Яна Анатольевна Седова
Октябрический режим. Том 2
Крестьянская группа
Законопроект о землеустройстве подтолкнул членов Г. Думы крестьян к новой попытке создания собственной фракции. Первое заседание новой группы состоялось 17.X. На первое время решили не выступать в качестве особой фракции, а лишь по крестьянским делам голосовать совместно. Председателем группы был избран Челышев, вскоре отказавшийся и тут же переизбранный, а старшим товарищем председателя – Тимошкин. Спустя год группа распалась.
Законопроект об условном осуждении
Очередной законопроект из группы либеральных проектов Министерства Юстиции. Сущность условного осуждения в том, чтобы для небольших преступлений исполнение наказания отсрочивалось и, при отсутствии проступков осужденного в течение этого срока, признавалось отбытым. Если условное осуждение не предусматривается законодательством, то в иных случаях судья, жалея неопытного преступника, не желая, чтобы его развратила пагубная атмосфера тюрьмы, вынужден идти на сделку с совестью и признавать его якобы невиновным.
Министр Юстиции Щегловитов говорил, что «редкий месяц не приносит в Министерство Юстиции заявлений присяжных заседателей о введении у нас условного осуждения».
Судебная комиссия Г. Думы рассмотрела настоящий законопроект более чем за год до обсуждения в общем собрании. Теперь, наконец, Дума нашла время на этот простой, но важный закон.
Защищая законопроект, Щегловитов сказал: «В древности, гг., правосудие изображали в образе Фемиды с завязанными глазами. Современной юстиции, по моему глубокому убеждению, такое изображение совершенно не соответствует. Фемида наших дней не может быть слепой, она должна быть зрячей. Но и этого недостаточно. Она должна обладать значительной остротой зрения. Только при этом условии она может отправлять правосудие, в котором воздавалось бы каждому по его делам в соответствии с его личными свойствами».
Против законопроекта высказались лишь некоторые крестьяне и горстка крайних правых и националистов, отколовшихся в этом вопросе от официальной позиции своих фракций.
Блестящий юрист, Щегловитов читал в Думе огромные лекции по поводу законопроекта.
Заявление 30 членов крестьянской группы
В начале общих прений 24 октября 1909 г. было оглашено заявление 30 депутатов-крестьян (Пахальчак, Андрийчук, Ермольчик и др.) о том, чтобы снять с очереди законопроект об условном осуждении и приступить к рассмотрению законопроекта о местном суде. Подписало подавляющее большинство членов крестьянской группы. В заявлении говорилось, что Г. Дума должна заниматься реформами «для честных граждан страны», а не «заботами о благосостоянии преступников».
От лица подписавших заявление выступил Тимошкин. Первый его довод был юмористический: «по данному законопроекту записалось 48 ораторов, разговоры которых, может быть, займут, по крайней мере, месяц или полтора (смех), и это я могу достоверно сказать, имея в виду, что по законопроекту записалось более дюжины присяжных поверенных, которые говорят не менее двух часов каждый. Вот вы, гг., и сосчитайте. (Справа рукоплескания и голоса: браво; смех в центре и слева; звонок Председателя)». Кроме того, оратор напомнил, что в Г. Думе лежат готовые к слушанию более важные законопроекты и что в 1908 г. Государь Император выразил представлявшимся Ему членам Г. Думы свое желание, чтобы Г. Дума в первую очередь занималась рассмотрением законопроектов, касающихся крестьян. Данный же законопроект не только «совершенно не касается крестьян с точки зрения полезности», но даже может им навредить».
Для возражения октябристы выставили тоже крестьянина Кузовкова, который приветствовал законопроект об условном осуждении и предложил продолжать его рассмотрение.
Заявление крестьян было отклонено. Позже в ходе прений крестьяне Дворянинов и Герасименко вновь высказались в духе этого заявления, призывая рассмотреть сначала законопроекты о безработных и об уравнении крестьян в повинностях с другими сословиями. «…преступность никогда от этого сократиться не может, коль масса безработных и голодных сидит», – заявил Дворянинов.
Чтобы привлечь к законопроекту симпатии крестьян, октябрист Андронов напомнил им об «аграрниках», участвовавших в недавних аграрных беспорядках. «Вы, гг., особенно крестьяне, к которым я исключительно обращаюсь, отлично сами знаете этих аграрников, и среди них, я уверен, каждый из вас мог бы указать людей совершенно честных, людей ни в чем не повинных, которые были вовлечены в те преступления, которые они совершили, той волной безумия, которая тогда накатилась на них и увлекла за собой. Неужели вы, гг., думаете, что эти крестьяне-аграрники лучшие, по крайней мере, из них элементы, пострадали бы, если бы им дано было условное осуждение?».
Доводы противников законопроекта
Самым ярым противником законопроекта был, пожалуй, Замысловский, который еще в комиссии голосовал против всех остальных за его отклонение, а сейчас назвал его «самым вредным» из всей группы. Впрочем, депутат признавал: «Идея, принцип его – хороши. Отправные точки законопроекта очень гуманны, против них ничего нельзя было бы возражать». Однако из дальнейшей речи Замысловского видно, что оратор возражает именно против идеи законопроекта – против расширения прав преступников. Вторили бывшему товарищу прокурора Пуришкевич, Марков 2, назвавший законопроект «крайне вредным», и некоторые другие.
Надо заботиться о честных людях, а не о преступниках
Противники условного осуждения находили, что Г. Думе следует в первую очередь заботиться о честных людях, а не о преступниках. «Да не насмешка ли, гг., над русской жизнью, – спрашивал Пуришкевич, – что в час, когда мы только что освободились от угара революции, когда мы только что вошли в рамки нормы обычного течения русской общественной, государственной жизни, в русском учреждении, которое должно начертывать русские законы, первое слово, или одно из первых слов раздается в защиту кого? Честных ли, стойких ли, верных своему долгу? Нет. В защиту тех преступников, которые создали тот угар, который мы пережили. А здесь комиссия пополняет еще это, как бы подчеркивает, как бы указывает и дает свободу политическим преступникам».
Репрессия уменьшается тогда, когда ее надо усилить
С обеих сторон признавали, что наша деревня переживает сейчас всплеск преступности. «…теперь в деревне стало жить совершенно невозможно», – говорил крестьянин Дворянинов. Того же мнения был и Министр Юстиции Щегловитов: «в деревне нашей творится нечто ужасающее. Это, гг., не новость для вас, это вы все прекрасно знаете».
Введение института условного осуждения именно теперь еще ухудшит положение, поскольку преступники будут не изолироваться, а, наоборот, возвращаться в ряды мирного населения. Сельскому населению, говорил Замысловский, «теперь и так житья нет от всевозможных преступников, а вот этими гуманными законами и та малая защита, которую оно имеет, окончательно устраняется». Дворянинов думал так же: «Ведь вы, гг., здесь ограждаетесь полицией, всевозможными слугами, а в деревне никакой охраны нет, и если всякое преступление будет сходить безнаказанно, то преступность будет еще более расти у нас».
Националист Клопотович даже полагал, что вместо уменьшения наказания следует его скорее усилить.
Защитники законопроекта возражали, что тюрьмы-то не помогают. «Но ведь строгость испытана, – говорил Щегловитов, – а однако она ничего не дает для деревни. Напротив того, разбойничество в деревнях увеличивается, а разбойничество это, между прочим, в числе причин своего возникновения знает нашу плохую, разваливающуюся тюрьму. … Достаточно нам было строгого и неуклонного применения начала непременного возмездия суда за каждое совершенное преступное деяние. Результаты этого положения мы знаем».
Условное осуждение в корне изменит положение благодаря тому, что в ряде случаев не даст начаться процессу порчи преступника тюрьмой. Этот процесс гр. Беннигсен метко охарактеризовал так: «Ведь мы, в сущности, попадаем в то положение, в котором был в басне медведь, отталкивающий бревно, висящее перед ульем. Бревно постоянно возвращается и ударяет медведя все сильнее и сильнее по лбу. То же самое получается и у нас. Мы отправляем преступника в тюрьму, где он портится, засим он совершает новое преступление, попадает в арестантские отделения, портится окончательно и уже идет и режет близких нам людей».
Между прочим, Замысловский упрекал центр Г. Думы в непоследовательности: в прошлом году октябристы голосовали за усиление наказания за конокрадство, а в этом – поддерживают ослабление уголовной репрессии в виде института условного осуждения. Ему возразили, что усиление наказания – это одно, а снисхождение к случайным преступникам – совсем другое.
Поймет ли народ? Христианские корни условного осуждения
Противники законопроекта утверждали, что народ не поймет принцип условного осуждения.
«Представьте себе, – говорил Замысловский, – положение сельского жителя, какого-нибудь крестьянина, которого обокрали, ограбили, изранили, у которого сожгли его хлеб или его лес. Он употребляет чрезвычайные усилия, чтобы найти преступника, изобличить его; тот увиливает, ссылается на всяких лжесвидетелей – алибистов; наконец, дело идет на суд. Обвинитель и все его свидетели приезжают туда, приезжает и вор, поджигатель или грабитель, и в результате что же? «Да, этот человек виновен, – говорит судья, – так как он действительно украл, так как он действительно сжег хлеб, так как он действительно покушался ограбить, но я его отпускаю на все четыре стороны и никакого наказания ему пока не будет!».
Гг., русский простой народ никогда не поймет этого закона, он всегда будет глубоко возмущен тем, что человек, которого изобличили, которым причинен в деревне огромный вред, едет с этого суда по той же дороге, тут же рядом, в соседней ближайшей таратайке с тем, кого он ограбил, сжег, обокрал».
Замысловский отметил различие в правосознании города и деревни. «Чем больше городской центр, тем больше и процент оправдательных приговоров у присяжных заседателей. Помню, например, как в Виленском окружном суде присяжные заседатели вынесли в одну из сессий восемь оправдательных приговоров подряд; в меньшем центре, в Гродне, такого случая за все существование суда не бывало ни разу. Объясняется это тем, что судит городская интеллигенция, люди, которые знают о преступлениях по газетным статьям, по различным книжкам, но которые сами не испытали, что такое преступление; если у такого интеллигента вытащили из кармана кошелек, то ему от этого, в конце концов, беда не большая; эта интеллигенция не видала воочию людей, разоренных преступлениями, и вот она судит так, что оправдания идут быстрым темпом. Наоборот, на выездных сессиях, на тех сессиях, где судит крестьянское население, где судит русская деревня, которая по себе знает, что такое преступление и что такое преступник, там на всю сессию приходится 2-3 оправдательных приговора, не больше; присяжные заседатели судят чрезвычайно строго».
Результатом введения условного осуждения, по словам противников законопроекта, будет усиление в деревне самосуда. Крестьяне, не видя, что преступники наказаны, будут карать их самостоятельно.
Убедительно звучала речь волостного писаря Пахальчака. Он рассказал, что многие «честные трудящиеся люди», живущие по соседству с его местожительством, сейчас сидят в тюрьме за самосуд. В соседнем селе крестьяне после кражи учинили на сельском сходе самосуд над четырьмя заподозренными односельчанами. «Двоих отправили на тот свет, одного так исколотили, что он больше красть не будет, а четвертый забежал в камыши и таким образом избег этой участи». По мнению оратора, со введением условного осуждения крестьяне «будут считать, что в суде судят как-нибудь, оправдывают по ошибке, и оправданный возвращен в деревню. Население ожидает за каждую кражу обязательно тюремного заключения, а раз люди будут возвращаться в деревню, то на основании тех событий, о которых я имел честь доложить вам, случаев самосудов будет очень много».
Не стоит относить указания на частые случаи самосуда в деревне к полемическим преувеличениям. Эту беду члены Г. Думы отмечали не только по поводу настоящего законопроекта. При третьем чтении законопроекта о местном суде кн. Волконский 1 тоже рассказал о двух поразительных случаях деревенского самосуда. В первом случае оратору даже показывали приговор сельского схода одной из волостей Рязанской губ., заверенный печатью старосты: крестьяне единогласно постановляют предать земле своего односельчанина. Чудовищный приговор был приведен в исполнение: односельчанин был убит и предан земле. На вопрос земского начальника «Отчего же вы это сделали?» крестьяне ответили: «Что, батюшка, от поджогов житья не стало». Во втором случае, произошедшем в уезде, где жил кн. Волконский 1, «всеми уважаемые крестьяне, богатые, зажиточные, работящие», по предложению одного из них, угостившего прочих водкой, казнили своего односельчанина: «Стащили они его, как котенка, за шиворот, вытащили и едва вышли из избы, как страшный крик послышался. Что же? Ножом ему сразу проткнули и легкое, и сердце, и Бог знает еще что, и потом палками добили, а потом пришли советоваться, как быть, как бы за это не ответить, к батюшке, к помещику».
Пуришкевич предсказывал, что настоящий законопроект вызовет такой самосуд, что «пойдет на каторгу честный крестьянин, пойдет на каторгу мужик, работающий на себя, которого выведут из терпения условно освобожденные, раз и, может быть, два».
Защитники законопроекта из числа юристов возражали, что идея условного осуждения издавна существует в русском правосознании, и в доказательство ссылались на примеры в Уложении Царя Алексея Михайловича и в приговорах волостных судов. Щегловитов указывал на то, что введение условного осуждения в других странах не привело там к росту самосуда. Не-юристы вспоминали, что пример условного осуждения есть в Евангелии, когда Христос говорит женщине, которую следовало побить камнями за прелюбодеяние: «иди и впредь не греши».
Впрочем, пример других стран и Уложения 1649 г. был не совсем уместен в Российской Империи 1909 г., где в деревнях жить было невозможно от нескончаемых краж, поджогов и потрав.
Технически не разработан
Замысловский утверждал, что законопроект следует отвергнуть из-за его технической неразработанности. В числе примеров юридических ляпов законопроекта оратор привел такой: если человек не отбыл наказания, то повторное преступление будет считаться первым, т. е. неправильно будет считаться рецидив, за который полагается усиление наказания.
Оратор ошибался. Министр Юстиции и докладчик его поправили: из ст. 7 видно, что преступление, по которому дано условное осуждение, учитывается для счета по рецидивам. Соображения Замысловского на эту тему, – говорил Щегловитов, – показывают, «что законопроект, вероятно, не был с достаточной ясностью усвоен прежде, чем сделать из него тот вывод, который был здесь заявлен».
Докладчик опроверг и еще одну техническую придирку Замысловского, вообще заметив, «что все те примеры, которые приводил депутат Замысловский, большей частью, если не все, оказываются совершенно не соответствующими общему его определению, что законопроект технически не разработан».
Забегая вперед, отметим еще один юридический ляп Замысловского. Он внес к ст. 1 поправку, чтобы условное осуждение применялось лишь в случае сознания обвиняемого. Однако, как пояснил Министр Юстиции, в современном праве подсудимого не вынуждают к сознанию, это начало устарело и отвергнуто уставами 20 ноября 1864 г.
Мы привыкли, что Замысловский всегда отличается четкой логикой и глубокими юридическими познаниями. В прениях же по настоящему законопроекту он оказался не в ударе, перебарщивал с критикой, видя недостатки там, где их не было. Возможно, законопроект просто пришелся ему не по душе, как бывшему товарищу прокурора. Маклаков намекал, что Замысловский нападает на законопроект ради карьеры: «в дикое время, когда господствуют дикие нравы, тогда, быть может, делают себе иногда карьеру и репутацию на демонстрации своей недоступности человеческим чувствам, но это могут делать отдельные судейские люди, а не государство». Рукоплескания в центре и слева показали, что намек был понят.
Вызовет расходы
Возражая против всего цикла либеральных законопроектов Министерства Юстиции, Замысловский говорил, что «все эти привилегии и гарантии ворам и грабителям стоят денег, а деньги, затраченные на обеспечение всяких удобств ворам и грабителям, ложатся также на мирное население». В настоящем законопроекте, казалось бы, никаких дорогостоящих привилегий преступникам не предполагалось. Наоборот, условное осуждение экономит казне ту сумму, в которую обошлось бы содержание преступника в тюрьме.
Однако Замысловский и тут нашел лишний расход. Согласно законопроекту, отсрочить наказание можно было в случае совершения преступления не по тунеядству и праздности. Поэтому оратор заявил, что-де на судебный персонал взваливается огромная дополнительная работа по исследованию вопросов о тунеядстве и праздности, а значит, придется увеличить штаты судебного ведомства. Более того, обвиняемые станут вызывать лишних свидетелей в доказательство того, что совершали преступление не по тунеядству и праздности, и транспортировка свидетелей тоже вызовет дополнительные расходы.
Изначально намереваясь таким путем доказать юридическую безграмотность законопроекта, оратор договорился до абсурдных выводов. Опровергать тут нечего, но Маклаков все же ухитрился это сделать, впридачу назвав такие аргументы Замысловского «бюджетной демагогией» и «testimonium papertatis» – «свидетельством бедности», в переносном смысле означающем свидетельство скудоумия.
Речь Пуришкевича: Оппортунизм
Пуришкевич охарактеризовал законопроект со свойственной ему эмоциональностью. Это и лабораторный опыт над русским народом, и «длительная, постоянная амнистия преступникам, которая вместе с тем подводит под нож весь русский народ», и «сдача на капитуляцию перед преступниками и государства и общества». Государству проще сразу расписаться в своем бессилии и сказать народу: «честный русский народ, строй выше стены около своего дома, ставь крепче решетки около своего дома, ибо государство не может создать гарантии твоей безопасности и спокойствия твоей жизни в дальнейшем твоем пути».
Оратор высказал любопытное мнение о законотворчестве нынешнего Правительства:
«Если мы всмотримся в целую массу законопроектов, которые буквально возами подвозятся к нам в Г. Думу в течение последних лет, то мы ужаснемся действительно безнадежности нашего прошлого положения, которое, очевидно, было так печально, что мы, существуя почти тысячу лет и представляя собой действительно мощную державу, руководились во всех областях государственного и общественного управления, очевидно, гнилыми законами, ибо все сразу оказалось подгнившим и недостаточно отвечающим запросам современного духа. (Рукоплескания на отдельных скамьях слева). Картина, наблюдаемая нами, действительно поучительна; в области земского самоуправления, в области местного суда, в области вероисповедной – отовсюду везут нам законопроекты, которые становятся или станут предметом рассмотрения Г. Думы».
С другой стороны, ряд законопроектов Правительство забирает назад и вносит вновь порой с противоположными изменениями. Налицо «крайне печальное желание приноровиться к общественными настроениям данного момента», «желание пойти навстречу тому настроению, которое кажется главенствующим в данный момент в Империи, и боязнь не попасть ему в тон». Эта зависимость направления Правительства от общественного мнения «является показателем отсутствия твердости правительственной власти, отсутствия правильного понимания государственных задач у него, безграмотности сплошь и рядом отдельных представителей Правительства, проводящих те или иные законы, несомненно оппортунистического характера деятельности этих представителей Правительства и отдельных ведомств. Это недопустимо».
Так было во времена Г. Думы II созыва. Настоящий законопроект именно тогда был внесен в Думу и потому он – выражение этого оппортунизма, потому он «отличается такой, в сущности, левизной, которую еще усугубила комиссия». Законопроект является «симптомом … малодушия правительственной власти» и «показателем неудачного заигрывания» Правительства с либералами.
С приходом III Думы положение изменилось, и левому законопроекту здесь не место. «Я нахожу, что Правительство сделало величайшую оплошность, не взяв обратно этот законопроект с оттенком, соответствующим духу второй Государственной Думы, подобно тому, как оно взяло много законопроектов назад. Ему место в архивах Министерства Юстиции и в его кладовых». Г. Думе остается лишь «этот законопроект вернуть тому Министерству, которое забыло, что имеет дело с третьей Г. Думой и передало нам законопроект, составленный соответственно духу второй Г. Думы».
Отметим, что Пуришкевич не обвинял Щегловитова. Оратор напомнил, как нынешний Министр Юстиции полгода назад произнес «свои смелые, свои правдивые, честные слова» о засорении инородцами русских судов. Такой человек, по словам оратора, не мог внести в Думу настоящий законопроект. К кому же тогда относилась филиппика об оппортунизме Правительства? Вероятнее всего – к Столыпину.
В том же смысле высказалась и «Земщина», слышавшая в законопроекте «резкий диссонанс среди спокойной тональности голоса правительства, начинающего все более чувствовать и проявлять в речах наших министров уверенность в своей силе и в своем праве, и ставшего, наконец, на путь широких экономических преобразований земледельческой России». «Самое внесение этого проекта в Думу есть уже торжество для врагов порядка».
Щегловитов не оставил речь Пуришкевича без ответа. По поводу обвинения в оппортунизме Министр сказал: «Правительство русское и всякое иное должно памятовать слова знаменитого флорентийца: «иди по своему пути, не смущаясь упреками, которые будут в это время раздаваться». Путь русского Правительства предначертан ему Монархом и имеет в своем основании пользу и благо родины». Обвинение в производстве опыта над народом – «это все, гг., слова, которые практического значения не имеют (голос слева: браво), и, скажу я, слова, в которых звучит отголосок старой, отжившей теории возмездия», требующей строгости законов. «Законопроекту об условном осуждении место не в архивах и кладовых Министерства Юстиции, а место, наконец, в русском законодательстве, подлежащем действительному применению в практической жизни».
Ответил Пуришкевичу и Гулькин, выступивший против союза русского народа – организации, которая «от нечего делать придирается к Правительству»: «Надо сказать, как знаменитый римский сенатор Катон: «или Рим, или Карфаген». Так должно быть и здесь – или русское Императорское Правительство, или союз русского народа. Правительство вносит законопроект, а ему предписывают из Одессы или из других главных отделов, что нельзя; ведь это есть посягательство на власть Правительства. В этом некого винить, гг., я, серенький мужик из села, разумею так: виновато само Правительство; или оно играет с этим союзом, как дети с куклой, или оно боится этого союза, я не понимаю. Я, гг., сам был председателем отдела союза русского народа, но до тех пор, пока нужно было, а кончилась революция, и я распустил эту организацию».
Постатейное чтение
Крепость (ст. 1)
Как писала «Земщина», комиссия окончательно испортила правительственный законопроект об условном осуждении, придала проекту ярко освободительный характер. Это, главным образом, произошло со ст. 1.
Ст. 1 определяла, на какие наказания распространяется условное осуждение: «По делам о преступных деяниях, за учинение коих виновный присужден к денежным пене или взысканию не свыше 500 р., к аресту или к заключению в тюрьме или крепости на срок не свыше 1 года и 4 мес., суд вправе постановить об отсрочке наказания, если признает такую меру целесообразной по свойствам личности виновного и особенностям учиненного им деяния».
Комиссия распространила законопроект на приговоренных к крепости. Что представляло собой заключение в крепость? Из-за отсутствия помещений такое наказание фактически отбывалось в той же тюрьме, но крепостные содержались особо от прочих заключенных и пользовались разнообразными льготами. Крепость назначалась за религиозные и политические преступления. Были и другие преступления, за которые могла быть назначена крепость, наряду с другими наказаниями по усмотрению суда, но о них речи сейчас не идет, поскольку если судья захочет осудить условно такого преступника, то достаточно вместо крепости назначить ему тюремное заключение, к которому применимо условное осуждение.
Казалось бы, распространять условное осуждение на крепость – совершенная бессмыслица, поскольку этот институт изобретен для тех, кто украл с голода кусок хлеба, а не на религиозных и политических преступников. Но большинство Г. Думы придерживалось иного мнения. Идеалисты Маклаков и Капустин в защиту комиссионной редакции говорили о несчастных юношах, которые попадают в крепость за увлечение нелегальной литературой. Политические преступления, за которые полагается заключение не свыше 1 года и 4 мес., говорил Капустин, – это часто ничтожные преступления.
В числе этих якобы ничтожных преступлений, подходящих под действие настоящего законопроекта, Замысловский называл, ни много ни мало, принадлежность к преступному сообществу, поставившему целью ниспровержение существующего общественного строя, преступные воззвания, призывы к бунту, создание революционных типографий.
Маклаков не соглашался. У него состоялся с Замысловским целый юридический поединок. Кадетский оратор доказывал, что крепость у нас назначается за совершенно незначительные проступки, которые напрасно квалифицируются как принадлежность к преступному сообществу.
«Найдут у какого-нибудь студента первого или второго курса литературу, которую ему подбросил тот, кого он не хочет назвать», и человек осуждается не по ст. 132 – хранение вредных сочинений без их публичного распространения, а по ст. 126 – принадлежность к преступному сообществу с целью ниспровержения существующего государственного строя. К крепости присуждаются «люди 18-19 лет, люди совершенно юные, люди, которые попали в ту горячку, в которой не устояли и более зрелые, стойкие люди, виноватые только в том, что были знакомства, которых они не отклонили, были разговоры, которых они не избегли. … Я вам скажу одно из последних моих жизненных впечатлений: студент 3-го курса, сын почтенного отца, принадлежащего к нашей московской магистратуре, осужден на 2½ года крепости по обвинению в принадлежности к сообщничеству только потому, что были знакомые, которых он не выдал, и были книги, которые к нему принесли. (Смех справа; звонок Председателя). Да, пусть скажет Замысловский, разве, когда он был прокурором, по этим признакам не предъявлял он обвинения по ст. 126?».
«Нет, член Думы Маклаков, – возражал Замысловский, – я подобных обвинительных актов не подписывал, потому что подобные обвинительные акты, конечно, составлены с полным нарушением законов». По уголовному уложению карается не хранение преступных изданий вообще, а хранение с целью распространения их. Потому за хранение 5-10 разнотипных листков студенту ничего не будет, а за хранение однотипных воззваний его привлекут не за принадлежность к преступному сообществу, а именно за хранение с целью распространения, за что полагается лишь 3 месяца тюрьмы.
– К трем годам, – не выдержал тут Маклаков и крикнул с места, за что Председатель напомнил Наказ ему, отцу Наказа, прося не говорить с мест.
Получив затем слово, Маклаков повторил:
– Не три месяца, а три года крепости полагается на основании ст. 132.
– Это максимальное, – уточнил Замысловский.
– Это максимальное наказание три года крепости, минимальное наказание не указывается в законе, это знает депутат Замысловский, и нельзя говорить о трех месяцах потому, что наказание, которое может быть назначено судьей, может быть меньше.
Видимо, Замысловский, говоря о трех месяцах, имел в виду, что практически суды назначают именно такое небольшое наказание. В таком случае, так как это срок менее 1 года 4 мес., на хранение нелегальной литературы тоже распространялось действие настоящего законопроекта. Равно как и на принадлежность к преступному сообществу, которая, однако, «должна быть доказана не только хранением литературы, но еще и иными весьма вескими уликами».
Маклаков так и не согласился и вновь говорил о том, что «на годы заключения в крепость» можно попасть за хранение нелегальной литературы, «только за то, что человек не выбирал достаточно своих знакомых, не запрещал себе мечтать и читать о том, что его интересует». «И мы видим на каждом шагу, если не гимназистов, то студентов, которых обвиняют в принадлежности к сообществу, поставившему себе целью ниспровергнуть существующий общественный строй, и достаточно, чтобы какой-нибудь юноша увлекался идеей национализации земли, которая подводится под ст. 126».
После годов, проведенных в крепости, «этой школе злобствования», человек выйдет озлобленным. «Я думаю, – говорил Маклаков, – что для нас всех ясно, что, помимо всех многочисленных грехов, душевных грехов, которыми болеет наше общество, которые сейчас не дают России возродиться, является [так в тексте] та злоба, то озлобление, которое не желает и не хочет примириться. Я думаю, что это озлобление против власти, озлобление против государства, это есть одна из величайших наших слабостей, и вот эту злобу вы порождаете крепостью».
Оратор закончил призывом подумать не только о ворах, мошенниках, уголовных рецидивистах, но и «о тех юношах, которых губит не их дурная природа, а губит вся совокупность нашей жизни». Спасать уголовных и допускать «гибель» политических – «это будет значить – да простит мне Министр Юстиции, – что вы в уголовное дело сами первые вносите политиканство».
В своей обычной наивности Маклаков даже не заметил, что если за хранение литературы несчастные юноши попадают на «годы заключения в крепость» (он дважды повторил, что речь именно о годах во множественном числе), то они уже не подлежат действию настоящего законопроекта, вне зависимости от того, оставят в ст. 1 слово «крепость» или нет, потому что в ст. 1 речь идет не о «годах», а об 1 годе 4 мес. и не более того.
Противники распространения законопроекта на крепость указывали на то, что в крепости осужденный содержится обособленно, а следовательно нельзя сказать, что он там развращается от общения с преступниками. Правые гр. Бобринский 1 и еп. Митрофан говорили о том, что народ не поймет условного осуждения политических преступников.