуте и интерес к нему у миллионера и у нищего далеко не может быть одним и тем же, и какой-нибудь корявый мужичонко, может быть, гораздо более удовлетворительно разберет спор о нем, чем самый заправский юрист».
Порой волостные судьи были знакомы с тяжущимися и с обстоятельствами дела. Челышев сослался на то, что волостной судья, «возвращаясь домой с поля, чрез баб узнает, кто виновен». Новицкий 2 привел из своей практики такой пример: кулак-мироед пришел в волостной суд, намереваясь вторично взыскать с крестьянина по векселю, но «председатель суда ему сказал: возьми ты обратно этот вексель, ты уже у крестьянина взял корову». В таких случаях волостной суд мог оказаться эффективнее мирового. Впрочем, мог и не оказаться – знание обстоятельств могло повлечь за собой пристрастие. Недаром пример Челышева с судьей, «подготовленным» бабами, вызвал негодование юриста Шубинского.
Любопытную ссылку сделал Министр Юстиции: Зарудный в своем труде «Закон и жизнь. Итоги исследований крестьянских судов» в результате исследования множества решений волостных судов пришел к выводу, «что в этих решениях занимает несравненно более видное место формальная и часто нелепая ученость писаря, чем, так называемый, здравый смысл русского народа».
Обычное право
С вопросом о том, нужно ли крестьянскому судье образование, тесно связан вопрос о так называемом обычном праве. По определению, данному Министром Юстиции, обычное право – это «совокупность юридических норм, которые иного происхождения, чем закон, но столь же определенны, обязательны и притом известны всему крестьянскому населению».
Закон предполагал, что крестьянская жизнь регулируется именно обычным правом. Ст.25 правил о волостном суде гласила: «волостной суд решает дела по совести, руководствуясь местными обычаями».
Несомненно, что местные обычаи волостные судьи-крестьяне знали куда лучше образованных юристов. С этой точки зрения мировой суд проигрывает волостному, тем более, что обычное право не было зафиксировано в виде какого-либо свода. Но хороши ли были эти обычаи и существовало ли обычное право в действительности?
Щегловитов утверждал, что обычного права для большинства правоотношений не существует. В доказательство он приводил материалы комиссии сенатора Любощинского (1872 г.), которая изучила книги приговоров волостных судов в 16 губерниях и выяснила, что многие крестьяне говорят: «обычаев теперь не существует, их перезабыли», «никаких обычаев у нас нет», «у всякой бабы свой обычай, где их знать».
Кн. Тенишев поделился выводом, к которому пришли корреспонденты, собиравшие по поручению его отца этнографические материалы в 21 губернии центральной России: ссылки на обычное право являются фантазией волостных писарей.
Бывший земский начальник Гримм полагал, что с отходом деревни от патриархального быта обычное право исчезает. Оратор привел случай с неким земским начальником Саратовской губ. (вероятно, речь шла о нем самом). К нему обратилась женщина вся в слезах, жалуясь, что ее разорили. Вытребовав дело, земский начальник узнал, что у нее после смерти мужа почти все имущество отсуждено в пользу деверя, поскольку не осталось сыновей-наследников, только три дочери. Эта вопиющая несправедливость основывалась якобы на местном обычае. Земский начальник поехал в ту деревню на сельский сход и выяснил, что такой обычай, действительно, раньше был, но теперь подобные дела решаются по закону: после смерти главы семьи имущество переходит к вдове и дочерям. Истец же опоил стариков сельского схода, и тот удостоверил для волостного суда существование такого обычая.
А там, где обычное право еще осталось, следовало ли его сохранять? Иные обычаи противоречили элементарным нравственным нормам. «…представьте себе, – говорил Павлович, – что человек трезвый встречается с пьяным и этот пьяный может его ударить с первых же слов по уху. Если трезвый обратится к суду, то из десяти волостей девять оправдают пьяного и скажут, что он был пьян и нечего было лезть». Где-то волостные суды оправдывали мужей, избивавших своих жен, где-то сохранялась покупка невест и даже похищение невест.
«По обычаю у нас крадут, жгут, буянят, и хотя это действительно так, но их будут оправдывать, – говорил Шубинский. – Я слышал такие рассуждения: помилуйте, праздник! Ну, что же, говорю, праздник! Нельзя же ребятам не погулять, не подраться, не поколотить друг друга, не попасть в больницу, а иным даже и на кладбище. Поэтому я думаю, об обычае можно говорить только в тех пределах, в каких мы уже установили – для наследственного и семейного быта, а в остальных, если вы хотите законного порядка, если вы хотите, чтобы закон действительно достигал своей цели, морализовал народную жизнь, для этого надо стоять за проведение закона общего для всех одинаково, не позволяющего ни по каким обычаям, ни по каким произволам совершать незаконные действия».
Отсутствие писаных законов ставилось волостным судам в вину. Правые возражали, что ничто не мешает составить кодекс крестьянского права. «Да, гг., с точки зрения римского права это уродство, это извращение; но, тем не менее, это то право, по которому живут миллионы людей; а вы этого права изучить не хотите, и до сих пор у вас нет ни учебников, ни законов, которые бы регулировали право нашего крестьянства», – говорил Замысловский. Между прочим, проект кодификации обычного права разрабатывался еще при Плеве.
Еп. Митрофан от лица, по-видимому, фракции правых заявил, что они не выступают за сохранение обычного права: «Нет, мы знаем, что обычай уже устарел, что новые формы жизни выдвигают новые потребности и необходимость новых юридических норм».
Обстановка суда. Словесные и письменные жалобы. Адвокаты
Противники законопроекта противопоставляли домашнюю обстановку волостного суда и простоту подачи жалобы в нем казенной обстановке мирового суда, в котором придется соблюдать формальности. «…на крестьян, – говорил Павлович, – казенная обстановка суда действует жутко, несколько угнетающе; там ему нужно будет отвечать на вопросы умеючи, а если он не умеет, то его могут и оштрафовать. Между тем в волостном суде он говорит, как умеет, он изливает свою душу, наплачется, наговорится по крайней мере и чувствует себя как дома».
Бывший волостной судья Коваленко 2 рассказал, что половина дел, которые ему в составе волостного суда приходилось рассматривать, кончалась миром, поскольку суду удавалось уговорить тяжущихся примириться ввиду ничтожности жалобы. «Например, две тяжущиеся женщины за одну курицу по целому дню сидели до 12 ч. ночи, а курица стоила 20 к.». Оратор выразил сомнение в том, что такое примирение сторон под силу мировому судье.
В волостном суде не требовалось письменного прошения истца, чтобы начать дело. Судьи записывали жалобу крестьянина в книгу с его слов. В мировом суде, по закону, существовавшему еще с 1864 г., тоже достаточно было словесной жалобы, но опыт показывал, что судьи для облечения своей работы предпочитали принимать письменные, а не словесные, прошения. Тимошкин полагал, что «мировой судья скажет: мне некогда с тобой возиться, напиши прошение, принеси письменную жалобу, я разберу твое дело».
Для обращения в мировой суд неграмотный крестьянин должен был найти адвоката или другое лицо, умеющее написать жалобу. За услуги такого лица следовало заплатить, и «Земщина» писала в связи с этим законопроектом об «отдаче русской деревни на прокормление адвокатам». Но это еще полбеды. Среди адвокатов было немало евреев, поэтому многие противники законопроекта выражали уверенность, что восстановление мирового института откроет широкую дорогу еврейской адвокатуре.
Крестьянин Волынской губ. Данилюк нарисовал яркую картину того, как адвокат берет с крестьянина сначала 1 р. за написание жалобы, потом 10 р. за передачу жалобу в суд и, наконец, 100 или 150 р. за защиту дела в суде. Гулькин назвал этот рассказ ложью: «Как это у крестьянина для еврея-адвоката растут рубли, как грибы в дождь, и из рубля доходит до 150 р.? А сколько же стоит все дело крестьянина-хлебопашца волынца в волостном суде?». В его Бессарабской губ., «где по местечкам еврей сидит на еврее», представители этой нации, будь они таковы, уже ограбили бы всех крестьян. Между тем, в их местности крестьяне обращаются для написания прошений именно к евреям, а не к писарям. «Крестьяне не пишут жалоб у сельских писарей, потому что им нужно дать 20 к. за написание, да еще 20 к. с ним пропить, да потерять день, а еврей напишет жалобу и в воскресенье и берет 10 к.; за прошение земскому начальнику 10 к. и за прошение в волостной суд тоже 10 к., за апелляцию 50 к., самое большее 80 к. Откуда же берется все, что говорит волынский депутат».
Замысловский коснулся в своей речи подпольной адвокатуры, где адвокаты нанимают «годовых свидетелей», чтобы те в течение года выступали по всем их делам, и вступают в соглашение с содержателями постоялых дворов, чтобы приобретать себе клиентов. «Волостной суд, при всех своих недостатках, хода подпольным адвокатам не давал, их в волостном суде не было, а в вашем суде их разведутся целые полчища».